Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
20
– Нy как я, ничего? Не слишком вырядилась? – спросила Роза, взбивая рукав.
Глупо, наверно, возиться столько времени со своим платьем. Но, с другой стороны, она ведь понятия не имела, что это будет за прием и в каких нарядах положено туда являться. Роза выступала сейчас в роли Золушки, но у той, по крайней мере, была фея с волшебной палочкой, а ей приходится действовать фактически вслепую.
– Да не волнуйся ты, – постарался успокоить ее Макс. – Платье у тебя замечательное. Да и вообще сегодня вечером, бьюсь об заклад, никто не сможет с тобой сравниться. Ты будешь самой шикарной!
Роза поглядела на Макса. Сидит себе как ни в чем не бывало на темно-оранжевом диване перед камином (Боже, у нее в спальне мраморный камин!Ну разве к такому можно привыкнуть?), и смокинг выглядит на нем так, словно это его обычный костюм. А собственно говоря, почему бы и нет? И сам Лондон, и „Савой", и окружающая роскошь – это его стихия, где он чувствует себя как рыба в воде. Взгляд Розы обежал комнату, выдержанную в приглушенных розовых, кремовых и голубых тонах: хрупкие, на изогнутых ножках французские столики и стулья, огромная кровать, застеленная розоватым стеганым покрывалом, выглядящим как старинный бархат. Да, снова подумала Роза, это его мир. Только вот есть ли в нем место и для нее?
„Господи, неужели он не понимает, что меня тревожит именно это?" – почти простонала она. Ведь меньше всего ей хочется, чтобы на приеме люди пялили на нее глаза. Она предпочла бы, чтобы на нее просто не обращали внимания. Руперт Эверест, издатель книги воспоминаний Джонатана Бута, был в дальнем родстве с королевской семьей. Как-то она читала репортаж в „Тайм" об одном его приеме. Ей запомнилось, как Джеггер пил шампанское из туфельки Джули Кристи. Ну как может она себя чувствовать среди такой публики?
Роза подошла к двери в ванную, где можно было увидеть свое отражение в полный рост. Момент истины неотвратимо приближался.
Она замерла перед зеркалом – ни одного поворота вправо или влево. Ее даже не особенно волновало, как выглядит ее подол сзади. Из зеркала на нее смотрела совсем незнакомая,чужая женщина. Подлинная Роза Сантини все еще оставалась угловатой девчонкой из дома на углу авеню Кэй и Оушн. В синей с белым школьной форме и ботинках со шнурками. А эта высокая, элегантная, изысканная леди на тонких каблучках, со взбитыми волосами, перехваченными сверкающими черепаховыми гребнями… была… была… настоящей… да-да, красавицей.
Днем Макс сводил ее в универмаг „Либерти" на Риджент-стрит в центре Лондона. Стены, отделанные толстенными дубовыми панелями, перила с искусной резьбой, антикварные кресла и кушетки в чехлах павлиньей расцветки, ставшей модной благодаря „Либерти", сказал Макс. У Розы было такое чувство, будто она умерла и попала в рай для покупателей. Очарованная, она не удержалась и приобрела чудесный плащ с кашемировым, в тон, шарфом… и вот это платье.
Да, Макс прав, платье на самом деле роскошное. В нем было что-то от эпохи Ренессанса: жатый бархат глубокого фиолетового цвета, почти светящийся; платье прямого покроя, но от коленей расходится в стороны узкими складками, напоминающими лепестки цветка, и каждый „лепесток" оторочек розовато-лиловыми старинными кружевами. Кружевные рукава, пышные вверху и обнимающие запястья.
Темное мстительное чувство поднялось из неведомых глубин ее существа:
„О, если бы ты мог сейчас меня увидеть, дорогой мой верный Брайан, пожалел бы ты, что бросил меня? И захотел бы, чтобы я вернулась?" – подумала Роза.
Перед ее глазами всплыла та статья в „Ньюс" и все другие репортажи, включая разворот в „Лайф", драматические фото чудодейственного спасения, свадебных торжеств, затем жених и невеста крупным планом на диване в своей квартире в Мюррей Хилл и, наконец, Брайан за пишущей машинкой – сообщалось, что он пишет роман о том, как воевал во Вьетнаме.
