Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
32
Рэйчел проследила за тем, как мать ставит на стол свежеиспеченный пирог. Трехслойный, политый сверху черным шоколадом, в обрамлении множества белых кружевных салфеточек, он возлежал теперь на бабушкином блюде веджвудского фарфора с серебряной каймой.
– Это сюрприз! – воскликнула сияющая Сильвия. – Ты же не думала, что я могу забыть, а?
„Забыть"? О чем это она? И тут, охваченная внезапным чувством вины, Рэйчел вспомнила:
„Боже! Годовщина моей собственной свадьбы, а я забыла. Мы оба с Брайаном забыли. Так вот, значит, почему мама пригласила нас сегодня на ужин…"
Она с неприязнью посмотрела на пирог – хоть бы он исчез совсем! И зачем это мама напоминает ей о замужестве, которое оказалось не слишком удачным? Но еще больше Рэйчел злилась на очередное проявление материнского благородства: всю жизнь оно служило для нее немым укором, подчеркивая разделявшую их обеих пропасть.
На Рэйчел нахлынули воспоминания. Она увидела себя маленькой девочкой. Вот она возвращается из школы – теперь ей предстоит урок музыки. Надо играть на пианино эти осточертевшие „У Мэри был ягненок" и „Жил в долине фермер". Играть, пока не онемеют пальцы и не захочется умереть. Но маме почему-то никогда не надоедало слушать – она даже подпевала или притоптывала в такт ногой. Сначала Рэйчел думала, что она сидит рядом, выполняя свой материнский долг. Но потом, через какое-то время, поняла: маме на самом деле нравитсяслушать, как ее дочурка наигрывает на пианино эти унылые песенки. Сильвия хотела, чтобы Рэйчел выросла такой же, как она: нежной, покладистой, обожающей в жизни все прекрасное – музыку, искусство, цветы… Однако Рэйчел, повзрослев, не пошла по стопам мамы, выбрала для себя иную дорогу.
– Ну зачем это ты, мама! Не надо было… – Рэйчел не стала уточнять, сраженная, как всегда, материнской заботой. – В общем, не надо было – и все.
Улыбнувшись Рэйчел, Сильвия опустила руку, в которой держала специальный нож с фарфоровой ручкой для разрезания пирога.
– Знаю, знаю, дорогая. Но мне хотелось…
Сегодня, подумала Рэйчел, мама кажется еще более воздушной, чем всегда. Шелковая, вишневого цвета блузка подчеркивает белизну кожи; в тщательно уложенных волосах поблескивают серебряные пряди.
В присущей ей деликатной манере Сильвия продолжала:
– С этим ужасным судебным делом ты совсем измоталась. Я понимала, что у тебя не останется ни времени, ни сил заниматься вашей годовщиной. Но для таких случаев как раз и существуют матери, правда?
Что-то кольнуло Рэйчел в сердце. А будет ли она сама когда-нибудь матерью? Вряд ли…
Она посмотрела на Брайана, сидящего рядом с ней на стуле с высокой спинкой. Чиппендэйл – тут вся мебель была стильная. К ней совсем не подходит его наряд – застиранная рубашка с открытым воротом, потертые вельветовые брюки. Нарочитая небрежность в одежде Брайана – словно глоток свежего воздуха в чопорной атмосфере столовой с ее симметрично расставленными подсвечниками, темными панелями и жесткими складками портьер. Длинные волосы спадают на воротник. В них тоже заметна седина, но ему она как-то идет, внушает уверенность. Его образ, подумала Рэйчел, приобрел своеобразную законченность: Брайан стал с годами самим собой. Исчезла былая угловатость – так закругляются углы обложки у зачитанной книжки. Он немного прибавил в весе, а черты лица сделались более мягкими.
Встретившись с ней взглядом, он поспешно отвернулся. Сердце Рэйчел тоскливо сжалось.
Ей так хотелось сейчас сказать ему: „Послушай, Брайан, я люблю тебя. Всей душой. Разве ты не видишь? И не надо нам с тобой ни поздравительных открыток с сердечками, ни цветов, ни этих пирогов. У нас с самого начала было все по-другому, не как у всех."
Рэйчел вдруг почувствовала себя совсем выпотрошенной.
