Текст книги "Спрут"

Автор книги: Фрэнк Норрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Ну и ревы же мы с тобой,– сказал он.

– И вовсе нет,– возразила она.– Я хочу поплакать и хочу, чтобы и ты поплакал. Господи, у меня ведь платка с собой нет.

– На, возьми мой.

Как маленькие дети, они утирали друг другу слезы и долго сидели, обнявшись, в безлюдном японском павильоне и говорили, говорили без конца.

В ближайшую субботу они обвенчались в пресвитерианской церкви и одну неделю своего медового месяца провели в небольшой семейной гостинице на Саттер-стрит. Осмотр достопримечательностей города, разумеется, входил в программу их развлечений. Они соверишли обязательную для молодоженов поездку в Клиф-хауз, побывали в китайском городе и отеле «Палас», посетили музей в парке, где Хилма наотрез отказалась поверить в подлинность египетских мумий, и на извозчике прокатились до старинной испанской крепости и к Золотым Воротам.

На шестой день Хилма неожиданно заявила, что, мол, повеселились, и хватит – пора браться за дела.

А дела им предстояли немаловажные – нужно было переоборудовать и заново обставить усадебный дом в Кьен-Сабе, где они намеревались поселиться. Энникстер по телеграфу отдал распоряжение управляющему оштукатурить и покрасить стены, перекрыть крышу и убрать из дома все, кроме телефона и несгораемого шкафа. Он также велел измерить площадь каждой комнаты и сообщить ему. Получение этих данных и пробудило в Хилме желание действовать.

Следующая неделя была особенно приятна. Вооружившись длинными списками, составленными Энникстером на оборотах гостиничных конвертов, они целыми днями ходили по ковровым, мебельным и прочим магазинам. Рассматривали, торговались, покупали и, купив, слали партию за партией в Кьен-Сабе. На ранчо был отправлен в общей сложности почти целый вагон ковров, гардин, кухонной мебели, картин, ламп, циновок и стульев. Энникстер пожелал, чтобы все в их новом доме было поставлено магазинами Сан-Франциско.

Покупку мебели для спальни и гостиной они оставили на последний день. На субботней распродаже Хилма купила белый спальный гарнитур – три кресла, умывальник и комод, всего за тридцать долларов – на редкость удачная покупка! Кровать они купили отдельно в другом магазине, но тоже истинное чудо. Медная, нарядная, с радующими глаз украшениями да еще и с балдахином! Они купили ее вместе со всеми полагавшимися к ней аксессуарами, так, как было выставлено в витрине, и Хилма, затаив дыхание, любовалась блещущими свежестью и крахмалом кисейными занавесками, покрывалом и накидками. Никогда еще eй не приходилось видеть такой кровати,– достойной любой принцессы,– кровати, о которой она мечтала всю жизнь.

Затем она единолично занялась гостиной, поскольку Энникстер, подавленный ее неожиданно прорезавшимися способностями, не мог дать ни одного дельного совета, а только одобрял любую ее покупку. В гостиной стены предполагалось оклеить красивыми светло-голубыми обоями, на полу расстелить циновку и разбросать по ней белые шерстяные коврики; на окне подставка для цветов и стеклянный шар с золотыми рыбками; затем качалки, швейная машина и посреди комнаты большой круглый стол из немореного дуба, на котором впоследствии встанет лампа с абажуром иа красной гофрированной бумаги. На стенах будут развешены картины – все удивительной красоты, сама жизнь,– и прелестные литографии: хор ясноглазых мальчиков в белых одеждах, мечтательные светлокудрые молодые девушки в розовых платьицах, склоним шиеся над золотыми арфами; цветная репродукции картины «Руже де Лилль, поющий Марсельезу» и два прекрасных образца резьбы по дереву, изображающие подвешенных за одну ногу перепелку и дикую утку, а вокруг наваленные патронташи и рожки с порохом,– тоже настоящие шедевры!

Наконец все было куплено, все приготовления закончены, чемоданы с новыми платьями Хилмы упакованы, билеты до Боннвиля куплены.

– Мы поедем сквозным экспрессом и никаких гвоздей! – заявил Энникстер, обращаясь к жене через стол, когда они сидели в последний раз за ужином,– местные и почтовые поезда не для нас, верно?

– Но ведь он приходит в Боннвиль в пять утра! – запротестовала Хилма.

