Текст книги "Королева легионов Афины"

Автор книги: Филип Гриффин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Филип Гриффин
«Королева легионов Афины»

Рассказ Кордулы

I

– А-а-а-а-а! – раздался испуганный крик девочки.

Из-за приоткрывшегося занавеса на нее в упор смотрела немыслимо жуткая голова мертвой женщины с ярко-рыжими волосами.

Напуганный криком, гость из Кельна выронил мешок, в котором принес этот страшный предмет. Мешковина спала, полностью обнажив высохшую маску лица. Темные впадины глазниц пронзительно и как бы всевидяще уставились прямо на девочку.

– А-а-а! – снова закричала она и в поисках защиты вцепилась в рукав брата.

– Молодая леди, подойдите ко мне немедленно! – сердито приказала их мать. Она казалась непривычно маленькой рядом с закутанным в одежды незнакомцем. – Как давно вы тут прячетесь? И вы выходите, молодой человек! Я знаю, что вы тоже там! – Взгляд женщины, направленный на тени, затаившиеся позади занавеса, метал молнии. – Вы что, подслушивали? Что вы слышали?

Все еще всхлипывая, девочка бросилась из своего укрытия к матери, ища у нее утешение и защиту. Следом медленно вышел и старший брат, не в силах оторвать глаз от чудовищного предмета на столе.

– Кто же эти молодые люди, Кордула? – тихо спросил гость после того, как утихли всхлипывания девочки. Он оказался обладателем хорошо поставленного голоса и сильного акцента, но при этом говорил мягко и доброжелательно.

– О, прошу прощения, Ваша Милость, – Кордула легонько подтолкнула детей вперед, чтобы представить их гостю. Ей пришлось наградить обоих легкими подзатыльниками, отвлекая от рассматривания головы. – Дети, это епископ Клематий Кельнский. Ваша Милость, это…

– Особенный молодой человек, – перебил ее Клематий, – один из двоих живущих на британской земле свидетелей мученической смерти лучших представителей нашей епархии. Правда, тогда он был совсем мал.

Мальчик принужденно поклонился. Епископ поклонился в ответ с подчеркнутым уважением. Потом он положил руки мальчику на плечи.

– Расскажи мне, юноша, о том, что так меня интересует, – он пристально всмотрелся в глаза ребенка. – Ты что-нибудь помнишь об этом дне? Хоть что-нибудь?

Мальчик вопросительно взглянул на мать. Кордула, в свою очередь, пристально и настороженно смотрела на епископа и сына. Ее лицо, несмотря на морщинки, отметины прожитых лет и хлопот материнства, все еще не утратило моложавой свежести. А взгляд по-прежнему ясных глаз не растерял былой пытливости. Темно-русые полосы, в которых теперь поблескивала седина, были убраны в благообразные косы, но в любую минуту грозили вырваться на свободу и каскадом рассыпаться по плечам, навстречу свободному ветру, как это случалось много лет назад.

Нехотя покоряясь неизбежному, она кивнула сыну, разрешая ему ответить на вопрос.

– Да, Ваша Милость… помню, – неуверенно произнес мальчик. – Я помню, как что-то белое и красивое медленно задыхалось под натиском чего-то черного и уродливого. Как будто… будто черное пожирало белое. Но больше всего мне запомнились… – Он замолчал и снова посмотрел на мать, словно не мог решить, говорить ли ему дальше. Епископ тоже посмотрел на Кордулу и вместе с мальчиком успел заметить промелькнувшее в ее глазах выражение муки.

– Продолжай, – мягко сказал Клематий. Поддержка епископа придала мальчику уверенности, и, когда он снова заговорил, его голос звучал уже тверже.

– Больше всего мне запомнились звуки, Ваша Милость. Я помню плач, который раздавался отовсюду. А еще я помню, как кричала мама. Но ярче всего запомнился клекот птицы – наверное, это был ястреб. Он летал прямо над моей головой.

– Невероятно! – Епископ выпрямился и обратился к небесам. – Благодаренье Богу за то, что Он наградил тебя такой памятью! – Он посмотрел на мальчика с такой теплой улыбкой, что тот не смог не улыбнуться в ответ. – Сын мой, Господь наградил твой младенческий разум таким даром, чтобы ты смог запомнить то, что никогда не должно быть предано забвению.

