Текст книги "Тайна короля Якова"

Автор книги: Филип Депуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

35

В комнате воцарилось молчание.

Тимон нарушил его, усевшись на место и потянув к себе через весь стол кружку эля. Он выпил ее залпом.

– Теперь, – предложил он, утирая уголок рта указательным пальцем, – поговорим об остальном.

Венителли прижимал рукопись к груди, словно надеясь защититься ею от новых открытий. Слова «ангел мщения» горели в его мозгу. Исайя взял себе сваренное вкрутую яйцо.

Самуил остался стоять. Помедлив, он заговорил:

– Мясника тоже вы убили?

– Не стоит вдаваться в подробности, – посоветовал Тимон. – Я не стану обсуждать тот инцидент, скажу только, что он связан с исчезновением старика-слуги по имени Джейкоб, служившего когда-то у Сидни. Оглядываясь назад, я сожалею, что события повернулись таким образом. Не стоит тревожить старых призраков. Однако, если хотите, мы можем обсудить, что еще я должен сделать.

Самуил, кажется, заколебался, но все же сел и взял себе лепешку.

– Мне кажется, – медленно проворчал Исайя, – мы уже выяснили, что вы должны сделать. Прекратить попытки схватить убийцу переводчиков.

– Нет, – возразил Тимон. – Ваши пожелания простирались дальше. Вы потребовали, чтобы я ему помог.

– Да, – подхватил Исайя. Желток яйца потек по его подбородку. – Запомнив все, что напишут переводчики, вы должны устранить оставшихся к тому времени.

Тимон взял себе еще эля.

– А дальше? Пошлете меня в Оксфорд или в сообщество Ланселота Эндрюса в Лондоне?

– Возможно. – Самуил не смотрел на Тимона.

– Вы будете требовать все новой работы, – рассуждал Тимон, – подвергая меня все большему риску, пока я не сделаю все – или пока меня самого не устранят.

– Что вы! – поспешно вставил Венителли. – Его святейшество высоко ценит…

– Я уже мертв, – просто возразил Тимон. – Моя жизнь принадлежит папе Клименту. Он может делать с ней что хочет.

– Брат Тимон, – торжественно заговорил Самуил, – вы должны понять, что служите величайшему…

– Я скажу вам, что я понял, – перебил его Тимон. – Я научился смотреть на это тело – его плоть и кости – как на тюрьму. А о тюрьмах я, благодаря подобным вам, кое-что знаю.

– Тюрьма? – заикнулся Венителли.

– Я говорю, что чувствую себя пленником телесной материи, – спокойно пояснил Тимон. – И это ощущение ужасает меня, стоит мне дать ему волю. В такие мгновения я задыхаюсь, тону в коже, крови и костном мозге. Когда меня охватывают эти чувства, я жажду смерти. Так что ваши угрозы меня нисколько не задевают. Увы, в последнее время я стал задумываться, что станется с моим духом, освобожденным из земной темницы. Моя память исколота иглами, она хранит всех, кого я послал в могилу. От этих воспоминаний одно спасение – ежедневно заполнять голову другими, чтобы они вытесняли из сознания то, что обжигает его. Правда, затмение приносит с собой тьму, но тьма добра ко мне. В последнее время я пришел к выводу, что лучше переносить ужасы этой жизни, чем встретиться с воздаянием, ожидающим меня, когда я сброшу мою смертную оболочку. Я чувствую, что заслужил страдания, подобные страданиям Прометея. И вот, братья мои, я стою на развилке. Я не в силах более оставаться в ловушке живого тела, но дух мой страшится его смерти. Что делать? Вы понимаете, перед каким выбором я оказался?

Казалось, даже каменные стены комнаты дрогнули от тяжести его слов.

Тимон отметил конец речи, разбив скорлупу яйца.

Самуил трижды пытался заговорить, трижды набирал воздуха в грудь и трижды отказывался от этой мысли.

