Текст книги "Спрут"

Автор книги: Фрэнк Норрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Но пока что две стороны его натуры вели между собой борьбу. Ему предстояло еще одно сражение, последнее и самое жестокое: он должен был отразить врага, который поднял руку на его дом, его очаг. И лишь когда все утрясется, возобновится этот процесс духовного обновления.

Хилма высунулась из брички и окинула взглядом равнину, расстилавшуюся перед надвигающимся строем охотников.

– А где же зайцы? – спросила она Энникстера.– Ни одного не вижу.

– Пока что они далеко впереди,– ответил он.– Вот, возьми бинокль.

Взяв протянутый полевой бинокль, Хилма поднесла егo к глазам и подкрутила немного.

– Да, да! – вскричала она.– Теперь вижу! Вижу штук пять-шесть. Но они где-то очень далеко.

– Бедняги вначале еще пытаются удрать.

– Еще бы! Смотри, как бегут – совсем отсюда крошечные. Скачут, а потом присаживаются отдохнуть, навострив уши.

– Смотри, Хилма, вон один совсем близко.

Шагах в двадцати от них как из-под земли выскочил большой зайчище; он поднял длинные с черными кончиками уши и в несколько скачков скрылся из вида. Его серенькое тельце затерялось на фоне серой земли.

– Какой большущий!

– А вон и еще один!

– Да, да, смотри, как несется.

С поверхности земли, на первый взгляд лишенной всякой жизни, где, казалось, трудно было бы спрятаться даже полевой мышке, с приближением охоты то там, то тут поднимались зайцы. Сперва изредка и по одному, потом все чаще и сразу по два, потом по три. Они удалялись скачками по равнине; ускакав достаточно далеко, останавливались и прислушивались, навострив уши, а потом снова мчались дальше. Все новые и новые зайцы присоединялись к ним; они то припадали к земле, плотно прижав уши, то вдруг вскакивали и шарахались куда-то вбок, тут же возвращались, и с быстротой молнии скрывались из виду, только затем, чтобы освободить место другим.

Постепенно впереди на жнивье становилось все больше и больше зайцев. Для спасения своей жизни они выкидывали самые невероятные фортели, и не было двух зайцев, которые вели бы себя одинаково. Один залегали в ложбинках между двумя комьями земли и упорно лежали там, притаившись, до тех пор, пока над ними чуть что не нависало лошадиное копыто, и только в самый последний момент выскакивали из своего укрытия. Другие выносились вперед, но постоянно останавливались, словно чуяли, что ничего хорошего их впереди не ждет. А иные, когда их вспугивали, молниеносно вспрыгнув, делали петлю и стремглав бросались назад, пытаясь с опасностью для жизни проскочить между повозками. Всякий раз, как это случалось, поднимался дикий рев:

– Не зевайте! Не дайте ему удрать! Держите, держите!

– Вон он, вон!

Трубили в рог, звонили в колокольчики, колотили в жестяные тазы. Иногда зайцу удавалось уйти, но иногда, одурев от шума, он бросался сломя голову назад, словно все зависело от того, сможет ли он удрать от врагов сейчас, в эту минуту. Один раз совсем ошалевший заяц запрыгнул даже в бричку, прямо на колени к миссис Деррик, но тут же выскочил и был таков.

– Бедный маленький трусишка! – воскликнула она и долго еще ощущала на своих коленях прикосновение трясущихся лапок и на миг прижавшегося

к ней пушистого зверька с неистово колотящимся сердцем.

К полудню число зайцев, которых можно было разглядеть в полевой бинокль Энникстера, составляло многие тысячи. То, что издали казалось просто землей, в бинокле превращалось в копошащуюся массу зверьков, которые вспрыгивали, прижимались к земле, метались из стороны в сторону, сбивались в кучки – великое множество настороженных ушей, белых хвости ков, мелькающих лапок. Фланги изогнутой линии повозок начали понемногу сближаться; ферма Остермапа осталась позади, облава перешла на поля Кьен Сабе.

Как ни странно, зайцы с часу на час становились все менее пугливыми. Поднятые, они уже не мчались с такой быстротой и так далеко, как вначале; сделав два-три неуверенных прыжка, они ложились на землю и прижимали уши к спине. Постепенно кольцо людей и повозок вокруг основного табуна начало смыкаться. Число зайцев с каждой минутой росло. Теперь их были уже не тысячи, а десятки тысяч. Жнивье буквально кишело ими.

