Текст книги "Том 15. Письма 1834-1881"
Автор книги: Федор Достоевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 86 страниц)
142. А. Н. Майкову
27 октября (8 ноября) 1869. Дрезден
Дрезден, 27 октября / 8 ноября /69.
Письмо Ваше, бесценный друг, с 100 рублями и с билетом Гирша я получил вчера, в воскресение.Так как в воскресение Гирш заперт, * то я и не мог Вам отвечать вчера же. Сегодня же Гирш билет разменял, так что я всё получил, о чем Вас и уведомляю. Выходит из всего этого, что если б я Вам не написал и если б Вы были не такой, как Вы есть, то я бы ничего и не получил до сих пор и даже, может быть, в будущем, то есть не только денег, но даже и уведомления. Вы пишете, чтоб я не злился на Кашпирева; без сомнения, не злюсь, особенно если Вы утверждаете, что он сам в затруднительных обстоятельствах и всё происходило от этого. Но перенесите себя мыслию и в мое положение и рассудите: можно ли было не беситься? Я решаю так, что при самых христианских, как Вы пишете, чувствах не беситься от негодования было невозможно. Ответить всегда он мог.Теперь дело прошлое, я говорю только про прошедшее, и особенно если его самого так мучают. Говорю Вам искренно, что настоящей злобы во мне не было и тогда, когда я писал Вам.
О том же, чем я собственно Вам обязан, я уж и не говорю. Никогда не забуду. Спасибо.
Я так и надеялся, что Вы не покажете ему мое письмо. Я просил только сообщить ему смыслписьма. И я слишком благодарен Вам, что Вы не показали ему письма в оригинале.
Насчет же процентов и издержек моих, которые он берет на свой счет,то всё это совершенно лишнее. При свидании скажите ему, ради Бога, что я ни за что на это не соглашусь. Не ростовщик же я! Мало ли что в жизни случается. Косвенно я могу обвинить всякого человека во всякой моей неудаче: Вас, Яновского, Краевского, Аксакова, Салтыкова – всех. Я иду покупать шубу: встретится первый незнакомый, но который скажет мне, что в этом магазине великолепные и недорогие шубы. Я иду туда, и оказывается, что я переплатил 20 руб. лишних: неужели же спрашивать их с этого незнакомого? Во всяком жизненном явлении бесконечность комбинаций, в которых никак нельзя обвинить лишь одну их первоначальную причину; а Кашпирев в моих комбинациях не первоначальная, а даже косвенная причина. Ни за что не хочу никаких вознаграждений; поблагодарите его от меня за готовность; но мне довольно и одной только готовности; на деле не приму. А Вас еще раз благодарю; подлинно вовремя поспели; еще немного и – сплошал бы я совсем.
А между тем много у меня до Вас просьб. Понимаю, что гнусно мне Вам надоедать; но, не видя малейшей возможности устроиться без Вашего содействия и посредничества, решаюсь Вас опять беспокоить. Не сердитесь, ради Бога.