– Пожалуйста, – обратилась она к Сильвии, – мне самый маленький кусочек. Я за ужином так много ела, что не знаю, смогу ли справиться даже с самым крохотным ломтиком.
Отрезав тем не менее довольно внушительный кусок пирога и протянув его дочери, Сильвия назидательно заметила:
– Ты слишком худенькая. И есть тебе надобольше.
– Кто бы другой говорил, а не ты, мама, – с улыбкой парировала Рэйчел. – Если я и худая, то лишь потому, что стараюсь следовать твоему примеру.
При этих словах Сильвия покраснела, а глаза заблестели еще сильнее.
– Я тут недавно обедала с Эвелин Голд, – со смешком произнесла она. – В общем, может, это и забавно… она так растолстела. Ты себе не представляешь. Прямо корова! И хотя это с моей стороны не слишком благородно… все-таки мы подруги как-никак, но я не могла не почувствовать некоторого превосходства.
– Мне казалось, что Голды перебрались во Флориду, – заметила Рэйчел.
– Так оно и есть. Они приехали на недельку, чтобы повидаться с Мейсоном.
Рэйчел оживилась. Боже мой! Мейсон… Да она же не встречалась с ним целую вечность. Ну не вечность, конечно, а года два – это уж точно. Надо будет обязательно ему позвонить. Приятно будет с ним поболтать.
После короткой паузы Сильвия, обращаясь к дочери, спросила:
– Да, кстати, а дату уже назначили?
– „Дату"? – удивилась Рэйчел, не сразу поняв, о чем говорит мама. Конечно же, она имела в виду начало судебного процесса, о котором ей сейчас меньше всего хотелось думать. Но мама вправе знать о ее делах. – Пока еще нет, – ответила она как можно более беззаботным тоном. – Мой адвокат сказала, что потребуется еще какое-то время. Она называет это „снежным комом". Бумажным, разумеется. В наше время защитники буквально забрасывают друг друга разными бумагами, так что иногда случается, что кто-нибудь один оказывается погребенным под этим „снегом".
– „Сказала"? Так что, у тебя защитник – женщина? – удивленно спросил Никос, подавшись вперед.
Рэйчел переключила внимание на него. Сегодня он казался более угрюмым, чем обычно. И старше – в своем темном костюме с жилеткой. За ужином он почти не разговаривал, а если и произносил несколько слов, то делал это как бы нехотя. Неужели в их отношениях с мамой, подумала Рэйчел, возникли какие-то сложности?
Ей хотелось надеяться, что это не так: уж слишком хорошо Никос влиял на маму. За те несколько лет, что он был рядом, она прямо-таки расцвела, как одна из роз в ее саду. На щеках румянец, в глазах блеск. Наверняка, говорила себе Рэйчел, они спят вместе. И разве не чудесно, что у мамы есть кто-то, кто о ней заботится?
Впрочем, наверное, глупо так думать о маме, словно она девочка, за которой надо присматривать. Уж кто-кто, а она вполне доказала, что может постоять за себя.
– Да, женщина, – ответила Никосу Рэйчел, со смешком добавив: – Случается, что мы поднимаемся выше уровня медицинских сестер или секретарш. Не часто, но все же…
– Да, конечно, – улыбнулся в ответ Никос. – Но я не это имел в виду… просто твоя мама не очень-то много рассказывала мне об этой печальной истории.
– Это не ее вина, а моя, – заметила Рэйчел. – Я старалась рассказывать ей как можно меньше, – и обернувшись к Сильвии, прибавила: – Мне не хотелось расстраивать тебя больше, чем следует, мама.
Что-то мелькнуло в затуманившихся зеленых глазах Сильвии – и они засверкали холодным блеском. Рэйчел, вздрогнув, отвела взгляд.
– Нет нужды что-либо от меня скрывать, – проговорила Сильвия мягким, как обычно, голосом, в котором, однако, проскальзывали теперь стальные нотки. – Я не рассыплюсь на куски. Мне приходилось испытывать в жизни вещи и пострашнее.
Рэйчел снова сделалось стыдно. Ну, конечно же, как она могла забыть! Ей вспомнилась смерть папы. Разве не доказала тогда мама, какой сильной она может быть. Гораздо сильнее, чем думала Рэйчел.
В этот момент Брайан под столом сжал ее пальцы – и это растрогало Рэйчел чуть ли не до слез. Боже, как давно он вот так, спонтанно, не касался ее руки!