Табун становился все плотнее, вокруг не было видно ничего, кроме рыхлой шевелящейся массы зайцев. Расстояние между рогами полумесяца, образованного охотниками, все сокращалось. Вдали уже виднелся загон. Разрозненная масса зайцев начала собираться, образуя единое и неделимое целое. Вначале расстояние между зверьками было фута три, затем оно сократилось до двух, затем до одного и, наконец, до нескольких дюймов. Зайцы начали перепрыгивать друг через друга.

И тут зрелище, представлявшееся глазам, вдруг странно изменилось. Это уже не табун зайцев копошился на земле, а волновалось море, которое, повинуясь неведомым силам, то вскипало, то опадало, бурлило и успокаивалось. Необъяснимая вялость временами покидала зайцев; в табуне то там, то здесь вспыхивала паника, и тысячи зайцев в диком слепом испуге, тесно прижавшись друг к другу, толкаясь, карабкаясь на спину соседа, неслись вперед, так что беспорядочный глухой стук множества лапок становился похожим на ворчание отдаленного грома, а сквозь него прорывались крики заячьего отчаяния.

Строй повозок застыл на месте. Двигаться дальше можно было только прямо по зайцам. Облава приостановилась, дожидаясь, чтобы табун набился в загон. Это длилось довольно долго – в такой толчее зайцы не могли продвигаться вперед быстро. Но широкая пасть загона, словно открытые шлюзные ворота, мало-помалу поглотила всех без остатка. Спрессованная масса постепенно уменьшалась в объеме, как вода в камере после того, как зти ворота откроют. Быстро проскочили последние из отстававших. Ворота захлопнулись.

Хилма спустилась на землю, подошла вместе с Пресли и Хэрреном к загону и заглянула через высокий дощатый забор.

– Господи Боже мой! – воскликнула она.

По количеству зайцев даже такой большой загон оказался мал. Внутри его жила, двигалась, дышала, барахталась многослойная заячья масса, достигавшая в глубину от двух до четырех футов. Зайцы непрестанно перемещались: нижние карабкались вверх, верхние, провалившись вниз, скрывались под своими братьями. Пугливость у них пропала, они перестали бояться людей. Несколько мужчин и подростков, перегнувшись через забор, выхватывали зайцев из общей кучи и, держа их за уши, позировали репортерам из двух сан-францисских газет. Шум, производимый десятками тысяч находящихся в постоянном движении зверьков, напоминал шум ветра в лесу, и от всей этой массы поднимался чужеродный, острый аммиачный запах – запах разгоряченного зверя.

Избиение началось по сигналу. Сопровождавших облаву собак впустили в загон, но они отказались принять участие в расправе, что, впрочем, не явилось неожиданностью. Они обнюхивали копошащуюся массу, а потом пятились в недоумении и с опаской. Однако взрослые мужчины и парни постарше – в большинстве своем португальцы – заработали лихо. Энникстер поспешно увел Хилму, да и многие участники предпочли сразу же отправиться на место пикника.

А в загоне продолжалась кровавая расправа. Парни из Боннвиля и Гвадалахары и батраки с соседних ранчо с дубинками в каждой руке прыгали в загон через забор. Они пробирались сквозь гущу кишащих зверьков, порой проваливаясь по пояс в живую, шевелящуюся, прыгающую массу. В слепой ярости они били направо и налево. Англосаксы с отвращением отворачивались от этого зрелища, но горячая подпорченная кровь португальцев, мексиканцев и метисов вскипала при виде побоища.

Из тех, кто принимал участие в облаве, лишь немногие остались в качестве зрителей. Почти все гости потянулись в сторону холмов, находившихся в полумиле от загона.

Костры развели у родника у истока Бродерсонова ручья. Два быка уже жарились на вертелах; расседланных и распряженных лошадей привязали в сторонке, а мужчины, женщины и дети расположились в тени виргинских дубов. Скатерти и клеенки расстелили прямо на земле. В воздухе стоял нестройный шум: разноголосо переговаривались приглашенные, звенела жестяная посуда, брякали ножи и вилки, хлопали пробки. Мужчины закурили трубки и сигары, и женщины сочли момент наиболее подходящим, чтобы покормить младенцев.

