Текст книги "Тайна короля Якова"

Автор книги: Филип Депуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

4

В это самое время на другой улице Кембриджа блеснул под луной серебристый клинок. И вонзился в сердце старика.

Кинжал был искусно направлен вверх под ребра. Старик по имени Джейкоб уставился на своего убийцу: неимоверно высокий черный силуэт фигуры, глухой и непроглядный, как тьма. Плащ с капюшоном делал его почти невидимым в ночи.

– Позволь, я объясню, что произошло, – спокойно шепнул убийца. – Я проткнул ножом твою тонкую-тонкую кожу и ввел его в бьющееся сердце.

Ты не чувствуешь движения клинка, хотя я рассек твое сердце почти точно пополам. Рана в груди такая чистая, что кровь почти не вытекает из нее, но сердце будет еще одно-два мгновения качать кровь и так туго наполнит грудную полость, что твое тело, по крайней мере теоретически, должно лопнуть. Не бойся, ты будешь уже мертв, когда это случится. Зато это очень затруднит опознание твоего тела.

Монашеский капюшон упал с его головы, открыв лучившееся ледяным светом лицо. Глаза цвета молодой листвы, спутанные локоны курчавых, черных с сединой волос. Лицо казалось не живым, а высеченным из камня.

– Я знал тебя… столько лет… Джордано! – выговорил Джейкоб.

– Да, – ласково ответил убийца. – Потому-то я тебя и убил. Джордано должен исчезнуть. Я стерт из всех записей, а ты – живое свидетельство моего существования. Видишь ли, отныне я буду зваться Тимоном.

Джейкоб силился снова заговорить.

– Не бойся, – предупредил его слова Тимон. – Ты посвятил жизнь служению Богу и своим господам из рода Сидни. Душа твоя сейчас сжалась в комок – я это чувствую, – готовясь к прыжку в небеса. Там она обретет вечную радость. Ты был хорошим человеком.

Переулок был коротким, в три лошадиных корпуса. На камнях под ногами блестел лед. По сторонам стояли две захудалые лавчонки самой бедной части Кембриджа. Одна – мясная лавка – наполняла воздух зловонием падали. На стене другой, лудильной мастерской, висели дешевые медные кастрюли.

Джейкоб забылся. Он ничего не ощущал, кроме запаха мускатного ореха, исходившего от убийцы.

– Возможно, ты гадаешь, почему я избрал этот способ казни, – продолжал убийца, удерживая клинок в груди Джейкоба. – Ты мне нравишься, а мои исследования показывают, что от подобной раны ты не должен ощущать боли. Врачи Древней Греции учат нас, что, испытывая потрясение такой силы, человеческое тело отказывается в него поверить и все чувства на краткое время отказывают. Ты скоро уснешь, так и не ощутив ничего, кроме первого прикосновения кинжала. Я был добр к тебе, Джейкоб, насколько это возможно для меня.

Глаза Джейкоба закатились.

– А! – Тимон выдернул кинжал.

Когда труп повалился на камни, Тимону представилось, что он видит поднимающуюся вверх струйку белого пара.

– Прощай, Джейкоб, – обратился он к этой струйке. – Увы, мы с тобой больше не увидимся. Вечность нам предстоит коротать в разных местах.

И тут из тени выскочила собака. Пса выпустили из боковой двери мясницкой.

– Куси его, малый! – прорычал человеческий голос. – Он убил Джейкоба.

Пес прыгнул, нацелившись Тимону в глотку.

Тот, не задумываясь, выставил перед собой кинжал. Глубокая рана рассекла горло собаки, едва не отрубив голову. Мертвое тело продолжало прыжок, пока не рухнуло рядом с трупом Джейкоба.

Тимон сделал три длинных неторопливых шага и оказался перед скорчившимся в тени, испуганно выкатившим глаза мясником.

Без единого слова Тимон сгреб его за фартук и протолкнул спиной вперед в дверь лавки. Ударившись спиной о край деревянного стола, тот осел на пол. Тимон мгновенно оказался в переулке, ухватил мертвую собаку за хвост и приволок в лавку.

