Текст книги "Сад лжи. Книга вторая"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
39
Роза вошла в дом и принесла с собой запах морозного воздуха. Большие темные глаза молодой женщины смотрели на Сильвию с тем же неподдельным изумлением, с каким смотрела на нее маленькая черноволосая девочка, когда они вот так же стояли лицом к лицу тем зимним днем во дворе бруклинской школы много лет назад.
Сильвии стоило больших усилий побороть нахлынувшее на нее желание схватить свою дочь в объятия и прижать к сердцу.
Она была не в силах отвести взгляд от Розы: белые снежинки в ее волосах таяли, превращаясь в капли, стекавшие с плаща на черно-белые мраморные плитки пола. По спине Сильвии пробежал холодок.
– Откуда вы знаете мое имя, миссис Розенталь? – тихо спросила Роза.
Сильвия отступила назад, и ее пальцы начали непроизвольно теребить пуговички красной кашемировой кофты. Вот самая верхняя уже стала постепенно ослабевать, пока не повисла на одной нитке.
– Я… – попыталась она что-то сказать, но голос ее осекся. Сильвия не могла заставить себя вытолкнуть из себя ту правду, которая рвалась наружу.
Казалось, ее голос, горло, легкие скованы льдом – холод волнами захлестывал тело, превращая его в лед.
„Я твоя мать! Я дала тебе жизнь, а потом бросила тебя! – рвалось из ее сердца. – Но как, как сказать тебе такое?"
– Мне кажется, нас не представили друг другу, но Рэйчел все мне о вас рассказала, – произнесла Сильвия, чувствуя, как подкашиваются ноги, и ненавидя себя за эту слабость. – Пожалуйста, проходите. Вы, наверное, замерзли. Обещали, что выпадет до пятнадцати сантиметров снега. Невероятно, правда? И это в ноябре! Снимайте плащ и проходите в гостиную. Там мы побеседуем. Вы ведь пришли по поводу Рэйчел?
Ничего не значащие слова сами слетали с ее одеревеневших губ, словно это говорила не она, а кто-то другой.
Роза, похоже, заколебалась. На лице ее отразились сомнение и нерешительность. Она покорно позволила Сильвии снять с себя плащ, под которым оказалась простая шерстяная юбка цвета морской волны и белый свитер. Странно, подумала Сильвия, дочь выглядит почти такой же, какой была тогда, стоя на школьном дворе в ученической форме. Образ этой серьезной девочки она пронесла через два с лишним десятилетия своей жизни, словно тайный медальон, спрятанный от посторонних глаз. Можно ли и дальше таскать в себе эту ношу, спрашивала себя Сильвия и отвечала: „Нет, нельзя. Надо немедленно, сию же минуту, сбросить ее и облегчить наконец душу".
Но, оказывается, отделаться от своей ноши было не так уж легко. По инерции Сильвия продолжала светский разговор, удивляясь себе:
– Вам кофе или, может быть, вы предпочитаете чай? Сама я больше люблю чай, потому и спрашиваю. Точнее, настой ромашки. Говорят, он весьма полезен для успокоения нервов… – провожая свою гостью наверх, Сильвия продолжала непринужденную болтовню. – Ну вот мы и пришли. Пожалуйста, присаживайтесь, – и она сделала жест рукой в сторону стоявшего возле камина уютного пухлого кресла, обтянутого вощеным ситцем. – Ну, так что вы предпочитаете: кофе или чай?
– Чай, пожалуйста, если вас это не затруднит.
– О чем вы говорите! Экономка сегодня, правда, выходная, но я с удовольствием заварю чай сама. Подождите минутку – я сейчас вернусь.
Выскользнув из комнаты, Сильвия почувствовала огромное облегчение. Все что угодно, только не видеть этих устремленных на нее глаз. Такое чувство, что на нее смотрит Никос! Осуждая ее. Обвиняя.