– Прости, мама. Мне просто… не очень-то хотелось говорить на эту тему. Ни с кем, кстати. Не только с тобой.
– Да и потом, пока что особенно было не о чем, – поспешил напомнить жене Брайан. – Обычная предсудебная волокита. На юридическом языке это называется выяснение обстоятельств. Роза занималась сбором свидетельских показаний. Она…
– Роза? Адвоката Рэйчел зовут Розой? – прервала его Сильвия сразу же охрипшим от волнения голосом. Плечи ее сжались. Рука с ножом неподвижно застыла в воздухе. На серебряном лезвии играли отблески пламени горящих свечей.
Брайан с удивлением взглянул на нее.
– Да, ее зовут Роза Сантини, – уточнил он.
Эти два слова эхом отдались в неестественной тишине, которая наступила в столовой.
Сильвия сидела с широко распахнутыми глазами, побледневшая, словно вся кровь разом отхлынула от лица.
„Странно, – недоумевала Рэйчел. – Имя Роза что-то для нее значит. Иначе откуда у нее такой остолбенелыйвзгляд?"
Глухо звякнув, из пальцев Сильвии выпал нож – по белоснежной льняной скатерти разлетелись черные крошки. Пошатнувшись, она прижала ладони к груди. Лицо ее сделалось совсем белым.
– Мама! Что с тобой? – бросилась к ней Рэйчел.
Сильвия покачала головой. Словно выброшенная на берег рыба, она жадно ловила ртом воздух. Костяшки вцепившихся в край стола пальцев побелели.
Следом за Рэйчел к Сильвии кинулся Никос.
Она нашла в себе силы жестом дать понять, что никакой помощи ей не надо: затрепетавшая в воздухе кисть напоминала раненую птицу.
– Ничего… ничего… – пробормотала она непослушными губами. – Сейчас все пройдет. Что-то, наверное, съела. Просто закружилась голова. Может быть, мне лучше прилечь? Пожалуйста, вы уж меня извините. Ты оставайся здесь, Никос. Наверх меня проводит Рэйчел…
Дочь обняла мать за плечи и пошла с ней в спальню, не переставая удивляться – и даже пугаться – ее худобе. „А что, если мама больна? – подумалось ей. – Я была так занята все последнее время собственными проблемами, что вполне могла ничего не заметить…"
Сама мысль о том, что она может в один прекрасный день потерять маму, показалась ей невыносимой. Представить свою жизнь без мамы, без ее нежности и даже ее старомодного, но такого в сущности безобидного оптимизма, было невозможно.
Тишину спальни – когда-то здесь мама делила свое ложе с папой – нарушало лишь тиканье старинных часов, стоящих на высоком комоде. Рэйчел медленно огляделась, припомнив, как ребенком на цыпочках ходила по этому бледно-серому ворсистому ковру, любуясь антикварной полированной мебелью, вазами тонкого хрусталя и статуэтками стаффордширских бультерьеров, расставленных на хрупких ночных столиках. Как она тогда боялась что-нибудь разбить – даже дыхание сдерживала. Теперь, взрослой, она убедилась, как прекрасно это место на самом деле. Место, где все говорит о маме с ее любовью к изысканности и безмятежности. Да это, в сущности, чудесный островок в бушующем океане жизни.
„Здесь, в этой комнате, – сказала она себе, – не может случиться ничего плохого".
Рэйчел с тревогой взглянула на Сильвию, такую худую и бледную под кружевным покрывалом. Она только что приняла таблетку „валиума", которую Рэйчел нашла в аптечке ванной комнаты, и, казалось, вот-вот должна заснуть.
„Господи, – не могла успокоиться Рэйчел, – если бы только мама не была такой бледной!" В мягком розоватом свете ночника, падающем на мамино лицо, ей были хорошо видны темные круги под закрытыми сейчас глазами.
Осторожно присев на край кровати, она следила за тем, как слабо вздымается и опускается грудь Сильвии.