Первое, о чем хочу просить, – это некоторого посредничества Вашего между мною и Кашпиревым насчет моей повести. Я и сам ему напишу, но Ваше слово, то есть слово человека, которого Кашпирев, вероятно, ценит и, главное – благоприятеля «Зари», – будет очень веско. Вот в чем дело: во-1-х, повесть (которая раньше двух недель от сего числа в «Зарю» выслана быть не может) будет не в 3½ листа, как я первоначально писал Кашпиреву (впрочем, назначая только minimumчисла листов, а не maximum),– будет, может быть, листов в шесть или в 7 печати «Русского вестника». Две трети повести уже написано и переписано окончательно. Старался сократить из всех сил, но не мог. Но дело не в объеме, а в достоинстве; но об достоинстве мне сказать нечего, ибо сам ничего не знаю на этот счет; решат другие. Но заботит меня то, что Кашпирев хочет (и писал мне об этом) публиковать вперед о моей повести. Не хотелось бы мне этого ни за что. То есть ни за что! Упросите его не публиковать, в частном разговоре, когда с ним увидитесь! Я чувствую, что не моя тут воля и что он в этом деле полный хозяин; не могу я ему запретить; но не послушает ли он просьбы? *
2) По первоначальному уговору я сам ему писал, что он волен напечатать мою повесть в этом году или в будущем, хотя при этом и заявлял желание, чтоб в этом году. Я буду его просить сам, при отправлении, чтоб он поместил повесть в декабре (или даже в ноябрьской книге, если поспею выслать). Но мне слишком, слишком будет тяжело, если он отложит до будущего года. Тут у меня свой особый расчет, так обстоятельства сошлись. Я не про денежный расчет говорю, тут совсем другое.Я бы желал, чтоб в декабрьской книжке. Это для меня слишком важно. Когда брат издавал «Время», то у нас к концу первого года было взаимно решено, что для начинающегося, издающегося первый годжурнала последние книги первого года важнее для подписки,чем январская и февральская наступающего года. Успех подписки совершенно оправдал этот расчет. Если Кашпирев хочет публиковать о моей повести заране, значит, ценит же меня как писателя, а если ценит, то ему более с руки напечатать меня в декабре. Прошу Вас заговорить с ним об этом и по присылке в редакцию повести этому способствовать. Для меня очень это важно; впрочем, его воля. *
3) Повесть в 7 печатных листов «Русского вестника» будет иметь в «Заре», может быть, 8½ листов. Я бы в высшей степени желал, чтоб повесть поместили в одном номере, а не разбивали на два. В этом я особенно буду настаивать. Сообщите ему и об этом, пожалуйста. *
4) Я взял у него теперь 500 руб. вперед. Если будет до 7, например, листов («Русского вестника»), то мне придется дополучить еще 500 руб. (Ну, положим, меньше семи, а шесть листов; значит, дополучить 400.) Не может ли он уплатить раньше выхода книжки, например в декабре в первой половине, когда подписка уж сильно обозначается? Буду просить его об этом при посылке повести, а Вас прошу очень (не откажите, ради Бога!) принять от него эти деньги (когда бы он их ни заплатил). Если согласитесь – так ему и напишу. Из этих денег с благодарностию горячею, беспредельною поспешу возвратить Вам долг 200 руб. Их возьмите себе прямо от Кашпирева; так ему и напишу. Остальные же 200 или 300 пойдут на выкуп из заклада, в Петербурге же, некоторых заложенных нами перед отъездом вещей, преимущественно жениных. Выкупить хотим по крайней мере на 200 руб. Вещи же, которые можно выкупить на эти деньги, стоят покрайней мере 600, а они пропасть могут, если долго не выкупать. * С этою целью к Вам явится (не раньше как когда уже деньги будут у Вас) младший брат Анны Григорьевны – Иван Григорьевич; он и выкупит, а Вы ему, безо всякого сомнения, можете вручить деньги (то есть когда уже они будут у Вас в руках. Раньше Вас беспокоить не буду). Это чрезвычайная просьба к Вам наша, и потому, собственно, Вас беспокоим, что при трудности получения с «Зари» денег нельзя действовать мне с нею непосредственно. Разумеется, если в декабре он не может выдать, то всё это произойдет в январе. К Вам же, раньше получения Вами денег – никто не придет за ними. Придут к Вам, когда уже они будут у Вас. Но я только о том и прошу Вас, чтоб Вы согласились взять на себя получение денег с Кашпирева, – разумеется, только тогда, когда он в состоянии будет заплатить, то есть я не рассчитываю вовсе на то, чтоб Вы были хоть чем-нибудь тут утруждены. И так уж я слишком много Вам задал беспокойства. Я не достатьот Кашпирева прошу Вас деньги, а только принятьих, когда можно будет.
Наконец и главнейшая просьба моя – об Эмилии Федоровне. Получив теперь 100 руб. от Вас и билет на Гирша, я, стало быть, получил с «Зари» всего 175руб., а так как Кашпирев обещал мне 200, то нельзя ли остающиеся 25 руб. неотлагательновручить Эмилии Федоровне?! Ради Христа,не откажитесь попросить Кашпирева! Сердце мое изныло; слишком я уж долго ничего не помогал! А ей и Кате до того худо теперь, что хуже уж и быть не может. Послав же повесть, буду просить Кашпирева из всех сил вручить ей еще хоть 25 р. на первый случай по получении повести (это вышеупомянутого расчета не нарушит) и тоже через Ваше содействие. Друг мой, Вы в этом деле не мне, а Богу послужите. У Паши Вы всегда можете узнать ее адресс. А главное – эти оставшиеся теперь 25 доставьте ей теперь же от Кашпирева. Двадцать-то пять руб., может быть, у него найдутся сейчас!Не откажите же похлопотать! Успокойте меня, ибо оченьбеспокоюсь духом. А Паша пусть подождет на время; и ему помогу.
