Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
На память ей тут же приходит давний случай, который, казалось, напрочь выветрился из головы, так много лет прошло с тех пор. Воскресенье. Они с Дэвидом идут по дорожке Сентрал-парка. Он задевает каблуком о неровность в асфальте и чуть не падает. Руки его начинают беспомощно хлопать в воздухе, как крылья пытающейся взлететь птицы, корпус резко наклоняется вперед, выражение лица становится почти комическим. В конце концов ему все же удается устоять на ногах. Рядом на дорожке в этот момент остановился мальчишка – лет десяти или, может быть, одиннадцати. При виде манипуляций, которые проделывал взрослый дядя, он так и прыснул со смеху, для приличия зажав рот ладонями. Дэвид подскочил к нему, задыхаясь от ярости, схватил за грудки, чуть не разорвав майку, и прохрипел: „Прекрати смеяться! Никогдачтоб не смеялся надо мной, понял?!"
„Так пусть же сейчас он думает, что я смеюсь. Издеваюсь над ним", – мелькает у нее злорадная мысль.
Все еще продолжая смеяться, она увидела, как глаза Дэвида сделались совсем круглыми, а на щеке задергалась жилка.
И вдруг – невероятно! – в зале раздались тихие смешки. Конечно, вспомнила Рэйчел, смех всегда заразителен, особенно если стараешься во что бы то ни стало его сдержать.
Этого Дэвид уже не мог перенести.
Губы его начали непроизвольно двигаться, уголки рта задергались в отвратительной гримасе. Тяжело дыша, он погрозил в сторону Рэйчел дрожащим указательным пальцем:
– Стерва! Это все ты. Твоих рук дело. Твоих! – голос так изменился, что, казалось, теперь говорит кто-то другой, резкий и грубый. – Ты у меня получишь за это. Ты еще поплачешь. Сука дерьмовая!
Тишина в зале сделалась гробовой. Все замерли, словно по команде перестали дышать.
Но вот вакуум так же внезапно взорвался.
Ди Фазио подбежал к Дэвиду, пытаясь утихомирить разошедшегося свидетеля.
Миссис Сосидо, в своем зеленом брючном костюме чем-то напоминавшая попугая, возбужденно заверещала по-испански, обернувшись к сидящей сзади женщине, наверное, родственнице.
Присяжные больше не старались сохранять спокойствие: мужчины и женщины – черные, белые, мексиканцы, – перебивая друг друга, заговорили все разом.
В их разговор начали с пулеметной скоростью вклиниваться выкрики из зала. Испанские слова вперемежку с английскими.
„Тебе надо отсюда уйти. Сейчас. Немедленно", – приказал Рэйчел внутренний голос.
Она тут же поднялась со стула, чувствуя, как кровь отхлынула от головы, оставив там гудящие снежные хлопья, какие появляются на экране телевизора, когда станция заканчивает вечернее вещание. Ощущение было такое, словно Рэйчел пятится назад, все быстрее и быстрее, по темному тоннелю.
„Неужели я сейчас грохнусь в обморок? – вяло, как во сне, подумала она.
Последнее, что она запомнила, был удар судейского молоточка.
Роза увидела, как Рэйчел начала как бы складываться, валиться вбок, и сразу устремилась к ней. Однако ее опередили – вокруг Рэйчел уже толпилось с полдюжины человек.
Какой-то широкоплечий седовласый мужчина поддерживал ее, бережно обняв за плечи. Подойдя ближе, Роза узнала в нем человека, однажды обратившегося к ней в коридоре суда: он поздравил ее, когда она выиграла процесс по делу Крупника. Интересно, что он здесь делает? Она уже несколько раз сталкивалась с ним возле здания суда.
У него еще какая-то греческая фамилия. Кажется, Александрос?
Но все-таки зачем он сюда ходит?..
В этот момент внимание Розы привлекла женщина, стоявшая в конце зала. Застывшее лицо, худенькая, в кашемировом костюме голубовато-серых тонов и мягкой шелковой блузке. На руках – длинные перчатки, на голове – шляпа с большими нолями, оставляющими в тени почти все лицо. Пожилая, но все же сохранившая следы былой красоты. Эта красота сквозила и в ее движениях, когда она начала пробираться вперед.