Остерман в щегольских сапогах и английских бриджах был великолепен, как всегда; он никого не обошел вниманием, переходил от одной группы к другой, болтал со всеми, отпускал шуточки, подмигивал, подталкивал локтем, жестикулировал, поддразнивал, неизменно находил острое словцо в ответ и вообще всячески веселил общество.

– С Остерманом не соскучишься – любит дурака поломать. Но при всем при том парень он неплохой. И умница! Не зазнается, не то, что Магнус Деррик.

– Все в порядке, Жеребец? – спросил Остерман, подходя к полянке, где расположились Энникстер, Хилма и миссис Деррик.

– Да, да, все отменно. Вот только штопора у нас нет.

– Только-то? Прошу! – И он вытащил из кармана складной серебряный нож со штопором.

Подошли Хэррен и Пресли, неся громадный дымящийся кусок говяжьей туши, прямо с пылу с жару, и Хилма поспешно подставила под него большое фарфоровое блюдо.

Остерман собрался было рассказать Хэррену и Пресли вертевшийся у него на языке не совсем приличный анекдот, но тут взгляд его упал на Хилму, которую он не видел более двух месяцев. Она передала блюдо Пресли, а сама снова села между двух узловатых корней, прислонившись спиной к дереву, положив локти на эти корни, как на подлокотники огромного кресла. Казалось, что она сидит на троне, возвышаясь над всеми, и каждый, взглянувший на нее, так и видел отсвет незримой короны – прекрасная женщина в полном блеске красоты, гордая сознанием грядущего материнства.

Остерман так и не решился рассказать анекдот; ни с того ни с сего он взял и обнажил голову. Что-то свершалось вот тут, поблизости, можно сказать, у него на глазах. Что это было – понять он не мог, только вдруг испытал непривычное чувство благоговения. Впервые в жизни он смутился. Фигляр, франт, остряк, лопоухий, плешивый человек с лицом клоуна, он что-то растерянно пробормотал и отошел в сторонку, погруженный в мысли и посерьезневший.

Все принялись за еду. Происходило насыщение алчущих, утоление неукротимого аппетита, неутолимом жажды, грубое, первобытное. Разрезанные на четыре части бычьи туши громоздились на столах, грандиозные куски мяса исчезали в желудках вместе с несметным количеством караваев хлеба; ребра, лопатки, все кости обгладывались дочиста; бочки вина поглощались множеством пересохших от жары и пыли глоток. Разговоры стихли, пока шло насыщение. Люди ели до отвала. Ели ради того, чтобы поесть, с твердой решимостью все подчистить, с гордостью показывая друг другу пустые тарелки.

После обеда решено было провести состязания. На плато, венчавшем один из холмов, шли приготовления. Сперва должны были состязаться в беге девушки до семнадцати лет, потом – толстяки. Молодым парням предстояло показать свои достижения в толкании ядра, в прыжках в длину и в высоту, в тройных прыжках и в борьбе.

Пресли был в восторге от всего происходящего. В этом пиршестве, в этом поглощении огромных количеств мяса, хлеба и вина, за которым следовало испытание силы и ловкости, было что-то гомеровское. Так все это было незатейливо и бесхитростно, вполне отвечая духовным запросам простодушных англосаксов. Примитивно, грубовато – это верно, но в достаточной степени невинно. Здесь собрались хорошие люди – доброжелательные, великодушные даже, готовые скорее дать, чем взять, помочь, чем попросить помощи. Все из крепких хороших семей. Такие вот и составляют костяк нации – здоровые, крепкие американцы, все как на подбор. Где еще в мире найдутся такие сильные, добропорядочные мужчины, такие сильные красивые женщины?

Энникстер, Хэррен и Пресли взобрались на плато, где должны были состояться игры, чтобы разметить площадку и рассчитать дистанции. Это был тот самый холм, где Пресли просиживал, бывало, целые дни, читая стихи, куря и подремывая. Отсюда открывало! вид на юг и на запад. Вид этот был великолепен. И три приятеля остановились на минуту, чтобы полюбоваться им.