Помимо своей воли Рэйчел вспомнила Альму Сосидо: как часто она вот так же сидела на краешке ее кровати и несла свою горькую вахту. Правда, она знала, что Альма уже никогда больше не проснется…
„Да нет, – утешила она себя, – мама в полном порядке. Просто устала – вот и все. Ее утомила эта работа по переустройству дома, беготня, постоянные поиски обоев, ковров и паркета из орехового дерева, чтобы было подешевле… Она совсем как ребенок, увлеченный новой игрушкой: ему и в голову не придет передохнуть или вообще отказаться на время от своей забавы…"
И все-таки Рэйчел решила взять с мамы слово, что она обязательно вызовет своего доктора, не откладывая, прямо с утра. А потом пройдет полное медицинское обследование.
Неожиданно Рэйчел увидела, как из-под покрывала выскользнула рука – холодные пальцы сжали ее запястье. Господи, мама! Что случилось?
Глаза Сильвии были широко раскрыты и в упор смотрели на дочь. Взгляд, однако, казался затуманенным, как у лунатика.
Сердце Рэйчел высоко подпрыгнуло в груди.
– Доченька… – проговорила Сильвия каким-то странным шепотом, смотря на Рэйчел невидящими глазами. – Где ты?
– Я здесь, мама, – произнесла Рэйчел нарочито бодро.
„Что с ней такое? Неужели она потеряла ориентацию? Или произошло что-то еще более серьезное?" – пронеслось в голове у Рэйчел.
Но мама тут же спохватилась. В глазах появилось прежнее осмысленное выражение.
– Да, да, конечно. Ты Рэйчел… – и Сильвия улыбнулась такой печальной улыбкой, что с глаз дочери словно бы спала пелена и она смогла увидеть ту, другую, маму, о чьем существовании раньше лишь изредка догадывалась. – Хочу, чтобы ты знала, я никогда не раскаивалась… – И, прервав фразу на середине, Сильвия закрыла глаза.
– Не раскаивалась в чем, мама?
Наступила томительная пауза: Рэйчел думала – даже надеялась, – что мама наконец все-таки уснула. И обрадовалась: у нее было странное чувство, что ей лучше не знать того, что хочет сказать Сильвия (такое бывает, когда идешь по темной улице и слышишь за собой чьи-то шаги, от которых у тебя по спине тотчас ползут мурашки, хотя неизвестно, в сущности, что за человек идет следом).
Но вот веки Сильвии задрожали – и она открыла глаза.
– В том, – в полутьме спальни, благоухающей запахом роз, ее тихий голос прозвучал неожиданно твердо, – что у меня есть ты.
Рэйчел, к своему удивлению, почувствовала немалое облегчение. Значит, решила она, не будет никакой исповеди, а все остальное ей и так известно.
– Неужели, мамочка, ты думаешь, что я в этом хоть сколько-нибудь сомневаюсь? Разве бывают на свете более любящие матери, чем ты…
Уголки рта Сильвии, пусть и едва заметно, но все же поползли вверх, на губах заиграло слабое подобие улыбки.
– О, моя девочка, – выдохнула она.
И Сильвия, закрыв глаза, казалось, провалилась в сон. Вскоре до Рэйчел донеслось ее ровное дыхание. Мама спокойно уснула.
Наклонившись, дочь поцеловала ее в щеку: прохладная сухая кожа напомнила ей шелк, от которого исходил сладковатый запах дорогой пудры. Подождав несколько минут, чтобы убедиться, что мамин сон достаточно крепок, Рэйчел поднялась, чтобы выйти из спальни.
Но тут она услышала, как Сильвия что-то тихо бормочет. Во сне. То, что она услышала, заставило ее вздрогнуть.
Впрочем, подумала она, это скорее всего лишь плод больного воображения.
„Не может быть, что это правда! Просто я устала. Устала держаться на плаву, когда хочется уйти на дно. Устала от постоянных угроз Дэвида. От охлаждения Брайана. Конечно же, мне все это почудилось. Наверное, мамин бред имеет отношение к ее саду. Иначе зачем бы она звала какую-то Розу!"
Невероятно, но Рэйчел, коренная жительница Нью-Йорка, заблудилась! Это смешно, но она сбилась с нужного направления в „Грэнд Сентрал". „Дьявол! – ругнулась она про себя, взглянув на часы, – я же опоздаю…"
Она метнулась обратно по глубокому извилистому тоннелю, но он закончился очередным тупиком. Однако за ближайшим поворотом Рэйчел увидела наконец то, что искала, – „Ойстер Бар". С чувством глубочайшего облегчения она открыла дверь и вошла внутрь.
