Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
„Ковбой" оседает, складываясь пополам. Брайан поддерживает его, чтобы он не упал, чувствуя в его груди сдерживаемые рыдания.
– Все в порядке, парень, – бормочет Брайан. – Тебе никому ничего не надо доказывать. Все кончено. Война же кончилась.
Брайан держал его несколько минут, пока тот не выплакался, видя вокруг лица людей, глядящих кто с презрением, кто с жалостью.
„Считается, что нам нельзя плакать, – подумал Брайан. – Но потому мы и деремся друг с другом".
Но, черт побери, что делать, когда мы не знаем, кто наш враг. И против чего надо бороться. Вот если бы можно было так же легко отвести все беды от его семейной жизни, как он это сделал, отведя нож в драке. Как чудесно все могло бы устроиться.
Смущенно сопя, парень в ковбойке поплелся к выходу в сопровождении нескольких дружков. Одноногий негр куда-то исчез.
– Не бери в голову, парень! – крикнул Брайан вслед „ковбойке".
Но тот даже не обернулся.
Кто-то нежно коснулся плеча Брайана. Он обернулся – перед ним стояла Роза с мягкой улыбкой.
– Я уж и забыла, как ты разнимал все эти бесконечные драки у нас на школьном дворе, – сказала она. – Ты совсем не изменился, Брайан. Но, смотри, как бы не пришел день, когда ты напорешься на нож, защищая кого-то.
– Знаешь, такие уж это парни… – пожал плечами Брайан. – Мне кажется, будто каждый из них – ручная граната. Им ничего не стоит сорвать чеку. А так-то они никому не хотят зла…
– Но можно ведь причинить зло и невольно. Когда ты этого совсем не хочешь, – задумчиво произнесла Роза, и по ее красивому лицу, показалось Брайану, скользнула тень. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и, тряхнув головой, спросила: – Так как насчет кофе? По-моему, мы оба созрели для этого.
Спустя некоторое время они уже сидели друг против друга за красным пластиковым столом в небольшой забегаловке на Двадцать третьей стрит.
– Думаю, я сейчас понимаю… – проговорила Роза, мелкими глотками отпивая кофе. – Понимаю, о чем ты там говорил… и что чувствуют все эти парни. Недавно у меня был клиент. И, знаешь, он убил человека только за то, что тот пытался первым проскочить турникет на платной дороге. Тогда я не могла понять: как можно убивать из-за такой ерунды. Мне это казалось лишенным всякого смысла. Но сейчас я уже так не думаю.
Брайану захотелось протянуть руку через стол и коснуться ее ладони, но он сдержался. Поднимающийся над чашкой пар делал лицо Розы дрожащим, словно это был мираж.
– Гнев это еще не все, – заметил Брайан. – Есть еще чувство вины. Ты видел столько смертей рядом с собой. Это гибли твои друзья. И начинал думать: „А почему именно мнедолжен был достаться счастливый номер? Что я, лучше других?" И тут тебя заклинивало. Ты понимал, что был ничуть не лучше тех, убитых. И что это не они, а ты заслуживал того, чтобы тебя убили.
– И у тебя тоже было такое чувство?
– Да, сначала. Но потом я сумел его как-то преодолеть. Знаешь, надо выговориться. Это здорово помогает. Мне помогла книга. Когда я ее написал, то прежнее чувство вины ушло… Постой, а ты не хотела бы что-нибудь перекусить? Гамбургер, пирог? Тут у них фирменное блюдо – пирог с ежевикой.
– Нет, спасибо. Я видела, какие здесь порции. По-моему, на великанов рассчитаны. А мне, чтобы справиться с одним куском, потребуется работать челюстями всю ночь напролет, – улыбнувшись, Роза наклонилась вперед и спросила: – А сейчас ты что-нибудь пишешь? Новый роман?
– Да, кое-что сочиняю, когда есть время. Это… – Брайан запнулся, не решив, стоит ли делиться с Розой своими планами. Ведь новая книга, которую он задумал, должна быть основана на его детских впечатлениях от жизни в Бруклине пятидесятых годов. Жизни, частью которой являлась и Роза. – …в общем, пока еще рано говорить, о чем именно будет вторая книга. Пока что большинство из написанного валяется в корзинке для бумаг, а на столе у меня страниц раз-два и обчелся.