Вдруг кто-то громко окликнул Энникстера: вверх по склону к ним бежал, задыхаясь, Вакка.

– Ну что там еще?

– Мистер Остерман ищет вас, сэр, вас и мистера Хэррена. Ванами, дерриковский пастух, только что принес записку от своего хозяина. Похоже, что-то важное.

– Что бы это могло быть? – пробормотал Энникстер, и все повернули назад.

Остерман поспешно седлал коня. Рядом стоял Ванами, держа под уздцы взмыленную лошадь. Кое-кто из участников пикника с любопытством поглядывал в их сторону. Чувствовалось, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

– Что случилось? – спросил Энникстер, подходя ближе вместе с Хэрреном и Пресли.

– Черт знает что творится! – сказал сквозь зубы Остерман.– Вот, прочти! Ванами только что привез.

Он протянул Энникстеру листок бумаги, вырванный из блокнота, и, отвернувшись, стал подтягивать подпруги.

– Надо спешить! – крикнул он.– Им удалось захватить нас врасплох.

Энникстер стал читать записку; Хэррен и Пресли смотрели ему через плечо.

– А-а, так это они! Вот оно что! – воскликнул Энникстер.

Хэррен стиснул зубы.

– Ну, теперь будет дело! – воскликнул он.

– Они уже побывали у вас, мистер Энникстер! – сказал Ванами.– Я проезжал мимо вашей усадьбы. Дилани введен во владение, а всю вашу мебель выставили на дорогу.

Энникстер обернулся, и губы у него побелели. Пресли и Хэррен бросились к своим лошадям.

– Вакка! – крикнул Энникстер.– Где Вакка? Седлай кобылу, живо! Остерман, собери членов Союза, вcex, кто есть здесь, понятно? Я сейчас. Только скажу Хилме.

Не успел Энникстер отойти, как подбежал Хувен. Он вел в поводу лошадь, его маленькие глазки горели.

– Послюшайте, эти ребят уже пришель. Я готофф… вот мое ружье.

– Радость моя, они захватили нашу усадьбу,– сказал Энникстер, одной рукой обняв Хилму за плечи.– Хозяйничают в доме. Я еду туда. А ты поезжай к Дерни и там жди меня.

Она повисла у него на шее.

– Ты едешь? – вырвалось у нее.

– Я должен. Но ты не беспокойся. Все обойдется. Поезжай к Деррикам и… пока прощай!

Она не проронила ни слова, только пристально посмотрела на него и поцеловала в губы.

Тем временем новость быстро распространялась. Все повскакивали с мест. Мужчины и женщины с побледневшими лицами молча переглядывались или же выкрикивали что-то нечленораздельное. Глухой, невнятный ропот пришел на смену веселому гомону. В воздухе носились смятение и страх. Неизвестно было, чего ж теперь ждать?

Когда Энникстер вернулся к Остерману, несколько членов Союза, все верхами, уже собрались. Тут были и Хувен, и Хэррен, а также Гарнетт, Геттингс, Фелпс и, наконец, Дэбни, как всегда, молчаливый, ни с кем не вступающий в разговор. Подъехал Пресли.

– Ты лучше не встревай, Прес! – крикнул ему Энникстер.

– Ну как, готовы? – крикнул Геттингс.

– Готовы, все здесь.

– Все? Это всего-то? – воскликнул Энникстер.– А где же те шестьсот человек, которые должны были в случае чего подняться как один?

А те члены Союза дрогнули. Сейчас, когда наступил решающий миг, они пришли в смятение. О нет! Они не полезут под пули ради спасения имущества Деррика. У них и оружия-то с собой нет. За кого, интересно, Энникстер с Остерманом их принимают? Нет уж, увольте! Железная дорога захватила их врасплох. И Деррик хорош – произносил пламенные речи, а как дошло до дела, так оказалось, что они ни к чему не готовы. Теперь остается только созвать Исполнительный комитет. Больше ничего не сделаешь. А скакать туда безоружным – это уж, извините, пожалуйста! Слишком многого хотите.

– За мной, ребята! – крикнул Остерман, поворачиваясь спиной к остальным.– Губернатор будет ждать нас у Хувена. Поедем к Эстакаде, оттуда есть тро

пинка прямо к ферме Хувена.