Все эти заметки и фотографии Роза безжалостно разорвала на мелкие кусочки, но они навечно врезались в ее память. Мысли Розы снова и снова возвращались к ним, как возвращается язык к больному зубу – помимо воли. И всякий раз мозг Розы сверлил один и тот же вопрос, на который она не могла ответить: „Почему? Почему ты это сделал, Брайан?"
Вспомнились и те дни, когда ей хотелось никогда больше не вставать с постели, спрятаться в темной комнате и ничего больше не видеть и не знать.
Но после трех мрачных недель она проснулась однажды утром от острого чувства голода. Ей тут же захотелось встать, выйти из спальни. В тот день она впервые позавтракала как следует, но и потом ощущала такую слабость, что едва смогла добраться до двери.
На следующий день она впервые вышла на улицу. Главная трудность состояла в том, чтобы, цепляясь за перила, спуститься по лестнице. Ковыляя, как старуха, она прошла целых три квартала до Вашингтон-сквера – и тут ее осенило: она сумеет перенести удар судьбы! Каждый сделанный ею шаг – тому доказательство. Она – личность. Настанет день, и Брайан увидит и поймет. Осознает свою ошибку и пожалеет о ней.
С этой минуты началось ее выздоровление. Она становилась сильнее день ото дня. И не только физически. Так, теперь у нее хватало сил не обращать внимания на грубые выпады Нонни, продолжавшей донимать ее своими телефонными звонками. Та по-прежнему требовала, чтобы внучка посещала ее, сама ей звонила или, на худой конец, писала письма! Ко времени, когда Роза получила степень бакалавра в Нью-Йоркском университете, ей стало казаться, что между ее новой жизнью и старой, на Кэй-авеню, пролегли тысячи миль.
Матерь Божья, даже теперь ей становится страшно при мысли обо всех этих ужасных экзаменах, которые пришлось сдавать, и о ее заметке (на самом деле это была серьезная статья!), опубликованной на страницах престижного „Юридического обозрения".
А ее практика? Ведь еще студенткой в качестве контрольного задания в середине последнего семестра ей пришлось участвовать в гражданских процессах и готовить краткое письменное изложение дела по иску Лэмберта к компании „Вестерн Секьюритис". Сможет ли она когда-нибудь забыть дело Лэмберта против „В.С."? Над своей бумагой ей пришлось прокорпеть несколько недель. Она тщательно проверяла и перепроверяла факты, изучала имеющиеся прецеденты, ломала голову над примечаниями к законодательству о ценных бумагах и биржевых операциях. Профессор Хьюз, как было известно каждому студенту Нью-Йоркского университета, был самым придирчивым и строгим преподавателем, никто не мог похвастать, что получил у него оценку выше „С+" [1]1
„Тройка" с плюсом.
[Закрыть], но Роза поставила себе целью добиться большего. Ее упорство должно было, считала она, победить упрямство профессора и обеспечить ей высшую оценку – А"
Каково же было ее разочарование, когда с таким тщанием составленная бумага вернулась к ней с „С-"! На последней странице Хьюз нацарапал: „Ваши аргументы, пусть даже обоснованные, вряд ли смогут убедить суд присяжных".
Всю ту ночь, кипя от ярости, Роза скребла полы и пылесосила, приводила в порядок ящики стола и буфет. К утру ее квартира сияла, а сама она была без сил. Но зато в голове у нее созрел план, как заставить Хьюза пересмотреть свой вердикт.
На другой день она отправилась к профессору с предложением устроить на учебном занятии инсценировку судебного разбирательства, во время которого „присяжные" могли бы оценить ее аргументы.
Хьюз настолько опешил от подобной наглости, что долгое время ничего не отвечал и только смотрел на нее своими голубовато-стальными глазами. Решимость Розы стала испаряться.
Но вот он улыбнулся, и от этой едва заметной улыбки каменно-неприступное лицо преобразилось.
– Что же, мисс Сантини, вы, может быть, и глупы, но отважны, а я люблю отважных. Пусть будет по-вашему.
В день „суда" она была буквально парализована страхом. Однако усилием воли ей удалось успокоиться. Она должна доказать, что чего-то стоит. Доказать Брайану и всему миру, что она, черт побери, личность. И тогда она заставила себя войти в аудиторию.