Об рассказах Ваших из русской истории хотел совсем теперь не писать, потому что хотел написать много, но не удержался и пишу несколько строк. Я их читал, они мне нравятся безусловно, – что об этом и говорить. * Но в них есть важный чрезвычайный недостаток, а именно: Вы напишете еще, может быть, рассказа два да так и забросите дело. Я в этом почти уверен; просто затянете дело. А между тем какую бы пользу Вы могли принести! * Представьте себе, что Вы полагаете целый год безустанной работы на эти рассказы, напишете не торопясь, обделаете их рассказов 25 по крайней мере (ведь я уверен, что рассказы из истории послепетровской, с здравой русской точки зрения, выйдут еще занимательнее и, главное, полезнее).Тогда составилась бы у Вас книга, отдельно изданная (как можно не замедляя и ОТНЮДЬ (!) не продавая книгопродавцам, а на свой счет непременно), – книга, которая принесла бы чрезвычайную пользу во всех школах, гимназиях и проч., где она сделалась бы обязательною.Ни Карамзина, ни Соловьева там целиком не читают, * а Ваша книга могла бы быть прочтена целиком и укрепить навеки ясные и здравые мысли в молодом уме школьника или гимназиста. Если Вы сообщаете, что и старики говорят, что есть чему им поучиться в Ваших рассказах, то уж наверно купят для своих детей. Книга лет 20 будет книгою совершенно необходимою при воспитании. Половина рассказов, напечатанных заране в журналах, отрекомендовали бы книгу и объяснили бы ее. Станем судить с одной только экономической точки зрения: ведь это капитали, может быть, большой. В 20 лет, может быть, много изданий будет. Неужели всё это бросить и не воспользоваться. Ведь это Ваша идея, Ваша собственная! * Если Вы затянете дело, то какой-нибудь талантливый человек, вроде Разина («Божий мир»), * Вас предупредит, возьмет Вашу идею, напишет сам рассказы и издаст и получит барыш, а Вас подорвет. Не бросайте же дела – вот что главное.
Кстати: не будет ли какой возможности сказать Кашпиреву наконец настоятельно, чтоб прислал мне «Зарю»! Сентябрьский номер у них вышел 8-го октября, а теперь 27-го, а я всё не получаю! Ведь я считаю себя подписчиком, я объявил это и заплачу деньги. Воображаю, что терпят у них иногородние подписчики! Нет, так журнал издавать невозможно. Будь у них одни Пушкины и Гоголи в сотрудниках, и тогда журнал лопнет при неаккуратности. Сами себя бьют. Краевский взял аккуратностию и рациональным ведением дела в коммерческом отношении. * И каждую-то книгу я так получаю! Экое мученье!
Ведь чем больше понравится подписчику журнал, тем более он ощущает досады при таком ведении дела. Они и преданных-то подписчиков отобьют от себя!
Я думаю так: если я сотрудник, то как же мне не знать журнала, в котором участвую?