Как только женщина приблизилась, Розино сердце учащенно забилось.
„Боже, я знаю это лицо! Откуда? Где я могла его видеть?" – застучало у нее в висках.
И тут женщина непроизвольным движением руки поправила шляпу, слегка задев при этом ухо, где блеснула крошечная бриллиантовая сережка.
„Она!" – уверенно сказала себе Роза.
Ее пальцы, подчиняясь бессознательному порыву, сами потянулись к правому уху, где висела ее сережка – рубиновая „слеза"…
Розе показалось, что она играет на сцене в театре абсурда, где в пьесе разом сошлись прошлое, настоящее и будущее.
„Нет. Это все мое воображение. Такого не может быть!" – сказала она себе.
Женщина между тем остановилась в проходе посреди зала. Ее глаза встретились с глазами Розы. Большие, блестящие от слез, цвета морской волны, они выделялись на лице, напоминающем своим изяществом старинный мейсенский фарфор. И еще, показалось Розе, в этих глазах стояла молчаливая мольба. И невыносимое страдание.
Одного взгляда замершей в проходе женщины оказалось достаточно, чтобы реальный мир сразу же перестал существовать. Только что Роза шла по длинному и неровному пути, но внезапно сошла с него – и попала из реальности в сон.
„Кто она? Что ей от меня надо?" – проплыло в сознании Розы.
Из сна она вышла так же внезапно. Женщина снова ожила, энергично продвигаясь к группе людей, сгрудившихся возле стола. Вот ее изящные руки протянулись вперед, как бы образовав голубую беседку над бледным изваянием, в которое превратилась Рэйчел.
И тут Роза в ужасе услышала, как изваяние выкрикнуло одно единственное слово:
– Мама!
36
Открыв входную дверь, Брайан сразу же увидел Рэйчел. Свернувшись калачиком, она сидела возле камина на своем любимом стуле. От неожиданно нахлынувшей радости он замер на пороге, продолжая придерживать рукой дверь.
– Рэйчел!
Сердце гулко заколотилось в груди. „Неужели возможно, – подумал он, – что она все-таки вернулась? И ждет меня?"
Рэйчел перехватила его взгляд и улыбнулась. Лицо ее, однако, было таким грустным, что он нисколько не удивился, заметив в больших голубых глазах слезы.
Вспыхнувшая было радость сразу же начала улетучиваться, а внутри противно заныло:
„А что, если Рэйчел пришла совсем не за этим. Господи! Вдруг она просто хочет поставить точку? Сказать, что между нами все кончено – навсегда? Как я смогу перенести это? Даже за несколько дней разлуки я понял, что не могу без нее жить. Она мне просто необходима".
– Привет, Брайан!
Прозвучавшие в тишине комнаты слова, казалось, оторвали его наконец от порога, от ручки двери, за которую он все еще держался. Брайан приблизился – медленно, не отрывая взгляда от Рэйчел. Ему вдруг представилось, что он фотограф, много часов потративший в поисках наилучшей точки для съемки с идеальным освещением, где вместе с тем было бы достаточно тени, чтобы портрет свернувшейся на стуле женщины не вышел чересчур резким, а сохранил все сочное богатство тонов и полутонов – розовых, золотых, зеленых…
И все это, он теперь понимал, ему предстоит потерять!
У него было такое чувство, будто кто-то дотронулся до его сердца холодным пальцем.
Пожалуй, никогда раньше она не казалась ему такой юной. И такой прекрасной! Девочка-подросток – в джинсах и одной из его старых ковбоек; ноги босые, колени обхвачены руками и прижаты к груди. Темно-золотистые блестящие волосы (похоже, она только что вымыла голову) свободной волной разметались по плечам – кончики волос еще влажные.