– Ну и что? – сказал он,– зато прокатимся в пульмане. Я не хочу, чтобы какой-нибудь кретин в Боннвиле сказал, что я не умею жить на широкую ногу, а, кроме того, Вакка встретит нас на станции с экипажем. Да, сударыня, или пульман – или мы вообще не едем! Может, я действительно ничего не смыслю, когда дело касается покупки мебели, но я знаю, что должна иметь моя жена.

Он настоял на своем, и в один прекрасный день молодые супруги прибыли под вечер на вокзал, с кого отправлялся экспресс Сан-Франциско – Нью-Йорк. Провожали их только родители Хилмы. Энникстер знал, что Магнус и Остерман находятся в городе, но приложил все усилия, чтобы не встретиться с ними. Насчет Магнуса у него не было никаких опасений, но этот шут гороховый Остерман мог выкинуть что угодно. Не хватало еще, чтобы их на прощание осыпали рисом.

Энникстер шагал вдоль состава, нагруженный плетеными корзинами, чемоданами и саквояжами; шляпа у него съехала на сторону, билеты он держал в зубах. Сзади, стараясь не отстать, трусили Хилма и ее родители. На вокзале Энникстер всегда начинал страшно суетиться. Ему казалось, что непременно произойдет что-то непредвиденное, и он упустит свой поезд. Он летел на всех парусах, и, когда наконец долетел до своего пульмана и оглянулся, оказалось, что остальные затерялись где-то в толпе. Оставив чемоданы на платформе подле своего вагона, он кинулся назад, ожесточенно размахивая руками.

– Скорей, скорей! – закричал он, обнаружив их.– Сейчас отправляется!

Он протиснулся сквозь толпу и стал подгонять их, но, когда они добежали до своего вагона, оказазалось, что одного чемодана не хватает. Энникстер начал орать. Хороши порядочки на ТиЮЗжд, нечего сказать! Впрочем, что можно ждать от этой корпорации! Ну погодите, я вам покажу… Тут, однако, в дверях вагона появился проводник и сразу успокоил его: оказалось, что чемодан он занес в вагон.

Энникстер не разрешил родителям Хилмы зайти в вагон, опасаясь, что поезд вот-вот тронется. В вагон они поднялись вдвоем, прошли за проводником по узкому коридору мимо отдельных купе, заняли свои места, открыли окно и высунулись из него, чтобы попрощаться со стариками. Те не пожелали возвращаться в Кьен-Сабе. Старик Три подрядился снабжать молочными продуктами ресторан при гостинице своих родственников – дело весьма выгодное. Да и Боннвиль находился не так уж далеко от Сан-Франциско; расставались они не надолго.

Проводники начали убирать подножки, стоявшие перед входом в спальные вагоны.

– С Богом! – сказал отец.– Прощай, дочка, не забывай нас, приезжай, когда сможешь.

Со стороны вокзала донеслись сильные размеренные; удары станционного колокола.

– Ну, кажется, поехали,– крикнул Энникстер.– До свидания, миссис Три!

– Не забывай свое обещание, Хилма,– крикнула мать,– пиши каждое воскресенье!

Длинный состав напрягся, заскрипев и заскрежетав всеми своими деревянными и железными частями. Все начали торопливо прощаться. Поезд встрепенулся, тро нулся и, медленно набирая ход, выкатился на залитый солнцем простор. Хилма высунулась из окна и махала матери носовым платком, пока не потеряла ее из виду. Затем уселась на свое место и взглянула на мужа.

– Ну вот,– сказала она.

– Вот,– отозвался Энникстер.– Ты счастлива? – спросил он, заметив, что у нее в глазах стоят слезы.

Она энергично закивала и, крепясь, улыбнулась ему.

– Ты сегодня что-то бледная,– сказал он, озабоченно глядя на нее.– Тебе нездоровится?

– Нет, я чувствую себя достаточно хорошо.

Его беспокойство еще более усилилось.

– Достаточно? Но не совсем? А?

Хилму и правда слегка укачало,– от Сан-Франциско до Оклендского мыса они ехали на пароме. Тошнота eе не совсем прошла. Но Энникстера не удовлетвори, такое объяснение. Он пришел в страшное волнент

– Тебе плохо! – воскликнул он встревоженно.

– Да нет же, нет,– запротестовала она,– вовсе мне не плохо.