– О, Брайан… – Роза еще ближе наклонилась к нему и улыбнулась такой ослепительной улыбкой, что ему показалось, будто он парит над обитым дерматином сиденьем. – Я такза тебя счастлива! А еще я хочу тебе сказать, Что, наверное, пришла сюда, чтобы иметь возможность объясниться и попросить прощения за то, как вела себя тогда в Лондоне. Увидеть тебя впервые после… для меня это был настоящий шок. Мне и в голову не приходило, что мы можем встретиться. Ну да, я была взбешена, мне было больно – все так. Но я не переставала в глубине души гордиться тобой. Я всегда знала, что настанет день и ты напишешь замечательную книгу.
– У тебя, значит, был магический кристалл. До этой книги я писал много разной чепухи.
– Я помню, – рассмеялась Роза. – Но все равно, пусть это и была чепуха, но в ней чувствовался… талант. У кого еще героиня, после того как ее едва не затоптал слон, не пропорол носорог, не задушил в своих объятиях питон, могла собраться с силами и сыграть партию в бадминтон?!
– Это еще ничего. Я имею в виду своего героя, который прекрасно себя чувствовал в моем детективе, поскольку я позабыл, что отправил его на тот свет во второй главе.
– Да, Брай, надо признаться: второго Мики Спиллейна из тебя не получилось.
И Роза прыснула. Глядя на нее, не удержался от смеха и Брайан, едва не поперхнувшись кофе. Смех, словно смывающий уличную пыль дождь, разом унес пережитое за последние годы. Он опять карабкается вместе с Розой по пожарной лестнице душной летней ночью; из соседней кулинарии на Авеню Джей доносится запах свежеиспеченных бубликов; потом они сидят на крыше, жуют зеленый виноград и покуривают „Лаки Страйк", которые он стянул у отца… А карточные трюки, которые демонстрировала ему Роза? Господи, до чего же простой казалась тогда их жизнь! Жизнь до Вьетнама, когда даже сама мысль, что тебе может стукнуть тридцать, была такой же невероятной, как смерть. Если бы навсегда можно было сохранить в душе это время…
– А как насчет детей, Брай? Я же знаю, что ты всю жизнь мечтал о семье…
У него было ощущение, что он качается на качелях, взлетал в ослепительно голубое небо – и вдруг из-под него кто-то взял и вышиб сиденье.
– Мы стараемся, но пока все безрезультатно.
– Прости за бестактный вопрос.
– Да нет, ты же ничего не знала. И потом положение не безнадежное. Конечно, чертовски обескураживающее. О большой семье я уж не мечтаю – нам бы хоть одного ребенка.
– А твоя жена… Я читала в газете о ее клиническом центре, – Роза тактично переменила тему. – Замечательно то, что она делает для женщин в одном из самых бедных районов города.
– Да, она очень целеустремленный человек.
Пожалуй, подумал он, Рэйчел и Роза в этом отношении принадлежат к одному сорту людей. В обеих горит какой-то внутренний огонь, но в Рэйчел пламя бушует столь неистово, что его языки пробиваются в самых неожиданных местах. Ей хотелось помочь не одному человеку, а целому миру. Огонь Розы иного свойства: горел медленнее, но зато был горячее и направленнее.
В памяти Брайана всплыла та ночь в Лондоне. Боже, какой взгляд Роза тогда бросила на него! Примерно так же она смотрит на него и сейчас – немигающие черные глаза, на губах спокойная улыбка Моны Лизы, так хорошо ему знакомая. Господи Иисусе! Скорей бы она перестала так улыбаться, чтобы… не вызывать в его сердце того, чему там не должно быть места.
– Человек, который был тогда с тобой на том приеме… ты собираешься выйти за него замуж?
– Макс? – Она вздрогнула от неожиданного вопроса: поднесенный к губам кофе заметно задрожал в руке, немного даже пролилось на тыльную сторону ладони, так что ей пришлось вытереть ее салфеткой. Заметив белый неровный шрам, пересекающий ладонь Розы, Брайан внутренне сжался. – Я вижу, ты смотришь на шрам? – продолжала Роза, пытаясь уйти от ответа на вопрос. – Ничего особенного. Ты же помнишь, как я в детстве все время ходила с ободранными коленками, потому что то и дело грохалась со своего велосипеда? По-моему, я совсем не изменилась с тех пор. Буквально на прошлой неделе я…
– Он тебя любит? – перебил Розу Брайан.