– Так вот, – спокойно продолжил Тимон, покончив с яйцом. – Вы хотите, чтобы я позволил кембриджскому убийце продолжать свое дело. А когда я заучу все, что возможно, я должен убить остальных. Это неразумный план. Он так плохо продуман и рассчитан, что оскорбляет мой ум, но дело не в том. Поразмыслив и поев, я понял, что мне все равно.

Он встал так стремительно, что остальные пригнулись. Исайя снова схватился за нож.

– По правде сказать, вспоминая слова Библии, для меня все равно – убивать или оставаться праздным, когда убивают другие. – Тимон фыркнул. – Все равно. Будьте спокойны. Я учту ваши пожелания.

Исайя держал в руке нож. Тимон посмотрел на него.

– Вы ничего не поняли из моей маленькой речи? – удивился он. – А следовало бы понять, что я в данный момент не боюсь смерти. Бросайте нож. Но цельте в шею. От такого короткого клинка мало толку, если он не перерезает главную жилу.

– Уберите! – прикрикнул на Исайю Самуил.

Исайя моргнул.

– Вы скоро услышите обо мне, – заверил Тимон и повернулся к ним спиной – выражая открытое, бесстрашное презрение. Он с легкостью струйки дыма скользнул к двери.

«Если бы не Дженни с ее мясником, – думал он, уже взявшись за ручку двери, – я мог бы согласиться. Но теперь у меня другие планы – мои собственные. Почему из дюжины человек именно Дженни так подействовала на меня?»

Уже на улице, направляясь к своему временному дому навстречу солнцу, он понял, что в разыгрывавшейся в его сознании пьесе Дженни и ее отец-трактирщик представляли пару простаков, этакое отражение благородных персонажей: Энн и декана Марбери.

«Небо – задник сцены, – думал он. – Слова, что я сейчас говорил, – реплики, написанные Богом. Люди, оставшиеся в той комнате, – второстепенные персонажи».

Понимание отношений между персонажами, их характеров – собственно, всего замысла пьесы – вот причина, по которой он не станет убивать переводчиков, по которой он рано или поздно во всем признается Марбери. Вот почему он остановит убийцу, отринет папу и поможет королю Якову воплотить его замысел.

Он вспомнил реплику, брошенную Энн в ту ночь, когда ее отец отправлялся к королю: «Если в пьесе одни разговоры и действие не развивается, сюжет умирает на сцене. Полагаю, именно ради развития действия мой отец и уезжает… в Лондон».

Когда иссякают диалоги и начинается действие, герой избавляется от сомнений. Все решения приняты. Он изящно и без задержки движется навстречу неизбежному концу.

Тимон зажмурился от яркого утреннего солнца и вдруг припомнил строчки церковного гимна – самого любимого в бытность его мальчиком-конюхом: «Восходит утренняя звезда, и день пробуждает в моей душе».

36

Декана Марбери вырвал из объятий сна громкий стук в дверь.

– Отец, скорее!

Марбери сел, отбросив скомканное синее покрывало. В единственное окно его спальни сквозь неровное стекло проникал перламутровый косой луч. Под окном стоял умывальный столик, на котором кто-то оставил кувшинчик с примулами, напоминая декану, что, как бы холодно ни было у него в спальне, где-то весна. Дубовая кровать, когда он перекидывал ноги через боковину, заскрипела, как рассохшаяся лодка.

– Минуту! – выкрикнул он. Достав ногами до пола, декан сообразил, что проспал ночь в одежде и сапогах. Спал он крепко, но проснулся усталым до смерти: разговор с детьми Лайвли все еще вертелся в голове.

Он, пошатываясь, дошел до двери, по пути дважды на что-то наткнувшись.

Нащупал ручку, распахнул дверь и мрачно уставился на дочь.

– Быстро же ты оделся, – сказала Энн.

– Что такое?

Энн выглядела безупречно: черное глухое платье, волосы туго стянуты в узел, лицо умыто и сияет свежестью.

– Тимон не ночевал у себя, – ответила она, уже уходя по коридору.

Марбери застыл в дверях.

– Подожди!

Она обернулась.