До чего же, в сущности, подумал он, она беззащитна за этим фасадом нарочитой твердости. Он-то всегда ожидал от нее проявления одной только силы, постоянной способности совладать с любыми трудностями. Может, его злость на самом деле вызывалась разочарованием в том, что она, казалось, прекрасно без него обходится? Как часто ему хотелось схватить ее в охапку, чтобы защитить беспомощную маленькую девочку, которая наверняка – он подозревал это – скрывалась там, внутри, а теперь вышла из своего подполья. Защитить так же, как раньше он защищал Розу.
Ах, если бы можно было сейчас хотя бы дотронуться до Рэйчел, прижать к себе – но что-то мешало ему. Словно она настолько хрупка, что от одного его прикосновения рассыплется на куски или, хуже того, исчезнет, спрятавшись опять в свою раковину.
Нет уж, лучше пусть она сама определит время и место для того, чтобы сказать ему то, ради чего она сюда пришла. Ему же не следует форсировать события.
– Все кончено, – произнесла между тем Рэйчел.
Кровь замерзла у него в жилах при этих словах.
Но вот она слегка улыбнулась.
И тут до Брайана дошло: „Господи, да это же она о суде!"
Он не видел ее со вчерашнего дня. С этой невероятной сцены: все бросаются к Рэйчел, обступают – один он остается в стороне, отрезанный от нее, хотя единственным желанием его в этот момент было кинуться к Рэйчел, сжать ее в своих объятиях и поскорей унести домой, где она окажется в полной безопасности и они наконец смогут начать все сначала. Но тогда что-то его остановило. Этим „что-то" был страх: а вдруг она воспротивится? И еще, хотя это уж совсем глупо, он ощутил злость. Да ведь это же ейнадо сделать первый шаг к примирению – не ему! Онапричинила ему боль, а не он ей. Она ушлаот него, а не он от нее, оставив лишь прижатую магнитом на холодильнике короткую записку.
Теперь же, когда суд окончен, у нее появилось время все обдумать и, по-видимому, прийти к выводу, что все безнадежно – им пора расстаться.
– Сегодня утром была встреча адвокатов, – продолжала Рэйчел. – И Сосидо передали, что согласны на мировую.
Сидя на диване против Рэйчел, Брайан почувствовал такое же напряжение в руках, как бывало в армии, когда ему приходилось открывать старинный швейцарский складной нож. По телу пошел озноб.
Усилием воли он, однако, заставил себя внимательно вслушаться в то, что говорит Рэйчел.
Да, конечно,он рад, что суд завершился. Но его это не удивляет после того, что случилось вчера. Этот подонок Слоан! Почему, интересно, Рэйчел никогда не упоминала, что этот человек имеет на нее зуб?
– Но что-то у тебя вид не слишком радостный, – сказал Брайан.
Рэйчел пристально посмотрела на акварель, висящую над каминной полкой: гигантские морские черепахи плывут под водой. Брайан вспомнил, где Рэйчел разыскала эту картину – в маленькой галерее на Гроув-стрит. Увидела и сразу влюбилась. „Ты разве не чувствуешь, что это за чудо? Только посмотри, как они грациозны там, в море! А на земле это ведь сама неуклюжесть…"
В чем-то Рэйчел сама напоминает этих черепах, подумал Брайан. Ее движения уверены и мощны, стоит ей очутиться в привычных, хотя и опасных водах, где другие люди легко могли бы пойти ко дну. Она, не колеблясь, спасает чужие жизни, если надо, рискуя при этом своей. Но как она мечется, куда девается ее уверенность, когда требуется открыть перед посторонними людьми свое сердце. Когда надо довериться кому-то, даже ему!
– Они приняли новые условия страховой компании, – произнесла она после паузы. – А это значительно меньшая сумма, чем мы предлагали вначале. По существу, просто символическая. И знаешь… Сосидо… они так были благодарны даже за эту малость – так рады, что им вообще хоть что-то перепало… Боже, Брайан, все это выглядело так жалко.
– Ты тут ни при чем, – пытался успокоить ее Брайан. – И твоей вины во всем этом нет.
– Судить, кто виноват или не виноват, – она пожала плечами, – в таком положении я бы не взялась. Да, не думаю, что я действительно виновата в том, что случилось с Альмой. Но я дала распоряжение банку, куда отец положил деньги на мое имя, перевести часть семье Сосидо. Не потому, что я им что-то должна, но потому, что мне так хочется.Ради ребенка, сына Альмы.
