Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
22
Рэйчел еще раз внимательно осмотрела свои трусики, чтобы уж не оставалось сомнений.
Никаких следов крови!
Она ощутила прилив радости: сидя в маленьком туалете в дальнем конце коридора своей клиники, ей хотелось кричать от счастья.
„Четыре дня!" – прикидывала она. А ведь месячные у нее всегда наступали вовремя. И все-таки, пожалуй, еще слишком рано делать окончательные выводы. С эйфорией следовало подождать.
Но эйфория тем не менее не думала уходить. От возбуждения у нее тряслись руки. Сердце куда-то проваливалось. Поднявшись, чтобы натянуть трусики и разгладить складки на бархатной юбке, Рэйчел едва устояла на ногах – они сделались ватными. Кровь бросилась ей в лицо. Поправляя сбившийся лифчик, она почувствовала под блузкой, как налились ее груди за последние несколько дней, сделавшись неприятно тяжелыми; соски побаливали.
„Все признаки налицо!" – воскликнула она про себя.
Моя руки над ржавой раковиной, Рэйчел окончательно уверилась в своей надежде. Что будет, если она и вправду забеременела? После стольких лет ожидания! Она всегда знала, что в жизни случаются самые невероятные вещи. Вот только вчера у нее была пациентка – женщина, которой никак не удавалось забеременеть. Она отчаялась и решила, что у нее начался климакс. И вот в сорок семь лет она – впервые – забеременела! Чудо? Конечно. Значит, чудеса бывают.
„Господи! – беззвучно молилась Рэйчел. – Пожалуйста, сделай так, чтобы это случилось со мной. С нами. С Брайаном и мною!"
Сколько раз за эти годы она проходила тесты на бесплодие! Довольно, между прочим, болезненные. Последний раз ей даже пришлось принимать морфий. И что, показали они что-нибудь такое, чего она сама не знала? Боже, сколько лет она каждое утро мерит температуру, вычерчивает диаграммы, как будто речь идет о морской свинке! А сколько тысяч раз пришлось ей бегать в туалет, чтобы проверять подозрительные пятна, пробовать груди на ощупь, надеяться, несмотря ни на что, молиться…
И каждый раз – ничего.
И не только это. Куда ужаснее было то, что она лгала! Сознание этого мучило куда сильнее, чем собственное разочарование. Ведь она позволяла Брайану верить, что у них может и должен быть ребенок. Если бы только Брайан знал…
Шесть лет, думала она. И за все эти годы так и не выбрать момента, чтобы рассказать все Брайану! Да, это ее вина. Ведь он так нежен с нею, так все понимает. Расскажи она ему, он бы наверняка не стал ее укорять – и все равно у нее не хватало мужества выговорить страшные слова. И чем дольше она молчала, тем нестерпимее становился груз ее предательства.
Но так хороши были эти первые годы жизни с Брайаном, что Рэйчел не могла решиться омрачить хотя бы один день, хотя бы одну минуту. Тем более, что каждая минута была для них драгоценностью – Брайан как одержимый работал над книгой, а она, вернувшись в Нью-Йорк, должна была наверстывать у себя в больнице упущенное время.
…Как-то вечером она возвращалась в такси домой после полуторасуточного дежурства. На улице мела метель, и посреди этой снежной круговерти она вдруг вспомнила, что сегодня у них билеты в Карнеги-холл на концерт Рубинштейна. Боже, они оба столько недель мечтали об этом! Подумать только, божественная музыка, потом ужин в Русской чайной… Но в тот момент ей хотелось лишь горячую ванну и роскошную негу постели. А Брайан? Могла ли она подвести его? Он и так безропотно сносил ее чудовищно неудобное расписание и ночные дежурства, ни разу не посетовал, не заставил ее почувствовать себя виноватой. Здесь она не могла не отдать ему должное. Когда она приехала в тот вечер домой, он был уже готов к выходу – в своем лучшем костюме, выутюженный, причесанный. Пристально поглядев на жену, он сам предложил:
– Послушай, конечно, конкурировать с Русской чайной по части блинчиков я не могу, но омлеты у меня первый класс. Давай останемся дома, и я сооружу что-нибудь на ужин?