Она начала так тихо, что сначала в задних рядах ее не слышали. Но мало-помалу, подобно набирающему силу торнадо, Роза становилась увереннее, страх и робость уходили – оставалось лишь стремление во что бы то ни стало убедить этих людей в своей правоте. „Вестерн Секьюритис", доказывала Роза студенческой аудитории, нельзя считать ответственной за махинации с условным депонированием, которые в свое время провернул бывший президент компании, ныне покойный, хотя он на этом и разбогател. Со стороны „В.С." не было допущено „сознательного нарушения", в силу чего Положение 10-б законодательства по ценным бумагам и биржевым операциям не может быть применено.
Скучающие, насмешливо улыбающиеся лица „присяжных" – одно за другим – становились по-настоящему заинтересованными. Она видела, что „суд" хочет узнать истину.
И когда после совещания между „присяжными" был наконец оглашен вердикт в ее пользу, весь зал вскочил на ноги, приветствуя победительницу.
Сияющая, она подошла к Хьюзу: теперь он наверняка поставит ей желанное „А". И что же? Оказалось, „С-" исправлено всего лишь на „В-"!
„Я по-прежнему не согласен ни с вами, ни с „присяжными", – нацарапал он, – но ваша храбрость мне импонирует".
Прочитав эти слова, она почувствовала себя подавленной, обманутой, но потом поняла: все равно она одержала победу. Да, да, подлинную победу. Ей ведь удалось сломить сопротивление самого несгибаемого Хьюза, и его „В" было свидетельством ее триумфа. Теперь она входила в те десять процентов выпуска, которые получат диплом с отличием. И еще, теперь ей открылось самое главное: в жизни она сможет добиться всего, даже самого трудного, стоит ей только захотеть.
Но разве, подумала сейчас Роза, частью своего успеха она не обязана Максу? Его поддержке и наставлениям, его подтруниванию и ворчанию, его постоянной доброжелательности – без них ей ни за что не удалось бы сделать то, что она сделала.
„Мой дорогой, мой верный друг!" – воскликнула она про себя, с улыбкой обернувшись к Максу и чувствуя, как обида на Брайана уступает в душе место нежности к человеку, сделавшему ей столько доброго.
– Как говорят британцы, ты выглядишь потрясающе, – произнесла Роза, – оглядывая его с ног до головы. Черный смокинг с черным саржевым воротником, темно-бордовая лента с павлиньим узором, приобретенная им тогда же в „Либерти"… Еще ни разу в жизни Роза не видела Макса таким красивым, даже элегантным. Подумать только: его обычно взъерошенные каштановые волосы гладко причесаны, голубые глаза блестят, на лицо падают красноватые блики из горящего камина.
– Ты похож на Ника Чарлза! – воскликнула Роза.
Рассмеявшись, Макс поднялся с дивана. Три шага – и он оказался рядом с ней, чтобы помочь застегнуть верхний крючок на платье. Роза на мгновение почувствовала тепло его пальцев на затылке – как приятно сознавать, что о тебе заботятся! У нее даже мурашки пробежали по коже. „Дорогой Макс! Самый лучший друг на свете".
Если, впрочем, не считать вчерашнего происшествия, когда он вдруг стал целовать ее в такси. Но это, решила Роза, потому, что они оба были тогда возбуждены своим успехом на переговорах и на какое-то время забыли, кто они такие и каковы их отношения в действительности.
„Да, конечно, – откуда-то из глубины подсознания пробился ехидный голосок, – но ты, кажется, тогда думала совсем другое? Ведь тебе же нравилось, что он тебя целует! И ты была уверена, что он хочет тебя…"
А сегодня… как обворожительно он выглядит! И какой у него… что ж, надо признать очевидное,сексапильный вид, не могла не сказать себе Роза, чувствуя прежний трепет и задаваясь вопросом: „А как он будет меня целовать в постели?"
И тут же устыдилась. Какая же она идиотка! Да, Макс, наверно, был так же смущен этими поцелуями, как она сама. А что если все-таки он действительночувствовал к ней влечение и желал ее?! Ведь он женат, так что их близость была бы кратковременной. И, конечно, потом им обоим стало бы неудобно смотреть друг другу в глаза. Нет, нет, она слишком ценит свою дружбу с Максом, чтобы допустить такое развитие их отношений.
– Ты чересчур молода для того, чтобы помнить „Худого человека", – услышала Роза у себя над ухом голос Макса, такой спокойно-насмешливый, что рой встревоженных мыслей отлетел, как пух одуванчика. – Кроме того, где же тут тайна?