Обведя глазами огромное помещение закусочной, Рэйчел обнаружила за одним из столиков человека, в котором с трудом можно было узнать Мейсона. Она поспешно протиснулась вперед, лавируя между официантами, тащившими блюда с креветками и моллюсками в половинках раковин. Здесь, в рыбном баре, отделанном деревом и бронзой, было благословенно прохладно, как в морском гроте, в то время как нью-йоркские улицы буквально плавились.
Чем ближе она подходила, тем все неудержимее Рэйчел тянуло расхохотаться. Да, сомнений не оставалось: это действительноМейсон, но какой! Что у него за вид!.. Куда подевался его конский хвост и хипповые сандалии на босу ногу а-ля Иисус Христос. Кудрявые волосы аккуратно подстрижены – ну, может, баки чуть длиннее, чем положено по моде. Новенький, с иголочки, пиджак, галстук… Что, так одеваются в том Обществе по оказанию юридической помощи бедным, где он собирался работать? За все эти годы только пара-другая открыток на праздники – вот, пожалуй, и все. Поразительно…
Наконец-то заметив ее, Мейсон приветственно помахал рукой.
Рэйчел чмокнула его в щеку и только после этого устало плюхнулась на стул.
– Ну здравствуй, Мейсон! До чего же здорово увидеться после такого перерыва! Боже… Ты извини, что задержалась. Просто такси не могло проехать из-за какого-то идиота в мебельном фургоне, который взял и припарковался рядом с другой машиной. Так что остававшиеся кварталов шесть мне пришлось идти пешком. И в заключение, будешь смеяться, я еще умудрилась заблудиться на этой чертовой „Грэнд Сентрал".
Они оба рассмеялись, и Рэйчел, откинувшись на спинку стула, принялась изучать лицо Мейсона. Он явно похудел – в уголках его по-прежнему веселых карих глаз обозначилась сеть мелких морщинок.
– Господи, сколько же лет мы не виделись! – вырвалось у нее. – А выглядишь ты замечательно. Только вот что стряслось с твоими волосами?
– Пришлось принести их в жертву Великому Богу Капитализма, – с притворной грустью вздохнул в ответ Мейсон. – Знаешь, когда-то давно Уолл-стрит действительно был „Стенной улицей", поскольку тут стояла стена, которая защищала от нападения индейцев. Так вот, я нахожусь теперь внутри крепости, чтобы помогать отбиваться от тех, кто посягает на корпорации.
– А как же угнетенные, борьба за справедливость?
Откидываясь повольготнее и расслабляя узел шелкового галстука, он пожал плечами:
– Ничего страшного не произошло… Я всего-навсего, как это говорится, вернулся на землю. Прозрел, одним словом, увидев, что большинство из тех, чьи интересы я старался защищать, меня попросту не любили. Как, впрочем, и я – их. Один из моих клиентов, парень лет девятнадцати, второй раз попавшийся на квартирной краже, выразил все это довольно, на мой взгляд, красноречиво. Ты уж меня прости за стиль, но это доподлинные слова: „Ты что, дядя, думаешь, для меня стараешься? Хрена с два! Это ты для себя. Чтоб потом мог хилять домой и срать ванильным мороженым!"
– Не надо, Мейсон, не продолжай. Яэто все знаю, – расхохоталась Рэйчел. – Иногда то же испытываю и я на собственной шкуре. У меня в клиническом центре…
– Но ты как-то умудряешься с этим мириться, – заметил Мейсон, поднимая свой стакан в знак приветствия. – У тебя всегда было чертовское упорство. Да, как ты насчет выпивки?
– Конечно, за. Но только плачу я. Это все-таки была моя идея, чтоб мы встретились.
Рэйчел заказала „кампари" с содовой. Сидя сейчас в баре, она впервые за последнее время чувствовала себя почти беззаботной.
– А твоя семья… как выводок? – спросила она как бы между прочим.
– О, видела бы ты мою Шэн! Она полюбила жизнь в собственном доме в пригороде, как утка – воду! Ее не раздражает даже вечно подтекающий бачок, представляешь? А дети – они повсюду, им за городом настоящее раздолье. Сейчас мы как раз поставили на газоне за домом надувной резиновый бассейн – и все трое бултыхаются там целый день! Еще мы купили им золотого ретривера по кличке Дрейк, и он плещется в бассейне вместе с ними.
