Текст книги "Этот мир не для нежных (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Он всегда такой. Иди к Лере, она поможет тебе умыться и переодеться.

– Ты же совсем недавно за него жилы готов был рвать, откуда сейчас такой тон?

Савва удивленно пожал плечами.

– Честно говоря, и сам не знаю. А что, какой-то особенный тон?

– Будто вы внезапно стали врагами.

– Ах, это. Со мной такое бывает.

Савва выдохнул и засмеялся опять вполне благодушно. Лив, которая уже отошла от сногсшибательного обаяния Фарса, засмеялась вместе с ним. Просто так, потому что оказалось, что им хорошо смеяться вместе. Тут она вспомнила кое-что, заслонившееся событиями и неожиданными верноподданническими чувствами, но не исчезнувшее совсем из памяти.

– Слушай, Савва, а это Валерия, она кто? Я знаю, что учительница, но ...

Савва пронзительно заглянул Лив в глаза.

– А ты наблюдательна. Да.

– Что ты имеешь в виду? – у Лив просто перехватило дух от того, что он сейчас наконец-то признается, как в том случае с минотавром. Ой, вернее, с человеком, у которого страшное лицо. Скажет что-нибудь типа: «А Валерия никуда и не уезжала...»

Но Савва неожиданно тепло и тихо произнёс:

– Лера – моя сестра.

– И все?

Он удивился:

– Учительница в интернате, я же тебе говорил. А что может быть ещё?

– Ничего, – пробормотала Лив.

Она собрала в стопку бумаги, разложенные на столе, машинально, по привычке, закрыла стопки сверху картонными папками. Савва молча наблюдал. Она поймала этот взгляд, понимающий, тоскливый и жалеющий. Словно парень провожал её на какой-то подвиг.

– Я пойду? – зачем-то спросила его.

– Да, – сказал он. – Ты, пожалуй, иди, Оливка. Лера тебя ждет.

***

Лера действительно её ждала. При ближайшем рассмотрении она оказалась ненамного старше Лив, просто одевалась по-взрослому, даже больше – по-учительски, отчего казалась гораздо взрослее. Сейчас она была в домашнем теплом халате, окутывающем её сухопарую фигуру до самых пяток. С плеч халат свисал, болтался, словно на вешалке.

– Вот уж не знаю, сможем ли мы подобрать тебе что-нибудь из моих вещёй, – сказала она, с порога быстро обмерив взглядом фигуру гостьи. Оливия молча пожала плечами. Усталость упала на неё резко и сразу. Пропало воодушевление, вызванное близким возвращением домой, а затем каким—то искусственным восторгом, который внушил ей Фарс. Осталась только обессиливающая апатия. Она уже даже не сравнивала Леру с Белой Дамой, предоставив все случаю и судьбе. От Лив уже мало что зависело. И Лера не казалась ей приветливой и заботливой, несмотря на всю доброжелательность. Она была холодной.

– Баню Савва натопил, – сказала Лера. И добавила с укором. – Вчера сам не догадался сделать это для тебя. Эгоист. Как и все мальчишки.

– Вы, наверняка, о мальчишках много знаете, – из вежливости произнёсла Лив, присаживаясь на угол дивана. Ей очень захотелось в баню.

– Да уж, – улыбнулась Лера. – Их в классах, как правило, меньше, чем девочек, но все равно хватает. Но Савва хороший, по-своему. Только не очень внимательный. И забот у него в отсутствие Фарса очень много. Хозяин его не жалеет, всё хозяйство на него свалил.

– Хозяин у вас замечательный, – зачем-то сказала Оливия.

– О, да. – Лера подошла к комоду, и Лив вздрогнула, когда хозяйка дома открыла тот самый верхний ящик, в котором ещё вчера лежала странная колода карт. Но ящик, в отличие от прошлого раза, выдвинулся совершенно беззвучно, без всякого напряжения, и Лера вытащила оттуда мягкое махровое полотенце. Лив вытянула шею, и увидела, что никаких карт в нем нет, а есть только разноцветная стопка таких же махровых полотенец. Она вздохнула. Лера поняла её вздох по-своему.

– Я там кое-что из одежды положила. А твоё постираем, до завтра должно высохнуть.