„Но ведь Роза на самом деле не может знать, кто я ей, – пыталась она успокоить себя. – Но что-то она чувствует. Безусловно. В глубине ее души живет память о той давней встрече…"
Дожидаясь, пока закипит чайник, Сильвия едва могла заставить себя стоять, но ей пришлось ухватиться за край плиты. Даже это усилие причиняло ей боль – в руках и плечах. Кружилась голова, и холод проникал все глубже.
После того как чай был готов, она еще какое-то время помешкала, но затем, взяв поднос с тихо позвякивающими чашечками веджвудского фарфора, направилась в гостиную: оставаться на кухне дольше становилось просто неприличным.
– Ну вот и мы, – начала она как можно более беззаботным тоном, входя и ставя поднос на низкий столик розового дерева, придвинутый к дивану. – Вам с лимоном или без? Как вы любите?
– Если можно, то с лимоном, пожалуйста, – ответила Роза.
– А теперь скажите мне, – обратилась Сильвия к своей собеседнице, протягивая чашечку, расписанную яркими цветами, – чем я могла бы быть вам полезной? В отношении Рэйчел, по-видимому, как я понимаю? – заключила она, прищурившись из-за попавшего в глаза пара.
– Я… вообще-то… мне просто… – неуверенно начала Роза, обводя глазами комнату и ерзая на кресле.
На самом деле она не могла бы ответить, зачем сюда явилась. Но вот взгляд ее черных глаз снова упал на Сильвию, и та почувствовала приступ беспомощности, дрожа при мысли, что Роза проникнет в ее святая святых и разгадает страшную тайну, которая там скрывается.
– Вообще-то, – наконец произнесла Роза уже более связно, – я пришла к вам совсем не из-за Рэйчел. Может быть, это и выглядит несколько глупо с моей стороны… вот так взять и прийти к вам… но все дело в том, что вчера в суде мне показалось, что я вас узнала. Даже не показалось, я была абсолютно в этом уверена.
Нырнув ладонью под шапку черных волос, она вытащила из уха…
„Боже, сережка! – внутренне содрогнулась Сильвия. – Та самая, которую я в свое время ей дала! Значит, все эти годы она ее хранила? Столько лет…"
Она не могла оторвать теперь глаз от сережки, хотя кусочек рубина заставлял ее корчиться от боли, словно там внутри находился смертоносный яд.
Вот Роза уже протягивает сережку на ладони – крохотную „капельку" на бриллиантовом стерженьке. Блеск ее казался Сильвии нестерпимо горячим и ярким.
– Мне дала это одна леди. В то время я была совсем маленькой девочкой. Девять лет, не больше, – сказала Роза. – И леди, которая мне это дала, очень на вас похожа. Как две капли воды, если уж говорить правду. Конечно, вы можете возразить – вся история произошла так давно, что я могла и перепутать. Но я помню ее так, словно она случилась только вчера. Я прекрасно помню ту женщину. Она… то есть вы… сняла одну свою сережку и протянула ее мне. Не сказав ни единого слова. Вы даже представить себе не можете, как я была поражена… Все это показалось мне удивительным сном наяву. Откуда-то вдруг появляется прекрасная фея и взмахивает над моей головой волшебной палочкой. Но потом тут же исчезает, не сказав мне, ни почему она приходила, ни кто она такая… Вот я и надеялась, что, может быть, вы как-то поможете мне это узнать…
Роза умолкла и, снова вдевая сережку, в упор взглянула на Сильвию.
Черные глаза буквально жгли ее сердце, проникая в самую душу, как это бывало раньше с Никосом. И накопленная за долгие годы ложь, будто слои старой штукатурки, начала рушиться под действием этого взгляда.
„Она знает. Она все знает, – помертвело все внутри у Сильвии. – Она помнит меня! Господи, сделай так, чтобы больше не надо было лгать. Помоги мне рассказать ей всю правду!"
Но как? Как? Правда была слишком большой и тяжелой, будто огромный валун, который ей не под силу сдвинуть с места.
И тут до ее сознания дошла еще одна печальная истина:
„Я хранила свою тайну так долго, что она стала как бы частью меня самой. Вошла в мою плоть и кровь. И отторгнуть ее сейчас означало бы убить что-то у себя внутри…"
– Я бы с удовольствием помогла вам, моя дорогая, – опять солгала она, ненавидя себя так, как никогда раньше.