– Тайна? Пожалуйста. Может быть, ты ответишь мне, почему почистили только твою обувь, хотя мы оба выставили ее перед дверями вчера вечером.
– Элементарно, моя дорогая. Британцы еще мирятся с женщиной на троне, но чистить ее туфли, это уж слишком!
– Вот тебе мой ответ, – рассмеялась Роза.
Нагнувшись, она сняла с ноги туфельку на высоком каблучке, которую ей пришлось чистить самолично, и с размаху метнула в отделанную бронзой дверь.
Удар пришелся по самому центру, и Розе, странное дело, тут же стало легче. Плевать ей на этот званый ужин и на все остальное.
– Ну что, пойдем? – сказала она, гордо вскинув голову.
В ответ Макс протянул ей руку – он все еще улыбался, в голубых глазах плясали задорные огоньки.
– Твой принц в восторге, Золушка! – произнес он.
Опираясь на руку Макса, Роза проковыляла к двери за своей туфелькой, не переставая удивляться, как это настоящая Золушка могла сбежать по лестнице в одном хрустальном башмачке.
„Да, потому что это сказка, – сказала она себе, – а там все возможно… даже Счастливый Конец".
Стоя в дверях, Макс помог Розе надеть новый плащ. Щелкнув выключателем, она бросила взгляд в окно, полускрытое тяжелыми гобеленовыми шторами. Из эркера виднелись старинные фонари в сказочных ореолах тумана. По Темзе скользили желтоватые огоньки барж. Ей даже показалось, что она слышит стук копыт и скрип колес. Это волшебная карета приехала за ней, чтобы умчать ее в ночь.
Неожиданно впервые за много лет Роза почувствовала себя счастливой. Это и впрямь была сказка. Лондон… Званый ужин с шикарными гостями… Это великолепное платье. Совсем из другого времени. Когда еще можно было мечтать.
Водитель такси с трудом нашел дом Руперта Эвереста. Дома на небольшой фешенебельной улице прятались в тени огромных старых деревьев, серые фасады были почти неразличимы, а уж о том, чтобы прочесть номера на табличках, не могло быть и речи.
Роза посмотрела на часы: в тусклом свете она с трудом разглядела стрелки. Они опаздывают. Почти на целый час! Может, не стоило тогда волноваться насчет платья. Ведь к тому времени, когда они приедут, прием закончится.
Макс, как и обычно, оставался совершенно невозмутимым. Его ладонь нежно сжала ее руку.
– Не волнуйся. Там наверняка будет такая толчея, что Руперт даже не заметит нашего отсутствия. Он делает паблисити новому автору, кажется, американцу, и, наверное, пригласил всю Би-би-си и всех репортеров светской хроники с Флит-стрит, и в придачу нескольких рок-звезд для колорита. Он всегда так делает. Когда Джонатану требовалась реклама, Руперт снял театр „Олдуич", и прием проходил прямо на сцене, – Макс подмигнул Розе и добавил: – Даже пригласил Девон Кларк…
Визг тормозов, и такси, едва не столкнув Розу и Макса лбами, остановилось у обочины перед высокими чугунными воротами в форме арфы.
– Вроде здесь, – ворчливо объявил водитель.
Выйдя из машины, Роза вгляделась в туманную мглу и увидела двух крылатых херувимов на воротных столбах. Работа мастера-литейщика была столь изящна, что, казалось, херувимы вот-вот взлетят.
Пройдя через высокие резные двери, они очутились в большой прихожей с мраморным полом. В сводчатых альковах по обеим сторонам стояли напольные вазы с множеством роз. У одной стены – темно-красные, а у другой – ослепительно белые, что создавало потрясающий эффект. На лбу у Розы выступили капельки пота; у нее перехватило дыхание от тяжелого, пропахшего духами воздуха. Через двойные стеклянные двери, ведущие в холл, она увидела широкую винтовую лестницу и услышала доносящийся сверху приглушенный шум множества голосов.
Их пальто моментально исчезли в руках горничной, которая словно появилась из какого-нибудь кинофильма 30-х годов, – черное форменное платье, белоснежный с оборочками кружевной передник и такой же чепчик. Через минуту с лестницы уже спускался, приветствуя их, маленький элегантный джентльмен в темно-фиолетовом смокинге.
Макс незаметно сжал локоть Розы, прошептав:
– Он немного эксцентричен. Но очень мил.