Рэйчел в упор взглянула на него, и Брайан увидел, что в ее глазах загорелся прежний огонек. Он сразу вспомнил ту мужественную девушку-врача, которая с такой яростью боролась за его жизнь. В сущности, кем он тогда был для Рэйчел? Еще одним солдатиком, попавшим в страшную мясорубку войны и выплюнутым ею полумертвым. Но почему-то – кто ответит на этот вопрос? – она поверила, что он сможет выжить. Поверила и сумела обмануть саму смерть! И вот за эту-тоее неукротимость и страсть спасать другие жизни он и полюбил ее всем своим исцеленным сердцем.
Неужели сейчас он может ее отвергнуть?
Можно ли винить во всех их неприятностях одну Рэйчел? Нет, он виноват не меньше.
„Я просто ревновал, – сказал себе Брайан. – Хотел, чтобы весь жар ее души, огонь ее сердца принадлежал мне и только мне".
– Рэйчел, – неуверенно начал он. – Я люблю тебя.
Слова, казалось, застряли в горле, так что их приходилось выталкивать оттуда: одного взгляда на ее каменное лицо было достаточно, чтобы погрузиться в полное молчание.
– Нам надо поговорить, Брайан. О нас с тобой, – проговорила Рэйчел.
Она встала. Подошла к камину, потянулась за сигаретами, потом передумала и почти с ненавистью отшвырнула пачку. Когда она обернулась к Брайану, лицо ее было суровым, челюсти плотно сжаты, глаза сверкали.
Брайан почувствовал холодок озноба: так Рэйчел обычно выглядела, если перед ней стояла какая-нибудь трудная задача, – вся огонь и сталь, решимость и порыв.
Повинуясь скорее инстинкту, нежели разуму, он вскочил на ноги, умоляюще протянув к ней руки:
– Постой! Выслушай меня прежде, чем начнешь говорить сама. Я хочу, чтобы ты знала… Я сожалею… И очень сильно.
– Ты… ты…сожалеешь? – недоумевающе спросила Рэйчел, на миг даже остолбенев: она несколько раз моргнула, и Брайан увидел блеснувшие на ее ресницах слезы. – Я понимаю, это из-за Розы, да?
– Розы?!
– Но ты же до сих пор ее любишь?
Ему вдруг неудержимо захотелось расхохотаться. Роза? Значит, Рэйчел считает, что у них роман? Боже, откуда она это взяла? Неужели от Розы?
– С чего ты вдруг… – начал он.
– А твоя книга? – прервала Рэйчел. – Я прочитала несколько глав, где как раз про нее, – голос ее дрожал, стальная решимость, казалось, начала давать трещины. – Так что можешь ничего не объяснять, Брайан. Мне и так все ясно. И я тебя отчасти понимаю… и ничуть не виню.
– Ничего ты не понимаешь! – почти закричал Брайан. – Я писал про прошлое. Оно давно уже кончилось. И если я вспоминаю, что испытывал тогда, это еще не повод, чтобы подозревать во мне те же чувства и сегодня.
– А что, сегодня ты испытываешь какие-то другие чувства? Нет, погоди. Не отвечай, – сложив на груди руки, она обхватила ладонями локти, делая вид, что внимательно рассматривает узор на половике у себя под ногами. – Сначала дай сказать мне. Тем более что я уже давно хотела это сделать, еще с того времени, как мы только собирались пожениться. Но тогда мне стало страшно. Страшно, что ты узнаешь – и перестанешь меня любить. Я и сейчас боюсь. Даже еще больше. Потому что… потому что… о Боже… это невозможно вынести… – Рэйчел замолчала, явно борясь с собой. При этом лицо ее сделалось таким бледным, что казалось прозрачным, но она все-таки собралась с силами и договорила: – Потому что все эти годы я лгала тебе. Чтобы ты поверил неправде! Поверил, что у нас могут быть дети, а их никогда не будет…
Рэйчел показалось, что она катится вниз по склону, покрытому мягкой травой. В голове стоит легкий звон, лицо пылает от прилива крови. Ощущение, не лишенное приятности: словно ты отрешаешься от всего, сбросив с души тяжесть, которую таскал на сердце столько лет.