– Но, боюсь, я не знакома с этой женщиной. Вы говорите, что я ее напоминаю? Увы, я знаю, как это случается в жизни. Когда-то давно я сама встретила женщину… и чуть с ума не сошла, до того она мне кого-то напоминала. Но кого? Я так и не смогла этого понять. Боже, дорогая, ваш чай остыл! Позвольте, я налью вам горячий.
– Нет. Благодарю вас! – И Роза решительно поставила свою чашку на блюдце. – Я… мне нужно идти, – заявила она, явно волнуясь. – Извините, что отняла у вас столько времени. И за то, что ворвалась без предупреждения. Но, понимаете, я-то надеялась… даже была уверена…
– Не надо никаких извинений! Пожалуйста. Я очень рада вашему визиту. И сама хотела вас поблагодарить. Вы помогли Рэйчел. Ваша защита была потрясающей.
Сопровождая свою гостью к выходу, Сильвия молила Бога, чтобы Роза не заметила, что ее бьет дрожь и слова, которые слетают с ее языка, отдают визгливой фальшью.
На нижней ступеньке лестницы Роза обернулась – и Сильвия смогла увидеть выражение ее черных глаз.
„Вы солгали мне, – сказали эти глаза. – Не знаю почему, но солгали".
В ту же секунду она подумала о второй сережке – в точности такой, какая была у Розы. Сильвия припомнила, как много лет назад она вынула из садовой ограды шатавшийся кирпич и положила в нишу маленький сверток.
„Крохотное семя, – с грустью сказала она теперь себе. – Но семя, не посаженное в землю. И потому оно никогда не прорастет, не даст всходов".
Лечь бы сейчас на холодные мраморные плитки пола, подумала она, и умереть.
40
Глядя, как Сильвия снимает с вешалки ее плащ, Роза вдруг ощутила страстное желание схватить эту женщину и хорошенько ее встряхнуть. Подумать только – такой шанс узнать наконец разгадку мучившей ее тайны, может быть, единственный шанс – и вот он от нее ускользает. Еще минута, и можно будет с ним вообще распроститься.
„Знает! Наверняка знает! – крутилось в мозгу у Розы. – Но, черт возьми, почему она молчит? Боится! Но чего? Или, может, кого?"
Оглянувшись, она увидела открытую дверь в комнату. Наверное, это кабинет. Тяжелые потертые кожаные кресла, старинная карта на стене, в рамках огромные афиши оперных постановок двадцатых годов… Хозяином кабинета был явно мужчина. Взгляд Розы упал на портрет молодой женщины, висящий над камином с массивными бронзовыми львиными головами – подставками для дров. В голубом шифоновом платье, руки покоятся на коленях, бледное лицо… Однако художник каким-то непостижимым образом сумел передать внутреннее тепло, горевшее в хрупком теле. Казалось, женщина в любую минуту готова сойти с портрета и ступить на паркетный пол.
Заинтригованная, Роза шагнула к двери, во все глаза глядя на портрет. Тонкая и гибкая фигура притягивала ее к себе, а зеленые глаза и волосы, похожие на мокрый шелк, странно завораживали.
И тут Роза заметила еще кое-что: на мочке уха блестит крошечная рубиновая „слезка" в золотой оправе. Художник запечатлел сережку с такой поразительной достоверностью, что блеск выглядел совершенно натуральным.
У Розы закружилась голова. Гулко и быстро забилось сердце. Как будто о поверхность пруда шлепался „блинчиком" плоский камешек.
„Да вот же она! – поразилась Роза. – Мой ангел-хранитель!.. Та самая леди".
– Это кабинет моего покойного мужа, – раздался над ухом Розы мелодичный голос, в котором, однако, звучали тревожные нотки. – Тут все его книги, коллекция пластинок… он безумно любил оперу…
При звуках этого голоса Роза заставила себя обернуться. Сильвия стояла перед порогом комнаты с плащом в руках. В том, как она его держала, Розе почудилось что-то странное – прижимая плащ к себе, словно это был… ребенок.