– Как неудачно, – хладнокровно заметил он про себя, снова отбрасывая капюшон.

Увидев его лицо, мясник попытался отползти.

– Бедняга Джейкоб! Мерзавец, я видел, что ты сделал!

– Знаю, – рассудительно ответил Тимон. – Поэтому придется убить и тебя.

И он молча поднял самый большой из мясницких ножей. Мясник застыл. Тимон высоко занес тесак. Крик мясника был пронзительно тонок, едва уловим для слуха. Развернув тесак, Тимон нанес жестокий удар плоской стороной по голове, всего лишь оглушив его.

Затем он старательно вложил тесак в руку мясника. Поднял собаку и полил мясника с его тесаком кровью из раны на горле.

Он обвел взглядом темную улочку, напряг слух, ловя любое движение. Убедившись, что других свидетелей нет, он с силой раскрыл пасть мертвого пса, приложил клыки к неподвижной шее лежащего и сомкнул мертвые челюсти, проколов кожу и пустив кровь. Затем он поискал среди ножей и выбрал тонкое узкое лезвие. Им он оставил на шее мясника несколько узких ран, напоминающих собачий укус. Два прокола задели яремную вену, и кровь ударила струей, забрызгав пол темно-красным узором.

«Назавтра люди будут говорить: „Какая жалость!“ – думал Тимон, остановившись, чтобы полюбоваться своим творением. – Пес мясника набросился на хозяина, и тому пришлось перерезать собаке горло. Увы, сам мясник истек кровью – некому было ему помочь. Забавно, что такое случилось в мясницкой лавке, верно?»

Тимон выждал целых пять минут, желая убедиться, что мясник мертв. Только тогда он проверил, не осталось ли пятен на его одежде – хотя у черных одеяний есть то преимущество, что кровь на них обычно незаметна.

Не думая больше об убитых, брат Тимон зашагал по улице, бормоча про себя по памяти вступление к Аристотелевой «Поэтике».

5

Следующий день был теплее. Кембридж встречал весну – во всяком случае, на улицах. Но в каменных стенах Большого зала держался зимний мороз. Даже огоньки свечей вздрагивали от озноба.

Пещера. Высокие окна, припорошенные десятилетними наслоениями пыли, словно нарочно преграждали путь свету. Стены поросли мхом, а в воздухе повис тяжелый болотный запах. Полы, серые, как дождевые тучи, сочились промозглым холодом.

Деревянные балки цвета вороньего клюва удерживали высокий, устремленный к небу потолок. Увы, гравитация служила дьяволу, и стропила, высившиеся на пятьдесят футов над полом, проседали, угрожая рухнуть вместе с крышей.

Брат Тимон – добрых шесть футов роста, грубое черное одеяние, напоминавшее о вретище аскета, – впитывал и запоминал все. Кто где стоит, расположение столов, свечей, маленького ящика у двери, запах бренди – все раскладывалось по полочкам в его мозгу. Он поймал себя на том, что эхо просторного зала – непрестанный низкий гул – завораживает его. Этот гул порождали перешептывавшиеся голоса и царапанье перьев по бумаге.

Декан Марбери вел Тимона от стола к столу. Многие из них пустовали, но семь столов были заняты погрузившимися в работу книжниками. Среди расставленных десятью просторными рядами пятидесяти столов они расположились так, чтобы ни один не сидел за спиной или напротив другого.

Тимон молча прошел за деканом Марбери к назначенному месту. По дороге он считал шаги и ощупывал подошвами контуры плит.

– Ну, вот мы и пришли, – заговорил наконец Марбери. – Представляю вам мою дочь Энн. Мисс Энн, это ваш новый наставник, брат Тимон.

Монах поднял глаза.