Из бани Лив вышла вся невозможно чистая и размякшая. Ощущение новой себя не могло испортить даже то обстоятельство, что в вещах Леры – тёплых стёганых штанах и такой же плотной толстовке – она чувствовала себя не совсем уютно. Лера была выше и худее, поэтому всё, что в данный момент было надето на Лив, жало в плечах, груди и бедрах, и одновременно было длинно. Рукава и штанины пришлось закатать. Ей не очень хотелось появляться в таком виде перед Фарсом и Саввой (мнение Леры по поводу её внешности, понятно, волновало не так сильно), но делать было нечего. На совместный ужин ей идти было просто больше не в чем. Из своего на Лив была накинута только теплая командировочная куртка.

Первые сумерки уже упали на тихий посёлок, который всё же немного повеселел и оживился с приездом новых людей. Это не выражалось чем-то видимым, просто витало в воздухе. Лив вдохнула сухой осенний ветер, и вдруг распаренной кожей ощутила некую странность. Она повернулась туда, откуда тягуче и удушающее шло ощущение чуждого и напряжённого. Молчаливая тревога стелилась по траве со стороны конторы. Лив чуть прищурилась и увидела, что вокруг дома сидят нахохлившиеся птицы. Они расположились прямо на земле – обречённые, молчаливые, внимательные, их было много, и все они были разные.

Лив не очень разбиралась в видах птиц, вернее, не разбиралась в них совсем. Кроме того, вся эта огромная стая находилась достаточно далеко. Но она поняла, что там были и воробьи (их Лив знала наверняка), и серые птицы покрупнее, и чёрные, совсем большие. Девушка зажмурилась, снова открыла глаза. Птицы всё так же сидели на том же месте. «Мне опять кажется, мне всё это кажется, – сказала она себе, прибавляя ходу на тропинке, которая вела из бани в Лерин дом. – И этому явно есть какое-нибудь разумное объяснение».

Девушка залетела в комнату немного перепуганная только что увиденной картиной безмолвных птиц, расположившихся пёстрым, разномастным ковром на земле, и замерла. Стол был празднично накрыт, комната освещалась мягким отблеском многочисленных свеч, стоявших везде, где только можно, в витых старинных канделябрах.

За столом сидели Фарс, Савва, Лера и ещё одно существо, в котором, несмотря на капюшон дождевика, надвинутый на лицо, Лив сразу же узнала минотавра из леса. Она застыла с разбега на пороге, поддерживая одной рукой штаны, так как один отворот размотался, и штанина волочилась по полу. Мысль о том, что компания, собравшаяся за столом, была очень прилично одета (может, только за исключением большого лесного бугая), а она с мокрыми, растрепанными волосами, в нелепой чужой одежде и совершенно не подготовлена для такого торжественного ужина.

– Проходи, Оливия, – ласково произнёс Фарс, и Лера радостно улыбнулась ей навстречу. Савва молчал, но вид у него был всё такой же недовольный с тех пор, как они увидели въезжающий в посёлок Уазик. Лив, помешкав секунду, неловко, боком, протелепалась к столу и села на свободный стул, стараясь казаться, как можно незаметнее, хотя это, конечно, было совершенно невозможно. Все, кроме Саввы, смотрели на Лив.

Фарс, свободно откинувшийся на стул, заложил ногу за ногу, мягкий белый пуловер с открытым горлом, воротничок светлой офисной рубашки – такой чуть небрежный, но все же профессорский стиль. Чтобы быть ближе к студентам, и в то же время, хоть немного, но выделяться.

Лера, неестественная в армейской выправке, уже не в халате, совсем нет – юбка и блуза, белая, чуть тронутая скромным кружевом по круглому провансальскому воротничку, словно случайно попавшему сюда из прошлого века.

Всё ещё пугающее существо, закрытое плащом. Его лица Лив не видела, но сосредоточенная тишина, которая шла от мрачной и даже фатальной фигуры, не давала возможности не заметить это нечто, которое сидело здесь и проявляло явный интерес к девушке.

– Кстати, познакомьтесь, – светским голосом произнёс Фарс. Кажется, что его совершенно не волновала напряженная обстановка за столом.