– Это были вы… – произнесла Роза, заставив себя вытолкнуть слова из горла. Теперь, казалось, в груди у нее больше совсем не осталось воздуха.
Собственно говоря, она и раньше была уверена… но это… теперь она увидела собственными глазами… сережка. Ее сережка! Точная копия. „Боже, что тут происходит?" – почти выкрикнула Роза.
Она чувствовала, как кровь волной ударила ей в голову, наполнив уши звенящим гулом.
Пошатнувшись, Сильвия отступила на шаг и едва смогла устоять на ногах: ей пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть. Розин плащ выпал из ее рук, распластавшись на персидском ковре, как подстреленная птица.
Но вот, сделав над собой усилие, Сильвия постаралась выпрямиться – осторожно, медленно, как очень старый или очень больной человек. Она стояла теперь с откинутой головой, неподвижная, изящная, словно мраморная статуя.
Роза сделала шаг навстречу Сильвии: ей сделалось холодно, как бывает, когда плывешь в озере и твои ноги вдруг попадают в струю ледяной воды. Кожа сразу же покрылась мурашками, а на шее забилась маленькая жилка.
Непроизвольно, не отдавая себе отчета в том, что делает, она поднесла руку и начала теребить пальцами рубиновую сережку.
Заметив это, Сильвия вздрогнула, как от удара.
– Кто вы на самом деле? – прошептала Роза.
Сильвия долго ничего не отвечала, продолжая смотреть на Розу широко открытыми глазами. Казалось, она обледенела: глаза не моргают, зрачки остановились, словно у попавшего в лучи фар дикого животного.
– Я… твоя мать, – наконец выговорили ее губы.
Голос был глухим и гулким, как эхо, отдающееся где-нибудь в тоннеле.
„Что она говорит?! – промелькнуло в мозгу Розы. – Этого не может быть!"
Сильвия между тем продолжала произносить какие-то слова, но Роза ничего не понимала, как будто та говорила по-китайски. Какая мать? О чем, собственно, идет речь? Это невозможно! Наверное, она, Роза, чего-то недопоняла, не так расслышала.
– Я вас не понимаю, – с трудом разжав губы, произнесла Роза с застывшим лицом. – Я не… моя мать… моя мать… давно мертва!
– Да, да, Энджи. Она действительно погибла. Но она… не была твоей настоящей матерью. Твоя настоящая мать – это я. Я!Я носила тебя здесь… – и она прижала бледную руку к своему животу. – Я родила тебя. Ты была такой… темноволосой… и глаза, как черный янтарь… Но все равно я хотела тебя… да, хотела. Только вот Джеральд, он бы сразу понял, что ты от другого… что я любила другого мужчину. Я понимала: он станет меня ненавидеть. Разведется со мной. – Голос Сильвии дрожал, слова, слетавшие с ее губ, путались и сталкивались друг с другом, бледное лицо перекошено. – А потом этот пожар… ночью в больнице случился пожар… Господи, прости мне… я взяла ребенка Энджи, а не своего! Ее вместо тебя!
Сильвия закрыла лицо руками. Ее худые плечи, обтянутые красной шерстяной кофтой, поникли.
– Рэйчел, – выдохнула Роза.
И тут до нее внезапно дошло: так вот откуда это постоянное мучительное чувство, что Рэйчел кого-то ей напоминает. Но кого? И вот сейчас, Господи Иисусе… сейчас, прямо перед ее глазами стоит этот человек. Еще секунду – и все станет на свои места!
„Да это же Мария! Боже, как я могла не видеть!" – почти кричит Роза.
Эти золотисто-каштановые волосы, обжигающе голубые глаза… Да и рост – такая же миниатюрная, как Рэйчел. Только старше и красота уже почти поблекла.
Внезапно Роза ощутила во всем теле странную легкость, будто кто-то поднял ее в воздух – и она парит там в невесомости. „Этого не может быть! – думала она. – Я просто вижу сон…"
В голове неотвязно звучало одно и то же:
„Сильвия Розенталь, эта женщина. Она моя настоящая мать? Невозможно!"