Теперь о Стелловском. Посылаю Вам при этом копиюс копии контракта моего с ним в 65-м году, переписанную точнейшим образом, даже с соблюдением грамматических ошибок подлинника. * К этому контракту принудил меня Стелловский силою, пустив на меня тогда (через Бочарова) векселя Демиса и Гаврилова и грозясь засадить меня в тюрьму, так что уж и помощник квартального приходил ко мне для исполнения. Но я с помощником квартального тогда подружился, и он мне много тогда способствовал разными сведениями, которые потом пригодились для «Преступления и наказания». * Контракт этот ужасен. Прошу Вас – сообщите его Паше немедленно. Пусть просмотрит внимательно вместе с своим нотариусом. Ибо Стелловский такая шельма, что подденет, где и не предполагаешь. Мои мысли покаместтакие: пусть Стелловский покупает «Идиота» за 1000; при этом я согласен на 500 наличными, а остальные 500 векселями на короткий срок. Насчет платы вперед за «Преступление и наказание», то я бы, чтобы не было смешения и путаницы, и подождал бы до будущего года, то есть до напечатания, так что дело будет идти об одном «Идиоте». Впрочем, если ему хочется, то можно и теперь, но с особыми предосторожностями, чтоб не было тут крючка. Но лучше об одном «Идиоте» отдельно. О печатании «Преступления и наказания» не должно быть и речи теперь; ибо он печатать может, когда кончится срок мой с Базуновым, то есть с 1-го января 1870 (об этом справиться бы у Базунова Паше; впрочем, я уверен, что Базунову продано право до 1870-го года). * Проект контракта пусть Паша составит с своим нотариусом, принесет Вам на усмотрение и пришлет ко мне, а там уже предложить Стелловскому на окончательное его решение. Но непременно руководствоваться Паше и нотариусу высылаемой теперь копией внимательно; ибо Стелловский, очень может быть, имеет в виду завернуть крючок; например:в копии с контракта сказано в одном месте, что плату за «Преступление и наказание», если бы Стелловский пожелал напечатать, я получаю такую-то и т. д., по расчету с листа и т. д., печатать же он может только с 70-го года, причем и плату я получаю после напечатания.Теперь если он выдаст мне за «Преступление и наказание» вперед, раньше 1870-го, то он, пожалуй, придерется и скажет потом: если Вы получили плату вперед за «Преступ<ление> и наказание», то тем самым контракт нарушен, ибо по контракту я имею право печатать только в 1870-м и тогда только заплатить. Так что во всяких пунктах контракта об «Идиоте», чуть-чуть двусмысленных, нужно упомянуть буквально, что таким-то и таким-то теперешним распоряжением и соглашением прежний контракт ни в одном пункте не нарушается, а остается в полной целости, и т. д.
Впрочем, всё увидим на деле. Но дело-то надо бы повести поскорее. Стелловский не может не напечатать «Преступл<ения> и наказания», то есть отказаться от своего права, а стало быть, ему могло бы быть выгодно напечатать и «Идиота». Стало быть, это дело может быть и в самом деле серьезным. А мне 1000 руб. ух как была бы нужна.
Жаль только, что Стелловский такой плут и крючок. Он, например,очень хочет выговорить себе лишний год права печати «Идиота», то есть чтоб считали двагода его права с конца будущего года. А если так, то не имеет ли он в виду как-нибудь поймать меня. Напишется, например, в контракте, что печатать он будет в том же формате, как его издание «Русских литераторов», потом приплетет сюда «Преступление и наказание» и скажет, что я ему, продав «Идиота», тем самым дозволил протянуть право издания всехмоих сочинений еще на год (а может, и на неопределенное время); ибо так как он купил, чтоб напечатать в формате прежде изданных им моих сочинений, и напечатано рядом с «Преступл<ением> и наказанием», то, значит, он уже не может продавать «Идиота» отдельно, а должен продавать вместе с сочинениями, а стало быть, и сочинения должны продаваться с правом лишнего года и т. д., и прежний контракт нарушен и проч. и проч.
Всего бы лучше, чтобы право на издание «Идиота» кончалось с правом на издание сочинений. * Одним словом, сообщите этот листок письма Паше. Поблагодарите его, голубчика, за его старания. Напишу ему. (И как он поумнел, судя по его письму!) А дело, если его делать, то как можно скорее. Только, во всяком случае, нужно помнить неустанно, что Стелловский шельма, и тем руководствоваться. Из этой 1000 руб. Стелловского, если устроится, помогу и Паше и Эмилии Федоровне.
Повесть моя, кажется, будет называться «Вечный муж», но не знаю наверно.
До свидания, дорогой мой. Анна Григорьевна Вам кланяется и благодарит. Люба здорова и начинает всё понимать. Люба кланяется Вам и Паше.
Ваш весь Ф. Достоевский.
143. А. Н. Майкову *
12 (24) февраля 1870. Дрезден
Дрезден, 12/24 февраля/1870.