На какой-то миг она вдруг как бы воспарила над землей, испытав изумительное чувство полной свободы. Наконец-то… Наконец-то она это сделала. И пути назад теперь больше нет!
Но что же Брайан? Почему он смотрит на нее с изумлением?
– Не понимаю, – произнес он.
Рэйчел снова ощущает прежнюю тяжесть и страх.
„Нет-нет, – в ужасе говорит она себе, – я не имею права не довести теперь дела до конца. Слишком многое уже сказано, чтобы останавливаться на полдороге. Я должна рассказать ему все. Пусть даже потом он и проклянет меня, станет ненавидеть… Все равно это лучше, чем… та стена, которая нас сейчас разделяет. Эта страшная, хотя и невидимая стена между нами".
Боже, как она жаждала, чтобы они снова стали единым целым, как прежде. Вот он стоит рядом – такой родной, такой невыносимо, до боли, родной! Его глубокие глаза обращены к ней, как тогда, когда она впервые их увидела – и полюбила на всю жизнь. Он так близко, что она невольно ощущает тепло его тела. Протянуть руку и прикоснуться к этому теплу, раствориться в нем без остатка. Навсегда.
Да, но только не ценой лжи, как это было до сих пор…
Рэйчел заставила себя поднять голову и встретить устремленный на себя взгляд.
„Не бойся!" – сказала она себе.
И медленно, запинаясь на каждом слове, произнесла:
– Вчера в суде ты… наверное, удивлялся… – она спотыкалась на каждом слове. – Почему это Дэвид Слоан так меня ненавидит. Почему старается мне навредить. Видишь ли… он и я… мы одно время были любовниками. Очень давно. Когда я еще была интерном в больнице. Я тогда забеременела, а он… в общем, Дэвид настаивал, чтобы я непременно сделала аборт. Но мне трудно было решиться. То есть поступить так, как он хотел. Он говорил, будто аборт – пустяк, это все равно, что зуб вырвать. И вот тогда… я… я заставила его самогосделать мне аборт. За это-то он меня так и ненавидит. Из-за этого же я… долго болела потом… и мне сказали… Боже, все эти анализы, снимки… сказали, что скорее всего я никогда не смогу иметь детей. Один шанс на тысячу… – Рэйчел умолкла и сделала шаг назад, прижавшись спиной к холодному мрамору каминной полки: ей казалось, что внутри у нее все сжалось, чтобы помочь ей выдержать страшную тяжесть, снова навалившуюся на нее. – Ну вот, – заключила она, – теперь тебе все известно. Ты сам видишь, что должен был бы жениться на Розе, а не на мне. И понимаешь, что отныне нам нет смысла быть вместе…
Рэйчел прикусила губу, чувствуя, что к горлу подступили слезы. Какое она имеет право плакать? Жалеть себя? Она – и только она сама– во всем виновата. Но что происходит с Брайаном? Лицо его прямо у нее на глазах сделалось бледным, как тогда, во Вьетнаме, когда она в первый раз его увидела. Зрачки расширены, состояние полуобморочное.
„Любовь моя, – закричало в ней все внутри, – давай вернем прошлое, начнем все сначала. И пусть между нами не будет того, что случилось. А будет совсем по-другому! Но я бессильна что-нибудь изменить. Что сделано, то сделано. И надо смириться. Все, чего я прошу: не надо ненавидеть меня слишком сильно. Постарайся все-таки понять…"
Брайан по-прежнему ничего не отвечал. Просто стоял и глядел на нее – и в его глазах, казалось, отражается вся вселенная.
Рэйчел чувствовала себя потерянной: невесомая, она плыла куда-то, освобожденная наконец-то от тяжелого балласта лжи… Но, Боже, как ей неуютно и одиноко…
„Уйди, – приказала она себе. – Уйди, пока ты не начнешь умолять его о прощении. О том, чтобы он опять принял тебя…"
Повернувшись, Рэйчел шагнула к двери. Проваливаясь, словно ступила в воду, хотя и была вроде бы совсем невесомой.