– Оливия. Михаил. Для друзей он просто Миня. Не очень любит свое полное имя, – чуть насмешливо и доверительно сообщил хозяин девушке. Лера дружелюбно хмыкнула.

Лив кивнула, заставила себя посмотреть на сидящего напротив мужчину. Он встрепенулся, словно вышел из глубокой задумчивости, и откинул капюшон. Набухшее огромным бордовым отёком лицо, действительно очень напоминало бычью морду. Раздавшийся на пол-лица нос странной четырехугольной формы, маленькие пронзительные глазки под нависшими веками. Под капюшоном оказалась шерстяная шапочка, которая топорщилась на голове, будто под ней и в самом деле скрывались рога. «Это мне кажется, это просто такая форма шапки, – уже больше по привычке быстро заговорила внутри себя Лив. – Этому, наверняка, есть разумное объяснение». Она скривила губы в улыбке и выдавила с явной и отчаянной ложью:

– Очень приятно.

Ей не было приятно. Совсем. И от этого знакомства, и от ситуации вообще. Единственное, чего ей страстно хотелось в этот момент – ни за что и ни при каких обстоятельствах больше не встречаться ни с Фарсом, ни вообще с его компанией. Наверное, хозяин посёлка это понимал. Потому что смотрел на неё с яростным удовольствием. Немного даже любуясь, но не как приятной женщиной, а как вещью, которую только что купил и вот убедился, что не прогадал. Забавляясь, Фарс прервал затянувшуюся паузу:

– Думаю, мы можем приступать к еде. Савва, позаботься о бокалах наших дам.

Удивительно, но под взглядом Фарса Лив незаметно для себя переставала волноваться. Новая волна обожания накрывала её, она чувствовала, что это совершенно неправильное ощущение, это был какой-то гипноз, в который девушка погружалась помимо своей воли. Лив уже практически весело посмотрела на Савву, хмуро подливавшего ей вино в бокал, и вдруг совсем неожиданно для себя предложила:

– А давайте позовем того старичка, что на отшибе живет? Изобретателя. Геннадия...

Она задумалась, вспоминая, и не заметила напряжения, которое вызвало её предложение...

– Геннадия ... Леонидовича? Лаврентьевича...

– Леонтьевича, – буркнул Савва.

– Только думаю, не стоит его звать, – сказала мягко Лера.

– Как пить дать, испортит компанию, – вдруг неожиданно мягким баритоном произнёс Миня. Лив вздрогнула от неожиданности, но тут же опять впала в благодушное состояние. Что-то в её душе ещё продолжало бороться, из глубин разума пыталась пробиться мысль: она в трансе, словно кролик, которого собирается проглотить удав. Но под взглядом Фарса последние доводы интуиции растворялись. Лив взяла бокал и сделала большой глоток вина. Оно оказалось довольно крепким, но так же и очень вкусным. Сладким, с терпким виноградным послевкусием. Изабелла, да? Такое послевкусие даёт только изабелла.

– Ну и ладно, – сказала она, подумав, что, действительно, «ну и ладно». – Я просто подумала, что он там один сидит, как сыч...

Сказала и тут же испугалась.

– Это так говорится, образно...

Компания явно была не в восторге от упоминания имени изобретателя. Но Лив уже успела захмелеть, поэтому эти нюансы её уже не очень волновали. В смысле, что она ещё отмечала их про себя, но исправлять какие-то неловкости ей было абсолютно незачем.

– Нет, ну, правда... А вот, кстати, сыч, это же птица какая-то? – Лив подцепила на вилку горку свеклы из салата, который казался селёдкой под шубой, и, не оглядываясь на окружающих, отправила себе в рот. – У вас вокруг конторы целая армия птиц сейчас сидит. Это как-то ... Странно.

Салат оказался вовсе не из свеклы, и селёдки там не было и в помине. Язык и нёбо обожгло острым овощем неизвестного происхождения. Лив закашлялась от неожиданности, а затем быстро глотнула ещё из бокала и почему-то глупо рассмеялось. Нечеловеческое обаяние Фарса и несколько глотков вина на неё подействовали совершенно неожиданным образом.