– Идем, ты должен видеть, что я нашла.

– Где нашла?

– В комнате Тимона. Разве я неясно сказала, что его не было всю ночь?

– Ты входила в комнату брата Тимона?

Она нетерпеливо вздохнула.

– Вчера вечером я видела, как вы оба возвращались, и поняла – что-то готовится. Я слышала, как ты ложился. Потом, за час до полуночи, Тимон вышел!

Ее лицо разгорелось от волнения. Марбери было знакомо это настроение дочери. Оно неизменно предвещало неприятности.

– Ты совсем не спала? – спросил он.

– Разве можно спать, – задохнулась она, – когда у нас такое творится?

– Неужели и я когда-то был так же молод? – удивился он, обращаясь больше к самому себе.

– Нет, – коротко ответила Энн. – Ты пойдешь со мной или нет?

– Нет. – Марбери собрался закрыть дверь спальни.

– Отец! Надо посмотреть сразу, пока он не вернулся. Уже утро.

Марбери взглянул в высокое окно коридора.

– Только рассвело.

– Тебе необходимо увидеть, что я нашла. А потом ты, возможно, пошлешь за констеблем или хотя бы за сторожем.

– Что ты такое нашла? – вздохнул из-за прикрытой двери Марбери.

– Пойдем – покажу, – пропела Энн. – Брат Тимон украл бумаги из Большого зала!

Марбери стряхнул с себя сон и глубоко вздохнул. Крепко зажмурился и распахнул глаза, окончательно просыпаясь, затем вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Энн уже обогнала его. Она не оглядывалась. Марбери догнал ее на половине лестницы.

– Я видела при луне, как он выходил. Выждала. Поняла, что он ушел совсем и можно не бояться…

– При чем тут страх! Речь о приличиях! Как ты могла! Как ты посмела…

– А если он убийца, – резко шепнула Энн, приостановившись на ступеньке. – Тогда тоже бояться нечего?

Марбери потер лоб.

– Ты подслушивала Сполдинга.

– Трудно было его не услышать. Он все время вопит.

– Тимон не убийца.

– Пожалуйста, отец, – мягко сказала Энн. – Пойдем посмотрим, что я нашла. Может быть, ты сумеешь объяснить.

Марбери недолго разрывался между зовом постели и настояниями дочери. Он спустился вниз.

Энн бежала впереди. Глядя на нее, Марбери гадал, когда же она научится вести себя как взрослая женщина.

«Это моя вина, – говорил он себе. – Я не сумел заменить ей мать. А она с раннего детства старалась подражать мне. Что может быть хуже для англичанки, чем в девять лет обсуждать аргументы пуританства?»

Он старался не отставать, но Энн уже неслась по запутанным узким коридорам. Марбери успел увидеть, как она ворвалась в комнату Тимона.

Декан ускорил шаг. Когда он подошел к двери, Энн уже стояла на коленях у стола со свечой в руках и ковыряла пол.

– Энн, прекрати! Что ты делаешь?

Энн выковырнула одну плитку и поднесла свечу к углублению. В полу под камнем лежал отрывок рукописи.

– Рука Гаррисона, – протянул Марбери.

– Я случайно нашла, – заторопилась Энн. – Я стояла у стола, смотрела, нет ли там чего интересного для меня, и старалась вытянуться до роста брата Тимона. Встала на цыпочки и оступилась. Камень вывалился, и я увидела, что под ним.

Тимон встал на колени рядом с дочерью.

– Это работа Гаррисона.

Энн вскочила, прихватив с собой свечу. Страницы манускрипта скрыла тень. Энн уже стояла у кровати Тимона и шарила рукой под одеялом.

– Смотри! – выдохнула она.

Свеча осветила маленький деревянный ящичек.

– Что там? – промычал Марбери, подходя к ней. – И о чем только, господи, ты думала, когда рылась в постели мужчины?

– Я увидела бугор на одеяле, – оправдалась она.

– Ну?

– Что – ну?

– Что в ящике?

– Ни за что не догадаешься.