„Только не оборачивайся!" – твердил ее внутренний голос.
– Рэйчел. Постой! – долетели до ее слуха слова Брайана.
Она остановилась и, обернувшись, сквозь слезы увидела, как он идет к ней. Слабый свет надежды неясно забрезжил впереди.
Впрочем, она тут же заставила себя не смотреть в его сторону. Брайан просто хочет проститься – вот и все. Может, пожелать ей удачи. Таким он был всегда. Великодушие – часть его натуры. Чтобы ни происходило, оставаться джентльменом – вот его правило.
Боже, лучше бы ей уйти не прощаясь! Сама мысль о том, что они должны будут, как теннисисты, уходя с корта, пожать друг другу руки, казалась непереносимой.
Но что это? Брайан буквально смял ее в своих объятиях. Она почти не могла дышать, но еще меньше – поверить собственным глазам.
Сердце ее забилось, как пойманная птица.
„Неужели это не сон и Брайан на самом деле обнимает меня? – пронеслось в голове у Рэйчел. – Господи, ты сотворил чудо! Какие тут могут быть сомнения? Это же его сильное упругое тело. Прижаться к нему – и больше ничего не бояться. Этот человек вытащит меня из омута, в который я упала, на благословенный берег!"
– Рэйчел… – пробормотал Брайан дрожащим голосом. – Ну как ты могла быть такой идиоткой? Решила, значит, что я тебя разлюблю! А я-то, дурак, все время думал, что это тыменя разлюбила!
Он плакал. Впрочем, теперь плакали они оба. Целуя его, она ощутила на губах соленый привкус.
– Брайан, – прошептала Рэйчел. – О, Брайан… неужели ты, правда, сможешь простить меня?
Она ждала его ответа – в наступившей теперь тишине стали слышны звуки, на которые еще несколько минут назад никто из них не обращал внимания: тиканье часов, мурлыканье Кастера, пристроившегося на краю дивана, шипение в батарее отопления…
Наконец Рэйчел услышала, как он произнес:
– Смогу? Я уже простил.
После его слов ей захотелось только одного. Пусть этот волшебный миг никогда не кончается! Пусть всегда пребудет с ней это упоительное чувство парения. Пусть… Но тут она поняла: ей необходимо еще кое-что выяснить. Настолько важно, что это нельзя откладывать на потом.
Она слегка отстранилась от Брайана, чтобы увидеть его лицо в тот момент, когда ему придется отвечать на ее вопрос.
– Скажи, Брайан, тебе хватит меня одной? Без ребенка?
Взгляд его ярких до боли глаз был прям и ясен. В них светилась любовь.
– Хватит, – ответил он тихо.
Торопливо шагая по коридору, Роза успела все-таки заметить, что дверь в дальнем его конце открыта настежь. Там, в восточном секторе, был кабинет Макса. И там горел свет.
Роза ускорила шаг. Теперь она почти бежала.
„Господи, – беззвучно молили ее губы, – сделай так, чтобы он был сейчас у себя. Ну, пожалуйста".
Весь уик-энд она безуспешно пыталась поймать Макса. Сперва звонила ему домой – снова и снова. Никто так и не снял трубку. Нынешним утром она запретила себе думать о нем… пока не кончится встреча в офисе у Ди Фазио: иначе ей просто не удалось бы окончательно уладить дела с семьей Сосидо.
И вот сейчас наконец – наконец-то! – она, похоже, сумеет с ним повидаться. Время ленча еще не наступило, так что Макс по идее должен быть у себя.
„Пожалуйста…" – продолжают молить ее губы.
В дверях Роза останавливается – кажется, не только она, но и ее сердце.
Макс сидит на корточках перед дубовым шкафчиком позади своего рабочего стола, вынимая одну за другой папки и складывая их в картонную коробку.
– Что тут происходит?
Розин вопрос явно застал его врасплох.
– Да вроде бы я отсюда перебираюсь, – с виноватой улыбкой ответил он.
