Текст книги "Этот мир не для нежных (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Настроение ухудшалось ещё и потому, что Джонг-Маджонг эти дни пропадал где-то с утра до вечера. Разум увещевал, что у хансангов непременно должны были быть какие-то дела, но чувство одиночества лелеяло в душе слабые ростки обиды. Обижаться было глупо, да. Но так оно и было.

Весь день Лив проводила в обществе бесшумной Нан-Сунан, которая появлялась то тут, то там, хлопоча по хозяйственным делам в замке, безмолвно, как привидение. Лив пробовала несколько раз заговорить с ней, но женщины, одновременно поджав губы, проходили мимо. Девушке казалось, что если бы они могли, то прошли бы сквозь её тело, выражая своё такое полное презрение.

К вечеру приезжали уставшие Шинга, и даже светлый Джонг был настолько вымотан, что практически не мог говорить. Он тяжело улыбался, бросал кидающейся к нему с надеждой Лив: «Все идёт по плану, но пока новостей для тебя нет», и закрывался в своей общей спальне с Маджонгом. Но явно происходило что-то не очень хорошее, и это касалось не только Лив, вернее, касалось её только в общем контексте. В воздухе поместья витало ощущение непонятной и невидимой для девушки беды.

***

Накануне трагедии Лив с удивлением слышала, как Джонг-Маджонг говорят между собой. Она стояла вечером на балконе, на котором теперь проводила основную часть своего ничем не занятого времени, мечтая и пробуя размышлять, когда услышала стремительный свист, который всегда сопровождал приближающихся найтеу. Затем свист стих. Лив разогналась, чтобы спуститься к ним вниз, но вдруг услышала голос тёмного Шинга. Она застыла, вслушиваясь в слова, которые звенели в ночной тишине.

– Нужно думать о зелени, – хрипло сказал Маджонг, – и о Монахине.

Лив напряглась сразу, потому что хансангам совсем не нужно было прибегать к голосовой речи, чтобы пообщаться друг с другом. Зачем, почему они сейчас говорят вслух?

– Но она в опасности. Государство или жизнь одного человека, неужели не ясно, в какую сторону нужно склонить чашу весов, – возразил ему Джонг.

Раздалось сердитое сопение мрачного. Наконец он произнёс:

– А не кажется ли, что эти порывы – суть желание сделать её своим хансангом? Ты бы хотел, чтобы она, а не я....

– Ты с ума сошел! – вскричал возмущённо светлый, и эти стальные нотки в голосе были настолько чужды и непривычны для него, что Лив стало ещё страшнее. – Это невозможно.

– Подумай хорошенько о том, что на самом деле ты хочешь сделать невозможное возможным. И подумай об этом без меня.

Судя по громко хлопнувшей двери, Маджонг зашел в замок вне себя от ярости. Звук его шагов гулко отдавался в тишине огромного пространства парадного коридора и затих в районе спальни. Лив осторожно выглянула во двор, чуть свесившись за каменные перила. Поникший Джонг гладил своего найтеу в свете огромных двойных звёзд, которые за полным отсутствием привычной для Лив луны освещали двор. В одном из таких пятен света и стоял печальный светлый хансанг, не двигаясь с места. Казалось, что сейчас он разбивается на множество осколков, и в эту страшную минуту никого нет рядом с ним. Растерянный и беззащитный. И хотя Лив не понимала до конца причины такой странной размолвки, она почувствовала свою вину за неё.

Глава 4. Город не видит девичьих слёз

Найтеу резко замедлил свой стремительный полет. Лив, судорожно вцепившаяся в кудлатую гриву и не поднимавшая головы весь путь, наконец-то чуть расслабилась всем вросшим, казалось, навечно в коня телом и поняла, что их трио достигло цели. Девушка осторожно приподнялась, чувствуя, что по спине разливается тепло, передаваемое ей Джонгом. Она обернулась, и через упавший на глаза капюшон попыталась посмотреть на своего спутника и на местность, куда они прибыли. Джонг подмигнул ей, он казался довольным и в хорошем расположении духа.

Лив удостоверилась, что всё идёт так, как ему положено идти, выпрямилась окончательно, и оглянулась по сторонам. Капюшон сползал на глаза, а «доспехи» делали её очень неуклюжей. Это была мягкая, но тяжёлая походная одежда, которую напялил на неё светлый хансанг, напихав ещё каких-то тряпок между телом и явно большим ей обмундированием. Лив ворочалась в них, как полусонный медведь в берлоге в самый разгар зимней спячки. Приходилось мириться с этим неудобством, чтобы хоть издалека, силуэтом напоминать Маджонга. Сейчас Оливия изображала одного из хансангов, и это была единственная возможность выбраться из замка, чтобы встретиться с Саввой.

Вчера Джонг ворвался в комнату как вихрь, даже не постучав для приличия, схватил её, закружил, прокричал нараспев:

– Есть! Кое-кто напал на след твоёго воробья. Его видели, видели в городе!

Лив задохнулась от бешеного кружения и неожиданности, попыталась что-то спросить, но лишь хватала ртом ставший тесным воздух. Хансанг понял, что переборщил с выражением радости, отпустил Лив, немного смутившись. Она, с трудом переведя дух, прохрипела:

– Где?