И все же… все же внутренний голос говорил ей, что это правда. Более того, в святая святых своей души она всегда это знала. Такое бывает в наших снах, когда в подсознании всплывает многое из того, что хранится в тайниках сердца.
Внутри у Розы все словно обвалилось, как будто переливчатым потоком посыпались цветные стеклышки калейдоскопа. Однако там, под обломками, душа оставалась спокойной и настороженной. Сердце душила холодная злоба, инеем застилая глаза.
„Моя мать жива! Она не погибла в том пожаре… Она просто ушла… бросила меня… подкинула чужим людям… о Господи… она МЕНЯ БРОСИЛА!.." – звенело у Розы в голове.
– Я так переживала, – произнесла Сильвия, наконец отводя ладони от вытянувшегося, искаженного страданием лица. – Мучилась с самого начала… Хотела пойти к этим людям и сказать, что произошла ошибка. Но не смогла себя пересилить. А иного выхода я не видела.
– А мой отец? Кто тогда мой отец?
– Никос Александрос. Он был моим любовником. Я ему не сказала… но сейчас он все знает… и страстно желает, чтоб вы были вместе… это его самая заветная мечта. Он бы и тогда тебя взял. Но я… у меня в голове все смешалось. И я так всего боялась… Как я могла так сделать! Только теперь я понимаю, что натворила. Отказаться от своего ребенка. Не было ни одного дня все эти годы, чтобы я себя не презирала за это.
– Но вы могли взять меня, когда мне исполнился год… пять, семь, – холод из сердца постепенно переливался в кончики пальцев. Снегопад за окном между тем все усиливался, и колючие снежинки, подхваченные порывами ветра, ударялись о стекло. – А когда вы пришли ко мне в школу? Почему? Почему вы не сказали мне тогда всего?
– Я просто хотела увидеть тебя. Хотя бы раз… взглянуть на тебя. Посмотреть, какая ты, – голос Сильвии прервался, и она поднесла дрожащую руку к уху, вспоминая ту сцену во дворе Розиной школы. – И я просто не могла уйти… не оставив у тебя хоть какой-то памяти о себе…
– А обо мневы подумали? – воскликнула Роза, сделав еще шаг по направлению к Сильвии и чувствуя, как подгибаются колени. – У вас была Рэйчел, и явам была не нужна.
– Нет… нет… тебе этого не понять… мне нужна была именно ты.Но… поздно, слишком поздно, – по бледному худому лицу стоящей у окна женщины скользили полосы прерывистого неверного света, и таким же прерывистым был ее голос. – Как я могла сказать тебе об этом тогда? Ты просто убежала бы от меня. Разве бы ты мне поверила? Кто я была в твоих глазах? Совсем незнакомой женщиной…
– Ничего подобного! Я так нуждалась…хоть в ком-нибудь, кто бы меня любил!
Роза стояла, в упор глядя на Сильвию, становившуюся все бледнее и бледнее. В ее памяти всплыл тот день: холодный ветер треплет ее тоненькое пальтецо; она стоит как вкопанная и держит на ладошке неожиданный подарок – рубиновую сережку, похожую на капельку священной крови. Она видит все так ясно, как будто это произошло вчера.
– А если бы вы все-таки взяли меня к себе тогда? Вас что, мысль о Рэйчел остановила? – продолжала Роза. – Что бы с ней было?
Сильвия резко выпрямилась, словно марионетка на ниточках, – голова откинута, плечи прямые. Видно, что она изо всех сил старается сдержать слезы.
– Не буду тебе лгать, – произнесла она. – Я уже достаточно это делала. Я люблю Рэйчел как родную дочь. И никогда не смогла бы отказаться от нее, даже если бы…
Роза почувствовала, как что-то внутри нее оборвалось. Она рванулась вперед – в том состоянии невесомости, в котором она находилась, ей показалось, что она перелетела всю комнату одним гигантским прыжком. Она схватила Сильвию за плечи, пальцами ощущая нежную мягкую выемку у ключицы. На нее пахнуло легким ароматом цветочных духов, вызвав в душе вспышку яростной любви и столь же яростной ненависти.