Рэйчел невольно улыбнулась, представив себе Мейсона в роли главы семейства: в свое время он постоянно норовил столкнуть ее в бассейн родительского дома, а теперь, став взрослым, учит детишек плавать, убирает мусор, подстригает газон, отвозит своих „утят" в детский сад. Трое ребятишек… какая явная несправедливость! Неужели Господь Бог не мог дать ей хотя бы одного?
А Мейсон, понизив голос и избегая ее взгляда, спросил:
– Да, что там у тебя за история, Рэйчел?.. Я что-то слышал о судебном преследовании за врачебную ошибку. Господи, ну и невезуха…
Тем временем принесли „кампари". Слава Богу, теперь можно будет не продолжать эту тему. Она стала не спеша выжимать лимон в свой стакан. Попробовала: на вкус ничем не лучше, чем какой-нибудь эликсир для полоскания рта. Да, похоже, в последнее время ей вообще все не по вкусу, даже сигареты, – она после долгого перерыва снова начала курить. Теперь до ее слуха стали доноситься гудки поездов, громыхавших внизу, в гигантском чреве „Грэнд Сентрал". Казалось, их вибрирующий звук отдается у нее в животе.
Рэйчел опять ощутила, что идет по туго натянутой проволоке: секунда – и она может сорваться. Конечно, легче всего было бы именно так и поступить, выместив свое раздражение на бедняге Мейсоне. Но нет, она стиснула зубы и поклялась быть спокойной.
– К твоему сведению, в акушерстве больше всего судебных дел, связанных с так называемым неправильным лечением, – пожала плечами Рэйчел. – Так что…
– Черт побери! Мне бы так хотелось тебе хоть чем-нибудь помочь. Но моя юридическая контора… мы работаем только с определенным контингентом. В таких делах, как твое, мы ничего не смыслим. Правда, я бы мог порекомендовать тебе какого-нибудь адвоката, если тебя не устраивает теперешний. Кто это, кстати говоря?
– Роза Сантини. Она из фирмы „Стендаль и Купер".
– Сантини… Сантини… Припоминаю: я что-то такое читал… в общем, имя вроде бы знакомое. Да, в „Юридическом журнале". Только, по-моему, не Сантини, а, кажется, Гудини. Ты наверняка читала про то громкое дело с хасидами, когда…
– Нет, – оборвала его Рэйчел, – не читала.
– Она защищала одного типа, хасида, которого обвиняли в оскорблении действием. Так она взяла и привезла целый автобус этих ребят, хасидов, – все с черными бородами и в черных сюртуках. И эта твоя Сантини просит истца показать, кто его ударил. Понятно, он показывает не на того, и Сантини добивается прекращения дела.
Рэйчел почувствовала, как у нее улучшается настроение. Не то чтобы она считала свой случай таким же простым, но надеялась, что и на сей раз адвокату удастся найти какой-нибудь столь же эффективный ход. Роза – чертовски сообразительна и к тому же не боится риска.
Но Роза же могла и уничтожить ее – причем, весьма легко.
Где-то в темном уголке ее мозга прозвучал тихий голос:
– „Как все удачно складывается для Розы! Ей ничего не стоит рассказать Брайану о Дэвиде. А когда она это сделает, ему, естественно, захочется прийти к ней, своему давнему любимому другу, не только за советом, но и, возможно, за утешением".
И все же Рэйчел внутренне доверяла Розе. Во время нынешнего тесного общения с ней она смогла понять, почему Брайан любил эту женщину. Она разглядела ее уязвимость, скрывающуюся за фасадом огненного темперамента, ее теплоту и нежность.
– Она хороший человек, – проговорила Рэйчел. – Мне она нравится, – произнося эти слова, она подумала, что это действительно так, несмотря на все свои страхи и ревность. – Есть, правда, одна проблема. Дело в том, что это бывшая девушка Брайана. Мир тесен, а?
Присвистнув, Мейсон покачал головой:
– Да, пикантная история. И ты думаешь, у нее еще не перегорело?
– Может, и нет, – Рэйчел пожала плечами, почувствовав легкую тошноту.