Прежде всего он отметил превосходную осанку. Кости ее сочленялись под правильными углами, позволяя сохранять грацию и легкость при расслаблении мышц. Она сидела за прямоугольным столиком – не за конторкой. У нее были слишком маленькие уши, слишком большие глаза, слишком полные губы, щеки румянее, чем требовала мода. Все вместе порождало странное очарование. На ней было черное платье с глухим воротом – открытый вызов обычаю, требовавшему для благородных персон цветов от голубого до темно-пурпурного.

Тимон невольно пригладил волосы, изучая каждую черту девушки, как трудный пассаж греческого текста. Разглядывая ее, он ритмично постукивал себя большим пальцем правой руки по кончикам других пальцев.

Энн еще не остыла от спора, который вела утром с отцом по поводу нового наставника. Она сохраняла каменное выражение лица.

Трое молчали долгую минуту, пока девушка не заговорила:

– Ваш пристальный взгляд, сэр, смущает меня.

Тимон немедленно опустил глаза.

– Простите меня. Я старался запомнить ваши черты и первое мое впечатление. Это причуда старика: память, конечно, необходима при моей работе, а с возрастом она слабеет. Я считаю необходимым постоянно упражнять ее, из страха совсем утратить.

– Кажется, вы не столько старше других, сколько выше, – простодушно заметила Энн, – и не думаю, чтобы вам грозила опасность выжить из ума.

– На моем счету больше пятидесяти лет, – вздохнул Тимон, – и многие из них были долгими.

– На моем – всего двадцать, – возразила она, – но для меня это – целая жизнь.

– Я говорил вам, что она умна, – шепнул Марбери. – Она – мое благословение.

– Отец меня любит, – слабо улыбнулась Энн.

– Брат Тимон явился к нам с рекомендациями семьи самого сэра Филипа Сидни.

– Мне выдался случай оказать малую толику помощи, – потупившись, вставил Тимон, – в работе над более сложными частями «Аркадии». Спешу добавить, то было техническое содействие, изыскания. Я не наделен поэтическим слухом. И, конечно, это было довольно давно.

– Да, сэр Филип уже двадцать лет как умер, – спокойно отозвалась Энн с едва уловимым подозрением в голосе. – Все же содействие поэту в величайшем его труде…

– Так давно? – тихо проговорил Тимон. – Для вас – целая жизнь, а для меня – лишь миг. Я почитаю за счастье для себя, что его наследники вспомнили и рекомендовали меня спустя столь долгий срок.

– Перед тобой человек ученый, почтенных лет и скромности, Энн, – порывисто вмешался Марбери. – И с наилучшими рекомендациями. Отнесись к нему со всей серьезностью.

– Тогда он должен понимать, – возразила Энн, обращаясь к отцу, но глядя на Тимона, – что ему предстоит быть скорее моим опекуном, чем наставником.

– Тс-с! – Марбери покачал головой.

– Эти великие люди… – взгляд Энн объял весь зал. – Все эти великие люди собрались здесь для трудов во имя Господа – и короля. Мне говорят, что я не должна отвлекать их. Мой отец нанимает наставников, чтобы занять меня. Я уже посрамила нескольких. Вам об этом сообщили, брат Тимон?

Марбери вздохнул.

– Она права, – доверительно обратился он к Тимону. – Она была еще моложе, когда несколько взрослых мужчин пытались и не смогли состязаться с ней в быстроте мысли. Они отказались от места – или были уволены, – с нескрываемой гордостью говорил Марбери. В его словах не было ни намека на сожаление.

– Отлично. – Тимон склонился к Энн. – В таком случае я не стану тратить время на основы и выберу предмет изучения столь же увлекательный, как и поучительный.

– Я увлекаюсь театром. – Энн закрыла книгу, которую читала. – Не обсудить ли нам вашу любимую пьесу?

– Тогда, – поспешно вставил Марбери, – я вас покину…

– Минуту, отец. Если окажется, что я знаю о любимой пьесе этого монаха больше, чем он, ты выпроводишь его восвояси.

Энн обожгла Тимона взглядом.

– Дочь… – вступился Марбери.