Затем, с еще более широкой улыбкой, Клематий повернулся к девочке.

– А ты, должно быть, прелестная Бриттола, названная в честь одной из самых почитаемых мучениц?

Бриттоле не нужно было повторять приглашения, и она, выступив из-за спины матери, смело протянула епископу руку.

Клематий с трудом подавил улыбку и наклонился, чтобы поцеловать маленькую ручку с надлежащей торжественностью и серьезностью.

– Прошу прощения, если… если предмет нашего важного разговора напугал вас. Я знаю, детка, что он выглядит ужасно. И когда-то, давным-давно, в нем действительно была живая сила. Но теперь, после смерти, ее там нет. Никакой, поверь мне, и этому предмету совершенно нечем вам угрожать.

– В жизни предостаточно и других, более неприглядных явлений, Ваша Милость, – твердо сказала Кордула. – Рано или поздно им придется к этому привыкнуть. – Она положила руки на плечи детям и развернула их к себе. – Я думала, что вы будете сегодня играть во дворе. Но теперь, раз уж так сложилось, вы можете остаться. Я хочу, чтобы вы вели себя хорошо и помалкивали. У Его Милости мало времени, а нам еще надо многое обсудить. Вам понятно?

– Да, мама, – ответили дети в один голос.

Мальчик взял сестру за руку и послушно повел в другой конец комнаты.

Кордула и Клематий торжественно подошли к столу. Оба в полном молчании внимательно рассматривали лежащую на столе голову. Детям, сгоравшим от нетерпения, показалось, что тишина тянулась целую вечность. Епископ держался невозмутимо.

Однако Кордуле было далеко до епископского спокойствия. Ее ладони вспотели, а мысли, одна за другой, лихорадочно бились в ее голове.

«Что, если это она? О, как бы мне хотелось… Только бы это была не она! Она мне здесь не нужна! Не сейчас. Не при детях… Но если это все-таки она, то, может, теперь, после всех этих лет, она, наконец, обретет покой… Может, его смогу обрести и я».

Кордула вопросительно посмотрела на епископа. Тот ободряюще кивнул, предлагая ей начать.

Она бросила взгляд на детей, заставив себя улыбнуться.

«О, как же ты жестока, мучительница Судьба! Какую страшную загадку ты мне загадала! Сейчас я вижу перед собой саму Жизнь… и Смерть. И обе пристально смотрят мне в глаза. Они вместе, хотя должны быть как можно дальше друг от друга».

Кордула вздохнула и перевела взгляд на стол. Когда она протянула руки и взяла голову, Бриттола застонала от отвращения. Быстрый предостерегающий взгляд Кордулы тут же заставил девочку замолчать.

Женщина замерла и закрыла глаза.

«Что, если это действительно она? Или еще хуже: что, если волосы были выкрашены? Что, если корни этих ярко-рыжих волос окажутся белыми?»

Она почувствовала, как ее собственные волосы зашевелились: ночные кошмары, которые она уже успела позабыть, снова всплыли перед глазами. Марширующие войска и переселение целых народов, калейдоскоп единичных стычек и стратегических схем, бешеных скачек и нескончаемых путешествий, рева чудовищных штормов и грохота барабанов. Но страшнее всего были они – гунны!

Шуршание платья дочери вернуло ее мысли к тому, что она держала в руках. Кордула откашлялась, собралась с духом и снова всмотрелась в голову. Очень медленно она взялась за затылок мертвой головы, за ушами, и приподняла ее на уровень глаз.

Голову плохо забальзамировали, поэтому кожа на ней съежилась и ссохлась, как на сморщившемся яблоке. Она вся была серого цвета, за исключением желтоватых пятен на тех местах, где кожа отходила от кости. Шею окунули в смолу и прилепили на подставку из темного дерева, отчего голова стала похожа на военный трофей. Судя по тому, что смола, в отличие от самой головы, была еще мягкой, сделано это было совсем недавно. Голова казалась хрупкой, и, держа ее в руках, Кордула понимала, что скоро этот странный ветхий предмет превратится в прах.

«В тот день было так много смертей. Где умерла эта женщина? На том же страшном поле?»

Особенно поражали волосы. Они выглядели единственным напоминанием о том, что когда-то эту голову наполнила жизнь. Локоны были заплетены «британскими» косицами надо лбом и ушами, открывая рыжие корни волос, которые когда-то при жизни их хозяйки обладали насыщенным живым цветом. Теперь же они были тусклыми и безжизненными.