– О, Брайан! – еле смогла выговорить Рэйчел из-за подступивших слез безмерной усталости и облегчения. – А как же концерт? Ведь ты так хотел на него пойти…
– Ничего, пойдем в другой раз. Карнеги-холл завтра не рухнет. А вот ты, похоже, да. Прямо сейчас, – он улыбнулся своей согревавшей ее душу улыбкой и добавил: – Мне гораздо приятнее смотреть на тебя, чем на эту старую развалину Рубинштейна. И потом мы всегда сможем поставить пластинку.
Все было так, как сказал Брайан. Пока Рэйчел в свое удовольствие нежилась в ванне, он приготовил ужин. Они ели и слушали музыку Брамса. Потом он отвел ее в спальню и начал медленно, осторожно раздевать. Покончив с этой процедурой, Брайан стал так же медленно лизать ее груди и нежную выемку между ними, оставив влажные следы своих губ по всему животу, после чего разделся сам и опрокинул Рэйчел на кровать.
– Теперь будешь ты… на десерт, – пробормотал он, изобразив на лице злодейскую ухмылку.
Брайан вошел в нее, и Рэйчел вскоре увлек круговорот его страсти… Встретившись с ее ответной волной, он закружил ее, заставив напрочь забыть о прежней усталости. Она вскрикивала от наслаждения и все сильнее выгибалась, чтобы принять его целиком в себя.
Как это было божественно! Заснуть у него на руках… И знать, что она замужем за таким потрясающе изумительным человеком и впереди у них еще столько прекрасных ночей. Целая жизнь! И может, вдруг произойдет чудо и она забеременеет. Ведь специалисты, у которых она консультируется, не исключают подобной возможности. Они только говорят, что это маловероятно. О, если бы она забеременела прямо сейчас! Ребенок… ее ребенок! Ее и Брайана… Боже, что это будет за счастье!
„…Господи, когда же в последний раз мы с ним были вместе?" – старается припомнить Рэйчел, вымыв руки над ржавой раковиной и держа их под сушкой.
Да-да, теперь она окончательно поняла, что все произошло именно тогда. Несколько недель назад. Ночью. Брайан разбудил ее своими настойчивыми ласками – так сильно он ее хотел.
Скоро она сумеет выкроить на работе несколько дней и они отправятся в какой-нибудь райский уголок. Вдвоем. Например, в Антигуа… Конечно, новая работа требует от нее немалых жертв. И ей приходится на них идти. Но зато у нее свое клиническое отделение! Место, где она может хоть как-то забыть обо всех тех смертях, которые окружали ее и Брайана в Наме – так они называют Вьетнам. Место, где бедные женщины могут получать дородовую помощь. Господи, сколько бюрократических препон пришлось ей преодолеть! Все эти юрисконсульты, бесконечные рекомендации, собеседования, анкеты… И только ради того, чтобы получить жалкие крохи от Министерства социального обеспечения. А сколько усилий стоило найти подходящее место и второго гинеколога, да еще дождаться, пока Кэй получит диплом акушерки.
Рэйчел вспомнила день открытия своего отделения при женском центре здоровья „Истсайд". Стены с еще не совсем высохшей веселой желтой краской (раньше в этих стенах лет шестьдесят помещался магазин скобяных изделий), виниловые плитки пола, блестящие от воска. Приемная с видавшими виды кушетками (их приобрели по случаю, и вата под обивкой кое-где сбилась), вьющиеся растения в горшочках и корзины, полные ярких пластиковых игрушек. И… за весь день ни одного клиента, ни одного посетителя – безлюдно, как на станции подземки в три часа ночи.
И тут у Кэй родилась идея – кофе! В окне повесили большое объявление, где по-испански и по-английски было написано: „БЕСПЛАТНЫЕ КОФЕ И ПОНЧИКИ". В тот же день к ним явились три женщины – робкие негритянки с потупленными глазами и неуверенными улыбками, – и каждая прижимала к бедру по пухлому младенцу. К концу недели в приемной яблоку негде было упасть.
Прошло полтора года, и работа у них наладилась. Гордые и упрямые женщины постепенно начали ей доверять. Она принимала у них роды, выслушивала их истории и помогала по мере возможности решать их проблемы. Конечно же, ей хотелось проводить больше времени с Брайаном, но ее пациенты на самом деле в ней нуждались. В известном смысле это были ее дети.