– По правде сказать, – спокойно заговорил Тимон, – я редко бываю в современном театре, и – с вашего позволения – только слабый ум избирает «любимые» предметы. Однако в данный момент мне весьма нравится некая комедия. Возможно, вам известны прекрасные строки из нее:

«О ничтожное, жалкое племя людей, дети праха, увядшие листья.

О бессильный, о слабый, о немощный род, преходящие бледные тени.

О, бескрылые, бренные вы…» [1]1
  Перевод С. К. Апта.


[Закрыть]

Марбери взглянул на Энн.

Ее лицо горело, щеки пылали, глаза потемнели.

– Тысяча извинений, – продолжил Тимон, не сумев сдержать чуть заметной улыбки. – Я думал, что вам знакомы «Птицы». Это величайшая комедия греческого драматурга Аристофана. Я, естественно, читал ее на языке оригинала, но уверен, что данный мною перевод на английский достаточно точен.

Марбери перевел дыхание.

– А теперь, – твердо сказал он, – я ухожу.

Резко развернувшись, он направился к двери зала.

Энн открыла рот, намереваясь возразить, но что-то в лице Тимона заставило ее передумать. Застывшее, невыразительное лицо. Маска человека, которому есть что скрывать.

6

Тимон придвинул стул к столику Энн и сел напротив.

– Эту пьесу впервые исполняли, – продолжал он, не глядя на девушку, – на великих Дионисиях в конце марта за четыреста с небольшим лет до рождения Господа нашего. Если пожелаете, я могу прочесть ее целиком. Я сохранил ее в памяти.

– Вы меня обманули! – взорвалась Энн. – Нет такой пьесы!

– В сущности, она более реальна, чем ваши современные пьесы, поскольку содержит основные строительные блоки, использовавшиеся почти в каждой комедии, написанной за последующие две тысячи лет. Вы, как я понимаю, изучаете Аристотеля.

Лицо Энн застыло, и в голосе послышался холодок.

– Вы вправе гордиться собой, – презрительно бросила она, – превзойдя девицу!

Тимон на мгновенье прикусил верхнюю губу и встретил ледяной взгляд спорщицы.

– Едва ли девицу… – Он прищурился и сильно понизил голос. – Я предпочитаю смотреть на вас как на товарища по ученым трудам. К тому же мой сан и хранимый более тридцати лет целибат позволяют мне забыть ваш пол. Вы обладаете умом – он стремится к познанию. Вооружитесь знанием, Энн, и тогда вы станете не просто помехой для великих людей, собравшихся в этом зале.

Энн вспыхнула от мысли, что собеседник так легко проник в ее мысли. Однако, хотя она не понимала еще причины, ее воспламенила мысль учиться у этого человека.

Она кивнула.

– Тогда вам следует понять, – начал он, тщательно выговаривая каждое слово, – что в наш век знание есть сила. Каждый из здесь присутствующих владеет латынью и рапирой, слагает стихи и способен написать красками росинку на лепестках розы или, если понадобится, командовать кораблем в сражении. Каждый должен уметь все. Невежество – проклятие Господа, знания же дают нам крылья. Вы живете в неповторимую историческую эпоху. Увы, боюсь, она минет слишком скоро. Вы живете в Англии, которая любит учение. Пусть ваш разум поспешит поглотить все сведения, какие может удержать, пока не настала эра тьмы.

Убежденность, прозвучавшая в речи Тимона, заставила Энн вспыхнуть.

Тимон, поймав взгляд потрясенной девушки, понял вдруг, что обращался скорее к себе, нежели к ней.

Она между тем позволила себе вглядеться в лицо Тимона. Его глаза походили не на окна души, а на зеркала, отражающие все внешнее. Губы казались улыбающимися, даже когда были спокойно сжаты. Лицо-маска, скрывающее мысли. Но Энн по опыту знала, что под таким бесстрастным выражением всегда живет тайна.

Она шевельнулась. Достойная задача – раскрыть эту тайну.

– Мы начнем с «Поэтики» Аристотеля. – Тимон прочистил горло, смущенный ее взглядом, как прежде смутилась она.