– Но ты сказала, что чувствуешь себя не совсем хорошо. Что у тебя болит?

– Да не знаю я. Нигде у меня не болит. Господи Боже! Ну, что ты всполошился.

– Может, у тебя головная боль?

– Вовсе нет.

– Значит, ты просто утомилась. Конечно! И неудивительно – сколько тебе пришлось сегодня мотаться по моей милости.

– Милый, я не устала и не больна, и все у меня в порядке.

– Не говори, я же вижу. Сейчас я распоряжусь, чтобы постелили постель, и ты ляжешь.

– Ну, что народ смешить!

– Слушай, скажи мне, что у тебя болит? Покажи где. Рукой покажи! Может, ты хочешь покушать?

Он спрашивал и переспрашивал, не желая менять гему разговора; уверял, что у нее синяки под глазами и что она похудела.

– Надо бы узнать, нет ли при поезде врача,– бормотал он, растерянно оглядываясь вокруг.– Покажи-ка язык. Я знаю: глоток виски – вот что тебе нужно, и хорошо бы чер….

– Ни в коем случае! – воскликнула она.– Я совершенно здорова. Погляди на меня. А теперь скажи, похожа я на больную?

Он с горестным видом вглядывался ей в лицо.

– Нет, ты как следует посмотри. Я же образец здоровья,– настаивала она.

– С одной стороны, может, и так,– начал он,– но вот с другой…

Хилма затопала ногами и изо всех сил стиснула кулаки. Потом зажмурилась и замотала головой.

– Даже слушать не хочу, не хочу, не хочу! – кричала она.

– Но все-таки я…

– Бе-бе-бе, бе-бе-бе! – передразнила она его.– Не хочу, не хочу! – И зажала ему рот рукой.– Гляди-ка, вон идет официант из вагон-ресторана, приглашает ужинать, а твоя благоверная проголодалась!

Они пошли в вагон-ресторан и поужинали, а состав, выйдя тем временем на главную магистраль, все набирал скорость и уже мчался на всех парах; так будет он нестись чуть ли не неделю, наматывая на колеса мили, как пряжу на веретено.

Уже смеркалось, когда они проехали Антиок. Не черняя заря вдруг описала круг и оказалсь справа по ходу поезда за горой Дьябло, которая встала перед ними во весь рост, видимая чуть ли не от самой подошвы. Теперь поезд шел в южном направлении. Проехали Нероли, потом Брентвуд, потом Байрон. С наступлением сумерек вдалеке по обе стороны полотна начали выстраиваться горы, заслоняя горизонт. Поезд грохоча несся вперед. Пространство между горами было поделено на мелкие и крупные хозяйства. Чем дальше, тем крупнее они становились; начали появляться огромные пшеничные поля; ветер, поднятый несущимся мимо поездом, колыхал пшеницу, и казалось, что по ней пробегают волны. Горы становились выше, растительность пышнее, и к тому времени, как взошла луна, поезд уже давно оставил позади северо-восточную границу долины Сан-Хоакин.

Энникстер с женой занимали целое купе, и перед тем, как они улеглись спать, проводник опустил верхнюю полку. Хилма, сидя в постели и закрыв лицо обеими руками, прочла молитвы, потом поцеловала мужа, пожелала ему спокойной ночи и сразу, как маленькая, уснула, не выпуская его руки из своих.

Энникстер обычно плохо спал в поезде; задремывал и тотчас просыпался, томился, то и дело поглядывая на часы, сверяясь с расписанием всякий раз, когда поезд останавливался; дважды он выходил попить воды со льдом, а потом подолгу сидел на узкой полке, потягиваясь, зевая, и бормотал неизвестно по какому поводу:

– Господи помилуй! О-хо-хо, помилуй Господи!

В вагоне было с десяток пассажиров,– дама с тремя детьми, компания школьных учительниц, два коммивояжера, тучный господин с бакенбардами и хорошо одетый молодой человек в клетчатой дорожной кепке, который, как заметил Энникстер, перед ужином читал по-французски «Тартарена из Тараскона» Доде.

К девяти часам все они уже улеглись. Изредка Энникстер слышал сквозь равномерное постукивание колес, как кто-то из детей начинает ворочаться и хныкать. Тучный господин настырно храпел на все лады, выводя протяжные рулады то раскатистым басом, то литом. Изредка по вагону проходил кондуктор, повесив на руку фонарь с белыми и красными стеклами. В конце вагона, где спальные места оставались незанятыми, сидел проводник в белой форменной куртке из парусины и дремал, уронив голову на плечо и разинув рот.