Размышления Рэйчел прервал звук открывающейся двери.
– Так ты здесь? – спросила Нэнси Кандински. – Я уже ухожу. И ты, я знаю, тоже. Мне кажется, тебе надо все-таки взглянуть на одну из наших пациенток. Тем более что она об этом очень просит. Лила Родригес. Она… но ты сама все увидишь.
Рэйчел вздохнула. Начало восьмого. И уже так хочется домой. Ощутить ласковое тепло рук Брайана. Правда, она ничего не станет ему говорить о своих подозрениях. Точнее, о надеждах. Еще не время. Только после того, как не останется никаких сомнений. И ей, и Брайану чересчур часто приходилось разочаровываться. Нет, ей просто хочется поскорее вернуться домой и увидеть его!
Но тут она вспомнила. Как раз сегодня вечером Брайан выступает перед ветеранами. Он буквально завален приглашениями читать лекции, выступать на телевидении и радио – и все это после выхода в свет его книги. Значит, дома он будет в любом случае поздно. Уже третий раз на этой неделе она ляжет в постель одна, и рядом не будет его длинного теплого тела, к которому так приятно прижаться.
„Ну зачем, – спрашивала она себя, – нужны ему все эти выступления, поздние приходы домой? Может, он просто устал ждать? Меня, нашего ребенка… И если я не дам ему того, что он ждет, то не станет ли он искать кого-то другого…"
Вспомнила она и кое-что еще. Тот прием в Лондоне два месяца назад. Роза. Красивая, черноволосая, с печальными глазами. И как она смотрела на Брайана! В сердце Рэйчел начал закрадываться страх.
Она заставила себя не думать об этой женщине.
„Если я беременна, то все теперь изменится. Исчезнут все наши трудности. У нас будет семья. Завтра, – сказала она себе, решив пораньше уйти с работы. – Завтра наконец приготовлю дома ужин. Роскошный. С шампанским, при свечах и все такое. И потом, когда мы ляжем в постель и займемся любовью, пусть все будет, как в первый раз".
– Скажи миссис Родригес, что я сейчас буду, – крикнула она вслед Нэнси.
– Хорошо, – откликнулась та. – Я пошла. Увидимся утром.
Выйдя из туалета, Рэйчел еще успела увидеть в узком коридоре сияние рыжих волос, быстро удаляющееся в направлении смотровой. Нэнси ничего не делает медленно. Всегда все на бегу.
Сейчас, правда, в смотровую бежала и сама Рэйчел – после того, как извлекла из битком набитой картотеки, стоявшей в клетушке, ее так называемом офисе, историю болезни Лилы.
Лила, скорчившись, сидела на складном стуле в углу возле зарешеченного окна, выходящего в темный переулок. Маленькая, только живот огромный. Лицо мертвенно-бледное, все в шишках и кровоподтеках, с набрякшими веками, напоминало резиновую маску – из тех, какие можно увидеть в канун Дня Всех Святых.
„Господи, да он же ее убьет", – в ужасе подумала Рэйчел, захлестнутая волной ярости.
Она набрала в легкие побольше воздуха и постаралась успокоиться. Почему эта женщина позволяет своему мужу себя избивать? И еще защищает этого подонка! Подумать только, в прошлый раз уверяла, что она сама, дескать, свалилась с лестницы. Сама, как бы не так!
– Сеньора, – мягко спросила Рэйчел по-испански, взяв руку Лилы, безвольно опущенную и липкую от пота, – что у вас случилось?
В ответ та покачала головой, и черные спутанные пряди упали на восковой лоб.
– Мой ребенок? С ним все в порядке? С моим ребенком? – Лила, словно защищая свое дитя, обхватила руками разбухший живот.
– Давайте посмотрим. Обещаю, что больно не сделаю.
Рэйчел помогла пациентке взгромоздиться на смотровой стол и подняла ее юбку. Маточного кровотечения, слава Богу, нет. Однако на боку, под самой грудной клеткой, виднелся большой кровоподтек, серьезно встревоживший Рэйчел. Он мог указывать на травму. Околоплодную жидкость обязательно придется проверить на наличие мекония.