– Птицы? – задумчиво произнёс Фарс. – Птицы – это хорошо. Это просто великолепно. А ты их любишь, Оливия?

– Кого? Птиц? – весело удивилась девушка. – Я к ним, скорее, равнодушна. Да, точно. Абсолютна равнодушна.

Негодующие взгляды, которые метал в неё Савва, она просто игнорировала.

– О, это очень печально, – всё тем же тоном, практически на одной ноте, проговорил Фарс. Он мягко посмотрел в сторону своего помощника. – Савва, успокойся. Ничего из ряда вон выходящего не случится.

– Почему – печально? – удивилась Лив, глянув на присмиревшего Савву. Парень промолчал. И уже не смотрел на неё, уставился, не отрываясь, в свою тарелку. Она, кстати, была пустая, его тарелка, мимоходом отметила про себя Лив, и тут же об этом забыла. – Так почему печально?

– Тогда вы не сможете в полной мере насладиться нашей птичьей охотой, – Фарс покачал головой, печалясь, что девушка сама себя сознательно лишает такого удовольствия.

– Я никогда не слышала о птичьей охоте, – сказала Лив, и сделала ещё несколько глотков вина. Оно нравилось ей всё больше и больше. – Вино у вас прекрасное.

– Коллекционное, – сказала Лера с гордостью. И посмотрела на Фарса. Он продолжил, словно не услышал.

– Птичья охота – это наше гениальное изобретение. И одно из немногих развлечений, которые у нас здесь есть. Только прошу не путать – это не имеет никакого отношения к охоте соколиной. Отнесись к этому серьезно, Оливия.

– Почему?

– Потому что ты не можешь этого пропустить. Я просто настаиваю на том, чтобы ты не просто присутствовала, но ещё и участвовала в ней.

– Каким образом? – удивилась девушка. – А если я не хочу?

– А из вежливости? – вмешалась Лера. Фарс сделал в её сторону предупреждающий знак рукой, и она замолчала.

– Ты получишь удовольствие, – с нажимом сказал он, и Лив в ту же минуту почувствовала, что она просто обязана получить это удовольствие. Поэтому тут же согласно кивнула.

– Конечно. Почему бы нет?

– Нет! – Савва вскочил с места. – Не надо охоты, Фарс! Хотя бы сейчас не надо.

Фарс посмотрел на него свысока, хотя он сидел, а Савва стоял. Но взгляд все равно был такой – свысока, машинально отметила про себя Лив.

– Савва, никто ничего отменять не будет, – сказал хозяин, и парень затух, сел на место. – Ты же прекрасно понимаешь, что лабиринт построен, и это больше не обсуждается.

– Почему? – с какой-то вселенской тоской в голосе спросил Савва. – Ну, почему это никогда не обсуждается? Хотя бы раз. Всего один раз, Фарс...

– Мы получили товар, так ведь? И ты понимаешь, что за него нужно заплатить? Да или нет?

В глазах Саввы плескалось нечеловеческое отчаяние.

– Может, кто-то другой, а? Лера, – он повернулся к сестре. – Ты же можешь подождать немного?

Лера пожала плечами:

– Нет. Я бы могла, но вот покупатель... Нет, он не будет ждать. Ты же знаешь это? Да или нет?

Она повторила последний вопрос абсолютно тем же тоном, что и Фарс.

– Нет товара, нет времени, – пожал плечами Фарс. – По-моему, тут спорить вообще не о чем.

Лив подумала, что она потеряла нить разговора. Ей было уже совершенно ничего не понятно, но она списала это на вино.

– А зачем вам время? – ей действительно было интересно. – Оно как-то связано с птицами?

Фарс ласково посмотрел на Лив:

– Птицы – единственные создания на земле, которые могут, образно говоря, пронести себя через время. Там, где обитают они, нет ни счета, ни расчета. Только небо, только полет. Чтобы начать или закончить отчет, им нужно спуститься на землю. Пока они в движении, времени для них не существует. Мы просто берем у них немного безвременья взаймы. И покупаем на него что-то очень кому-то нужное. Потом получаем то, что нужно нам. Скажем так, жизненно необходимо.