– Разве Аристотель писал пьесы? – Энн скрыла неловкость за простодушным вопросом.

– Не писал, но его трактат дает четкие наставления относительно построения пьесы. Установленным им правилам следуют и по сей день.

– Тогда я должна познакомиться и с его трудом. – Энн поправила выбившийся локон. – В наше время язык властвует над всем: люди предпочитают слова действиям. Наши пьесы разворачиваются в диалогах, и я должна знать, что говорит об этом Аристотель.

– Должны, – негромко согласился Тимон, облокотившись на разделявший их стол. – Начнем с начала. Аристотель говорит, что основа всего драматического эффекта – сюжет. Наши театры существуют, чтобы рассказывать истории. Однако эти истории, разумеется, должны быть переданы почти исключительно посредством диалогов персонажей.

Маленький паучок выбрался на крышку стола и побежал по ней к Энн. Она, казалось, не замечала, зато Тимон смотрел только на него, забыв обо всем. Он похолодел, забыв, о чем говорил. Он перестал дышать. Сердце громко стучало в барабанные перепонки.

Паук был темно-синим с красным узором на спинке, словно вытканным искусным ткачом. Тимон следил за движениями восьми лапок, за переливами сложного узора. Ткань образов разрасталась, повисла в воздухе светящимся туманом, в котором быстро сменялись картины, угрожая вырваться наружу, прорвав занавес.

Молочно-белая рука Энн быстрым движением смахнула паука со стола. Одно движение, совершенное, как движение танца. Видения погасли.

Тимон моргнул, порывисто перевел дыхание и закашлялся.

– Я питаю отвращение к паукам, – попытался объяснить он. – Вернее, я боюсь, что паук может оказаться ядовитым и причинить вред. Укусы некоторых пауков смертельны.

– В этом зале от них никуда не деться. – Энн обвела взглядом стены. – Здесь так много теней и холодных углов, где может скрыться ядовитая тварь.

– В самом деле, – согласился он, приходя в себя. – Но вернемся к Аристотелю: его концепция сюжета требует, чтобы действие начиналось в определенный момент, его нельзя выбирать наугад и…

– Понимаю, – прервала Энн. – Предположим, наш сюжет начинается со встречи двух персонажей. Встречаются девушка и странный монах.

– Возможно, – Тимон позволил себе улыбнуться. – Первая их встреча может оказаться интересной, хотя общий сюжет должен включать больше персонажей.

– Но как же Аристотель вводит остальных персонажей? – Она склонилась вперед, не сводя глаз с Тимона.

– Он их не вводит, – возразил Тимон. – Аристотель учит нас, что они должны вводить себя сами.

Где-то рядом хлопнула резко закрытая книга. Хлопок громом отдался по залу. Все вздрогнули, все оторвались от дела.

– Как можно сосредоточиться, если рядом точат лясы монах и девица! – возмущенно проскрипел тонкий голосок.

Тимон обернулся к говорящему и увидел тощего как жердь, сутулого сероглазого человека, сидевшего за столом позади Энн. Тот отвел глаза, но лицо его исказилось от ярости.

На минуту все затихло.

– Молчание в этом зале, – заметил Тимон, обращаясь к Энн, – звучит громче крика. Вы согласны?

– Все равно, я готова бросить ему вызов, – одним дыханием ответила она.

– Благоразумно ли это?

Тимон еще не закончил говорить, когда Энн встала.

– Тысяча извинений, мастер Лайвли, – ее голос никак нельзя было назвать извиняющимся. – Я знаю, что мой энтузиазм может раздражать. Я удаляюсь.

Она собрала перья, бумагу, несколько книг, лежавших перед ней на столе.

– Виноват один я, – поправил Тимон, также встав. – Я – брат Тимон, принятый недавно на место наставника…

– Я должен еще слушать эту бессмыслицу? – Лайвли вскочил так резко, что опрокинул свой стул, с шумом стукнувший о каменный пол. – Разве здесь можно работать? Отец небесный!