Как мне ни совестно, любезный и многоуважаемый Аполлон Николаевич, Вас беспокоить, но на этот раз обстоятельства решительно заставили меня опять обратиться к Вам. Я в крайнем беспокойстве по одному случаю, а к Вам обращаюсь как к доброму ко мне человеку, и хотя слишком не имею прав на Ваши услуги, но думаю иногда про себя, что, может быть, Вы хоть отчасти тот же самый остались для меня Аполлон Николаевич, принимавший во мне в свое время весьма теплое участие. * А ведь я Вам разве что надоел, а особенно большим ничем ведь перед Вами не провинился. А потому простите и на этот раз мою докуку.
Дело мое вот в чем: месяцев около двух тому назад я послал отсюда Паше засвидетельствованную по форме доверенность (может быть, и раньше несколько). Я не помню, но мне кажется почти наверно, что послал ее на Ваше имя, и, стало быть, о существовании этой доверенности в руках Паши Вы, может быть, знаете. * Затем всё заглохло, и месяц я не получал никакого ответа. Наконец полтора месяца назад я получил от Паши письмо, в котором он просит меня согласиться на предложение Стелловского увеличить срок льготы Стелловского еще на год. Я тотчас же согласился, и, главное, потому, что в письме своем он положительно (а не в виде только намерений и догадок, как прежде) извещал меня, что дело решено окончательно и что если я потороплюсь выслать мой ответ, то между 15 и 20-м января (наш<его> стиля) оно наверно окончится. Подробностей не разъяснял, «и без того торопился», прибавлял только: «Вы мне верите и потому оставайтесь спокойны». *
Я тотчас отослал ему мое согласие; в первый раз он мне писал так утвердительно, так что я даже понадеялся взаправду. И вот с тех пор – ни строки. Наконец ровно 15 дней тому назад я написал к нему с категорическим требованием немедленно меня уведомить, написать мне только две строки, только даили нет.Но до сих пор от него все-таки ни единого слова. Как в воду кануло.
И еще одно обстоятельство: в письме своем, именно в том, в котором просил у меня разрешить продажу на лишний год, то есть в последнем своем письме, он просил меня адресовать ему ответ на имя сестры моей Александры Михайловны в ее дом (на Петербургской стороне, по Большому проспекту, № 69) и просил об этом, особенно настаивая, упоминая при этом, что у Александры Михайловны он проводит теперь целые дни. Мне было всё равно, и я безо всякого сомнения написал к нему по новому адрессу и даже рад был, что не обеспокою моими деловымипоручениями Вас, хотя и упомянул ему в ответ, чтоб он непременно обратился к Вам пригласить Вас (по доброму обещанию Вашему), когда придет срок получать с Стелловского деньги.
Теперь эта настойчивость его о новом адрессе мне особенно вспоминается; хотя он ни слова не упоминал о Вас, но не хотелось ли ему избежать Вашего присутствия в этом деле.
Боже избави меня подозревать его в чем-нибудь подлом, да и не верю я в это, но я положительно знаю, что он легкомыслен. Я долго не верил во всё это дело с Стелловским. Наконец решился послать доверенность, уверенный, по крайней мере, в его честности и всё зная, что в крайнем случае он должен же будет обратиться к Вам. Но он легкомыслен: может быть, он завладел этими деньгами с так называемыми невинными целями, – например, пустить в оборот. Я ведь совершенно убежден, что такая мечтающая голова, как у Паши, способна вообразить себе и об теперешних спекуляциях на бирже. Может быть, какой-нибудь приятель выпросил у него деньги на месяц, так что, может быть, он и об сроке-то лишнем писал ко мне, сам уже получив деньги, но желая продлить срок, чтоб я ждал не тревожась и в надежде.
Всё это от Павла Александровича может и могло случиться. Одной только открытой и преднамеренной подлости я в нем ни за что не могу предположить и был бы от этого в горе гораздо более, чем если б я потерял совсем все эти деньги. А между тем я мог и еще больше потерять: со Стелловского, по контракту, я должен буду в этом году получить наверно рублей около 900 за «Преступление и наказание» – и наверно, потому что он об этом несколько раз в газетах публиковал. * Могла теперь и эта будущая сумма заехать в настоящий уговор Паши с Стелловским (полномочие контракта широкое), тогда ведь я больших денег лишусь в совокупности-то.