– Как великолепновидеть вас… Я просто в восторге, что вы смогли приехать ко мне… – разливался хозяин.
„Боже, он ведь ни малейшего представления не имеет о том, кто мы такие", – подумала Роза. Но неумеренность комплиментов с лихвой компенсировала отсутствие памяти на лица.
Но вот взгляд Руперта скользнул по платью Розы, и он всплеснул руками, молитвенно сложив маленькие и пухлые, как у младенца, ладошки.
– Вы очаровательны, моя милая, – воскликнул он. – Где вы сумели найти такое платье? Нет, нет, не говорите! Я патологически не умею хранить тайны. А все женщины там, наверху, я уверен, на меня накинутся и будут требовать ответа. Пойдем-те же к гостям. Я хочу представить вас моему почетному гостю…
– Известному писателю, не так ли? – умудрился вставить Макс.
Руперт наклонился так низко, что Роза смогла даже увидеть, что его желтовато-зеленые глаза слегка подведены.
– Это его первая книга, но я осмеливаюсь утверждать, что он довольно быстро сделается известным. Для меня это тоже было открытием. Мне тут одна птичка пропела на ушко, что скоро в „Таймс" появится статья о нем как о литературной сенсации нашего десятилетия. Он в духе Хемингуэя. Представляете, он сам стрелял в людей во Вьетнаме. Называется книга, кажется, „Двойной орел" – это солдатский слэнг. Но, может быть, вы уже читали его роман?
Роза почувствовала, как останавливается ее сердце, словно его кто-то сжал в кулак. Холод от ключиц медленно пополз вниз.
„Господи, да это же книга Брайана!.."– ударило ей в висок.
Она вспомнила, какое потрясение испытала, увидев эту книгу, выставленную в витрине магазина на Пятой авеню. Она тупо смотрела на глянцевую фотографию человека на суперобложке. Человека, которого она в свое время так горячо – и так долго – любила. Ей показалось, что молния ударила в самое сердце…
А сейчас Розе хотелось завопить от боли – схватить этого кривляющегося человечка за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы стереть с его лица идиотскую ухмылку. „Ты же ничего о нем не знаешь, да и обо мне тоже, зачем же ты тогда влезаешь в наши жизни?" – беззвучно прокричала она.
Гнев исчез столь же внезапно, как и появился. И дом, куда они пришли, и все вокруг вдруг покрылось пеленой безразличия. Все стало плоским, мутным и далеким, словно она смотрела в плохой перевернутый бинокль. На Розу навалилась безмерная усталость: тело сделалось тяжелым и неуклюжим, а голова, наоборот, странно легкой.
„Боже, – взмолилась она про себя, – пожалуйста, сделай так, чтобы всего этого не было… у меня нет сил снова пройти через такое испытание…"
– Роза? – пробился сквозь стоявший в ее ушах шум чей-то резкий голос. – Роза… ты себя плохо чувствуешь?
„Это Макс, – промелькнуло у нее в мозгу, и она ухватилась за этот голос, как за якорь спасения. – Слава Богу, что есть Макс!"
Серая пелена рассеялась, и Роза увидела перед собой Макса: широкий разворот плеч, как у бывшего боксера, благородная седина… может быть, слегка толстоват в талии, но такой родной, такой близкий. И он здесь, рядом с ней. Главное, что совсем рядом! Человек, на которого она может положиться – и сейчас, и потом. Всегда.
– Со мной все в порядке, – услышала она свой голос, холодный, будто ледяная вода. – Просто устала. Наверное, разница во времени после перелета вдруг дала о себе знать.
– Дорогая, может быть, вам немного полежать? – теперь это уже был участливый голос хозяина дома. – Наверху есть несколько спален, и там вас никто не побеспокоит… – продолжал он, прибавив: —…честно говоря, вы сейчас слегка напоминаете одну из фигур мадам Тюссо.
– Я в полном порядке, – повторила Роза, на этот раз более твердо. – Правда.
И тут она увидела свое отражение в отделанном эбонитом и хромом зеркале у подножия лестницы. У нее перехватило дыхание. Боже, да она бледна как смерть!
Роза вдруг стала подниматься по ступеням – скорее она не шла, а плыла.
Как заводная кукла, она раскланивалась направо и налево, улыбаясь всем этим элегантно одетым людям, удивленно на нее взиравшим.