– Это может быть она, – тихо сказала Кордула. Она развернула голову, чтобы рассмотреть затылок. – Скулы находятся в правильном соотношении со лбом и челюстью. И волосы убраны так же, как были у нее в тот день. – Она коснулась косичек около правого уха. – С другой стороны, многие женщины заплетали волосы таким же образом, да и прическу вполне могли переделать уже после ее смерти.

– Прическа выполнена на военный манер, – сказал Клематий, наклоняясь вперед и заглядывая в мертвые глазницы, – что говорит в пользу нашей теории.

– Ну, что ж, есть только один способ узнать все наверняка. – Кордула крепко взяла мертвую голову левой рукой и решительно сунула указательный палец правой в приоткрытый рот.

Дети онемели от изумления. Даже Клематий был так поражен, что, застыв, вместе с ними молча наблюдал за тем, что происходило дальше.

Кордула, с закрытыми глазами, тщательно ощупала рот погибшей. В это время голова издавала странный жутковатый хруст, напоминающий потрескиванье костра на морозе. Чуть погодя, открыв глаза, Кордула вынула палец и вытерла его о свою одежду. Потом очень аккуратно поставила голову обратно на смятую тряпицу.

– Это не Пинноса, – уверенно сказала она.

– Н-но, почему вы в этом так уверены? – удивился епископ. – Откуда вы знаете?

Кордула улыбнулась и подошла к окну, чтобы выглянуть в прилегающий к кухне дворик.

– У этой женщины все зубы на месте. У Пинносы одного не хватало.

– Какого? – выпалил вопрос епископ.

Теперь Кордула повернулась к нему лицом.

– Я, пожалуй, сохраню это в тайне, Ваша Милость. Так, на всякий случай, если появятся еще такие… – она кивнула на стол, – бедняжки, души и тела которых уже давно должны были упокоиться. Ваша Милость, вы проследите за тем, чтобы ее похоронили с почестями, рядом с соплеменниками?

Епископ Клематий откашлялся и вернулся к своему прежнему повелительному тону:

– Разумеется. Вы можете быть уверены в том, что она будет предана земле так, как того заслуживает. Но могу ли я спросить, как вы узнали о том, что у Пинносы недостает одного зуба? Не подумайте, что я намекаю на… Поймите меня правильно, но по этому делу я отвечаю перед остальными, и…

– Вам незачем смущаться своего вопроса. Ваша Милость. Я с удовольствием на него отвечу.

Она замолчала и посмотрела на детей. Их лица светились любопытством и желанием услышать рассказ. «Я не могу говорить об этом при них… Они еще слишком малы. Еще не пришло время рассказывать им эту историю. Да и отец их сейчас в отъезде».

– Знаете, когда-то это место было ее домом, – задумчиво произнесла Кордула. – Пинноса раньше жила здесь. – Не обращая внимания на удивленные возгласы детей, она обернулась, чтобы еще раз выглянуть в окно. – Этот дом строился, чтобы стать фамильным гнездом, и в те времена назывался виллой Флавиев… но это было много-много лет назад.

Какое-то время она смотрела на неясные тени предметов, скрытых под покровом поблескивающего снега, потом начала медленно говорить приглушенным голосом, обращаясь больше к себе, чем к кому-либо другому.

– Неужели это было так давно? Я прекрасно помню день, когда Пинноса лишилась своего зуба… как будто это было только вчера. Урсула, Пинноса и я, – Марты и Саулы тогда с нами не было… Наверное, они как обычно проводили время с молодыми вассалами. В общем, мы только что вернулись в Глостер после нашей первой в жизни охоты. Бриттола тогда была еще слишком мала, чтобы охотиться, и присоединилась к нам, только когда мы въехали в ворота. Мне тогда было семнадцать, значит, Урсуле и Пинносе по восемнадцать, а Бриттоле не более пятнадцати. Мы так гордились собой, гордо шествуя рука об руку по центральной площади! У Пинносы в волосах были вплетены два оленьих хвоста и заячья лапа, у Урсулы – два хвоста: олений и лисий, а в моих – две заячьих лапки. Бриттола бренчала на тетиве лука Пинносы, и мы вместе изо всех сил распевали «Вперед!».