Они поскакали. Дорога была такая, что остается удивляться, как все не переломали себе шеи. Пока скакали под откос, лошадь Пресли дважды падала. Энникстер на своей чалой кобыле и Остерман на чистокровном скакуне, оба прекрасные наездники, возглавляли кавалькаду. Они неслись во весь опор. Остались позади предгорья. С ходу взяв Бродерсонов ручей, пять всадников очутились на ровном месте и, пригнувшись в седлах, беспощадно нахлестывая лошадей, помчались прямо по пшеничным полям Кьен-Сабе; тшади летели, почти не касаясь земли, и их сумасшедшая скачка через высоко поднявшуюся пшеницу сопровождалась громким треском, напоминавшим треск разрываемого надвое холста огромного размера. Пейзаж по обе стороны слился в туманную полосу. Глаза слезились: комки земли, мелкая галька, пшеничные зерна, летевшие из-под копыт, больно ударяли в лицо. Снова перед ними возник Бродерсонов ручей; лошадь Остермана перемахнула его одним махом. Кавалькада устремилась вниз под Эстакаду; вздымая тучи илистых брызг и гравия, вынеслась на другой берег и поскакала вверх по склону. Лошади тяжело дышали и фыркали, Как паровые машины. Дальше – уже гуськом, лошадь Пресли в хвосте,– по тропинке к ферме Хувена; у лошади Хувена из глаз сочилась кровь, чалая кобыла, обретя второе дыхание, свежая и резвая, как ни в чем не бывало неслась во всю прыть, оставив далеко позади даже английскую чистокровную лошадь Остермана.

Наконец вдали показался некрашеный дом Хувена, над которым высился могучий виргинский дуб. По Нижней дороге, ломая изгороди, члены Союза ворвались во двор. Здесь их ждал Магнус.

Всадники спешились, не меньше, чем лошади, утомленные ездой.

– А где же все люди? – крикнул Энникстер, обращаясь к Магнусу.

– Здесь Бродерсон и Каттер,– ответил тот,– а больше ни души. Я полагал, что людей приведете сюда вы.

– Нас всего девятеро.

– Вот вам и шестьсот членов Союза, которые в случае чего должны были подняться, как один человек,– воскликнул Геттингс с горечью.

– Дрянь людишки! – вскричал Энникстер.– Развалился наш Союз, только пальцем его тронули!

– Но ведь нас застигли врасплох, джентльмены,– сказал Магнус.– Мы проявили беспечность. И все же здесь одиннадцать человек. Этого достаточно.

– А каково положение? Шериф с ними? Сколько человек у них в отряде?

– Главный шериф штата прибыл из Сан-Франциско сегодня утром и остановился в Гвадалахаре,– объяснил Магнус.– Сообщение об этом пришло с час назад от наших друзей в Боннвиле. Они позвонили по телефону мне и мистеру Бродерсону. Берман встретил шерифа и предоставил в его распоряжение с десяток полицейских. Дилани, Рагглс и Кристиен примкнули к ним в Гвадалахаре. Оттуда они направились в усадьбу мистера Энникстера в Кьен-Сабе. У них на руках приказ о выселении, заодно они намереваются ввести во владение подставных лиц. Все они вооружены. Берман с ними.

– А где они сейчас?

– Наблюдение за ними ведет Каттер, с Эстакады. Они вернулись в Гвадалахару и пока находятся там.

– Из Гвадалахары,– заметил Геттингс,– они могут направиться только в два места: или по Верхней дороге на ранчо Остермана, или по Нижней – на ранчо мистера Деррика.

– Я тоже так считаю,– сказал Магнус.– Потому-то я и вызвал вас сюда. Отсюда мы можем одновременно наблюдать за обеими дорогами.

– А кто-нибудь ведет наблюдение за Верхней?

– Тот же Каттер. Он ведь на Эстакаде.

– Послюшайте,– начал Хувен, в котором проснулся вдруг старый солдат,– послюшайте, эти парни не глюпый. Нужно еще пикет, с другой сторона Нижней дорога, и надо давать ему бинокль мистера Энникстера. Глядите этот канал. Он выходит на оба дорога. Это хороший траншей. Мы будем драться из канал.