– Да поможет мне Христос, – тихо пробормотал он, взяв ящик в руки и открывая его.

Внутри лежала трубка и несколько флаконов. В нос ему ударил запах пережженных пряностей.

– Я проверила, – возбужденно объясняла Энн. – Во флаконах, по-моему, масло мускатного ореха. Это им он приправляет кушанья? А трубка зачем?

– Да… – Марбери уставился на содержимое ящичка. – Что бы это значило?

В темном коридоре за кругом света прозвучал хриплый голос:

– Позвольте мне объяснить?

Энн выронила свечу и, ахнув, упала на кровать. Марбери неловко попытался спрятать ящичек и приготовить кинжал.

Тимон стоял в раме двери, склонив голову, как призрак из мира теней.

37

– Вы бы подобрали свечу, Энн, – спокойно попросил Тимон. – У меня всего одно одеяло, и если оно обгорит…

– Брат, – выдавил из себя Марбери, роняя ящичек на кровать, где сидела Энн.

Та прерывисто дышала, но все же сумела между всхлипами отчетливо выговорить:

– Вы украли документ из Большого зала!

Тимон бросил короткий взгляд на вывернутый из пола камень.

– И еще, Энн, вы не могли бы подняться? Будучи связан обетом целибата, я чувствую себя неловко при виде женщины в моей постели.

Энн взметнулась с места, где спал Тимон. Ей оставалось только благодарить полумрак, скрывавший багровый румянец на щеках. Нагнувшись, она подхватила свечу и, осветив ящичек, резко спросила:

– Это что такое?

– Энн! – прикрикнул на нее Марбери.

– Я не в обиде, – сказал Тимон. – Она грубит, потому что ее застали за недостойным делом. Такова обычная человеческая реакция – особенно у молодых. Как я понял, она в мое отсутствие вошла ко мне в комнату, сделала некие открытия и привела вас.

– Именно так, – пробормотал Марбери.

– Я не спал всю ночь. – Тимон моргнул. – Занимался изнурительной работой. Мне необходимо выспаться, но, пожалуй, лучше сперва разобраться с насущными делами.

Он сделал резкое движение. Энн выставила перед собой свечу, сжимая ее как меч, и задышала еще чаще. Марбери прочно утвердился на ногах и нащупал в рукаве нож. Тимон просунул между ними руку и выхватил ящичек. Энн ахнула и отшатнулась. Из рукава Марбери показался клинок.

– В этой шкатулке, – объявил Тимон, игнорируя и свечу, и кинжал, – скрывается мир. В этом мире возможно все, он не ограничен стенами, подобными тем, в которых заключены мы. Единственные его границы – пределы моего разума. В тех землях я умею летать, способен полностью отделить и испарить свое тело. В них я – король бесконечных пространств. Короче, в этом ящичке – моя свобода.

Энн опустила свечу. Марбери продолжал сжимать кинжал, но задышал свободнее.

– Проще говоря, – продолжал Тимон, уставившись на шкатулку, – в этих флаконах масло мускатного ореха. Его можно воспламенить и вдыхать дым через трубку в легкие. Легкие, принимая дым, поглощают его химические свойства и передают их мозгу. Мозг различным образом интерпретирует полученные элементы, как человек интерпретирует чужой язык. В деталях этого перевода я отыскиваю истину.

Энн взглянула на отца:

– Я не понимаю…

– Человек пьет вино, – объяснил Тимон, – и пьянеет. В опьянении он видит мир в ином свете. Может увидеть то, чего не видят другие. Вам знаком этот феномен?

Энн наморщила лоб.

– Да.

– Нечто подобное испытываю и я, только я… – Тимон задумался, подбирая сравнение. – А! Мое опьянение, Энн, создает в моем мозгу театр. Мое сознание становится сценой, на которой разыгрываются различные роли. И в этом театре я – драматург, между тем как в этом мире наши роли расписывает Бог.

Энн новыми глазами взглянула на ящичек.