Но может быть и то, что всё это дело с Стелловским у него просто разошлось, а на требования мои уведомить Паша молчит по лености. Мне и самому странно было еще в самом начале, что Стелловский покупает теперь, тогда как совершенно удобно мог бы купить, если ему надо, в конце года, когда он печатать намерен. Что ему за охота выдавать деньги полгода раньше? Теперь же он, будучи от природы бестья, нарочно тянул с Пашей, чтоб узнать, в каком положении его продавец, то есть я, есть ли у меня деньги, чего я ожидаю и проч., и наверно узнал, что через полгода я еще более буду нуждаться, чем теперь. Не Павлу Александровичу с его крючками перехитрить Стелловского.
Теперь вот в чем собственно моя просьба к Вам: потребуйте к себе Пашу, а от него отчет по делу, то есть даили нет,больше ничего. Сверх того, потребуйте, чтоб он немедленно передал Вам, в Ваши руки, доверенность, которую я ему выслал, и, получив ее, оставьте у себя.
Если Паша в чем-нибудь виноват, то он получит только то, что заслуживает. Если же он не виноват ни в чем, то и я перед ним не виноват нисколько. Я слишком показал ему самую простодушную доверенность, выслав ему отсюда доверенность, писанную и засвидетельствованную. Я не виноват, что он, получив эту бумагу, вдруг бросил всё и замолчал, то есть не понял, что, имея такую доверенность в руках, он, из одной уже деликатности к самому себе,должен бы был мне отвечать, тем более что это ему ничего не стоило.
Если он откажется Вам выдать доверенность, то скажите ему, что я тогда принужден поместить публикацию в газетах об уничтожении доверенности, и тогда хуже ему будет.
Доверенность же эту в руках его я не могу оставить. Он будет таскаться с ней по всем лавочкам книгопродавцев, продавая издание, а стало быть, напрасно срамить меня.
Впрочем, если он и передаст доверенность Вам, то этим ничего не объяснится. Если он и заключил какой-нибудь контракт с Стелловским, то так, стало быть, я до времени об этом и не узнаю. Всего бы лучше было, если б можно было, еще до свидания с Пашей, спросить самого Стелловского, то есть имел ли он, Стелловский, какое-нибудь дело по поводу покупки романа «Идиот» Федора Достоевского. По-моему, тотчас же можно бы было узнать всю правду, потому что Стелловский вряд ли имеет какие-нибудь причины скрывать ее. Паша же не может и не имеет права претендовать на эти справки: он сам довел до них, так бесцеремонно, с доверенностью в руках, бросив всё дело. Он сам, повторяю, был слишком неделикатен к самому себе.
Не смею просить вас самого справляться у Стелловского. Но если б Вы это для меня сделали, – никогда бы я не забыл Вашего одолжения. *
Две недели тому назад послал к Кашпиреву самую покорнейшую и убедительнейшую просьбу прислать мне остальные деньги за повесть (которая теперь у него непременно набрана вся во второй книжке, и, стало быть, ему очень легко сделать мой расчет). Ни строчки ответа, и, однако, что ему стоит рассчитаться теперь, то есть каких-нибудь две недели раньше, а теперь уж неделю! Ему ничего не стоит, а я просто погибаю. Здесь я теряю весь свой кредит по лавочкам и у хозяев, отсрочивая платежи; хоть я и заплачу через две недели, но кредит прекращается; это мне объявили. За что же? И почему он боится уплатить мне теперь? Я так думал, что он наверно напечатает мою повесть всю, – так и рассчитывал. По газетам я видел, что Лескову, например, он выдавал и по 1500 р. вперед. * А как, должно быть, выдавалось Писемскому, * а для меня нет, даже тогда, когда я прошу уже не вперед, а своего и пишу такие постыдные просительные письма. Никогда еще со мной этого не было, и никогда я не был в такой нужде, выработав, однако же, в четыре месяца около 1500 р. Я ему пишу еще, но, ради Бога, скажите ему обо мне, напомните, должно быть, он забыл! Я опять в такой нужде, что хоть повеситься. *