Время шло. Было уже за полночь. Энникстер, отмечавший в расписании остановки, успел вычеркнуть Модесто, Мерсед и Мадеру. Потом ненадолго задремал и потерял остановкам счет. Он старался сообразить, где они находятся. То ли проехали уже Фресно, то ли нет? Отдернув оконную занавеску и заслонив глаза ладонями, как шорами, он стал смотреть в окно. Ночь была душная, темная, облачная. Сеял мелкий дождик, штрихуя окно с наружной стороны горизонтальными полосками. Только по едва отличимой сероватой мути можно было определить, где небо; все остальное тонуло в непроглядной тьме.

– Похоже на то, что Фресно мы уже проехали,– пробормотал он и взглянул на часы. Было половина четвертого!– Если проехали, надо будить Хилму. А то ей понадобится не менее часа, чтобы одеться. Схожу выясню.

Он натянул брюки, надел пиджак и ботинки и вышел в коридор. Место проводника теперь занял кондуктор; сунув за ухо синий карандаш и поставив на соседний стул денежный ящик, он сверял билеты с лежащей у него на коленях ведомостью.

– Какая у нас следующая остановка? – спросил Энникстер, подходя к нему.– Скоро Фресно?

– Только что проехали,– ответил кондуктор, глядя на Энникстера поверх очков.

– А следующая какая?

– Гошен. Будем там минут через сорок пять.

– Экая темень стоит, а?

– Да уж, хоть глаз выколи! Вы из девятого купе? Верхнее и нижнее место?

Энникстер ухватился за спинку ближайшего стула как раз вовремя, чтобы не упасть, а денежный ящик соскользнул с плюшевого сиденья и, громко звякнув, свалился на пол. Газовые фонари под потолком судорожно замигали, так что зарябило в глазах; от сильного толчка, тряхнувшего весь поезд, он мгновенно сбавил скорость, и кондуктор с трудом удержался на ногах. Оглушительный, противный скрежет донесся из-под вагонов: Энникстер догадался, что колеса перестали вращаться, и поезд скользит по рельсам силой инерции.

– Эй, эй! – воскликнул он.– В чем дело?

– Экстренное торможение,– объяснил кондуктор, подхватив денежный ящик и засовывая в него ведомость и билеты.– Ничего страшного, скорей всего, на путь забрела корова.

Он исчез, унося с собой фонарь.

Проснулись все пассажиры, кроме тучного господина; головы повысовывались из-за занавесок, и Энникстера, спешившего к Хилме, засыпали по пути вопросами:

– Что это?

– Что-нибудь случилось?

– В чем дело?

Хилма уже не спала, когда Энникстер отдернул занавеску.

– Ой, я так испугалась. Что такое, милый? – спросила она.

– Кто его знает,– сказал он.– Экстренное торможение. Наверное, корова забрела на путь. Не волнуйся. Ничего серьезного.

Тормоза Вестингауза взвизгнули последний раз, и поезд остановился.

И сразу наступила полная тишина. Слух, притуплённый многочасовым стуком колес и лязгом железа, вначале отказывался воспринимать более слабые звуки. С другого конца вагона донеслись голоса, странные, непривычные, словно шли они откуда-то издалека, сквозь водную толщу. В этой глубокой ночной тиши звук, с которым дождевые капли, срываясь с вагонных крыш, ударялись о железнодорожную насыпь, был отчетлив, как тикание часов, стоящих рядом.

– Ну, кажется, остановились,– сказал один из коммивояжеров.

– Что такое? – повторила Хилма.– Ты уверен, что ничего серьезного не произошло?

– Конечно,– сказал Энникстер.

Кто-то быстро прошел под окном, давя шлак, насыпанный между шпалами. Шаги удалялись, и Энникстер услышал, как кто-то в отдалении крикнул:

– Да! С другой стороны!

Потом дверь в конце вагона отворилась, рыжебородый кондуктор протопал по коридору и выскочил на противоположном конце. Передняя дверь захлопнулась. И опять все стихло. В наступившей тишине снова стал слышен храп тучного господина.