– Для чего? – Лив поняла, что с каждым новым глотком вина она погружается в иную реальность, ещё цепляясь остатками разума за грань ускользающей яви.

– Чтобы быть, – просто сказал Фарс.

– Кому быть? – опять спросила Лив.

– Мне. Ей, – Фарс кивнул на Леру. – Савве, Мине. Джокеру.

Вскочил вдруг Миня, который до этого момента сидел молчаливо и торжественно.

– Фарс, сколько ещё глупых разговоров? Зачем нам эти бесполезные светские беседы? Лабиринт давно построен, краски стынут. Доставай карты.

Лера мягко тронула его за рукав, потянула вниз, на место.

– Миня, ты опять? Куда спешишь?

Он сник, послушный движению её руки, опустился на место и замер уродливой, венценосной горой в углу стола. Фарс даже не оглянулся в его сторону. Он вдруг уставился на Лив, напряжённо и не отрываясь. И Лера печально и так же пристально смотрела на неё. А Савва отвернулся.

– А что от меня-то требуется? – удивленно спросила Лив.

– Поделиться. – Фарс взволнованно провел языком по губам. Жест был настолько «не его», что даже нелепым его назвать было неловко.

– Чем?!

– Временем.

– Каким образом? – не поняла девушка. Ей стало страшно.

– Узнаешь, – с облегчением выдохнул Фарс. Напряжение, сгустившееся в комнате, вдруг моментально рассеялось. Хозяин рассмеялся, вслед за ним улыбнулась Лера, и даже как-то жизнерадостно хрюкнул быкоподобный Миня. – Ну что, все сыты? Тогда карты? Оливия, ты как в карты?

– Никак, – опять сказала Лив. Ей было даже неловко, что приходилось весь вечер признаваться, что она не может разделить ни одно из развлечений, принятых в Пихтовке. – Вообще не играю в карты. Так же как и в шахматы, и в шашки, и в домино. Я вообще не играю ни в какие настольные игры. Когда-то в компьютерные играла. В «Дьяболо». «Варткрафт». Но мне быстро надоело. Я не азартная.

– Это быстро, – сказала Лера. – Ты не успеешь соскучиться.

Она встала, подошла к комоду, открыла верхний ящик и ... достала оттуда несколько квадратиков, к которым несколько часов назад Лив положила Белую даму. Лера протянула их Фарсу, тот любовно погладил картонки.

– Смысл прост, – объяснил он Лив. – Я раздаю карты, каждый из нас, не открывая свою, отчаянно блефует. Затем вскрываемся. Выигрывает тот, к кому попала его карта.

– Тут дело в не результате, а в процессе, – добавила Лера. – Свою карту ты назовешь сама.

– Загадаю, что ли?

– Нет, именно, придумаешь. – Терпеливо принялся объяснять Фарс. – То, что подходит именно тебе. Сегодня игра будет трудной, потому что Отшельника и Джокера нет с нами. Впрочем, Отшельника не бывает никогда, а Джокер может появиться, а, может, и нет. Он абсолютно непредсказуем. А это значит, что шансы каждого из нас уменьшаются на два процента.

Он улыбнулся озадаченной Лив.

– Мы любим играть. Вечера тут долгие.

– А вся колода, где она? Почему тут почти нет карт? Даже я знаю, что их должно быть гораздо больше....

Фарс, не глядя, но осторожно перетасовывал карты. Такими движениями, словно эти несколько квадратиков могли в любой момент рассыпаться в пыль.

– Мы играем только старшими, – подбирая слова, произнёс он. – Остальные исчезли. Пропали. Но тех, что остались, пока хватает, поверь.

Компания не отрывала глаз от рук Фарса, которые наращивали темп, уже не тасуя, а жонглируя остатками колоды. Ощущение хрупкости в его движениях исчезло, теперь это был все возрастающий напор, еле сдерживаемая энергия, рвущаяся вовне страсть. «Шесть, – поняла Лив. – У него в руках шесть карт». Она не заметила момента, когда перед каждым из присутствующих легла карта. Бесцветной рубашкой вверх. Сейчас квадратик, лежащий перед ней, казался абсолютно прозрачным. Сквозь него просвечивала синяя скатерть, которой был накрыт стол. Лив разглядела какую-то крошку, попавшую между картой и поверхностью стола. Словно сквозь увеличительное стекло. Крошка набухала в размерах, Лив показалось, что от неё в разные стороны поползли ложноножки, ожившая соринка пульсировала, и, кажется, собралась делиться. Девушка дернулась, посмотрела ещё раз. На столе лежала просто карта, наваждение пропало.