Очень бы рад был узнать, пошел ли их журнал, прибавилось ли сколько-нибудь подписчиков? Здесь, в стороне, в глаза бросаются все эти мелкие ошибки издания, которые они ни во что, должно быть, не ставят, смотря свысока на высшие цели, и которые, наверно, у них отняли подписчиков тысячу, если не больше. И не понимают, что сами виноваты! А между тем жалко: «Заря» – журнал с хорошим направлением. И что за манеру взяли они публиковать заранее об всякой вещице, которая у них будет напечатана! «В следующей книжке начнется роман „Цыгане”», и это появится раза два, на заглавном листе, заглавными буквами. * Журнал, который с самого первого номера, в направлении своем и в критике, стал на самый высокий тон, – тот журнал не может так торжественно извещать об «Цыганах», без того чтоб «Цыгане» не были произведение, равное по силе «Мертвым душам», «Дворянскому гнезду», «Обломову», «Войне и миру». А между тем роман «Цыгане» хоть и не без достоинств, но вовсе уж не «Мертвые души». Всякий подписчик накидывается на возвещенных «Цыган» с жадностию и говорит потом: «Э, так вот они чему обрадовались, значит, тонко!» Таким образом и журналу вредят, и роману вредят. То же самое и повести госпожи Кобяковой. * Ну к чему они выставили все имена и все статьи при публикации за нынешний год? * Если б промолчали, то про них думали бы все, что они богаты. Прочтя же перечень возвещенных статей, всякий скажет: «Э, да у них еще только-то!»
Первый № «Зари» за этот год представляет самое серенькое впечатление: полное отсутствие современного, насущного, горячего (у них это всегда), беллетристика ничтожная (даже мою-то повесть разбили на две части). * Ваш великолепный перевод не может ведь считаться беллетристикой: это поэма в стихах и в то же время ученая статья, а не беллетристика; * такие стихи помещаются для богатства, для щегольства, а надо собственно и беллетристики. Даже и переводный роман дрянь. * Даже и критика, хотя и в прежних тоне и силе, но все-таки ведь повторение уже в третий раз или в четвертый прежней идеи. * Декабрьская книжка прошлого года вышла в свет раньше праздников, и что же? Январская за нынешний год выходит 23 января (по газетам). Ну не скажет ли каждый подписчик: «Уж ежели первый номер, в такое горячее, подписное время, не сумели выдать раньше, что же будет с 10-м, 11-м, 12-м номерами?» Я убежден, что все в редакции, с Кашпиревым во главе, считают все эти промахи пустяками, мелочами. Но ведь таких мелочей можно насчитать несколько десятков, и уж наверно они у них лишнюю тысячу подписчиков скрали! И еще при такой могучей конкуренции, как, н<а>прим<ер>, «Вестник Европы», совокупивший у себя всё, что есть блестящего из имен (Тургенева, Гончарова, Костомарова), * печатающий каждый номер любопытнейшим и богатейшим образом и повадившийся выходить в первое число каждого месяца! Но в «Заре» думают, должно быть, что всё это пустяки, было бы направление! Да я и не про направление говорю, а про издательское умение. То-то и жалко, что «Вестник Европы» несомненно будет первым журналом. Состоялась ли у «Зари» подписка-то? *
После большого промежутка между припадками теперь они принялись меня опять колотить и злят меня особенно тем, что мешают работать. Сел за богатую идею; не про исполнение говорю, а про идею. Одна из тех идей, которые имеют несомненный эффект в публике. Вроде «Преступления и наказания», но еще ближе, еще насущнее к действительности и прямо касается самого важного современного вопроса. Кончу к осени, не спешу и не тороплюсь. Постараюсь, чтоб осенью же и было напечатано, а нет, так всё равно. * Денег надеюсь добыть по крайней мере столько же, сколько за «Преступление и наказание», а стало быть, к концу года надежда есть и все дела мои уладить, и в Россию возвратиться. Только уж слишком горячая тема. Никогда я не работал с таким наслаждением и с такою легкостию. Но довольно! Убиваю я Вас моими бесконечными письмами!.. Если можно – скажите Кашпиреву (о присылке денег) и исполните всё насчет Паши, как я просил, – ввек не забуду. Мои Вам кланяются.
Ваш Федор Достоевский.