– Ребенок скорее всего не пострадал. Но мне хотелось бы поместить вас на ночь в больницу, – предложила Рэйчел. – Хорошо, сеньора?
Лила все поняла. При слове „больница" ее лицо посерело, потеряв свой прежний восковой оттенок. Глядя на закатившиеся глаза молодой женщины, Рэйчел почти физически ощутила ее испуг. Провести ночь в больнице ей казалось более страшным, чем возвращаться домой – к человеку, который ее так избил!
Покачав головой, Лила медленно спустилась со стола. Она двигалась с преувеличенной осторожностью – так ходят совсем старые женщины, когда им случается нести корзину с яйцами.
– Нет, – произнесла она голосом, в котором усталость смешивалась с упрямством. – Никакой больницы. Они погубят моего ребенка.
Лила была у дверей прежде, чем Рэйчел смогла ее удержать: стоя там, она поправляла на груди старенький розовый свитер.
– Сеньора Родригес, – еще раз попыталась уговорить пациентку Рэйчел, – ну; пожалуйста, послушайте. Тогда у вас был просто выкидыш. Сейчас все по-другому…
– Нет, – снова повторила сеньора, вежливо, но твердо. – Спасибо, доктор… не могу.
„Догнать бы ее сейчас, схватить за плечи и как следует встряхнуть", – подумала Рэйчел. Ей хотелось кричать: „Ты что, не понимаешь, на какой риск идешь? Да вокруг полно женщин, которые все отдадут, лишь бы у них был хоть один ребенок! Хоть один шанс забеременеть!"
Только что толку? До Лилы все равно не дойдет. Возьмет и перестанет ходить в клинику. И останется тогда совсем без медицинского присмотра.
Клокоча от гнева, Рэйчел прошла к себе и, перебрав несколько лежавших на рабочем столе папок, быстро нашла ту, которая ей требовалась. На обложке были написаны имя и фамилия: „Сосидо Альма". По пути домой надо будет заглянуть к ней в больницу и справиться, как ее состояние. По крайней мере, здесь Рэйчел хоть чем-то могла помочь.
В дверях показалась кудрявая голова Кэй.
– Я пошла. Тебе что-нибудь надо перед уходом? Кофе, сандвич… переливание крови? Постой, Рэйчел, ты что-то совсем плохая сегодня.
– Просто устала. Ничего, дома все пройдет. Так поздно, что, наверное, и в метро еще буду сидеть, – порывшись в пепельнице, заваленной резинками, скрепками и огрызками карандашей, она извлекла оттуда жетон подземки и бросила его Кэй со словами: – На, держи! Фирма платит. Да, кстати, мы уже получили полные данные по анализу крови у Альмы Сосидо?
– Нет. Будут только завтра. Это уж я точно выцарапаю из них хоть каминными щипцами. Сама знаешь, какие в лаборатории резинщики – одни обещания, и только. Может, хочешь, чтоб я сказала им, что это срочно?
Кэй, заметно похудевшая, в упор посмотрела на нее – глаза были усталые, в черных обводах.
– Не стоит. Завтра утром будет в самый раз, – решила Рэйчел и добавила: – До завтра, Кэй. И смотри… держись, ладно?
Через несколько минут Рэйчел уже запирала свое отделение – два дверных замка, задвижка с ключом, раздвижная решетка с двумя висячими замками. Потом проход по „ничейной" территории на Восточной Четырнадцатой стрит. Тротуар – в буквальном смысле слова свалка: разбитые бутылки, собачье дерьмо, переполненные мусорные баки, искореженные телефонные будки… Сам воздух вокруг пропах дерьмом, стены исписаны графитом: „ВИВА ЛЯ РОЗА!", „ЧИКО ЛЮБИТ РОКСИ!", „СМЕРТЬ СВИНЬЯМ!" А из всех, буквально из всех окон на всю катушку безжалостно орет бухающая латиноамериканская музыка.
Поначалу вся эта атмосфера бесила Рэйчел. Она чувствовала себя космонавтом, ступившим на незнакомую и опасную планету. Или антропологом Маргарет Мид среди аборигенов. Что они, интересно, чувствовали, наблюдая за ней из своих окон? Скорее всего для них она – одна из меценаток, стремящихся улучшить их жизнь, и если им чего и хотелось, так это стянуть у нее кошелек.