Энн, Тимон, да и все прочие смотрели, как Лайвли бурей пронесся к ближайшей двери, выскочил на улицу и исчез из вида.

Кто-то вздохнул, и перья снова заскребли по бумаге.

– Это был мастер Лайвли, – пояснила Тимону Энн. – Один из переводчиков. Он часто выскакивает в эту дверь.

Больше она ничего не сказала и молча направилась к тому же выходу. Тимон пошел за ней.

– Надо надеяться, он самый вспыльчивый из них, – тихо заметил Тимон.

– Они все в напряжении. Здесь произошло убийство. Лайвли под подозрением, поскольку он нашел тело, но встревожены все. Разве вы не почувствовали?

Тимон приостановился, обвел взглядом шестерых оставшихся, увлеченно склонившихся над документами.

– Не следует забывать, – тихо промолвил он, – что на их плечах лежит огромная ноша. Ведь они создают Библию для короля.

Первый намек на тайну Тимона, отметила про себя Энн. Он интересуется работой ученых. Он ставит себя на место этих великих людей. Он сам занимался подобной работой. Отец нанял ей не просто учителя. Здесь кроется что-то еще.

– Король Яков желает получить новый перевод, – шепнула она через плечо, – но Библия, конечно, должна остаться прежней.

Она пристально всматривалась в его лицо, ловя любую необычную реакцию.

Тимон выдержал ее взгляд, ничего не выдав, – но Энн поняла, что он разгадал ее подозрения.

– Да, – сказал он, слегка поджав губы. – Несомненно, должна.

7

В тот же день к вечеру брат Тимон стоял в коридоре перед дверью кабинета декана Марбери. Сзади у него над головой светилось высокое окно. Он наблюдал, как сжимается полоса света от заходящего солнца, – наблюдал почти четверть часа. Полоска почти исчезла. За это же время он попытался отчистить капли горчицы, забрызгавшие его черное одеяние: след поспешного ужина. Пятна все равно остались, и он решил, что прикроет их, молитвенно сложив перед собой руки.

«Показное благочестие нередко скрывает пятна», – улыбнулся он про себя.

Дверь внезапно с грохотом распахнулась, и декан Марбери, сокрушенно покачивая головой, оперся на косяк.

– Совершенно непростительно заставлять вас так долго ждать, – порывисто проговорил он.

Декан сменил дневную одежду на просторный синий камзол. Он был без шапки, и на ногах вместо сапог оказались ночные туфли.

– Входите, входите, – радушно пригласил он, отступая в сторону.

Проходя мимо него, Тимон уловил запах бренди. Неужели Марбери уже успел приложиться?

В комнате, освещенной косыми лучами, было тепло: стены обшиты деревом. Огонь камина окрасил в золото даже воздух.

– Моим обязанностям перед колледжем Крайст-Черч нет конца, – продолжал Марбери. – Не говоря уж о хлопотах с этими переводчиками. А в довершение всего еще и Энн. Удивительное существо: мыслит как мужчина и ведет себя как преступник.

– Едва ли так, – возразил Тимон.

– Как мелкий преступник, – поправился Марбери и махнул рукой, приглашая: – Садитесь, пожалуйста.

Он указал на мягкую скамью без спинки. А сам уселся, заняв более удобное кресло, обложенное подушками. Тимон воспользовался случаем осмотреть комнату. Вдоль стен тянулись книжные полки. В полусвете он не мог разобрать заглавий, но количество томов впечатляло. Помимо стола, за которым сидел Марбери, и стульев перед камином, Тимон не заметил никакой мебели. Стало быть, кабинет служит для ученых занятий и обсуждения деликатных вопросов.

– К делу, – заговорил Марбери, когда Тимон сел. – Вот ваш ключ от зала. До сего дня такие ключи имели только ученые, работающие над переводом. Пожалуйста, сохраните его.

Тимон взглянул на ключ. Металл как будто горел в золотистом свете.

– Но, разумеется, такой есть и у вас?