Несколько секунд в комнате стояла полная тишина. Затем Фарс отложил в сторону две лишние карты, оставшиеся у него в руках, накрыл ладонью ту, что лежала перед ним.

– Я – император, – торжественно произнёс он властным голосом, и это даже почему-то не показалось Лив глупым. – От меня все начинается и на мне все заканчивается. Я посылаю и возвращаю обратно энергию. Я созидаю и разрушаю. Приговариваю и милую. Возвеличиваю и свергаю. У меня нет друзей, а мой главный враг – только время. Уничтожив меня, вы уничтожите порядок.

Он произнёс это на одном выдохе, затем голова его резко упала на грудь, словно с этими словами из него вышла вся жизнь и осталась только оболочка. Жалкая резинка воздушного шарика, из которого выпустили весь воздух. Лив испугалась, что, может, у Фарса случился инфаркт, но посмотрев по сторонам, увидела, что все сохраняют сверхъестественное спокойствие. С шумом вдохнула в себя воздух Лера, в напряжённой тишине зазвучали её не менее торжественные слова:

– Я – монахиня, белое облако грез. Несу в себе страдания плоти и строю мост между материальным и духовным. Храню мечты о горнем в мире дольнем и передаю память о нем. У меня ничего нет в этом мире, а мой главный враг – время. Уничтожив меня, вы уничтожите мечту о лучшем.

Лив на секунду показалось, что они просто издеваются. Нет, ну невозможно же взрослым, серьезным людям, занятых делом, на полном серьезе молоть какую-то исключительную, да ещё и пафосную чушь. «Я монах в жёлтых штанах, в зеленой рубашке, с соплей на фуражке», – в насмешку всплыла из глубин её памяти считалочка из старинной детской игры. Она собиралась было отказаться от этого идиотизма, представив, что ей придётся придумывать сейчас какую-то глупую речь (из-за считалочки у неё в голове возникла фраза: «я – сопля, и я болтаюсь просто так, уничтожив меня, вы останетесь с чистым лицом), но тут внезапно произошло нечто совершенно неожиданное.

Стукнула входная дверь, из прихожей потянуло холодом, и вместе со сквозняком в комнату стремительно вошел ... Алексеич.

Лив попыталась вскочить навстречу ему, но ноги отказались слушаться. Она крикнула изо всех сил: «Алексеич!», но только еле слышно прошипела что-то вроде: «иш—ш—ш». И ещё. Она уже не знала, радоваться этому появлению или пугаться.

Водитель же очень уверенно подошел к столу, вокруг которого сидела вся эта странная компания, кивнул сразу всем довольно вальяжно, сел и протянул руку к Фарсу. Хозяин, все это время находившийся в опустошительном трансе, все так же безвольно, как будто руководимый какой-то силой со стороны, отдал Алексеичу (который уже совершенно не был похож на того говорливого водилу, что вез Лив в командировку) одну из оставшихся карт. И снова весь обмяк, плюшевой игрушкой, в которую не поставили заводное устройство.

Алексеич же, взяв карту, не глядя на неё, таким же странным голосом, как говорили Фарс и Лера до него, сказал:

– Я – Джокер. Упорядоченный хаос. Я ухожу и прихожу, когда мне придёт в голову. Могу стать кем угодно и определяю, кто кем является. Подстраиваюсь под любую ситуацию, и там, где появляюсь, ситуация становится выигрышной. Я – равный шанс для всех, все мне друзья и враги. Но главный мой враг – это время. Уничтожьте меня, и вы уничтожите возможность.

Лив не успела прийти в себя от фантасмагоричного появления Алексеича, как зазвучал голос Мини, который, несмотря на свой внушительный объем, все это время оставался на втором плане, словно фоном к происходящим событиям.