„Шутка, конечно, – тут же решает Роза. – Только неудачная".
Она обводит глазами кабинет и видит, что помещение уже наполовину пустое: на столе ни единой бумажки, возле застекленного книжного шкафа выстроились картонные коробки.
„Матерь Божья, – ударило ей в голову, – да он ведь не шутит!"
Роза чувствует себя как бегун на длинные дистанции: позади остались все эти бесконечные мили… а линию финиша он пересек все равно слишком поздно.
Кровь стучит в висках. По телу разливается жар и боль. Ей хочется только одного – забиться куда-нибудь в самый дальний угол, чтоб было темно и прохладно и чтоб отпустила наконец ноющая боль в груди. Тогда, может быть, кончится это кошмарное наваждение и Макс перестанет складывать свои вещи.
„Это все сон. Этого не может происходить на самом деле. Вот сейчас я отсюда выйду, а когда снова войду, здесь все будет так, как бывало всегда. И Макс по-прежнему будет сидеть за своим столом!" – подумала она.
– Что это? – шепчет она. – Ради Бога, ответь мне!
– Я… я пытался вчера вечером до тебя дозвониться. Но телефон был все время занят. Собирался тебе все рассказать. Прости, что это стало для тебя таким сюрпризом.
– Странно… – бормочет она. – Странно, потому что вчера весь вечер я тоже пыталась до тебя дозвониться. А если уж говорить правду, то я названивала тебе весь уик-энд и не могла застать.
Интересно, с кем это она разговаривала, когда Макс пытался с ней связаться? Ах да, звонила Клер из Сиракуз. Несла какую-то чушь, ничего понять было нельзя. Естественно, она переживает. У Нонни еще один микроинсульт. Полчаса, если не больше, Розе пришлось ее всячески успокаивать, хотя больше всего на свете ей хотелось просто повесить трубку, чтобы не занимать линию. Ведь в это самое время мог звонить Макс!
„И он-таки звонил!" – с горечью думала она. Правда, только для того, чтобы сказать ей „до свидания".
Господи! Какая ирония судьбы… Не выдержав, Роза начинает смеяться. Смеяться – и в то же время плакать.
Макс смотрит на нее с улыбкой. В глазах его застыл немой вопрос.
– Может, скажешь мне, в чем дело, а?
– Видишь ли, Макс, я вхожу, а ты сидишь на корточках… как будто… не знаю… все равно чтозастать тебя за чем-нибудь не совсем… ну, увидеть, как ты стащил с подноса печенье… в общем, в таком духе. Вот мне и стало смешно, – заключает она, вытирая слезы.
И тут Роза увидела, что он встает. Лицо побагровевшее, взгляд, который он на нее бросил, полон горечи. Смех тут же замер у нее на губах.
– Я переезжаю в Лос-Анджелес. Там мне предложили заведовать юридическим отделом мэрии. Ты в это время была занята в суде… так что мне просто не хотелось взваливать на тебя еще и это, пока не…
– Но ты, – перебила Роза, – уверен, что действительно хочешь туда ехать, Макс?
В ответ он только пожал плечами, изобразив на лице жалкое подобие улыбки:
– Что тебе сказать? Такие возможности на улице не валяются. И потом Мэнди тоже нравится жить в Калифорнии. Каждое лето она будет ко мне выбираться. И на каникулы само собой, и вообще. В прошлый уик-энд я брал ее туда с собой. Даже удалось поплавать в открытом бассейне. Вот посмотри! – И Макс поспешно закатал рукав рубашки, демонстрируя золотисто-коричневый загар. – Представляешь, это в середине ноября? В общем, не самое плохое место на свете, эта Калифорния.
„Господи, – застучало у нее в виске, – а Макс ведь и на самом деле туда перебирается. Навсегда!"
Пол под ее ногами – и паркет и персидский ковер – все внезапно поплыло и, словно дверь люка, с головой накрыло ее, низвергнув в какую-то черную дыру.
Макс, ее верная и всегдашняя опора! Все эти годы она принимала его дружбу как нечто само собой разумеющееся. Как воздух, которым дышишь, не замечая этого.