Действительно, сейчас сухой оросительный канал представлял собой естественную траншею, будто на рочно приспособленную для такой цели, поскольку пересекал, как указывал Хувен, обе дороги и пре граждал путь из Гвадалахары ко всем ранчо кромо энникстеровского, уже захваченного.

Геттингс направился к Эстакаде, где присоединился к Каттеру, а Фелпс и Хэррен, прихватив с собой бинокль Энникстера, вскочили на лошадей и поскакали по Нижней дороге в сторону Гвадалахары, чтобы не прозевать приближения шерифа с его отрядом.

Когда дозорные выехали к своим аванпостам, оставшиеся занялись осмотром оружия. У членов Союза уже давно вошло в привычку постоянно иметь при себе револьвер. У Хувена к тому же была еще и винтовка. Один только Пресли был безоружен.

Зала в доме Хувена, где сейчас собрались члены Союза, была обставлена бедно, но содержалась достаточнo чисто. Громко тикали часы на полке. Кровать в углу была застелена выцветшим лоскутным одеялом. Посреди комнаты на голом полу стоял шаткий, некрашеный сосновный стол. Вокруг него и устроились фермеры: двое-трое – на стульях, Энникстер – на краю стола, остальные стояли.

– Я считаю, джентльмены,-начал Магнус, – что мы сумеем сегодня обойтись без кровопролития. Надеюсь, что ни одного выстрела сделано не будет. Железная дорога не станет форсировать решение вопроса, не доведет дело до боевых действий. Я уверен, когда шериф поймет, что мы настроены решительно и не намерены шутки шутить, он пойдет на попятный.

С этим все согласились.

– Я считаю так,– если можно кончить дело миром,– сказал Энникстер,– надо соглашаться. Главное, чтобы это не выглядело капитуляцией.

Все удивленно посмотрели на него. Неужели это говорит сорвиголова Энникстер – вздорный, необузданный человек, который всегда искал повода для ссоры? Неужели это говорит Энникстер, один из всех успевший пос традать, чье ранчо уже захвачено, а пожитки и мебель выброшены на дорогу?

– Если хорошенько вдуматься,– продолжал он,– понимаешь, что убить человека – дело нешуточное, как бы он перед тобой ни провинился. Давайте же еще раз попробуем отвратить беду. Надо попробовать погоговорить с самим шерифом, во всяком случае, предупредить его, что палку не следует перегибать. Давайте условимся первыми не стрелять. Как вы смотрите на это?

Все единодушно и сразу согласились, а старик Бродереон, беспокойно теребя длинную бороду, прибавил:

– Нет… нет, не надо насилия, я говорю о ненужном насилии. Не хотелось бы обагрить свои руки безвинной кровью, то есть если она на самом деле безвинная. Я знаю, что Берман… ну, он-то, конечно, по уши в невинной крови. Взять хотя бы случай с Дайком… это ужасно, просто ужасно! Правда, Дайк тоже хорош, однако его довели до такого образа действий. Железная дорога довела. Я хочу, чтоб все было по чести, по справедливости.

– Какая-то телега на дороге… со стороны Лос-Муэртос,– оповестил Пресли, стоявший у двери.

– По чести и по справедливости,– бормотал старик Бродерсон, мотая головой и растерянно хмуря брови.– Не хочу никому делать зла, пока меня не трогают.

– А куда она – на Гвадалахару? – спросил Гарнетт, вставая и подходя к двери.

– Да это португалец, один из огородников.

– Нужно его завернуть,– сказал Остерман.– Здесь никому нет проезда. А то еще донесет о том, что видел, шерифу и Берману.

– Сейчас я его заверну,– сказал Пресли.

Он поскакал навстречу ехавшей на рынок телеге, а остальные, выйдя на дорогу перед домом Хувена, наблюдали, как он остановил ее. Завязался горячий спор. Было слышно, что португалец многословно протестует, однако в конце концов он все же повернул назад.

– Военное положение на территории Лос-Муэртос, а? – сказал Остерман.– Спокойно! – воскликнул он вдруг, поворачиваясь,– Хэррен скачет сюда.

Хэррен мчался карьером. Его сразу обступили плотным кольцом.

–  Я видел их! – воскликнул он.– Они едут сюда. Берман и Рагглс в коляске, запряженной парой. Остальные верхами. Всего одиннадцать человек. Кристиен и Дилани с ними. Оба с винтовками. Я оставил Хувена вести наблюдение.