Прошло несколько минут – никаких звуков; только падали дождевые капли с крыши. Вереница вагонов замерлa в неподвижности, окутанная тьмой. Один из коммивояжеров, выходивший на платформу выяснить, в чем дело, вернувшись, сказал:

– Станцией и не пахнет, разъезда тоже нет. Наверняка произошла какая-то авария.

– А вы бы проводника спросили.

– Спрашивал. Тоже ничего не знает.

– Может, остановились, чтобы набрать воды, или топлива взять, или еще зачем-нибудь?

– Тогда бы так не затормозили. Ведь поезд остановился с ходу. Я чуть с полки не слетел. Воспользовались экстренным тормозом. Я слышал, как кто-то это говорил…

Издалека, оттуда, где находился паровоз, донесся резкий громкий звук револьверного выстрела; потом еще два, последовавшие один за другим, и после длительной паузы – четвертый.

– Послушайте, по-моему, это стрельба! Ей-Богу, стрельба. Братцы, да ведь это налет!

В вагоне вспыхнула настоящая паника. Было что-то зловещее в этих четырех выстрелах, донесшихся сквозь шум дождя из мрака, что-то таинственное, все-ляющее страх. Они мигом сбили с пассажиров всякую уверенность в собственной безопасности и превратили их в людей, одуревших от страха, уподобившихся выгнанному из норы кролику. Они только таращили дpyr на друга глаза – вот, мол, и мы сподобились узнать то, о чем часто пишут в газетах. Теперь они на своем опыте испытают опасности, таящиеся в ночи, вплотную столкнутся со злоумышленниками в масках, вооруженными, готовыми на все, вплоть до убийства. Собственио, опасность их уже настигла. Они в руках грабителей!

Хилма молчала. Она держала Энникстера за руку и прямо смотрела ему в глаза.

– Не бойся, милая,– сказал он.– Они тебя не тронут. Я с тобой. Черт возьми! – вдруг воскликнул он, на минуту поддавшись общему смятению.– Черт возьми, да ведь и правда налет!

Учительницы выскочили в коридор – одна в ночной сорочке, другая в халате, третья – накинула на плечи капот; они тесно жались друг к дружке и умоляюще смотрели на мужчин, всем своим видом взывая о помощи. Две из них были бледны как полотно и горько плакали:

– Господи Боже! Это же ужасно! Только б меня не тронули!

Но ехавшая с детьми дама приподнялась на своей полке и, бесстрашно улыбнувшись, сказала:

– А я так ни капельки не боюсь. Они не тронут нас, если мы не окажем сопротивления. На всякий случай, я уже приготовила для них часы и драгоценности.

Вот в этой сумочке.

Она показала ее пассажирам. Все дети ее проснулись. Они с любопытством посматривали по сторонам, но вели себя тихо. Приключение явно вызывало у них живой интерес. Тучный господин с бакенбардами храпел на своей полке пуще прежнего.

– Пойду-ка я посмотрю, в чем дело,– сказал один из коммивояжеров, доставая карманный револьвер.

Приятель схватил его за руку.

– Не валяй дурака, Макс,– сказал он.

– Да они к нам близко не подойдут,– вступил в разговор хорошо одетый молодой человек,– их интересует сейф и ценные письма, которые везут в почтовом вагоне. И туда нам нечего соваться.

Однако первый коммивояжер стал горячо возражать. Нет, мол, он не собирается покорно дожидаться, пока его обчистят. Или его считают трусом?

– А я тебе говорю: не ходи! – сердито сказал его приятель.– В нашем вагоне женщины и дети. Привлечешь их внимание, еще палить сюда начнут.

– Резонно! – сказал первый, уступая голосу разума; револьвер, однако, из руки он не выпустил.

– Не позволяйте ему открывать окно! – заорал Энникстер, сидевший рядом с Хилмой, увидев, что коммивояжер подошел к окну в незанятом купе и пытается его открыть.

– Правильно, правильно! – подхватили остальные.– Не надо открывать окон, не надо высовываться. Нас всех перестреляют из-за вашей неосторожности.

Однако оттащить его не успели, коммивояжер поднял окно и высунулся.

– Это ж надо! – воскликнул он, оборачиваясь,– наш паровоз ушел. Стоим мы на повороте дороги, и отсюда видна голова поезда. Только без паровоза, вот оно как. Не верите, посмотрите сами.

Пассажиры, забыв об осторожности, стали один за другим высовываться из окна. Поезд и правда стоял без паровоза.