„Как странно, – думала она. – Я здесь, и в то же время меня как бы нет. Я просто притворяюсь, будто нахожусь в зале".
Зал был огромный – ослепительно белые стены и такие же потолки, какие-то пугающие декоративные изображения: ярко-красные драконы, извивающиеся на черной лакированной поверхности китайского шкафчика, гигантское полотно кисти Мондриана, состоящее из желтых и красных квадратов, двойные и тройные отражения в зеркалах, целые сонмы мужчин в смокингах и дам в бальных платьях с блестками, плывущие в неизвестность.
Неожиданно Роза увидела его, стоящего у высокого, от пола до потолка, окна спиной к ней. Худой, чуть горбящийся; лицо – то же, что преследовало ее во сне каждую ночь, – призрачно белеет в темном стекле. И сразу все окружающие исчезли. Остался только он.
Брайан…
Ей вдруг показалось, будто шампанское, которое она только что отпила из поднесенного кем-то бокала, превратилось в серную кислоту. Оно жгло горло, раздирало желудок.
Почему-то Розе вспомнился первый мужчина, с которым она спала после Брайана. Один из ее преподавателей в Нью-Йоркском университете. Невысокого роста, коренастый, с густыми черными волосами и похожей на мех бородой. В нем не было ничего от Брайана, кроме очков в черепаховой оправе, какие надевал Брайан при чтении. Этого оказалось достаточно, чтобы она согласилась с ним переспать. Просто очки!.. Он пригласил ее в пиццерию и угостил пивом, ни на минуту не переставая обсуждать творчество Пруста. Потом они отправились к нему домой, где она сама легла на пропахшие какой-то кислятиной простыни и позволила ему овладеть собой. Единственное, что она тогда чувствовала, была грусть.
Затем были и другие мужчины – те, кто ей нравился, с кем она флиртовала, чьими физическими данными восхищалась. Но никого из них она не любила, ни по ком не пролила ни единой слезинки. Мужчины эти не могли бы разбить ее сердце так, как это смог сделать Брайан.
О Господи…
Как это она может сейчас взять и подойти к нему! Заговорить с ним, словно это самое обычное дело. Подумаешь, двое старых добрых друзей случайно встретились в гостях.
Между тем она действительно,помимо своей воли, уже подходит к Брайану, хотя идти сквозь плотный, как вода, воздух ей невероятно трудно. Где-то там, на другом берегу, остался Макс; звуки вокруг кажутся приглушенными, словно она находится под водой. Шум голосов беседующих гостей делается вдруг еле слышным – зато звон льда в чьем-то бокале резанул слух, как будто рядом с ней разбили стекло.
И вот Роза стоит лицом к нему и протягивает руку! Впрочем, это не ее рука: скорее всего она принадлежит той восковой фигуре из музея мадам Тюссо, о которой упоминал Руперт. Лицо Брайана перекашивается от смятения. Мгновение ничем не прикрытой боли. Всего один миг, прежде чем он вновь становится тем же, кем был минуту назад.
„Худой и голодный". Слова эти, вычитанные в дешевом романе, всплывают в мозгу Розы. Это стертое клише тем не менее верно передает впечатление от выражения лица Брайана. Лица, которое она все эти годы берегла в своем сердце. Лица, запечатленного в ее душе, подобно камее. То же самое лицо, пусть чуточку более резко очерченное. Лишь длиннее стали волосы, спадающие на воротник его коричневого бархатного пиджака, да на висках уже заметна ранняя серебристая паутина. И те же, прежние, серебристые глаза с их внутренним сиянием, поражающим каждого, кто в них глядел. Теперь в этих подсвеченных изнутри зеркалах отражалась только она.
– Привет, Брайан, – заставила себя произнести Роза.
– Господи, – откликнулся он, – просто невероятно! Ты… – Стакан, который Брайан держал в руке, выскользнул, и он еле успел подхватить его судорожным движением пальцев, так что на белый ковер упало всего несколько капель желтоватой жидкости. Эта секундная пауза дала ей передышку, необходимую для того, чтобы всплыть на поверхность и немного отдышаться.
– Вот уж кого я меньше всего на свете ожидал здесь встретить!
Роза хрипло рассмеялась деланным смехом, от которого у нее закололо в ушах.
– Знаешь, я тоже. То есть я совсем не ожидала, что увижу тебя тут. Как поживаешь?