И вот сейчас… Ее так и тянет крикнуть ему: „Макс, не уходи! Не уходи! Ты мне нужен. Я… хочу тебя".
Но слова застревают в горле. Да и что толку просить – только выставлять себя полной дурой… И ему, и ей это может быть одинаково неприятно. Макс уже ушел от нее. Это ведь и так ясно. Три тысячи миль ужепролегли между ними – пока, правда, только в его мозгу и сердце. Когда четыре месяца назад Макс покинул ее квартиру, он уженачал свое путешествие. С первой же минуты… А она… она не сделала ничего, чтобы его удержать.
„Слишком поздно", – обрушивается на нее как удар грома.
– Когда?
– Через неделю. Вообще-то хотелось бы немного попозже, но Гарри уверяет, что у них там горит. „Сломался руль", так он выразился. – Он беспомощно развел руками. – Так что приходится сидеть здесь и разбирать завалы. Как-никак двадцать три года все же. Но ты вряд ли, думаю, захочешь мне помочь в этом деле…
В горле у Розы что-то булькнуло – ей с трудом удалось сдержать рыдание. Она пригнула голову, чтобы Макс не увидел, как ей больно. Потом изобразила на лице фальшиво-бодрую улыбку и постаралась как можно беззаботнее произнести:
– Нет, почему же. С удовольствием. Но у меня назначена встреча. И времени в обрез. Послушай, если ты всю эту неделю не слишком занят, давай вместе пообедаем или что-нибудь в этом роде, хорошо? С шампанским и прочим.
– Давай, – согласился Макс и снова опустился на корточки, приступая к разбору нижнего ящика своей картотеки. Рассеянно взмахнул в сторону Розы одной из коричневых папок. – Вот только разберу весь этот хлам, найду свой рабочий календарь – и тогда определимся, когда и во сколько.
Роза молчала, следя за тем, как Макс возится возле своего шкафчика. Всю эту сцену, говорила она себе, надо будет обязательно запечатлеть в памяти: рассеянный полуденный свет, проникающий сквозь жалюзи; склоненная голова Макса; рубашка, туго обхватывающая его широкие плечи. Мятый кончик рубахи хвостиком торчал из-под пояса серых брюк. Ей вдруг вспомнилось, как однажды, когда они вместе стояли под душем, он сказал ей, что „сложён, как старый бизон".
Бизон, подумала она теперь. Где-то ей приходилось читать, что индейцы на Большой Равнине, когда их застигал во время охоты снежный буран, спасались от холода с помощью бизона. Убив его, они разрезали ножом живот и забирались внутрь, пережидая непогоду. Точно так же поступила и она с Максом. Разве нет? Он был нужен ей, чтобы не замерзнуть.
Что еще может теперь произойти? Что он вечно будет ее ждать, – лелея свою к ней любовь? Нет. В сущности, это она причинила ему боль. И он в ответ поступил так, как на его месте поступил бы любой разумный человек.
Сейчас уже слишком поздно что-либо переигрывать.
Она представила: конец очередного суматошного дня; они с Максом сидят по обыкновению вдвоем за стаканом вина. Она рассказывает ему, как идет процесс в суде, как ей удалось переломить его ход. О своей встрече с адвокатом истца, об урегулировании, на которое в конце концов согласилась противная сторона. И о том, что всю ночь угнетало и преследовало ее: как могло случиться, что ее добрый ангел той далекой школьной поры вдруг оказался не кем иным, как матерью Рэйчел?
Господи, если бы только они могли вдвоем вернуться домой, откупорить бутылку вина, взять ее с собой в постель, а потом, после того как они не спеша предадутся любви, она будет лежать в его объятиях и разговаривать обо всем, что придет в голову. Так, как делали это всегда. Раньше. Правда, если быть честной, то это все-таки онав основном рассказывала и спрашивала его совета… а Макс большей частью слушал…
И вот сейчас, когда ей понадобилось узнать о самом Максе и его жизни, она не может сделать этого. Нет времени. А другой возможности у нее уже не будет.
Почувствовав, что глаза набухают от слез, Роза повернулась и тихо выскользнула из комнаты.