„Скорей бы переменить тему разговора", – подумалось ей.
– Даже не знаю… Если бы в подобном деле речь шла о бывшем парне моей Шэн, я бы, наверное, захотел так все устроить, чтобы он загремел в кутузку.
– А я-то думала, что вы оба с ней не ревнивы.
– Да, когда-то приятно было носиться с мыслью, что нам на все это наплевать. Так продолжалось месяца два после нашей свадьбы, пока я вдруг не обнаружил, что моя Шэн и Баз купались голые в пруду в то время, как я ездил в город за покупками. Она, правда, клялась, что все было совершенно невинно, и я ей поверил, но все равно весь так и кипел от бешеной ревности, – Мейсон тихонько рассмеялся, как бы иронизируя над собой. – И вот посмотри на меня! Ты видишь перед собой типичного благополучного семьянина. Чем дальше, тем все больше и больше я начинаю напоминать самому себе своего старика.
– Да, как твои родители? Я слышала, что они сейчас живут у тебя?
– Да нет. Живут они не со мной. Заехали проведать на пару недель – вот и все. А потом обратно к себе в Палм-Бич. В последнее время они живут там круглый год. Когда папа вышел на пенсию, они продали свой дом в Гаррисоне. Сейчас он каждый день играет в гольф. Мама занята игрой в бридж и благотворительными концертами. Оба моих предка такие коричневые, как кожзаменитель, которым обтягивают диваны. Шэн и я стараемся летать туда с детьми как можно чаще. Папа без ума от нашего Дилана. Ему два года – и он настоящий фанат зеленого горошка, шпината и брюссельской капусты. Все, что поставляет в замороженном виде „Голд Стар", малыш уплетает за милую душу, представляешь? – Мейсон покачал головой, но Рэйчел видела, что на самом деле глаза его светятся любовью и гордостью. – А как твоя мама? Как у нее дела?
– Прекрасно. У нее сейчас… роман.
Брови Мейсона поползли вверх.
– Ты серьезно? Ну что ж, тем лучше для нее. И у них это все не в шутку? Или она просто выдумала этот роман ради забавы?
– Даже не знаю. Кажется, у них все вполне серьезно. Правда, пока что мама ничего не говорила насчет замужества. После смерти папы она во многом стала другой. Не такая нервная, бывают моменты, когда она кажется даже по-своему счастливой. Ты себе не представляешь, как она замечательно управляется с папиным банком! Моя мама – и вдруг большой босс… Да это же… словом, к таким вещам требуется привыкнуть. Послушай, Мейсон, как тебе кажется: это наши родители так переменились или мы сами? Мы что, правда переменились?
– Думаю, переменились и мы, и они. Но вот что меня пугает. Ведь сегодня нам с тобой по стольку же лет, сколько было нашим старикам, когда мы с тобой возились в бассейне и толкали друг друга в воду.
– Господи, неужели прошло так много времени?
– Да, воды утекло немало, – Мейсон усмехнулся и опорожнил свой стакан.
Испытывая странное чувство нежности, Рэйчел потянулась к его руке. Ей так нужен был сейчас преданный друг, а Мейсон во всяком случае самый старинный ее товарищ.
– Я боюсь, Мейсон, – прошептала она. – Боюсь предстоящего суда. Боюсь, что мне так много лет. Да мало ли еще чего…
В ответ он сжал ее запястье.
– Ничего, детка. Ты просто вступила в наш клуб. Бывают дни, когда я смотрю в зеркало – и кого, ты думаешь, я там вижу? Такую рожу, что не дай Бог… Послушай, в тот день, когда я вообще откажусь брать дела бесплатно, пусть всего два-три, не больше, и куплю себе дом во Флориде, обещай, что ты меня пристрелишь, ладно?
– Я поступлю еще лучше, – рассмеялась Рэйчел. – Заключу с тобой договор на обслуживание моего центра. Через пару недель защита моих пациентов покажется тебе самой приятной вещью на свете.
– Идет, – улыбнулся Мейсон.
Над ними уже склонился официант, ожидая заказа. Рэйчел вдруг почувствовала, что чертовски голодна. Итак, значит, жизнь идет своим чередом. И нечего бояться. Плыть так плыть, какая бы ни была волна.
– Креветки, – сказала она официанту. – Самое большое блюдо!