– Это они нам путь к бегству отрезали,– сказал коммивояжер с револьвером.– Теперь они пойдут по вагонам и начнут грабить, помяните мое слово. Скоро к нам пожалуют. Боже милостивый! А это еще что?

Вдалеке, где-то в полумиле от поезда, раздался грохот сильного взрыва. Окна в вагоне задребезжали.

– Опять стрельба!

– Никакая это не стрельба! – воскликнул Энникстep.– Просто они отцепили и угнали почтовый и багажный вагоны и теперь динамитом вскрывают двери.

– Скорей всего, именно так!

Передняя дверь вагона открылась и тут же захлопнулась; учительницы завизжали и совсем съежились. Коммивояжер с револьвером быстро повернулся в ту сторону и замер, вытаращив глаза. Однако это оказался всего лишь главный кондуктор, без фуражки, с фонарем в руке, насквозь мокрый.

– Нет ли среди вас доктора? – спросил он, входя в вагон.

Пассажиры тотчас окружили его и стали засыпать вопросами. Но кондуктор не был настроен на разговоры.

– Я знаю не больше вашего,– сердито огрызнулся он. – На поезд напали грабители. Как вы, наверное, догадались. Что вы еще хотите узнать? Некогда мне с вами разговоры разговаривать. Они отцепили почтовый вагон, динамитом взорвали дверь, стреляли в одного человека из поездной бригады – вот и все. Нужен доктор.

– Стреляли? Вы хотите сказать, они его убили?

– Тяжело ранили?

– А сами скрылись?

– Хватит! – крикнул кондуктор.– Откуда мне знать. Есть тут доктор в конце концов или нет?

Щеголеватый молодой человек выступил вперед.

– Я доктор,– сказал он.

– Ну, так пошли со мной,– грубо сказал кондуктор,– а все остальные,– прибавил он, оборачиваясь от двери и зловеще покачивая головой,– пускай ложатся спать. И чтоб носа никуда не казали! Все кончилось и смотреть больше не на что.

Он ушел вместе с молодым доктором.

Воцарилась томительная тишина. Казалось, во всем поезде нет ни души. Огромное, обезглавленное, парализованное чудовище мокло, всеми брошенное на повороте дороги.

Такое положение вещей пугало и того больше. Мысль о том, что эта длинная вереница сверкающих никелем спальных вагонов с зеркальными окнами, мягкими диванами, просторными тамбурами и всеми мыслимыми удобствами – вагонов, переполненных людьми, стоит брошенная, затерянная где-то в ночи, под дождем, вселяла больший страх, чем тот, что испытали пассажиры в минуты действительной опасности.

Что теперь будет с ними? Откуда ждать помощи? Паровоз угнали, они беззащитны. Что ждет их впереди?

К вагону никто не подходил. Даже проводник куда-то исчез. Ожиданию, казалось, не будет конца, и докучный храп спящего пассажира воспринимался натянутыми нервами как визг ржавой пилы.

– Хотелось бы знать, сколько времени мы еще проторчим здесь? – начал один из коммивояжеров.– Интересно, большой ущерб они причинили паровозу своим динамитом?

– Они непременно придут нас грабить,– причитали учительницы.

Дама с детьми улеглась, и Энникстер, уверенный, что опасность миновала, последовал ее примеру. Но заснуть никто не мог. Повсюду слышались пониженные голоса – пассажиры обсуждали событие, строили всевозможные предположения. Появились разные версии, почему-то по некоторым пунктам все соглашались безоговорочно, как-то: грабителей было четверо; поезд они остановили, дернув веревку сигнального колокола; один из тормозных кондукторов попытался им помешать, и его застрелили. Бандиты находились в но езде от самого Сан-Франциско. Коммивояжер по имени Макс припомнил, что видел четырех «подозрительных типов» в вагоне для курящих в Литропе, он еще хотел сказать об этом кондуктору. Этот коммивояжер уже побывал раз в подобной переделке и теперь охотно рассказывал свою историю всем и каждому.

Час спустя, когда уже забрезжил рассвет, к поезду приблизился наконец задним ходом паровоз, толкнул его буферами, и этот толчок, сопровождаемый неприятным скрежещущим звуком, отдался во всех вагонах. Учительницы хором заголосили, а тучный господин перестал храпеть, раздвинул занавески и высунул голову, щурясь от света потолочных фонарей. С виду это был англичанин.