Она замолчала и посмотрела через кухонный дворик на дверь, ведущую в Западную комнату. Епископ смотрел на Кордулу, и ему показалось, что она едва заметно кивнула головой, как будто в дверях кто-то стоял, наблюдая и прислушиваясь к происходящему. Кто бы это ни был, он только что дал Кордуле разрешение продолжать свой рассказ.

– Мы смеялись над тем, как забавная одноухая старуха отогнала нас от лавки со стеклом. По-моему, она жива и по сей день. Потом внезапно Пинноса вскрикнула: «Проклятье!» и, сморщившись, прижала руку ко рту. «В чем дело?» – спросила я ее. Она ответила лишь: «Подождите меня здесь, я ненадолго», и побежала в сторону лекарей, полоскавших в воде свои инструменты. Она им что-то быстро объяснила, и один из них достал из воды щипцы для выдирания зубов. Пинноса помогла ему наложить их и встала перед ним на колени. Она взялась за рукоятки щипцов вместе с лекарем, и они стали тянуть изо всех сил! Им пришлось основательно потрудиться, и, похоже, Пинноса сама тянула за двоих. В следующую минуту я уже видела, как лекарь отмывает свой очередной инструмент, а Пинноса ополаскивает водой лицо. – Кордула рассмеялась. – В этом была вся Пинноса! Вернувшись к нам, она попыталась сделать вид, что ничего не произошло. И только уступив настоятельным просьбам Урсулы, она широко раскрыла рот и показала кровавую ранку на месте зуба.

– Невероятно! – воскликнул Клематий. – Она сама выдернула себе зуб! Большинство мужчин не способно на такой поступок!

– Полно вам, Ваша Милость. Мы должны развеивать мифы и выдумки вокруг ее имени, а не придумывать новые! Я всего лишь сказала, что это выглядело таким образом. Нас разделяли шесть прилавков, и сквозь толпу мало что было видно. Хотя, с другой стороны, как вы и сами знаете, Пинноса, упокой Господь ее душу, была способна на многие поступки, казавшиеся невероятными для многих, включая большинство мужчин.

– Да, она действительно обладала мужеством и силой духа, достойным мужчины. Но все же… – Клематий подошел к Кордуле, по-прежнему стоявшей возле окна. – Пинноса была крупной женщиной, но не мужеподобной. Более того, иногда она казалась мне поразительно женственной. Я очень хорошо помню день, когда она давала обет безбрачия. Она склонила голову, чтобы принять мое благословение. Ее волосы, расплетенные и свободно распущенные по плечам, прикрывали лицо. На мгновение передо мной оказалась сама воплощенная чистота и женственность, в самой прекрасной и возвышенной форме. Она смотрела на потир, и ее глаза, столь много повидавшие, тогда источали такую невинность, такую чистоту…

Епископа явно беспокоила какая-то мысль. Он повернулся к Кордуле, чтобы осторожно высказать то, что его тревожило.

– Вы упомянули, что Марта и Саула «как обычно были с молодыми вассалами». Они что… э… они же не… Во имя Господа, как же мне говорить на такую деликатную тему? Они…

– Вы хотите знать, хранили они верность своему обету или нет? – с горечью рассмеялась Кордула. – О, об этом не беспокойтесь, Ваша Милость! Именно потому, что Марта и Саула так ценили общество мужчин, они берегли свою девственность более тщательно, чем большинство из нас! – С грустной улыбкой она вернулась к столу. Пока Кордула накрывала холстиной мертвую голову и увязывала ее в мешок, улыбка постепенно угасала. – Поверьте, Ваша Милость, я могу свидетельствовать о чистоте всех моих воинов и большинства знатных женщин, – теперь ее глаза наполнились слезами. – Вы прекрасно знаете, что именно ради этого я осталась здесь, а не присоединилась к ним на Небесах.

– Простите меня! Я ни в коем случае не хотел намекнуть на…

– Мне не за что вас прощать, Ваша Милость, – тихо произнесла Кордула, не сумев сдержать дрожь в голосе. Она глубоко вздохнула и, посмотрев епископу в глаза, добавила: – Больше не за что.

Она взглянула на своих детей, слушавших ее как зачарованные.

– Однако, Ваша Милость, хоть мы и почитаем за великую честь принимать вас у себя, но снега на дороге становится все больше, а солнце садится все ниже.