– Я – палач, – сказал Миня, и Лив вздрогнула. – Привожу к логическому завершению все, что должно случиться. Я – неумолимость исполнения. У меня нет друзей, и враг мой – время. Уничтожив меня, вы уничтожите надежду на справедливость.

Оливия встрепенулась, потому что ей не показалось очень уж убедительным то, что произнёс сейчас Миня. Неправильная нота в игре, которую она совершенно не понимала, но улавливала в ней скрытый смысл и логику. Страшный человек уловил намек на движение с её стороны, и добавил, снисходя до разъяснения:

– Наказания, как для вас, так и для ваших врагов. И того, что вам кажется несправедливым.

Обмякшие фигуры странно плясали тенями на стенах в дрожании свечей. Вне игры оставались только Савва и Лив. Парень сидел все такой же насупленный и недовольный, но не вмешивался в ход игры, Лив же судорожно думала, как ей отвертеться от этого странного спича, которого от нее, несомненно, ждали. Девушка надеялась, что сейчас ещё выступит Савва, но все смотрели на неё. Мягко, ватно, как загипнотизированные, с терпеливым ожиданием. Лив откашлялась, торжественно положила руку на свою карту и поняла, что она так ничего и не придумала.

– Я... Э—э—э... – сказала она и опять закашлялась. – Я... это... Как его...

Шестым чувством она поняла, что ситуация в одну секунду накалилась. Жадно облизывая губы, на неё уставился Фарс, уже не расслабленный, а полный нетерпеливого ожидания. В холодном чопорном молчании смотрела Лера. Алексеич смотрел не прямо, а чуть со стороны, немного виновато и в то же время победоносно. Его губы шевелились, словно он что-то пытался подсказать Лив. Она напряглась и прочитала по губам подсказку. «Я – мытарь», – шептал он ей отчаянно и умоляюще.

Опять приподнялась с места гора Миня. «Палач», – пронеслось в голове у Лив. Она явно, словно с глаз слетела пелена, увидела, что лицо у него – точно не лицо, а бычья морда, а под шапочкой прорывают шерсть рога. Миня надвигался на неё с какой-то странной готовностью, нелепо разводя в стороны руки, словно хотел крепко обнять. «Они все тут сумасшедшие», – паника уже билась в висках девушки.

В этот момент вскочил Савва. С совершенно неигровой решимостью он в мгновение ока очутился рядом с Лив, между ней и Миней, и положил руку на карту, которая лежала перед ней.

– Я – жертва, – громко сказал он. – Напрасная, ничего не подозревающая жертва. Я нахожусь на той чаше весов, которая склоняет мир в сторону света, и противостоит разрушению. Вы – мои враги, а время – друг мой. Уничтожив меня, вы его получите.

Одновременно что-то нечленораздельное закричала Лера, приказным голосом «Савва, не смей!», – скомандовал Фарс, и Миня хлопнул в ладоши. Савва исчез. На карте сидел маленький, взъерошенный воробей. Он секунду вертел непонимающе серой головой, затем пронзительно вскрикнув, поднялся к потолку, вылетел в сени и пропал. За окном послышался клекот и шум крыльев. Затем настала оглушающая тишина.

Тут уж Лив громко заорала «А-а-а», стукнула по столу руками и выскочила из комнаты, потеряв на ходу даже свою куртку. В волочащихся по земле штанах, чужой футболке и носках. Обуться она, понятно, уже не успела. Инстинкт самосохранения подсказал ей, что нужно бежать отсюда. Вот только куда? Выбирая меньшее из зол, она устремилась к дому сумасшедшего изобретателя. Ибо вокруг был только лес и пугал он её нисколько не меньше, чем странная компания. В которой только что... Господи, этого не может быть! Совсем, совершенно не может быть. Но ... Но неужели они действительно только что превратили Савву в воробья?

Глава 7. Застарелая сладость

Геннадий Леонтьевич не то, чтобы ждал, а просто знал, что это случится. Ему было известно всё, за некоторым, впрочем, исключением. Вот чего он никак не хотел допустить, так это, что кто-то требовательно и истерично забарабанит в его дверь. И именно в такой неподходящий момент.