– Ну… да. – Марбери нетерпеливо тряхнул ключом. – Ну, вот. Что вы думаете о вспышке Лайвли из-за вашего с Энн разговора? Она рассказала мне.

Тимон взял ключ и сжал его между ладонями.

– Мастер Лайвли – ведущий ученый вашей кембриджской группы, один из лучших в мире лингвистов и королевский профессор, знаток древнееврейского. Он участвовал в предварительном обсуждении перевода и пользуется доверием короля. Как мне известно, он потерял жену и должен сам заботиться об одиннадцати детях. Этих причин достаточно, чтобы объяснить его сегодняшнюю вспышку.

– Мастер Лайвли, – помолчав, сказал Марбери, – в данный момент – мой главный подозреваемый.

– Почему?

Тимону не сиделось на месте. Он встал, прошелся по комнате, слушая Марбери, провел рукой по пыльным корешкам. При этом он в мельчайших подробностях запоминал обстановку комнаты.

Если его непоседливость и отвлекала Марбери, тот ничего не сказал.

– Прежде всего – его застали рядом с телом.

Марбери вздохнул:

– Но именно он поднял тревогу, вызвав вас и прочих.

Тимон оперся ладонью на мраморную каминную полку и засмотрелся в огонь.

– Кроме того, как вы упомянули, мастер Лайвли – вдовец, которому приходится кормить одиннадцать ртов, а его стипендия довольно скромна.

– Вы полагаете, мотивом убийства было ограбление? – Взгляд Тимона был холоднее мрамора, который гладила его ладонь.

– Собственно, я предполагаю, – чуть настойчивее, чем следовало бы, заговорил Марбери, – что мотивом послужила ревность ученого. Лайвли, как вы сказали, возглавляет группу. Гаррисон же, едва достигший тридцати лет, экзаменовал остальных кембриджских ученых.

– Экзаменовал?

Один взгляд, брошенный Тимоном в тусклом полусвете камина, сказал ему, что в левом рукаве Марбери скрывает нож. Проследив его взгляд, Марбери, видимо, понял, что оружие обнаружено.

Тимон обратил внимание на бокал в руке Марбери. Казалось, он до краев полон бренди, однако бутыль бренди на полке за его спиной была едва почата.

Марбери разбавляет бренди, отметил про себя Тимон. Почему – остается неясным, но опьянение не замедлит его движений. Готов ли он воспользоваться своим кинжалом, вот вопрос.

Огонь вспыхнул. На пол выскочил пылающий уголек. Тимон, нагнувшись, спокойно взял его пальцами и забросил обратно в камин. Жест должен был внушить зрителю: вот человек, не замечающий боли.

– Вы сказали, что Гаррисон испытывал… кого?

Тимон ссутулился, устремив взгляд на Марбери.

– Гаррисон настолько прославился своими познаниями в греческом и древнееврейском, – пояснил Марбери, словно не заметив устроенного для него Тимоном маленького представления, – что на него возложили отбор остальных переводчиков группы. За это ему выплачивалась дополнительная стипендия сверх платы, которую получали другие. Разумеется, это была тяжелая ноша. Хуже того, у Гаррисона не было докторской степени.

– А… – Тимон обтер испачканные углем пальцы об одежду. – Какой вызов мастеру Лайвли!

– Обижены были все, – заверил Тимона декан, – но Лайвли переживал это особенно тяжело.

– Лайвли более интересуется учеными званиями, нежели познаниями?

– Вот именно. Возможно, отсюда и его сегодняшняя вспышка. Он услышал, как вы рассуждаете об Аристотеле, которого сам он мало знает. – Марбери издал тяжелый, немного наигранный вздох. – Ему следовало бы извиниться, но он не станет.

Не поворачивая головы, одними глазами Марбери следил за каждым движением Тимона. Не заподозрил ли он, что в его передвижениях есть скрытая цель?

– Значит, мне лучше не раздражать его. – Тимон перешел к открытой книге, лежавшей на краю полки, и с удивлением узнал в ней трактат короля Якова «Демонология».