Щеки Розы зарделись краской смущения.
– Не говори глупостей. Макс… Макс… без него я бы ничего не смогла, но мы просто… послушай, чего это мы вдруг говорим о нем?
– А почему бы и нет? Разве ты не влюблена в него?
– Нет, конечно, и потом, он ведь женат.
– Понятно.
Румянец на щеках Розы стал более темным. Она явно сердилась.
– Ничего тебе не понятно. Мы не… – она опустила глаза. – Словом, не то, что ты думаешь. Макс для меня замечательный друг. У меня был такой период… очень тяжелый. После того, как ты… Только Макс оставался со мной. Без него я вряд ли бы закончила юридическую школу…
„Или ты обманываешь сама себя, или ты просто дурочка. Я же видел, как он смотрел на тебя тогда, в Лондоне. Надо быть слепым, чтобы не увидеть этого", – подумал Брайан.
Ему было ясно одно: какова бы ни была правда, она не хотела ее знать. И никто не давал ему права лезть в ее дела.
– Уверен, что ты чертовски хороший адвокат. Хотелось бы мне как-нибудь увидеть тебя в деле.
– Не говори так, – улыбнулась она. – Твое желание может ведь исполниться. Макс любит повторять: адвокаты – что агенты похоронной службы. Рано или поздно любому приходится прибегать к их услугам. Лучше позже, чем раньше.
– Неглупый человек, этот твой Макс. Хорошо бы нам познакомиться как-нибудь.
– „Как-нибудь", – повторила она, чертя узор на пластике стола с мокрыми разводами от стаканов.
Брайан увидел отражение профиля Розы в зеркальном стекле окна. В этом призрачном образе было что-то такое же отчаянное и решительное, как у его прабабушки на старом дагерротипе: Мэри Тей Макклэнан. В свое время она решилась на то, чтобы перебраться из Старого Света в Новый, потеряв во время плавания через океан двоих детей. А было ей в ту пору всего двадцать лет.
Но вот Роза выпрямилась и посмотрела на часы.
– Господи, как поздно. Мне еще всю ночь работать. А рано утром я должна уже выступать в суде.
– Теперь я понимаю, почему у Перри Мейсона были мешки под глазами.
Роза засмеялась и слегка коснулась его руки, как бы дохнув на него своим теплом.
– Приятно было снова встретиться с тобой, Брайан. Я серьезно. Давай не будем больше пропадать.
„Надо сейчас же положить этому конец. Она все еще любит меня. Я обязан сказать ей, что это бессмысленно и не имеет будущего", – крутилось в голове у Брайана.
Но заставить себя произнести эти слова у него не было сил. Вместо этого он почувствовал, что подспудно ему безумно хочется снова ее увидеть.
– Как-нибудь выберемся на ленч. На днях. Я тебе позвоню.
– Обещаешь?
Она поднялась, чтобы уйти, но на секунду замешкалась, стараясь перехватить его взгляд.
– Клянусь…
Оставшись один, Брайан вспомнил клятву, которую дал ей много лет назад. И которую нарушил. Больше он не в праве так поступать. Но теперь в любом случае он все равно не сможет не причинить ей боли.
„А ты-то по-прежнему ее любишь?" – прошептал внутри холодный оценивающий голос.
Любит ли он ее? Правда заключается в том, что ему это было неизвестно. Какая-то часть его существа всегда будет любить ее. Но можно ли однозначно ответить на вопрос: любишь-не любишь. Или да, или нет? Пытаться определить свои чувства по отношению к Розе, решил он, это все равно что вырезать из неба кусок.
Войдя в квартиру на Восточной Пятьдесят второй улице, Брайан удивился, что там темно. Была уже полночь.
– Рэйчел, ты дома? – ласково позвал Брайан, включая верхний свет.
Ответа не было.
Щелчок выключателя мгновенно преобразил гостиную: хаос теней уступил место радующей глаз картине. „До чего же приятная у нас комната", – невольно подумалось Брайану, который теперь смотрел на свое жилище как бы новыми глазами. Ему доставляла особую радость и эта обитая набивным ситцем софа с горой пухлых вышитых подушек, и старый сейф с жестяной дверцей, стол соснового дерева, заваленный гранками, которые ему надлежало вычитать, и рецензиями на его последнюю книгу, которые прислал редактор.