– Что касается найденного вами в тайнике документа, Энн, – продолжал Тимон, – он принадлежал Гаррисону. Я счел полезным для расследования прочесть его труды. Полагаю, мы с вашим отцом сошлись во мнении, что убийство более связано не с самими переводчиками, а с их работой. А потому я счел уместным ознакомиться с ней поближе.

«Я говорю только правду, – думал про себя Тимон, – но не всю правду».

– Брат Тимон, – поспешно заговорил Марбери, пряча клинок, – нашему вторжению нет оправдания. Пожалуйста, не считайте нас с Энн людьми такого сорта…

– Декан, – успокоил его Тимон, – нам лучше поговорить о более важных вещах. Комната эта – ваша, я занимаю ее только по вашей милости. Можно ли говорить о «вторжении» в собственный дом?

– Вы так великодушны… – начал Марбери.

– Я не все поняла про мускатное масло, – вклинилась Энн.

– Дочь! – предостерегающе проговорил Марбери.

Тимон резко развернулся к Энн:

– Ваш отец тревожится, как бы мое обучение не завело вас в области, которым лучше оставаться скрытыми.

– Но… – недовольно начала она.

– Есть такие стороны нашего земного мира, от которых каждый отец постарается оградить свое дитя. – Тимон протянул ей ящичек. – Трудно ожидать, чтобы я разделил это стремление. Если вы не в силах совладать с любопытством, прошу вас, угощайтесь. Нужно лишь налить в трубку несколько капель масла…

Марбери накрыл ящик рукой.

– Брат Тимон надеется, что вызов заставит тебя отступить. Он тебя не знает. – Он перевел взгляд на Тимона. – Она так и сделает.

Тимон вздохнул:

– Я выжат досуха. Вероятно, усталость затуманила мой рассудок.

– Вам нужно поспать, – заторопился Марбери, отступая от аскетичной постели Тимона.

– Да. – Тот смотрел на кровать. – Но меня пугает мысль о сновидениях. И мне не меньше сна нужно поделиться новыми сведениями. Подступает тьма, и нам надо спешить.

– Близится зло, – подтвердила Энн. – Я тоже чувствую.

Двое мужчин обернулись к ней.

– Будут новые смерти, – сказал Тимон, – но убийства – ничто в сравнении с предательством… с работой могущественных сил.

Он опустил ящичек на кровать и протер глаза холодными ладонями.

– Господи, нужно прийти в себя!

Тимон быстро шагнул к умывальнику, зачерпнул и плеснул себе в лицо из таза.

– Чедертон, – пробормотал он. – Энн, вы не могли бы позвать его? Я слышал от него вещи, в которых следует разобраться. И не откладывая.

– А потом ты должна будешь оставить нас, Энн, – твердо обратился к дочери Марбери.

– Нет, отец, – рассудительно отозвалась она. – Лучший способ удержать меня от вторжения в чужие комнаты – это удовлетворить мое любопытство. Образование – лучшее средство от дурных манер. Или я буду вместе с вами участвовать в дискуссии, или стану преследовать вас, вламываясь в пустые комнаты, подслушивая у замочных скважин и подглядывая из-за изгородей.

Марбери вздохнул, признавая ее правоту. Минуту он колебался, соображая, почему ее слова звучат так знакомо – и так странно.

Тимон вывел его из затруднения, сказав с легчайшим налетом усмешки в голосе:

– Как ваш наставник, я считаю необходимым для вашего образования участие в предстоящей беседе. А теперь ступайте за Чедертоном.

Энн выскочила за дверь прежде, чем отец нашел слова для возражения.

38

Марбери впустую потратил несколько минут, оправдываясь перед Тимоном. На каждое извинение тот отвечал, что молчание для них – лучший союзник, чем любые слова. Он, кажется, нуждался в тишине, чтобы впитать энергию из воздуха. Марбери же тишина казалась мучительной, сжимала виски, выворачивала суставы, давила на грудь.

Наконец вернулась Энн с запыхавшимся Чедертоном. Доктор был одет в темно-багровый плащ, а голову его покрывала шляпа того же цвета с тонкой золотой вышивкой. Марбери кивнул старику, которому одышка мешала заговорить.