Так было. Теперь же это ее планета. Она приветливо машет рукой женщине, сидящей на грязных ступенях крыльца. Рядом детская коляска. Анита Гонзалес. Семь месяцев назад она родила ребенка – сейчас он и восседает в коляске. Беременность протекала трудно. В конце концов на свет появился орущий сморщенный комочек, такой волосатый, что, казалось, кроме черных волос, у него вообще больше ничего нет. Сейчас малыш выглядит большим, здоровым, его костюмчик ему явно мал. Сердце Рэйчел наполняется гордостью…
Звук сирены „скорой" прервал ход ее мыслей.
Вскоре она уже стояла у входа в большое уродливое кирпичное здание. На стеклянных дверях красным спреем кто-то намалевал: „МАРИО-ПОШЕЛ-В-ЖОПУ". Кто-то содрал с вывески медные буквы. Теперь вместо „БОЛЬНИЦА СВ. ВАРФОЛОМЕЯ" там значилось: „СВ. ВАР".
Рэйчел поднялась на скрипучем лифте до шестого этажа – в кабине она была зажата между практикантом с сонными глазами и уборщицей с огромной коляской, доверху заваленной грязными простынями.
Альма Сосидо лежала в палате „С", возле двери. Она спала, когда Рэйчел туда заглянула. Точеное бледное лицо молодой девушки в обрамлении разметавшихся но наволочке черных волос напоминало прекрасную камею из слоновой кости. „Подумать только, – пришло в голову Рэйчел, – ей всего шестнадцать! Самое время готовиться к экзаменам по истории, бегать на свидания с мальчишками, танцевать на вечеринках, а не рожать…"
Когда девушка впервые появилась у них в клинике, Рэйчел сразу же прониклась к ней симпатией. Скромная, красивая, в синем школьном джемпере, который теперь был ей явно тесен. Осмотр подтвердил: срок беременности четыре месяца. История, рассказанная Альмой, была душераздирающей. Ее первый парень. Уверял, что любит. И обещал, что ничего не случится. А сейчас заявляет, что не желает ничего об этом слышать. Альма тоже не хочет ребенка, но родители возражают против аборта. Они католики, и, по их мнению, аборт – все равно что убийство человека, а потому смертный грех.
Прошло четыре месяца, и сегодня, похоже, уже ребенок может убить Альму, а не наоборот.
Рэйчел бросила взгляд на температурный лист.
Давление, по сравнению с утренним, поднялось: сто сорок на сто десять. Водянка остается, несмотря на то, что ей вводили сульфат магния. Кроме того, хотя Альма получала раствор Рингера, выделение мочи резко сократилось.
„Черт возьми, – встревожилась Рэйчел, – если не наступит улучшение, придется прибегнуть к стимуляции. Иначе можно потерять их обоих – и мать, и ребенка. Завтра с утра, как только получу полные данные анализа…"
– Доктор Розенталь! Как я рада, что вы пришли!
Рэйчел вздрогнула от неожиданности: оказывается, Альма не спит. Выглядела она явно встревоженной. В припухших от сна карих глазах стояли слезы – первые слезинки уже катились по щекам.
Присев на край кровати, Рэйчел взяла руку Альмы.
– Паршиво себя чувствуем, да?
– Этот человек, – чуть слышно прошептала Альма, так что Рэйчел пришлось нагнуться, чтобы разобрать ее слова. – Прошу вас… пожалуйста… не позволяйте ему прикасаться ко мне.
Неужели она бредит, подумала Рэйчел, и тихо спросила:
– О ком ты?
– Этот врач. Я не знаю, как его зовут. Такой высокий и… может, некоторые девушки назовут его симпатичным, – она скривилась, ясно давая понять, что у нее лично на сей счет другое мнение. – Он заходил сюда с другими врачами, совсем недавно, и трогал меня.
– Вечерний обход. Так положено, – кивнула Рэйчел.