Изобретатель пытался уснуть. Эта выматывающая бессонница к ночи надвигалась особенно тоскливо и беспросветно. Он использовал каждую возможность, каждый признак надвигающегося успокоения, чтобы попытаться провалиться хоть и не в сам глубокий, здоровый сон, а хотя бы в его прибрежье.

И сейчас он, почувствовав слабость в коленях, тут же проковылял к кровати, лег и крепко зажмурился. «Слаб человек», – пронеслось у него в голове. «Слаб, хрупок и никчемен. Пора переходить к символам». Переходить не хотелось. Он отдалял эту неминуемую данность настолько, насколько мог, потому что при всех преимуществах нечеловеческого существования, его сегодняшнее положение устраивало изобретателя гораздо больше. Хотя бы за благословенную возможность пользоваться сферой. Ещё бы немного...

Но катастрофа надвигалась неумолимо. Кроме того, что изношенное тело всё чаще напоминало о себе внезапно, и неожиданность эта была чрезвычайно неприятной, появлялись проблемы и в самой сфере. Скоро там станет так тесно от желающих поживиться хоть чем-нибудь, что руку нельзя будет вытянуть без того, чтобы не наткнуться на чью-то ещё. Теснота и толкотня были невыносимы для Геннадия Леонтьевича абсолютно на всех уровнях. Как на физическом, так и на виртуальном, и – дальше – на символическом. Из-за этого он до сих пор избегал тесного общения с императором и его компанией. Он делал для них то, что должен был делать, но влиться в дружный коллектив – увольте. Геннадий Леонтьевич умер там, перед старым гаражом на рассвете, а Фарс, уполномоченный Солнечными богами, привез в Пихтовку только представление о сущности изобретателя.

– Символ должен быть, – ворчливой тихой скороговоркой бормотал изобретатель, так и не открывая глаз, – глашатаем космоса в мире горнем. Творчеством должен быть, высшим воплощением вселенских энергий. Паяцем, пляшущим на веревочках, протянутых из космоса. Символ только тогда есть истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен... Он многолик, многосмыслен и всегда тёмен в последней глубине...

Бормотанием Геннадий Леонтьевич закрывался, в том числе и от информации, которая навязчивой стаей мух, проникала к нему извне.

– Я не хочу знать! – Крикнул он и погрозил сморщенным кулаком, похожим на печёное яблоко, кому-то в пространство. – Вообще ничего не хочу знать.

А как раз вот тут в дверь резко и напористо затарабанили. Изобретатель не мог игнорировать этот факт, хотя бы потому, что вход в его неприкосновенное жилище был весьма хлипок и ненадёжен. Ещё пара ударов и в дом всё равно войдут, только вот потом дверь нужно будет ставить заново. И что-то подсказывало изобретателю, что это придётся делать именно ему самому, несмотря на низменность действа, требующее только элементарных навыков, а совсем не катастрофического ума, коим изобретатель уникально обладает.

Он закричал, негодуя, вложив в голос всё своё недовольство ситуацией:

– Сейчас иду!

И прибавил, не менее грозно:

– Навязчивая птица!

За порогом с перекошенным лицом и торчащими в разные стороны, мокрыми и встрёпанными волосами тяжело дышала Оливия. Он оглядел девушку с головы до ног, покачал головой, оставшись недовольным тем, что увидел, и посторонился. Настолько, чтобы она могла пройти, но поняла, что изобретатель этого визита абсолютно не одобряет.

– Я... они... Савва...

Лив со всего размаху плюхнулась на тут же негодующе скрипнувшую кровать, и спрятала лицо в ладонях, словно хотела стереть только что случившиеся события. Она всё так же задыхалась, но больше не от стремительного бега, а от ощущения катастрофы. Сердце колотилось, как бешеное, и так как рук не хватало, чтобы взять в них всю себя, Лив скорчилась грудью в колени. Геннадий Леонтьевич смотрел на неё с молчаливым неодобрением. Девушка, пару раз глубоко вдохнув и резко выдохнув, немного пришла в себя, подняла глаза на изобретателя.

– Вы должны... Вы обязаны мне помочь.

– С чего это? – прищурился Геннадий Леонтьевич. – С чего это, вопрошаю я тебя, птица, чего-то обязан?