– Без предисловий, – громко произнес Тимон. – Я предполагаю, что после смерти Спасителя возник заговор лжи, преподносившейся всем христианам.

Некоторые заблуждения могли возникнуть в результате случайных ошибок, однако в основной части они представляют умышленное извращение жизни и смерти – и даже мысли – человека по имени Иисус. В будущем мы должны направить все наши усилия на то, чтобы прекратить обман тысячелетней давности. Мы должны отыскать истину.

Чедертон машинально перекрестился.

Тимон сочувственно улыбнулся ему. Годы в протестантской вере не избавили этого человека от призрака отца-католика.

– Эту ложь, – продолжал он, – сейчас готовится освятить Библия короля Якова. Ни один из земных монархов не предпринимал еще подобного труда. Пытались, конечно, и другие, но у них не было и половины того вдохновения, и трети учености, собранной для нынешней работы. Мы обязаны позаботиться, чтобы Библия короля Якова стала правдивой, иначе истина забудется навсегда. А для этого мы должны предотвратить убийства ученых. Их смерть сохранит древнюю ложь.

– Нас убивают, чтобы не обнаружился истинный смысл сказанного Христом! – осенило миг спустя Чедертона. – Значит, беда грозит и другим группам переводчиков. С ними тоже может что-то случиться.

– Уже случилось, – тихо сказал Марбери. Все взгляды обратились к нему. – Яков сообщил мне, что Ланселот Эндрюс побывал в Хэмптон-Корте до меня.

– Да, я едва не забыл, что вы виделись с королем, – простонал Чедертон. – А должен был сразу расспросить.

– Король упоминал других переводчиков? – начал Тимон.

– Сказал только, что вестминстерская группа получала странные записки, – поспешно объяснил Марбери. – Никто не погиб, но были похищены тексты.

– Постойте, – опомнилась Энн. – О какой лжи вы говорите?

Теперь все смотрели на нее.

– Объясните! – потребовала девушка.

– Вы уже знаете из подслушанного разговора, что настоящее имя нашего Спасителя – Йешуа, – коротко напомнил Тимон.

– Но разве это все?

– Возможно, Мария Магдалина написала Евангелие, которое долго держали под спудом, – осторожно предположил Марбери. – Не знаю, почему его скрывали.

Энн затаила дыхание.

– Воскресение Христово в действительности было скорее духовной, чем телесной природы, – вздохнул Чедертон. – Вероятно, Он сбросил телесную оболочку и предстал ученикам после распятия в истинном, духовном облике – а не в земном обличье.

Энн так стиснула ладони, что кончики пальцев налились кровью, а костяшки побелели. Девушка открыла рот, но не сумела вымолвить ни слова.

– Женщина написала Евангелие! – шепнула она наконец.

– И не просто какая-то женщина, – напомнил Чедертон.

– А воскресение во плоти… – задыхалась Энн.

– Брат Тимон и доктор Чедертон высказывают всего лишь предположение, – неловко вставил Марбери. – Фактические доказательства этих поспешных и, между прочим, преступных теорий отсутствуют.

– Напротив, – мгновенно возразил Тимон. – Фактов более чем достаточно.

– Да, но эти факты можно интерпретировать самым различным образом, – горячо доказывал декан.

– Обращение к знатокам языков было ошибкой, – прервал их спор Чедертон. – Дух научного состязания для них важнее всего. Здесь Яков допустил промах.

Никто не понял, к чему это было сказано: Чедертон, казалось, говорит сам с собой.

– Я хотел только сказать, – объяснил он в ответ на вопросительные взгляды, – что Яков напрасно поручил работу людям, которым свойственно интеллектуальное любопытство. Все мы, увы, ученые, и идеи значат для нас больше, чем задание нанимателя.