– Нет-нет, – затрясла головой Альма. – Он… не такой, как другие врачи. И совсем меня не… обследовал. У него такие холодные руки… как будто перед ним не человек, а вещь, которую выставили на продажу. И когда он прикасался ко мне, я чувствовала… – Она уронила лицо в ладони и произнесла, задыхаясь, не отрывая пальцев от рта, так что звук был совсем глухой. – Он даже ничего не спросил. Раздвинул мне ноги и… и… у всех на глазах… полез этой металлической штуковиной… и все время говорил обо мне, как будто меня здесь вообще нет… О Господи, я чуть не умерла со стыда. – И она захлюпала носом.
Рэйчел почувствовала, как внутри полыхнул гнев, словно ее жгли раскаленные угли.
„Подонок! – стучало в виске. – Подвесить бы этого негодяя за большие пальцы рук – пусть бы повисел немного. Или еще лучше, подговорить бы какого-нибудь проктолога-садиста – и пусть устроит ему осмотр".
Буквально каждый день ей приходилось вести настоящую войну в этой больнице. Войну против бесчувственных врачей, которые относятся к своим пациентам с тем же безразличием, с каким во время учебы они относились к трупам в анатомичке. Может, даже хуже.
Особенно здесь, в родильном отделении. Среди практикантов, да и ординаторов тоже, бытовало мнение, что любая забеременевшая женщина тем самым уже заслуживает, чтобы ее гениталии выставлялись на всеобщее обозрение, как яблоки или бананы на полке магазина.
„Непременно поговорю с доктором Таунсендом, – решила Рэйчел. – Пусть с головой у него и не все в порядке, но зато сердце там, где ему положено быть. Он скоро выходит на пенсию и не откажется в последний раз сделать благое дело".
И тут она вспомнила, что Гарри Таунсенд уже на пенсии. По этому случаю в больнице была дружеская вечеринка, на которую она почему-то не смогла прийти. Да, но кто теперь занял его место? Упоминалось, правда, несколько имен, но все это были люди, ей не известные. Помнится, речь вроде шла о том, чтобы переманить какого-то специалиста из Пресвитерианской больницы.
Она осторожно пожала Альме руку, потом протянула ей „клинекс" из коробки, стоявшей на пластиковой ночной тумбочке. Сердце Рэйчел еще сильнее заныло, когда она увидела, как Альма, взяв бумажную салфетку, тут же послушно начала сморкаться. Наверное, именно такие чувства и разрывают материнское сердце. С одной стороны, желание утешить, а с другой – невозможность сделать что-либо большее, чем просто дать своему ребенку гигиеническую салфетку…
„Мать! Господи Боже мой, да ведь если я действительно забеременела, то сама стану ею! – И сердце Рэйчел екнуло. – Если… если… если бы знать наверняка!"
Она глубоко вздохнула и попыталась еще раз успокоить девушку.
– Послушай, Альма, я представляю, каково тебе сейчас приходится. Все противно, все болит и, конечно, меньше всего хочется, чтобы тебя постоянно осматривали врачи. Но ведь ты находишься здесь, чтобы мы могли тебе помочь – тебе и твоему ребенку. А теперь постарайся уснуть. Утром я тебя навещу, сразу же, как приду.
Альма кивнула, потом схватила руку Рэйчел и сжала изо всех своих слабых сил:
– Только обещайте мне, доктор Розенталь. Обещайте,что вы будете принимать роды. Вы – и никто другой.
Рэйчел, уже поднявшаяся чтобы идти, замешкалась: ее разрывали противоречивые чувства. Как могла она обещать? Девять из десяти, что ей это удастся. А если все-таки что-то ее задержит и она не сумеет приехать вовремя?..
Она уже открыла рот, чтобы ответить Альме в том роде, что все врачи в больнице достаточно опытные – даже более опытные, чем она, но тут ее взгляд встретился со взглядом девушки. Ужас, читавшийся в нем, остановил Рэйчел. Как могла она обмануть доверие своей пациентки сейчас, когда та нуждается в этом больше всего на свете. Лучше уж дать слово и не прийти потом, чем отказать.
– Обещаю, – произнесла Рэйчел.
* * *
Из-под двери с табличкой „Зав. гинекологическим и родильным отделением" пробивалась полоска света. Похоже, тот, кто сменил на этом посту Гарри, честно отрабатывает свой хлеб, если так поздно задерживается на работе, подумала Рэйчел.
Она негромко постучала.
– Войдите! – откликнулся рассеянный голос.