– Даже если бы что? – прокричала Роза. – Если бы надо было выбирать между мной и ею? Вы это собирались сказать? Так?
Сильвия не сделала попытки отступить назад. Она продолжала стоять с опущенными, словно плети, руками; огромные зеленые глаза сверкали на белом как мел лице. Но вот она медленно качнула головой, крупная слеза поползла по щеке и, скатившись с подбородка, горячей каплей упала на Розино запястье.
И вдруг Сильвия обняла ее, прижав ладони к Розиному лицу… Пальцы были холодные, от них по коже пробежал озноб. Замерев, они простояли, кажется, целую вечность. В комнате не слышно было ни звука, кроме отдававшегося в ушах Розы биения ее сердца.
– Все эти годы… только коснуться тебя… – разорвал тишину дрожащий голос Сильвии. – Вот как сейчас… моя девочка… моя доченька.
Вырвавшись из ее объятий, Роза закричала, чувствуя, как волна ярости захлестывает ее, а перед глазами вспыхивают красные круги.
– Нет! Нет! Я была вам не нужна тогда… Никогда не была вам нужна… вы бросилименя, как… как собаку или котенка. Всю жизнь я чувствовала себя чужой в своей семье. Везде чужой. Моя бабка меня ненавидела. Она видела, что я не похожа на них… она думала, что моя матьЭнджи согрешила с кем-то. Она обвиняла меня в смерти сына. И вы могли подумать, что какой-то там вшивый счет в банке все это оплатит? О да! Я об этом тоже знаю. Это, конечно, вы положили деньги. Но даже тогда у вас не хватило смелости открыть свое имя.
– Я не могла этого сделать. Но я хотела, чтоб у тебя были хоть какие-то средства…
– Ничего вы мне не дали! Даже меньше, чем ничего. Тот день, когда вы появились на школьном дворе… это была волшебная сказка. У меня зародилась надежда. Но это была ложная надежда. Бесполезная. Как эта вот сережка. Вы когда-нибудь задумывались, какая бесполезная вещь одна сережка? Даже хуже… Это напоминание о том, чего нет.
Лицо Сильвии исказила гримаса боли. Она прижала руку к сердцу. Щеки ее были мокрыми от слез.
– Прости меня, если можешь… если можешь, – произнесла она, задыхаясь. – Я не представляла, что все так получится… я никогда не хотела причинить тебе страданий…
– Да вы и не могли мне их причинить. Я же вас не знала;
Роза почувствовала соленый привкус на языке: она поняла, что вот-вот расплачется.
Нагнувшись, чтобы поднять с пола плащ, Роза ощутила внезапный жар: это кровь бросилась ей в голову. Перед глазами запрыгали крошечные точечки света – на миг она как бы полностью ослепла. Как только способность видеть вернулась, она сделала шаг к двери.
– До свиданья… мама, – тихо прошептали ее губы.
– Постой! Не уходи! – с мольбой в голосе почти прошептала Сильвия. – Только не сейчас… Подожди, пока я… Ну, пожалуйста!
Умоляющий голос Сильвии эхом отдавался в голове Розы. Эхом минувшего. Она вспомнила тот зимний день во дворе школы в Бруклине. Она стоит там, руки и ноги как деревянные, их невозможно поднять. Вот и сейчас эхо этого настойчивого голоса заставляет ее повернуться: она чувствует себя беспомощной жертвой, попавшей в капкан.
„Не будь дурой! Беги отсюда как можно быстрее!" – приказал Розе внутренний голос.
И все же она продолжала стоять там, где остановилась. Стоять – и ненавидеть себя за эту слабость. Ведь даже сейчас ей страстно хотелось того, что никогда не будет возможно. Материнской любви. Теперь это уже слишком поздно. Вот если бы Сильвия сказала ей правду раньше… если бы могла любить ее сильнее, чем любила Рэйчел…
– У меня кое-что есть для тебя, – продолжала Сильвия. – Погоди.