– Смирение, подобающее вам как монаху, – вздохнул Марбери, – несомненно, имеет горький привкус для человека ваших способностей и учености.

Тимон приостановился.

– Мне уже приходилось в прошлом сталкиваться с завистью. Зависть – это яд, часто смертельный. Разумеется, и вас посещают подобные мысли. Я говорю о том, что человек вашей учености принужден принимать у себя, но не возглавлять переводчиков, работающих для короля Якова. Как это могло случиться? Почему их возглавляете не вы, а Эдуард Лайвли?

– Я не знаток языков. – Марбери прикрыл глаза, чтобы не встречаться взглядом с Тимоном. – Я был назначен – негласно – надзирать за людьми, обладающими такими познаниями. Собственно, такой же опекун придан каждой группе переводчиков.

– Не только здесь, но и в Оксфорде, и в Вестминстере? – Тимон поджал губы. – Вам известно, кто эти люди, их имена?

– Неизвестно. И никому не известно. Наши кембриджские переводчики думают, как вы сейчас намекнули, что я просто хозяин дома. Лучше не разуверять их.

– Понимаю. Я, пожалуй, лучше любого из живущих сумею сохранить тайну.

– Кстати… – Марбери открыл глаза, – последняя из причин ненависти Лайвли к Гаррисону – вопрос происхождения. Гаррисон был шотландцем. Его род, кажется, связан с шотландскими членами королевского семейства, хотя природа этой связи мне неизвестна. Это еще одна причина для назначения Гаррисона на его должность.

– Ясно, – понимающе шепнул Тимон.

– Не поймите меня неправильно, – заторопился Марбери. – Гаррисон был одним из самых знающих наших людей. Родство обеспечило ему славу, но не благожелательность окружающих.

Тимон остановился спиной к Марбери.

– Возможно, – заговорил он, не оборачиваясь. – Есть ли что-то еще, что мне следует сейчас знать?

– Да! – Голос Марбери наполнил комнату. – Записка, найденная во рту Гаррисона. Она при мне.

– Я знаю ее содержание, – Тимон широко взмахнул рукой. – «Странствуя по миру, как палач Господа». Написана рукой самого Гаррисона.

– Как вы могли… откуда вы знаете?

«Хорошо, – подумал Тимон. – Он выбит из равновесия. Самое время его испытать – пожалуй, открытой угрозой».

Он резко развернулся лицом к Марбери. В его руке был маленький тусклый нож.

Застигнутый врасплох, Марбери вцепился в подлокотники кресла.

– Я многое знаю, – тихо проговорил Тимон. – И лучше не спрашивать откуда.

При этих словах нож Тимона исчез с глаз.

Марбери провалил испытание.

Тимон коротко кивнул. За одно это короткое мгновенье он утвердил свою власть.

– Эта записка – либо преднамеренный ложный след, – как ни в чем не бывало продолжал он, – либо подлинное послание убийцы. Время покажет. Но мне нет нужды видеть саму записку. Мне отвратительно было бы взять в руки то, что побывало во рту у другого.

– О… конечно… – беспокойно пробормотал Марбери. – Тогда на данный момент больше говорить не о чем. Ключ вы получили.

– Получил.

В подтверждение Тимон поднял ключ.

– Хорошо, хорошо.

– Кстати, где тело Гаррисона? В Кембридже закон не отличается от лондонского? Полагается ли оставить тело на несколько дней на земле, чтобы убедиться, что смерть действительно наступила?

– Таков закон, – подтвердил Марбери. – Однако раны на лице Гаррисона, потеря крови… В его смерти не оставалось сомнений. Его тело упокоилось на нашем кладбище.

– Интересно.

Тимон направился к двери.

Марбери поднялся с кресла, чтобы проводить его.

– Это ничего не значит. Если вы думаете…

– Вы можете положиться на меня. – Голос шагнувшего в коридор Тимона прозвучал резко и холодно: – Лайвли не убийца. Скоро я буду знать больше.