– Надо бы позвать Геттингса и Каттера,– сказал Энникстер.– Нам нужен каждый человек.

– Я съезжу за ними,– сразу вызвался Пресли.– Только можно я возьму твою кобылу, Энникстер. Моя лошаденка еле дышит.

Он поскакал резвым галопом, но по дороге встретил возвращающихся Геттингса и Каттера. Те тоже увидели со своего наблюдательного пункта, как шериф с отрядом выехал по Нижней дороге из Гвадалахары. Пресли сообщил им, что решено не стрелять, пока противник сам не откроет огонь.

– Ладно,– сказал Геттингс.– Только если дело дойдет до перестрелки, кому-то из нас несдобровать. Дилани бьет без промаха.

Возвратившись к дому Хувена, они увидели, что остававшиеся там члены Союза уже заняли позицию во рве. Дощатый мостик через него был разобран. Магнус, положив два револьвера на насыпь перед собой, стоял посередине, Хэррен – рядом с ним. По обе стороны от них, приблизительно в пяти шагах друг от друга, с револьверами на взводе стояли остальные члены Союза. Молчаливый старик Дэбни снял с себя пиджак.

– Становитесь между мистером Остерманом и мистером Бродерсоном,– сказал Магнус, когда трое мужчин подъехали ближе.– Пресли,– прибавил он,– я категорически возражаю против того, чтобы ты принимал какое-либо участие в этом деле.

– Да уж, пусть держится подальше! – крикнул Энникстер со своего места на крайнем фланге.– Возвращайся к Хувену, Прес, да пригляди за лошадьми. Тебя это не должно касаться. И следи, чтобы никто не зашел к нам в тыл со стороны дороги. Никого не подпускай, решительно никого, понимаешь?

Пресли ушел, уводя с собой чалую кобылу и лошадей Геттингса и Каттера. Он привязал всех их к вековому дубу, а сам вышел на дорогу перед домом и стал напряженно вглядываться в даль.

В канале, скрытые по плечи, стояли в молчании члены Союза, готовые ко всему, и ждали, не отрывая глаз от бело посверкивавшей дороги на Гвадалахару.

– А где же Хувен? – спросил Каттер.

– Не знаю,– ответил Остерман.– Он был вместе с Хэрреном Дерриком на Нижней дороге. Хэррен,– крикнул он,– а Хувен что, остался?

– Не знаю, чего он ждет,– ответил Хэррен.– Он должен был ехать следом за мной. Ему пришло в голову, что шериф хочет перехитрить нас,– сделать вид, будто

они едут в эту сторону, а потом переметнуться на Верхнюю дорогу. Он решил еще немного понаблюдать за ними. Но теперь ему пора бы уже быть здесь.

– Не пришло бы ему в голову начать палить по ним, Нет, нет. Ни в коем случае. Может, они его захватили? Не исключено. Ннезапно раздался крик. На повороте дороги заклубилось облако пыли, из него выдвинулась голова лошади.

– Смотрите! Что это там?

– Помните, первыми не стрелять.

– Может, это Хувен? Я ничего не вижу. Он – не он? У меня впечатление, что на дороге только одна лошадь.

– Не может одна лошадь поднять столько пыли.

Энникстер взял у Хэррена свой бинокль и поднес к глазам.

– Нет, это не они,– заявил он.– И не Хувен. Какая-то повозка.– И спустя минуту прибавил: – Повозка мясника из Гвадалахары.

Напряжение слегка ослабло. Мужчины облегченно вздохнули и снова заняли свои места.

– Ну как, пропустим его, Губернатор?

– Мостик разобран. Объехать его он не сможет, а назад отпустить его нельзя. Придется задержать и допросить. Непонятно, как это шериф его про

пустил.

Повозка быстро приближалась.

– Он один, мистер Энникстер? – спросил Магнус.– Посмотрите внимательнее. Нет ли тут какого-то подвоха. Странно, что шериф решил пропустить его.

Члены Союза встрепенулись. Остерман схватился за револьвер.

– Нет,– воскликнул Энникстер через минуту,– в повозке один человек.

Повозка приближалась; когда она поравнялась о ними, Каттер с Фелпсом вылезли изо рва и остановили ее.