Как ни хотелось Розе убежать, но что-то удерживало ее на месте. В зыбком свете угасавшего дня лицо Сильвии казалось серебристо-бледным, ускользающим. На нее смотрели глаза, полные отчаяния.
И вот уже бежит не Роза, а Сильвия… Пересекает комнату, неожиданно резким движением распахивает стеклянную дверь, скрытую тяжелой портьерой. Роза чувствует порыв ледяного ветра. В складки бархата сразу же забиваются стремительные снежинки.
Роза, дрожа от холода, не может оторвать глаз от белой круговерти в саду. Деревья и кусты под снежным покровом. Их ветви, голые и черные, раскачиваются на ветру. Перепутанная лоза дикого винограда тревожно шелестит на кирпичной стене, окружающей сад.
Сильвия, не раздумывая, бросается в эту слепящую белизну: похоже, она не замечает холода, на ней нет ни пальто, ни даже теплого свитера. Роза видит, как она, оскальзываясь на ступенях лестницы, спускается вниз… Ее высокие каблуки глубоко впиваются в снег, запорошивший весь дворик.
Матерь Божья… что она делает? – с ужасом восклицает про себя Роза.
– Сильвия! – кричит она.
Налетевший порыв ветра заглушает ее слова.
Тогда, накинув плащ, она бросается следом за Сильвией – метель сжимается вокруг нее, колючие снежинки впиваются в щеки и губы, словно холодные песчинки.
– Сильвия! – снова кричит Роза, догоняя ее. – Что вы надумали? Вы же простудитесь!
Сильвия, кажется, не слышит ее… или не обращает внимания.
Сжавшись под порывами снежного ветра, она шарит рукой по кирпичной стене. Вот ее скрюченные от холода пальцы пытаются вынуть из кладки кирпич.
Подбежав ближе, Роза видит, что кончики пальцев Сильвии посинели от холода, ногти обломаны и забиты снегом и цементной крошкой. Ее худая спина ходит ходуном от яростных усилий. На голубовато-бледном лице выступили красные пятна.
– Сильвия, ради Бога! – и Роза падает на колени в снег рядом с матерью, почти рыдая от отчаяния, что не может заставить ее остановиться. Еще минута – и она не выдержит… Невозможно видеть, как Сильвия, вся замерзшая, плачущая, скребет кирпичную стену.
Роза плотнее запахивает свой плащ – холод острыми иглами впивается в ноги и руки. „Что она там ищет?" – стучит у нее в висках.
Вдруг кирпич, который пыталась вытащить Сильвия, подается и падает в снег в облачке красных обломков и цементной пыли. Рука Сильвии исчезает в отверстии и достает что-то, завернутое в перепачканный полиэтиленовый пакетик.
– Видишь, это здесь! – со слезами радости восклицает она.
Сильвия разрывает пакет. На кусочке бархата лежит сережка. Рубиновая с бриллиантом, точно такая же, как в ухе у Розы. Сверкающая, ослепительно чистая, словно ее только что вынули из уха Сильвии.
– Вот она! – и Сильвия протягивает Розе сережку на ладони, как она сделала это много лет назад на школьном дворе. Только сейчас ее ладонь худая и грязная и не затянута в элегантную перчатку.
Роза чувствует, как ее сердце, словно по крутому уступу, катится вниз.
„Мама…" – беззвучно шепчут ее губы.
Роза ловит себя на том, что рука ее непроизвольно тянется… к сережке.
Сейчас она уже не ангел-хранитель, эта женщина, стоящая перед ней, вполне земная… к тому же она и сама хочет получить что-то от Розы…
Если ли у меня то, что ей надо? И могу ли я позволить себе простить ее? – думает Роза.
Но еще до того, как она ответила на этот вопрос, ее пальцы обхватили ладонь Сильвии. Замерзшая рука крепко сжала ее руку – рубиновая сережка словно острый шип впилась в мякоть ладони.
„Я не знаю тебя, – мысленно обратилась Роза к матери, – но я хочу узнать. Я хочу попытаться".
– Пойдем в дом, – нежно произнесла она.