– Да. Пусть он даже приказал бы этим людям дословно копировать Епископскую Библию, – согласился Тимон, – они не сумели бы укротить стремление к истине, отказаться от погони за знанием…

– И от желания хоть на шаг обогнать остальных, – закончил Чедертон. – Должен признаться, каждый из нас стремится быть первым.

– Погодите минуту… – Энн прикусила верхнюю губу. – Люди, которым поручен перевод Библии, не могли ограничиться пояснениями к уже готовым переводам. Они обратились к оригинальным текстам, делали переводы древних рукописей. И узнали из них то, о чем вы сейчас говорили?

Тимон с трудом отвел взгляд от ее лица. На нем словно отражался его азарт. В ее глазах пылал такой же огонь. Вопрос, высказанный ею, жег и его ум.

«Так вот что чувствует Марбери? – догадался он. – Это и есть отцовская гордость?»

– Да, мы, насколько было возможно, исходили из оригинальных текстов, – обратился к Энн Чедертон. Его голос снова окреп. – Мы отыскали или получили тексты, написанные, как мы полагаем, не позже ста лет со времени Спасителя.

– Так есть и другие Евангелия, – выговорила Энн. – Книги Писания… о Христе, которых я не читала? Как это могло случиться?

– Так было решено в 325 году от Рождества Господа нашего, – начал Чедертон.

– Никейский собор, – подхватила Энн.

– Документы, с которыми вы сверялись, были принесены в жертву в ходе богословских споров, – торопливо проговорил Тимон. – Многое было уничтожено. Другое скрыто.

– За годы, посвященные изучению этих вопросов, – подтвердил Чедертон, – я не раз сожалел о решениях Никейского собора.

– Но вы сказали, что получили часть текстов? – Энн не сводила глаз с Тимона, явно подозревая, что тот сказал не все.

– От самого Якова, – подтвердил Чедертон. – Он тоже всю жизнь интересовался духовными материями. Я расхожусь с ним во вкусах, но разделяю его жажду.

– Я читала «Демонологию», – фыркнула Энн. – Вы расходитесь не только во вкусах. Ваш уровень знания…

– Что толку в этих рассуждениях? – взорвался Марбери.

Энн ответила ему столь же пылко:

– Если земное тело Христа не возрождалось, то самый фундамент нашей веры был бы иным. Я готова звать Спасителя любым земным именем, но если тело его не вставало из гроба…

– Некоторые изученные мною тексты, – вставил Чедертон, желая смягчить напряжение между отцом и дочерью, – находят идею оживления мертвого тела отвратительной – относящейся к некромантии! Они намекают, что отцы, взявшие верх на Соборе, были одержимы дьяволом. Уродливая концепция оживления трупа была дополнена чудовищной идеей ритуального каннибализма: поедание плоти и питие крови. Кто, кроме демона, мог додуматься до такого?

– Вы говорите о Святом Причастии! – возмутилась Энн.

– Да. – Ученый попытался улыбнуться.

В воздухе повисло тягостное напряжение, казалось, время на миг замерло. У Энн перехватило дыхание, Марбери вспотел в холодной комнате.

– Я вижу, в чем здесь истина, – медленно произнесла Энн. – Христос обладал земным телом, однако оно значило так же мало, как любое другое. Когда Он умер, Он больше не нуждался в нем. Дух Его восстал из гроба.

– Главное – светоч духа, – согласился Тимон. – Тело – лишь тюрьма.

– Чудо воскресения лежит в самой основе христианской религии, – настаивал Марбери, утирая лоб. – И тело – храм, а не тюрьма.

– Мое тело – обуза, – пробормотала Энн. – Каждая третья женщина со мной согласится.

– Я должен увидеть эти тайные тексты, – вдруг произнес Тимон. – Должен увидеть их сам. Я должен видеть их, или разум мой взорвется. Я должен узнать правду сегодня же. Сейчас!

Жар его слов положил конец беседе.

Тимон бросился к двери под ошеломленными взглядами отца и дочери.

Лишь на пороге он обернулся.

– Я сам стоял на распутье… – И уже из коридора он договорил: – Кажется, для меня начинается новая жизнь.