– Эй… что это… что тут такое? – закричал молодой мясник, придерживая лошадь.– Мост, что ли, обвалился?

Однако поняв что его собираются задержать, ом громко запротестовал испуганный, озадаченный, не зная что и подумать.

– Нет, нет, мне же надо доставить мясо! Послушайте, отпустите меня. Послушайте, я же не имею к вам никакого отношения.

Он натянул вожжи, собираясь повернуть повозку. Но Каттер выхватил из кармана складной нож и перерезал вожжи у самого мундштука.

– Какое-то время ты побудешь здесь, парень. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Но в город ты не вернешься, пока мы тебе не разрешим. Не встречал ли ты кого по дороге?

В конце концов мясник сообщил им, что сразу же за копезнодорожным переездом он видел пароконную коляску и большое количество верховых. Они ехали по дороге на Лос-Муэртос.

– Это они,– сказал Энникстер.– И едут по этой дороге; тут и гадать нечего.

Лошадь и повозку мясника отвели в сторону от дороги, лошадь привязали одной из обрезанных вожжей к изгороди. Самого мясника передали Пресли, и тот запер его в сарае.

– Какого черта, что же все-таки случилось с Бисмарком? – сказал Остерман.

Мясник уверял, что в глаза его не видел. Шли минуты, а Хувен все не появлялся.

– И куда он провалился?

– Сцапали его! На что угодно спорю. Наверное, этот сумасшедший немец сгоряча подъехал близко и попал им в лапы – очень на него похоже. Никогда не

известно, что может взбрести Хувену в голову.

Прошло пять минут, десять. Дорога на Гвадалахару была по-прежнему пустынна, высушенная и выбеленная палящим солнцем.

– Шериф с Берманом тоже не больно-то спешат.

– Отец, можно я схожу – разведую, как обстоят дела? – спросил Хэррен.

Но в этот самый миг Дэбни, стоявший рядом с Энникстером, тронул его за плечо и молча указал на дорогу. Энникстер посмотрел и воскликнул:

– Хувен!

Немец галопом вылетел из-за поворота; винтовка лежала у него поперек седла. Осадив лошадь около них, он соскочил на землю.

– Едут, едут! – кричал он, дрожа от волнения.– Я долго сидел в кустах у дорога и караулил. Они остановился возле шлакбаум и говорил, долго говорил. Потом поехал. Они нехороший дела задумал. Я фидел, Крисчен положийт патрон в ружье. Они решиль брать мой дом первый. Они выбрасывайт меня вон, забирайт мой дом. О майн готт!

– Хватит причитать, Хувен. Полезай в ров, да смотри помалкивай. Не стрелять пока…

– Вот и они!

Человек пять выкрикнули это одновременно.

На этот раз точно были они. Из-за поворота показалась пароконная коляска. За ней следовали трое верховых, а позади, на некотором расстоянии друг от друга, в облаках пыли скакали еще двое… трое… пятеро… шесть человек.

Это были Берман и главный шериф штата с отрядом полицейских. Акт, к которому так долго готовились и который, по общему мнению, был просто немыслим,– окончательная проба сил, последний бой между Трестом и Народом, открытая, жестокая схватка вооруженных людей, презревших закон, бросивших вызов правительству,– был на пороге свершения.

Остерман взвел курок револьвера, и в наступившей глубокой тишине щелчок был услышан всеми, стоявшими в строю.

– Помните условие, джентльмены! – предостерегающе закричал Магнус.– Мистер Остерман, прошу вас отпустить курок револьвера!

Никто не ответил ему. Члены Союза, застыв в неподвижности и безмолвии, смотрели на надвигающегося шерифа.

Прошло пять минут. Коляска и всадники приближались. Уже слышен был скрип колес и топот копыт. Различимы лица врагов.

В коляске сидели Берман и Сайрус Рагглс, правивший лошадьми. Высокий мужчина в сюртуке и и шляпе с опущенными полями,– несомненно, шериф,– ехал по левую руку от них; Дилани с «винчестером» в руке – по правую. Кристиен, маклер по продаже недвижимости, двоюродный брат Бермана, тоже с винтовкой, скакал позади шерифа. А за ними, смутно различаемый в облаке пыли, ехал отряд полицейских.