А этот совершенно нелепый на вид стул, сделанный в Аппалачах: они купили его в штате Мэн в первое лето после свадьбы. При этом воспоминании Брайан не мог удержаться от улыбки. Они с Рэйчел набрели тогда на старый сельский амбар, битком набитый разным хламом, покрытым толстым слоем пыли. Перепачканная, не перестававшая чихать, Рэйчел продолжала что-то искать – и ее упорство было в конце концов вознаграждено: она натолкнулась на этот стул, валявшийся за грудой старых кроватей у стены. Она извлекла его оттуда, долго ходила вокруг, оценивая резьбу адирондакских мастеров, которые сделали ножки, похожие на медвежьи лапы. А спинку венчала медвежья голова. Ее вердикт гласил: „Это самая ужасная из всех замечательных вещей, которые я когда-либо в своей жизни видела, и если мы ее не купим, я всю обратную дорогу буду себя проклинать!" Старик фермер, который продавал этот хлам, отнюдь не был деревенским простаком. Нет уж, будьте покойны, он знал цену всему, что выставил на свой „сэйл", и запросил за стул тридцать долларов, что в те дни было целым состоянием. За такие деньги они могли безбедно прожить целый уик-энд. Но Рэйчел настояла – и они купили это произведение искусства, с трудом втиснув его в багажник. По дороге домой они горячо обсуждали, куда лучше его поставить. Рэйчел хотелось, чтобы стул красовался в самом центре гостиной, а Брайан считал, что лучшее место для него – какой-нибудь темный угол. Но потом, когда они вернулись домой, извлекли стул из машины, хорошенько его почистили, оказалось, что стул и на самом деле великолепен, и Брайан должен был это признать. Таких замечательных вещей не водилось ни у одного из их знакомых. В общем, стул, можно сказать, был поистине уникален. В известном смысле так же, как и сама Рэйчел.
У Брайана странно сжалось горло: такое случалось с ним, когда он разглядывал старые семейные фотографии. На них мать была еще молодой и худенькой, в волосах не блестела седина; братья с гордым видом восседали на трехколесных велосипедах…
„Сейчас все куда-то ушло", – с грустью подумал он.
В этот момент он услышал знакомое мяуканье – это к его ноге прижался их любимец. Брайан наклонился и поднял с пола большого, рыжего, в белую полоску, кота.
– Ну привет, Генерал Кастер! Оборонял форт от индейцев, а? Или просто вышел чем-нибудь поживиться на дармовщинку, старый попрошайка?
В ответ Генерал Кастер замяукал еще громче: казалось, это визжит ржавая ленточная пила. Вообще-то кот признавал только Рэйчел, но к некоторым вещам относился вполне демократично. Так, кормить себя он позволял любому.
Из холодильника на кухне Брайан извлек накрытую фольгой жестянку с кошачьей едой и вилкой выложил часть ее пахучего содержимого на „генеральскую" миску возле батареи. Некоторое время он постоял у окна, глядя на яркое ожерелье моста Квинсборо, протянутое над темнеющей внизу рекой. Затем его взгляд упал на спаржу, росшую в плетеной корзинке на подоконнике. Листья выглядели на редкость желтыми, хрупкими. Брайан попробовал пальцем землю – совсем сухая.
Набрав из-под крана полный стакан воды, он вылил его на засохшее растение.
Кухня напомнила ему обычную картину: хозяева уехали в летний отпуск куда-нибудь в Нэнтакет или на Файри-Айленд. Все так, но лето еще не наступило. На улице пока еще только апрель. И они с Рэйчел ни о каком отпуске не помышляют. И не вспомнить сейчас, когда они в последний раз выбирались куда-нибудь даже на уикэнд.
Брайану показалось, что на кухне даже воздух стал затхлым, пыльным – так пахнет вынутая из сундуков одежда.
Но тут он почувствовал и другой запах. Дыма. Сигаретного. В мозгу у него сработал сигнал тревоги: когда-то Рэйчел курила, но уже несколько лет как бросила.
Брайан пошел по коридору на этот запах. Рэйчел сидела в спальне возле кровати, свернувшись клубочком в большом деревянном кресле-качалке с мягкой прокладкой. Здесь было тоже темно: свет уличных фонарей наполнял комнату розоватым мерцанием. Брайан сразу заметил, что Рэйчел не спит… Но она явно и не бодрствовала. Сигарета в ее руке догорела до фильтра – на афганском, ручной вязки, шерстяном пледе, укрывавшем ее колени, виднелись следы пепла. Застывшие глаза смотрели мимо него; на странно неподвижном и бледном лице было такое выражение, что по рукам у него поползли мурашки.