– Отлично. Лучше, чем когда бы то ни было. Вот опубликовал книгу. Часть тиража вроде бы разошлась. Мистер Эверест устроил потрясающую презентацию в Англии…
Брайан улыбался. Улыбка показалась Розе искусственной, насквозь фальшивой. Ей захотелось согнать эту отвратительную ухмылку с его лица, как раньше хотелось разодрать в клочья плакаты с его изображением, выставленные на картонных листах в витринах книжных лавок. В мозгу у нее пролетели обрывки фраз – из рецензий на его книгу, которые она помимо своей воли все-таки читала:
…дебют значительного писателя;
…более впечатляющий талант, чем у автора „НАГИХ И МЕРТВЫХ", более сильное произведение, чем „НА ЗАПАДНОМ ФРОНТЕ БЕЗ ПЕРЕМЕН"…
…„ДВОЙНОЙ ОРЕЛ" – это подлинное кодовое название одной из военных операций во Вьетнаме… но вместе с тем это и символ разочарования в ценностях родной страны. Не читайте эту книгу, если вы не готовы к тому, чтобы ваше сердце разбилось от горя, к тому, чтобы ваше представление о современной войне в корне переменилось…
Она прочитала эту книгу – и ей страстно хотелось возненавидеть написанные Брайаном строки, но вместо этого они западали в душу и она рыдала.
Сейчас ей тоже неудержимо захотелось разрыдаться. Горячие слезы, готовые выдать ее с головой, уже стояли в горле. Наверно, решила она, предательские складочки в уголках рта уже свели на нет ее вымученную улыбку.
И тут она услышала, как Брайан произнес:
– Роза, разреши представить тебе мою жену…
Невероятно, но рядом с ним действительно стояла его жена. „Она же все это время стояла передо мной, – мелькнуло в голове у Розы, – просто я ее не видела".
Теперь для нее в зале не оставалось никого, кроме жены Брайана.
– …Рэйчел…
„Боже, как она красива, – болью отозвалось в сердце. – Я не ожидала, что она такая".
Маленькая, изящная, головы на полторы ниже Брайана, но ничего кукольного в этой женщине не было. Она излучала силу и твердость. Вернее, ее глаза, яркие и голубые, словно огонек газовой горелки, и упругие мышцы, выдающие сейчас ее напряжение. Слегка наклонившись вперед, она с улыбкой протянула Розе руку.
Тонкие пальцы с неожиданной силой сжали Розину ладонь. Все в Рэйчел дышало энергией, упругостью, темпераментом. И своеобразием. Она резко выделялась среди остальных гостей. Повсюду бусы, браслеты, блестки, нашитые на дорогие шелка, а тут эта женщина в плотном льняном костюме цвета лососины, таком чистом и простом, как благодарственная записка из нескольких слов на целом листе дорогой фирменной бумаги. Волосы бледно-янтарного оттенка, таким бывает обычно выдержанный коньяк, разделенные прямым пробором, свободной волной спускаются по плечам.
Улыбаясь в ответ и пожимая руку Рэйчел, Роза никак не могла отвести глаз от тонкого золотого кольца на безымянном пальце левой руки Рэйчел. Ей хотелось содрать его. Его там не должно быть.
„Оно мое. Я должна носить его. Брайан должен быть моим мужем, а не твоим", – мысленно прокричала она.
Слезы горячей удушливой волной накатили на нее, и Роза поняла: ни секунды дольше не может она оставаться здесь и произносить вежливые слова. И вот она уже повернулась и бежит сквозь толпу гостей – идите вы все к черту, плевать мне, что вы подумаете! – и стремглав спускается по лестнице.
Длинный коридор, дверь в дальнем его конце – и Роза неожиданно оказывается в саду. Таком же старом, как и сам дом, темном и молчаливом, как колодец. Кирпичные стены, увитые английским плющом, замшелый фонтан, охраняемый безголовым каменным купидоном…
Тишина, если не считать звука, который издает вода, стекающая с листьев на каменные плиты патио. Звука глухого и бездушного.
Роза опускается на влажную скамью и обнаруживает, что по-прежнему сжимает в руке пустой бокал из-под шампанского. Она начинает смеяться, но ее смех больше напоминает вырывающиеся из горла рыдания.
Она поднимает свой пустой бокал и, обращаясь к купидону без головы, произносит:
– За твое здоровье, Брай. За нас с тобой!