II

– Мам, а почему он не остался? – жалобно спросила Бриттола, когда они запирали двери и оконные ставни на ночь. – Он мне понравился. Он хороший.

– Твоего отца нет дома, значит, оставлять гостей-мужчин на ночлег неприлично. – Кордула старалась избегать пристального взгляда дочери, прячась за хлопотами вокруг очага. – К тому же Его Милость торопился, ему нужно было вернуться в Лондиний, [1]1
  Лондиний – название Лондона во времена Римской империи.


[Закрыть]а потом в Кельн, где он сейчас очень нужен.

– Мама, а лошади батавские [2]2
  Батавы (лат. Batavi) – германское племя, населявшее долину Рейна. В XII веке до н. э. были покорены римлянами и считались с того времени преданными союзниками Рима.


[Закрыть]такие же большие, как у Его Милости? – спросил сын.

– Ну, не такие же, но обычно они довольно крупные. – Она поставила на очаг сковородку, положила в нее рыбину, добавила немного воды и стала отщипывать листочки от висевших рядом пучками пряных растений, укладывая их вокруг рыбной тушки. – Ваш отец как-то рассказывал, что дедушка раньше держал в своей конюшне нескольких кобыл батавской породы. Только жеребцов у него не было. Считал, что они слишком широки в холке, а ему хотелось вывести быстроногую породу. – Она замолчала, посмотрела на поднимавшийся дымок и улыбнулась. – Он любил шутить: «Когда беда стучит в ворота, лучше быстро ехать, чем долго сражаться».

– Мне так нравится, когда ты рассказываешь о прошлом, мама! Ой, расскажи нам еще! – просила Бриттола. – Пожалуйста, расскажи про…

– Расскажи нам о тетушке Урсуле! – вмешался ее брат. – Ты никогдао ней не говоришь!

Бриттола затаила дыхание, услышав просьбу брата. Кордула замерла. Дети заметили, как сжались и побелели от напряжения ее пальцы, обхватившие ручку сковородки. Она медленно склонила голову, мучительно долго вздохнула и лишь затем повернулась к ним лицом. Дети приготовились к отповеди. Они уже знали, что заговаривать о тетушке Урсуле было нельзя, ни под каким предлогом.

Бриттола развернулась к брату, состроила суровую мину и уже была готова наброситься на него с укорами, как услышала тихие слова матери:

– О тетушке Урсуле? Вы хотите, чтобы я вам рассказала о тетушке Урсуле? – К огромному их удивлению, ее голос был совершенно спокоен.

– Д-да… – осмелела Бриттола. – Мы знаем, что нам нельзя об этом спрашивать, но мы бы очень…

– Да, мы бы очень хотели, чтобы ты нам о ней рассказала, – совсем расхрабрился мальчик. – Очень!

– Понятно, – Кордула нахмурилась и пристально посмотрела на детей. «Нет, они еще к этому не готовы. Еще не время».Она внимательно разглядывала их лица, замечая в глазах отблески разгоревшегося любопытства. Ей было понятно, как отчаянно они жаждали узнать правду, как в ней нуждались. «Может быть, и вправду пора. Может быть, голова этой женщины и появилась передо мной, чтобы я поняла: время пришло».Она вернулась к рыбе и продолжила обкладывать ее специями. «Они знают только о жизни. Они полны ею… Они сами суть – жизнь. Неужели именно я должна рассказывать им о смерти?»

«Да, ты».Звук знакомого голоса, тихий, едва различимый, вдруг заполнил ее разум. «Да, ты, которая дала им эту жизнь, должна рассказать им о смерти. В конечном итоге жизнь и смерть составляют единое целое. Одна бессмысленна без другой».

Кордула смиренно вздохнула. «Ты права… как всегда».Она набрала в легкие побольше воздуха и начала рассказывать.

– Тетушка Урсула была… ох! – Кордула отдернула руку от рыбины, будто та ее укусила. Одна из торчащих косточек уколола ее в кончик среднего пальца. Она сжала пораненный палец, выдавливая из него кровь, и подержала его над сковородой, стряхивая в нее красные капли. Дожидаясь, когда кровотечение остановится, она молча рассматривала детей, стараясь определить, насколько они готовы услышать то, о чем она собиралась рассказать. «Их отец должен отвечать на такие вопросы».Мысль о муже помогла ей справиться с чувствами и успокоиться. «Почему же его сейчас нет? Такое жгучее любопытство удовлетворить не просто!»