Такие лица он видел во Вьетнаме. Лица солдат, уставших воевать.
– Рэйчел, – позвал он тихо, почти шепотом. – Дорогая…
Он никогда не видел ее такой. Господи, что же произошло?
И вот, словно он был гипнотизером, только что хлопнувшим в ладоши, она моргнула и взгляд ее сделался осмысленным.
– Привет! – произнесла Рэйчел, поворачиваясь к Брайану.
Он подошел и поцеловал ее в лоб. Волосы были мокрые, как будто она только что помыла голову.
– Я думал, тебя нет дома. Ты не отзывалась.
– Прости, я не слышала, как ты вошел.
Брайан нежно вынул дымящийся окурок из ее вялых пальцев, отнес его в туалет и спустил воду. В спальне не было пепельниц, они держали их только в большой комнате для курящих гостей.
Вернувшись, он сел на кровать, покрытую простым стеганым одеялом, которое несколько лет назад они купили в Пенсильвании. В углу рядом с кроватью стояла старая детская колыбель. Брайан вспомнил, как, покупая ее, представлял себе спящего в ней ребенка, – это было в первое лето, как они решили, что пора иметь детей. Но образ этого младенца сейчас не приходил к нему, как он ни старался. Единственное, что он видел там, в колыбели, было нагромождение старых журналов, книг, которые он так и не удосужился дочитать до конца, и пара туристских ботинок, явно нуждающихся в починке.
– Ты не хочешь сейчас мне все рассказать?
– Нет. Не очень, если ты не возражаешь, конечно, – и Рэйчел улыбнулась вымученной улыбкой.
Конечно, он возражал. Гнев тяжелым комом стоял у него внутри.
– Хорошо, – ответил он, стараясь сдержать себя. – Я не собираюсь задавать тебе вопрос: „Как прошел твой день, милая?" Ответь мне только, когда ты снова начала курить?
– Я не начинала. Просто захотелось немного подымить. Пожалуйста, Брай, давай не будем пререкаться. Сегодня мне меньше всего этого хотелось бы…
Взглянув на Рэйчел еще раз, Брайан подумал, что выглядит она сегодня чертовски неважно, поэтому не надо ни на чем настаивать. Она сама ему все расскажет. Не сразу, а когда созреет для такого разговора.
Он замолчал. Тишина, прерываемая лишь монотонным жужжанием электрических часов на ночном столике да отдаленными звуками редких в этот поздний час машин, действовала успокаивающе.
– У меня месячные сегодня начались, – произнесла она хрипло.
Ее слова упали в молчание ночи, словно большие плоские камни – на гладь озера. Руки Брайана сами собой сжались в кулаки: гнев медленно закипал в сердце.
„Где же справедливость?" – спрашивал он себя. Четырнадцатилетние девчонки, которых трахали впервые в их жизни на заднем сиденье „шевроле", сразу же беременели. Да что там эти малолетки. Взять хотя бы его маму – семеро детей! Почему тогда у Рэйчел ничего не получается? Да, закупорка где-то там в яичниках, так говорят врачи. Но что же годы лечения, постоянные расчеты и подсчеты, измерения температуры – скорей, скорей домой, если она вдруг поднимется, пока не ушло время заниматься любовью, подложив под поясницу подушку, чтобы не расплескать ни капли драгоценной спермы…
Выходит, все напрасно?
Конечно, Рэйчел не виновата. Да и он тоже. Одна из тех вещей, с которыми ничего нельзя поделать. Тогда почему у него такая реакция? Откуда эти горечь, злость… чувство, что его обманули.В последнее время ему было не по себе в моменты их близости. Лежа с Рэйчел, он испытывал желание выместить на ней свои чувства, виня ее – и только ее одну – за все: за то, что она постоянно занята, что пропадает на своей работе и ему не удается увидеть ее до того, как они вместе буквально не свалятся в кровать, чтобы в очередной раз совершить привычный ритуал.
Сейчас он больше всего ненавидел ее за этот проклятый стоицизм.Почему, черт возьми, она не плачет, не вопит, не бьется головой об стену? По крайней мере, тогда бы она не копила все в себе, не молчала, не сидела нахохленная. И не было бы этого страшного Лохнесского чудища, всегда таящегося под мирным течением их жизни.