– Послушайте, любезный,– сказал он, обращаясь к коммивояжеру по имени Макс.– Не можете ли вы сказать мне, какая это остановка?

Все громко расхохотались.

– На нас было совершено нападение, сэр,– вот какая это остановка! Поезд остановили грабители, а вы проспали. Упустить такое! Ведь ничего подобного вы больше никогда в жизни не увидите.

Толстяк смотрел на всех оторопело. Он долго молчал, но, убедившись наконец, что коммивояжер не шутит, обозлился так, что даже побагровел и, снова задернув занавески, начал сердито их застегивать. Причину его гнева так никто и не понял, тем не менее, все слышали, как он ворочается на своей полке, устраиваясь поудобней. Через несколько минут его мощный, со свистом храп снова сотрясал вагон.

Наконец дав никому не нужный свисток, поезд тронулся в путь. Скоро он уже несся на всех парах, освещенный предутренним светом, сильно кренясь на поворотах, с грохотом пролетая по мостам над ручьями и оврагами – нужно было наверстывать потерянное время.

И до конца этой необыкновенной ночи у пассажиров, сидевших на своих смятых постелях в шатающемся, освещенном причудливым смешением бледного рассвета и дрожащих фонарей вагоне, летевшем с головокружительной быстротой сквозь туман и дождь, стояли перед глазами страшные тени: вооруженные люди в масках, с револьверами в руках, галопом уносились в горы с добычей, притороченной к седлу; они мчатся и мчатся во весь дух, сея ужас в округе.

Вернулся молодой доктор. Он присел на диван в отделении для курящих и закурил сигарету. Энникстер и коммивояжеры обступили его, желая узнать подробности случившегося.

– Умер мой пациент,– сказал он.– Это был тормозной кондуктор. У него оказались прострелены оба легких. Говорят, грабитель унес около пяти тысяч долларов в звонкой монете.

– Грабитель? Разве их было не четыре?

– Нет, только один. И надо признать, что парень был не из робкого десятка. По-видимому, он притаился на крыше багажного вагона, сумел – при такой-то скорости прыгнуть с крыши на кучу угля в тендере, затем незаметно подполз к паровозной будке, угрожая револьвером, отобрал оружие у машиниста и его помощника и велел им остановить поезд. Даже вот как: сказал, чтобы они тормозным краном воспользовались – видимо, все про поезда знал досконально. Затем по

шел к багажному вагону и в одиночку отцепил его. Пока он это делал, кондуктор – помните, он проходил здесь раза два, такой видный малый с рыжими усами?..

– Это тот-то?

– Ну да! Так вот, как только поезд остановился, этот кондуктор заподозрил неладное, бросился к паровозу и увидел, что какой-то человек отцепляет багажный вагон. Он выстрелил в злоумышленника два раза, но тот, по словам кочегара, даже руки со сцепного прибора не убрал, а преспокойно обернулся и уложил кондуктора на месте. Они были друг от друга в пяти шагах, не больше. Кондуктор наскочил на него неожиданно, он и не думал, что тот так близко.

– А что же делал все это время экспедитор?

– Он тоже не сплоховал. Выпрыгнул из вагона с многозарядной винтовкой в руке, но не успел обернуться, как грабитель взял его под прицел и отобрал

у него винтовку. Считаю, надо обладать большой смелостью, чтоб так действовать. Один человек против всей поездной прислуги! Мало того, отцепив багажный вагон, он заставил машиниста отвезти его на паровозе к переезду,– это в полумили отсюда, где он оставил привязанную лошадь. Ну как? Ведь все до последней мелочи рассчитал! А доехав до места, взорвав динамитом несгораемый шкаф и забрал ящик с деньгами. Всего там было пять тысяч долларов золотом. Экспедитор говорит, что эти деньги принадлежали железной дороге и предназначались для выплаты жалованья служащим в Бейкерсфилде. Отдельный пакет заказной корреспонденции он не тронул, не взял ни одной пачки банкнотов, которые находились в сейфе, а вот золото забрал, вскочил на лошадь и был таков. Машинист говорит, что он ускакал в восточном направлении.

– Он, значит, скрылся?