– Тетушка Урсула была моей кузиной, – начала она, стараясь придать голосу спокойный тон, будто говорила о чем-то само собой разумеющемся. – Как дети Досилины – ваши кузины и кузены.

– Да, мама, но какой она была? – настаивал мальчик.

– Да, мама, расскажи, пожалуйста! – умоляла Бриттола.

– Какой она была? Ну, для меня… – Голос Кордулы зазвучал непривычными для детей интонациями. Исчезли повелительные нотки матери семейства и хозяйки дома, уверенный тон женщины, много покидавшей на своем веку и всему знающей цену. Зазвучал легкий певучий голос, очень схожий с голосом ее дочери. В нем можно было услышать восторг и удивление. Во время рассказа она пристально вглядывалась куда-то вдаль. – Для меня она была воплощением жизни. Можно даже сказать, что она открыла для меня жизнь почти так же, как я открываю ее вам. Но для меня она в каком-то смысле сделала даже большее: открыв жизнь, она придала ей форму, смысл и предназначение. И не для меня одной, потому что ее пример сослужил ту же службу и для многих тысяч других женщин, таких как я. А потом…

– Ты хочешь сказать, что она была как бы старшей родной сестрой? – перебила ее Бриттола, изо всех сил старавшаяся понять слова матери.

На мгновение Кордула выглядела обескураженной, будто ее рывком пробудили ото сна. Потом она посмотрела на детей и заметила на их лицах выражение такой растерянности, что не выдержала и рассмеялась. Вместе со смехом к ней пришло ощущение огромного облегчения. Дети смеялись вместе с ней. Кордула наклонилась и обняла дичь. – Да, моя хорошая, она была мне как родная сестра. Я говорила, что у нас с ней похожие брови?

– Нет.

– Так вот, они у нас почти одинаковые! И она, когда серьезно о чем-то размышляла, так же сдвигала их домиком, как вы и я.

– Значит, она иногда бывала веселой? Не все время серьезной, как в школе? – Бриттола настолько увлеклась, что не давала матери возможности ответить. – А тетушки Марта и Саула? Они тоже были веселыми, да?

– О, они были самыми веселыми! Об этих двух тетушках я могу рассказать вам тысячи забавных историй!

– Да, мама, пожалуйста, расскажи! – Теперь и сын запрыгал от нетерпения.

– Хорошо, хорошо, я расскажу вам…

– Урра! – Они взялись за руки и принялись танцевать от радости.

– Только не сейчас! – Взмахом руки она призвала их к тишине. – После того, как мы поужинаем. Сначала надо приготовить рыбу и после убрать за собой. А потом, если вы не слишком устанете, я уложу вас в кровати и начну историю об Урсуле и Пинносе. И…

– О тетушке Марте и тетушке Сауле? – добавила счастливая Бриттола.

– И об Афине? – умолял ее брат.

– И о тетушке Бриттоле? – не могла остановиться девочка.

– И о Великом походе? – не унимался мальчик, дергая Кордулу за рукав платья.

– И на этом мы остановимся! – Кордула захлопала в ладоши, призывая детей успокоиться. – А теперь, пока я заканчиваю приготовление ужина, вы, молодая особа, поможете мне с овощами. А вы, юноша, накроете на стол и принесете вина.

– Да, мама, – отозвались дети в один голос. Они торопливо бросились выполнять поручения, проявляя ни разу не виденный матерью до этого энтузиазм. Какое-то время Кордула наблюдала за детьми, а потом вернулась к приготовлению рыбы.

Когда она уже солила рыбу и поливала ее лимонным соком, до нее донесся знакомый мотив. Это был старинный гимн, который люди привыкли напевать во время работы. Но приказом Кордулы именно этот гимн был запрещен на всей территории виллы, и никто, даже ее муж, не имел права его напевать. Как только она узнала припев, улыбка сошла с ее губ и выражение лица стало напряженным и гневным. Она резко развернулась назад.

– Вы что такоепоете?

Бриттола была поражена неожиданно резким окриком.

– Это «Хвала Господу», мама.

– Я знаю, – оборвала ее Кордула. – Где вы этому научились?