Брайан снова посмотрел на детскую кроватку в углу – и глаза защипало от закипевших слез. Нет, это становится непереносимым. Надо будет утром ее отсюда убрать. Чтобы не мозолила глаза и не служила вечным напоминанием.
И тут на него накатило чувство вины перед Рэйчел. Как он смеет жалеть себя и злиться на нее? Господи, да ей же куда труднее со всем этим справиться!
– Прости! – извинился он.
– В этот раз я, правда, думала, что… – Рэйчел закусила губу, чтобы не продолжать. – Ну ничего.
„Говори же со мной, говори! Не молчи! – взмолился он. – Неужели нельзя даже говорить об этом?"
– Рэйчел… – начал он осторожно. – Ты больше не думала над тем, о чем мы с тобой уже говорили? Чтобы…
– Нет, – оборвала она его. – Не думала – и не хочу думать. Я не созрела для того, чтобы кого-то усыновлять, Брай.
– Но можно пока что подать заявление. Иногда эта процедура занимает несколько лет. А мы могли бы…
Рэйчел напряглась, резко сбросила с колен плед.
– Ты уж меня извини, – прервала она его, вставая. – Сейчас я к этому просто не готова. Может быть, со временем…
Брайан крепко схватил жену за плечи: под тонкой материей пальцы почувствовали твердость кости.
– Когда? Ты ведь даже говорить отказываешься об этом!
– Зачем это надо делать сейчас? Почему не на следующей неделе? Или даже завтра?
В голове у Брайана гудело, в ушах стоял непрекращающийся звон.
– Потому что, разве ты не видишь, наша жизнь состоит из одних только„завтра". Завтра ты наконец пораньше уйдешь из своего клинического центра. Завтра мы наконец сядем и спокойно поговорим. Я сыт всеми этими „завтра" по горло. Лучше скажи мне, что случилось с нашими „сегодня"?
Его колотила дрожь: еще минута – и он мог сорваться, он уже не владел собой.
– Пожалуйста, поговори со мной! – взмолился он, обнимая Рэйчел и прижимаясь губами к ее лбу. – Расскажи, что чувствуешь. Или пошли меня ко всем чертям. Что хочешь, но только, ради Бога, Рэйчел, не молчи!
Как-то в юности Брайан стал свидетелем того, как в комнату влетела птица и, пытаясь вылететь, билась о стекло до тех пор, пока не упала бездыханной. Он взял ее в ладони и почувствовал, что жизнь возвращается к ней. Теплый, дрожащий и такой немыслимо хрупкий комок! Таким комком и была сейчас Рэйчел.
Он понимал, как она страдает, и жалел ее. Но еще больше ему было жаль себя. Он же ничего не знает. Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы Рэйчел заговорила. Встряхнуть бы ее как следует…
Неожиданно Рэйчел вздрогнула и, откинувшись, поглядела на него в упор. По лицу ее было видно, какие мучения она испытывает. Казалось, у нее нет слов, чтобы их выразить.
– Брайан… я хотела бы тебе кое-что… – Рэйчел сделала паузу, пытаясь справиться с обуревающими эмоциями. – Сегодня, после того как я ушла из больницы… на меня… напал… один человек…
Боже, пронеслось в голове Брайана. Она подвергалась опасности, может быть, ранена, а он тут пристает к ней с глупостями! Его охватила ярость. „Кто этот подонок? Я убью его! Если только он причинил ей боль, клянусь именем Господа, я его уничтожу…"
Он обнял ее и еще крепче прижал к себе:
– Боже, малыш! Ты не ранена? Он сделал тебе больно?
– Он… – Рэйчел поднесла дрожащую ладонь к щеке, словно желала убедиться, что все еще цела и невредима, – хотел, но не смог, – докончила она шепотом. – Просто повалил меня на пол. Я в полном порядке… Остался только небольшой шок – и все.
– Постой, но почему ты не сказала мне сразу? Господи, Рэйчел, что я тут нес, а ты молчала! И не остановила меня…
– Не знаю… Боже мой, ничего не знаю. Я так перепугалась, когда он на меня набросился. Повалил. Но потом я от него убежала. И почувствовала такое облегчение… мне не хотелось обо всем этом даже вспоминать, не то что говорить.