Рэйчел толкнула дверь, спеша поскорей познакомиться с преемником Гарри.
Первое, что бросилось ей в глаза, была склоненная над столом голова – освещенные настольной лампой всклокоченные светлые волосы, закатанные выше локтей рукава рубашки, сильные мускулистые руки, лежащие на открытой панке. При ее появлении голова медленно поднимается, и Рэйчел видит уставившиеся на нее в упор два зеленых глаза. Взгляд усталый, тяжелый…
„Боже! – накатывает на нее волна ужаса. – Не может быть! После всех этих лет… Он!"
Рэйчел несколько раз моргнула, словно пытаясь стряхнуть наваждение. Но сомнений нет. Перед ней Дэвид Слоан! Немного постаревший, заметно погрузневший, но все еще красивый.
Впрочем, в красоте этого человека таится что-то крайне отталкивающее. Да и потом его совсем не красят ни мешки под глазами, ни придающие лицу болезненный вид опухшие щеки. Да, он стареет, но старость явно не придает ему естественного благородства – так портится упавшее на землю яблоко, оставленное догнивать там свой век.
На секунду Рэйчел сделалось холодно, словно из ее жил неожиданно выпустили всю кровь. Перед ее мысленным взором возник образ другого Дэвида – значительно более молодого, в белом халате, в дрожащей руке зажат скребок.
Рэйчел тут же постаралась стереть этот другой образ с экрана памяти. Все это уже история, сказала она себе, пытаясь успокоиться. Теперь они работают в одной области и рано или поздно их пути все равно пересеклись бы.
„Да, момент неловкий, но ничего, – решила Рэйчел, – как-нибудь справлюсь!"
Но вот Дэвид поднялся со старого крутящегося кресла Таунсенда и шагнул ей навстречу.
– Ну, здравствуй, – произнес он, протягивая руку для приветствия и лучезарно улыбаясь.
Рэйчел подала ему руку и тоже заставила себя улыбнуться: странно, но у нее было такое чувство, будто все это происходит не с нею, а с кем-то другим – с марионеткой, которую дергают за ниточки, раздвигая губы и позволяя им произносить слова как бы помимо их воли.
– Здравствуй, Дэвид! Давненько мы не виделись, а? Последнее, что до меня дошло, это твой переход к Пресвитерианцам. Потом я слышала, что кого-то оттуда пытались переманить сюда к нам. Но мне и в голову не могло прийти, что этим „кем-то" можешь оказаться ты.
– А последнее, что дошло до меня… – он явно переводил мяч обратно на половину поля, где играла Рэйчел. – Так вот мне говорили, что ты подалась в джунгли а-ля доктор Швейцер, так сказать. Что ж, приятно видеть тебя дома живой и невредимой. И выглядишь ты просто потрясающе.
– Ты тоже…
Ответив так, Рэйчел тут же подумала, что это неправда и выглядит Дэвид на самом деле ужасно, больше всего напоминая карикатуру на самого себя. Себя прежнего, молодого и красивого. Мешки под глазами, явно пьет, но все еще пытается играть роль „плейбоя". Боже, и как это она могла когда-то думать, что влюблена в этого человека!
– Прошу тебя, садись, – пригласил он, – но сама видишь, что здесь… – и он сделал жест в сторону еще наполовину не разобранных коробок у двери. На всех стульях высились груды книг и папок – свободным оставалось лишь кресло, на котором восседал он сам. – Понимаешь, я как раз занят тем, что привожу комнату в порядок. Гарри Таунсенд, при всех его несомненных достоинствах, явно относился к породе североамериканских крыс, которые тащат к себе в нору все что ни попадется. Он же ничего не выкидывал! Представляешь, здесь у него хранятся пустые обложки бумажных спичек и заключения патологоанатомов двадцатилетней давности. Так же безалаберно руководил он и отделением. Мне придется немало потрудиться, прежде чем тут можно будет работать.
– Что ж, „Святой Варфоломей" и Пресвитерианская больница – далеко не одно и то же. Но я здесь уже достаточно долго – ведь моя клиника по соседству – и если тебе нужна помощь, то…
„Немножко лести не повредит, – подбодрила себя Рэйчел. – На самом деле работать с ним рядом мне меньше всего хотелось бы, ведь при встречах придется болтать о разных пустяках, как будто мы старые друзья. Но ссориться с ним нельзя".