– Скрыться-то скрылся, но они уверены, что его поймают. Лицо у него было спрятано под маской, но кондуктор его узнал. Мы записали его предсмертные показания. Кондуктор сказал, что человек этот затаил злобу на железную дорогу. Это бывший железнодорожник, недавно уволенный; он живет теперь где-то недалеко от Боннвиля.

– Господи Боже, да ведь это же Дайк! – воскликнул Энникстер.

– Да, они называли именно это имя,– сказал доктор.

Когда поезд с сорокаминутным опозданием прибыл в Боннвиль, Энникстер с Хилмой очутились в гуще огромной толпы,– именно этого им и не хотелось. Весть о том, что трансконтинентальный экспресс подвергся нападению в тридцати милях южнее Фресно, что убит тормозной кондуктор и ограблен несгораемый шкаф и что все это совершил Дайк в одиночку, была переданa по телеграфу из Фаулера еще до прихода поезда,– текст телеграммы кондуктор кинул на ходу дежурному по станции.

Не успел поезд остановиться под сводчатой крышей Боннвильского вокзала, как его осадила толпа. Энникстеру с Хилмой, повисшей у него на руке, пришлось чуть ли не силой пробивать себе дорогу из вагона. Платформа была черна от народа. Здесь были и Берман, и Дилани, и Сайрус Рагглс, и начальник городской полиции, и мэр. Дженслингер в сдвинутой на затылок шляпе, с блокнотом в руке, бегал взад-вперед вдоль поезда в другой, интервьюируя, расспрашивая, собирая материал для экстренного выпуска. Когда Энникстер наконец сошел на платформу, Дженслингер, у которого тряслись худые руки и нервно подергивалось темное, костистое лицо, дрожа от нетерпения, как фокстерьер, схватил его за локоть:

– Не могу ли я узнать вашу версию этого происшествия, мистер Энникстер!

Энникстер резко повернулся к нему.

– Пожалуйста! – закричал он свирепо.– Это вы и ваша банда лишили Дайка работы, потому что он не хотел надрываться за нищенское жалование. Потом вы непомерно повысили тариф на его товар и обобрали его до нитки. Вы разорили его и довели до того, что он начал пьянствовать в кабаке у Карахера. Он всего лишь отобрал у вас то, что вы у него похитили, а теперь вы же будете охотиться за ним по всему штату, травить, как дикого зверя, а потом повесите в Сан-Квентинской тюрьме. Вот моя версия происшествия, мистер Дженслингер, но, если вы ее напечатаете, она будет стоить вам субсидии, которую вы получаете от ТиЮЗжд.

Шепот одобрения прокатился по толпе, и Дженслингер, сердито пожав плечами, поспешил удалиться.

Наконец Энникстер провел Хилму сквозь толпу к тому месту, где поджидал их с экипажем Вакка. Однако сразу уехать они не могли, так как Энникстер решил зайти на товарную станцию и справиться насчет стульев, отправленных в последнюю очередь. Было уже около одиннадцати, когда они выехали. Но чтобы выбраться на Верхнюю дорогу, которая вела в Кьен-Сабе, необходимо было пересечь Главную улицу, проходившую через центр Боннвиля.

Весь город, казалось, высыпал на тротуары, поскольку к этому времени дождь прекратился и вышло солнце. Все только и говорили что о ночном нападении, совершенном человеком, которого они знали и любили. Как он докатился до этого? От кого от кого, а от Дайка этого невозможно было ожидать! Подумать только, каково сейчас его бедной матери и маленькой дочке! Если на то пошло, не так уж он виноват,– довели его до беды железнодорожные шишки. Все это так, но он застрелил человека. Да, это дело серьезное. Добродушный, веселый богатырь,– вот каким знали они Дайка, ведь только вчера еще пожимали ему руку и – да что тут греха таить! – выпивали с ним. А он застрелил человека,– затаился в темноте, ждал под дождем и убил, пока они тут спали в своих постелях. А теперь где он? Невольно взгляды устремлялись на восток, поверх крыш домов или в сторону боковых улиц,– туда, где кончалась равнина и начинались необозримые, окутанные туманом предгорья. Он был там, скрывался где-то в краю синих горных вершин и рыжих каньонов. Теперь пойдут недели поисков, ложных тревог, высматривания, выслеживания и дозоров – азарт охоты на человека и напряжение такое, что сердце готово лопнуть. Хоть бы скрылся! В тот день не было, кажется, на городских тротуарах человека, который бы так не подумал.