– Ты его видела? Лицо его ты разглядела?
Рэйчел опустила глаза, по телу прошла дрожь.
– Было слишком темно, – пробормотала она. – И лица его я не разглядела.
– А что полиция? Ты звонила?
– Я не обращалась в полицию, Брайан. Ведь я уже говорила, что со мной ничего не случилось. И потом, лица-то я не видела. Пожалуйста, прошу тебя… давай забудем об этой истории. Я не желаю больше о ней говорить, – и голос Рэйчел дрогнул.
Брайан увидел, как еще больше побледнело ее лицо – не лицо даже, а маска отчаяния. Скопившаяся в груди тяжесть отпустила его, словно подтаявший ледник, сползающий с вершины горы. За все годы, что они вместе, она еще ни разу ни о чем так горячо его не просила. Всегда она казалась такой сильной… волевой. И вот этот панцирь на его глазах рассыпался – сейчас он впервые увидел ее совершенно беззащитной.
Он взял ее на руки, осторожно положил на кровать и не отпускал до тех пор, пока дыхание не стало ровным. Рука у него занемела, но он не менял положения: ему хотелось убедиться, что она не проснется. Потом, лежа на спине рядом с Рэйчел, Брайан неожиданно для себя почувствовал, что из глаз к вискам текут слезы – скупые, горячие.
„Господи, если бы с ней что-нибудь случилось… Если бы ее покалечили… не знаю, как бы я смог без нее жить", – стучало у него в голове.
– Я люблю тебя, малыш, – шепнул он, повернув голову, чтобы лучше ее видеть.
В розоватом свете уличных фонарей ее точеный профиль на подушке казался прекрасной камеей. На гладком виске пульсировала маленькая жилка. Почему-то эта жилка наполнила сердце особой нежностью.
Что же с ними все-таки случилось? Почему ей так трудно было заставить себя рассказать ему о том, что с ней произошло? Ведь вначале они рассказывали друг другу буквально все… Они так любили, что временами Брайану представлялось, что сильнее их любвипросто не бывает. Страсть, которую он испытывал, казалось, сорвала с него все защитные покровы, необходимые человеку, для того чтобы выжить в сегодняшнем мире. Так же и Рэйчел. Поэтому то, что каждый из них в конце концов вынужден был до известной степени уйти в себя, не поражало – таков естественный ход событий.
Но сейчас…
Брайан погладил нежную округлость ее щеки, с грустью подумав: „Пожалуй, мы зашли в этом слишком далеко…"
Ирония судьбы заключалась в том, что сегодня он любил ее ничуть не меньше, чем раньше. А может, и больше.
„Да, – съязвил внутренний голос, – но ты же любил и Розу. А в конце концов все же потерял".
Роза…
Достаточно ли для счастья только любви? Или Господь Бог успокаивает нас, заставляя считать, что мы хозяева положения, тогда как на самом деле мы лишь слепые котята?
Господи Иисусе, знать бы ответ! Знать бы, как… сделать так, чтобы все у них опять наладилось.
„Если бы у нее был ребенок… наш ребенок!" – в который уже раз подумал он.
Чувство утраты остро кольнуло сердце. Ему вспомнились разом все его братишки, которых мама приносила из роддома. Старшие всегда толпились у окна, наблюдая за тем, как папа помогает ей выйти из такси, – и в руках у нее непременный голубой сверток из шерстяного одеяла. Дома из свертка – о чудо! – вдруг появлялись малюсенькие пальчики, розовые пятки, и постепенно сладкий запах младенца наполнял всю квартиру, словно аромат свежеиспеченного хлеба.
Хорошо бы, думал он, поговорить об этом с Рэйчел. Но ни разу не удавалось – она отворачивалась, замыкалась в себе. Неужели для нее это так трудно?
А может, закрадывалось в душу сомнение, ей вовсе не хочется ребенка? Может быть, из-за этого-то она и уходит в себя? Похоже, этот ее чертов клинический центр ей дороже семьи. И дороже его?..
Брайан отогнал от себя эту мысль, он испугался: что если это правда?
Осторожно, чтобы не потревожить спящую Рэйчел, он поднялся с кровати и накрыл жену пледом. Пускай спит. Ей нужен покой. А завтра они начнут все сначала. Сядут и поговорят, решил он. Да-да, именно так: сядут и поговорят…