– Знаешь, что я тебе скажу… – И Дэвид снова „включил" свою обворожительную улыбку. – Как раз перед твоим приходом я собирался закрыть лавочку. Почему бы нам с тобой не нырнуть куда-нибудь в бар и не пропустить по стаканчику? Поговорим о том о сем, наверстаем упущенное. Обсудим и твои идеи насчет того, чтобы проветрить этот затхлый морг. Ну как, идет?
„Нет! – все в Рэйчел возмутилось. – Вот уж где мне не хотелось бы с ним бывать, так это в баре. Сидеть и трепаться…"
Но если она откажется… он… может неправильно это истолковать. К сожалению, она просто не имеет права позволить себе ожесточить его. Ведь она здесь в больнице не в штате и целиком зависит от хорошего к себе отношения. Без такого отношения пострадают ее пациенты, которых она сюда направляет. А все привилегии, которых она сумела добиться, будут утрачены. И потом, разок пойти с ним в бар – разве так уж страшно?
– С удовольствием, – солгала она. – Но только недолго. У меня совсем нет времени. Уже час, как я должна была бы быть дома.
Дэвид между тем уже потянулся за пиджаком: он небрежно перебросил его через плечо, подцепив одним пальцем за петельку вешалки. Глядя на Дэвидов замшевый модный и очень дорогой пиджак, Рэйчел с трудом удержалась от смеха.
– Домой, к муженьку? – От его фальшивой улыбки Рэйчел чуть не стошнило.
Рэйчел стоило больших усилий оставаться спокойной – но ведь она дала себе слово проявлять максимум дипломатичности.
– Между прочим, ты прав. Все так и есть. – Изобразила она на своем лице подобие беззлобной улыбки. – А ты что, женат?
– Я-то? Пока нет. Все еще предпочитаю роль свободного художника. Жене бы я скоро надоел. Ты понимаешь, что я имею в виду? – При этих словах он доверительно взял Рэйчел за руку и слегка потянул к двери – ей пришлось сдержаться, чтобы не вырвать свою руку из его ладони. – В общем, можешь считать, что мне повезло. Лучше уж принудительный труд, чем пожизненное тюремное заключение. – И он рассмеялся, довольный своей шуткой.
Внутри у Рэйчел все сжалось. Неожиданно она увидела, как на шее у Дэвида что-то блеснуло. Золотая цепочка! Господи, неужели она действительно согласилась пойти в бар с этим подонком?
Кроме его скотского юмора было еще что-то, крайне неприятное, о чем она смутно помнила. Что-то связанное с Пресвитерианской больницей. Селия Крамер, ее старинная подруга, работавшая у Пресвитерианцев акушеркой, когда-то давно упоминала имя Дэвида. Он был, кажется, замешан в каком-то скандале? Но вот только что это за скандал? Ну ладно, решила она, потом вспомнит.
И Рэйчел изобразила самую ослепительную улыбку, на какую была способна:
– Что ж, кому везет, а кому нет…
– Послушай, а куда это ты меня везешь? – спросила Рэйчел, чувствуя, что в животе начинаются спазмы. Их такси между тем свернуло еще на одну узенькую улочку в Гринвич-Вилледж.
„Господи, – думала она, – и зачем это я дала себя уговорить куда-то ехать вместо того, чтобы посидеть у „Гордо", в маленьком баре напротив „Св. Варфоломея", куда она забегала иногда и где ей были известны многие завсегдатаи. Да, там было довольно непрезентабельно, и телевизор частенько включали на полную катушку, но место как-никак знакомое.
– В укромное местечко, – ответил Дэвид на ее вопрос, – где можно будет поболтать. А местного колорита с меня довольно и „Св. Варфоломея". Да ты не волнуйся! Считай, что мы уже приехали.
„С чего это он взял, что я беспокоюсь? – удивилась Рэйчел. – Мы же просто коллеги, поехали после работы немного посидеть и выпить по рюмочке. Когда-то, целую вечность тому назад, мы с ним, правда, встречались. И от тебя, подонок, я когда-то забеременела, но что с того…"