– В школе, – голос девочки срывался, губы задрожали.

Кордула нахмурилась и уже была готова хорошенько отругать дочь, как вдруг снова услышала знакомый голос. «Если пришло время правде выйти наружу, то она выйдет вся. Не пытайся этому помешать».

Кордула все еще колебалась. «Наверное, она не хотела меня обидеть этой песней».

«Конечно, не хотела, – подхватил голос. – Это же счастливая песня… А Бриттола сейчас счастлива. Мы тоже пели ее именно поэтому. Помнишь?»

«Да, я помню», – она медленно улыбнулась.

– Это прекрасная песня. Ты знаешь ее слова?

– Да, мама.

– Тогда спой ее, пожалуйста, по-настоящему, всю.

Бриттола робко начала первый куплет. Вскоре к ней присоединился брат, и вот они уже пели в полный голос.

Кордула собиралась вернуться к своему занятию, но тут ее внимание привлекло какое-то движение во дворе. Подойдя к окну, она увидела, что снова пошел снег. Небо затянуло тучами, и внутренний дворик почти полностью погрузился во тьму. Падающие хлопья снега в неверном вечернем свете порождали движущиеся серо-голубые тени, создававшие удивительное впечатление ожившей тайны. Тени то появлялись, то пропадали, взмывая вверх и стремительно догоняя друг друга. Они были бесформенны, но Кордула точно знала, что они собой представляли.

К этому моменту дети начали петь ее любимый куплет, и казалось, что их голоса заполнили всю виллу. «Музыка изгоняет демонов прошлого, возвращая прежний дух, от которого мы долго отрекались».

Она посмотрела вверх. Очертания далеких гор утонули в снежном вихре, и над крышей дома небо было укутано переливающейся сероватой завесой. Однако Кордуле она не показалась гнетущей или зловещей. Наоборот, чудесный серебристый свет виделся ей проявлением некогда могущественной силы, начавшей теперь терять свою власть. Дети тем временем перешли к следующему куплету.

Кордула снова услышала знакомый голос: «Менее чем через десять лет они станут старше нас, впервые приехавших в это место. А еще через четыре года они нас переживут».

– Я не должна была рассказывать им об этом, – ответила она вслух. – Они еще слишком маленькие, чтобы полностью осознать смысл того, что произошло.

«О, на твоем месте, я бы об этом не беспокоилась, – с легким невинным смехом ответил голос. – Когда все началось, мы тоже ничего не понимали».

Внезапно в вихре серых и голубых теней появилось застывшее изображение лица Пинносы, искаженное гримасой муки и страха. Она пронзительно кричала: «Урсу-у-у-ла!» Лицо поднялось кверху, навстречу падающему снегу, и тот постепенно становился прозрачней и легче. Крик тоже затихал, пока не слился с детскими голосами и не исчез. Тем временем дети перешли к следующему куплету своей счастливой песни, и у Кордулы полились слезы.

 
Хвала Ему!
Хвала Ему!
Хвала Ему!
Хвала Господу,
Господу Христу!
Научи нас,
Научи нас праведности,
Господь наш!
Веди нас,
Веди нас к свету!
 

Кордула потянулась за тарелками, слезы закапали на рукава. «Снова эти старые слова! Нет! Только не сейчас!»Она прижала тарелки к груди, словно хотела защититься от песни, но живая ритмичная мелодия и запоминающиеся слова сами поднимались из глубин ее сердца.

 
Иисус,
Прими нас,
Накорми нас.
Благослови нас,
О, Господь!
 

Она пыталась противиться нахлынувшим чувствам, но песня сломила это сопротивление и Кордула позволила своему голосу влиться в ее ритм.

 
Ты пришел,
Ты увидел.
Ты все знал.
Ты понимал!
 
 
О, Господь,
Твоя любовь
Даст нам силы
Как ничто другое
В этом мире!
О, Господь,
Наш Господь!
 
 
Хвала Ему,
Хвала Ему,
Хвала Ему,
Хвала Ему,
Хвала Господу!
 

Пока она пела, мелодия волнами омывала ее сознание и приносила освобождение. Внезапно все вернулось: мечты и мысли, надежды и страхи, планы и слезы, ужасы и страдания. И вместе с воспоминаниями пришли нужные слова, которые она должна была сказать своим детям.