– В городе. Совершенно одинокий воробей, он наделал шуму и шороху! Его пытались поймать, но птица оказалась на редкость шустрой! Упорхнул даже от королевских птицеловов твой Савва.

У Лив подкосились ноги, всё тело стало невероятно слабым, обмякло, она даже скорее не села, а упала на кровать. Неужели?! Неужели она и в самом деле на верном пути, а те подсказки, которые ей дал сумасшедший изобретатель, не бред больного разума, а, в самом деле, выход из нелепой ситуации? Призрачное спасение, которое даже не маячило вдалеке, а было просто размытым пятном, вдруг прямо на глазах становилось реальным, обретало плоть, кровь и цель.

– Я, я...– это все, что могла сказать Лив в этот момент. – И ты! Ты!

Девушка вложила во взгляд, направленный на Джонга, всю благодарность, на которую была способна. Он махнул рукой:

– Ну чего ты, Лив? Хотя радоваться ещё рановато. Проблем много. Во-первых, нам нужно придумать, как тебе попасть в город, не вызывая подозрений. Я знаю район, где пытались поймать твоёго воробья, это на малолюдной окраине, но все равно придётся пересечь большую радужную площадь. А там сложно пройти незамеченным. Затем нужно дать ему знать, что ты здесь, и его ищешь. Встретиться. И... впрочем, как вернуться назад, мы подумаем уже потом.

– Мы? – Лив подняла глаза на воодушевлённого Джонга.

– Конечно, – практически закричал он. – Неужели думаешь, что отпущу тебя одну в незнакомый город с совершенно неведомыми правилами и законами, где ты сразу же окажешься в положении белой вороны...

Джонг осекся на секунду, понял, что он только что сказал, и расхохотался:

– Белая ворона! Белая ворона и серый воробей! Самый необычный хансанг, который я только могу себе представить.

Выражение лица у него стало озадаченным, затем он рассмеялся снова:

– Впрочем, нет. Не могу... Я не могу себе этого даже представить....

***

... В голове шумело, что-то лопалось с тошнотворным чмокающим звуком, ныли, раздираемые внутренней, невидимой миру болью руки, ноги, крутило еле сдерживаемой тошнотой живот. Откуда-то из центра, от солнечного сплетения всё-таки поднялась грязно-зелёная муть, залила глаза, подпёрла к горлу. Он не мог больше сдерживать рвущийся наружу нарыв. Одним прыжком, хотя практически на ощупь, подскочил к унитазу, тело сотрясло дикой дрожью и все, что сдерживалось эти страшные, долгие дни, выплеснулось с конвульсиями. На секунду стало легче, он уперся лбом в холодный гладкий фаянс, перевёл дух.

Только краткий миг передышки и внутренней спасительной тишины.... Но тут же задергались крупной, дробной дрожью руки, скрутило ноги, никаким, даже самым напряжённым усилием воли он не мог сдерживать приступ. Голова, только что упиравшаяся в спасительную прохладу, резко дернулась, как на шарнирах, и он свалился навзничь на пол, продолжая биться во всё усиливающемся припадке.

– Так вот как становятся банхалом, – то ли сказал вслух, то ли мысль пронеслась вдогонку уходящему за грань разуму.

«Язык», – ещё подумал он сквозь надвигающуюся сквозь боль темноту, которую ждал, как спасения, – «Нельзя прокусить язык, нельзя», и тут же упал в этот мрак, лязгнув зубами. Изо рта последним вздохом вывалился окровавленный комок плоти – это был кончик языка, который он всё-таки откусил на последней волне спазма. Но уже этого не заметил. Разрываемый на части хансанг замер, распластавшись на холодном полу уборной, забрызганном серыми клочьями блевотины и мелкими брызгами крови. Это беспамятство стало спасением для него.

***

Лив могла ожидать, что площадь главного города Ириды будет прекрасной, и прекрасной вдвойне, но такого великолепия она и представить не могла.

Если посмотреть с высоты птичьего полёта, то главный и единственный город напоминал большое колесо. В самом центре его сияла в самом прямом смысле этого слова радужная площадь. А сердцем площади была великолепная башня – хрустальная, из маленьких прозрачных кирпичиков, выложенных не в ровные ряды, а крест-накрест. Хрустальный символ Ириды дипломатично не имел своего определенного цвета, но тысячи граней этих маленьких кирпичиков бликовали всеми цветами радуги, вбирая и отражая красочный хаос, поднимающийся, кажется от земли.

От башни на семь сторон цвета разбегались широкие проспекты, разделенные только цветом. Красный, синий, зелёный... Семь искрящихся путей расходились полосами по грандиозному кругу, обрамляемому, но не сжимаемому такими же разноцветными зданиями, определяющими далекие границы сияющего простора. Сквозь постоянно сползающий на глаза капюшон Лив не могла в точности рассмотреть, что именно раскрашивало площадь в семь цветов. А на самом деле, это прямо из земли, словно гроздья ягод, росли небольшие лампочки, надежно спрятанные между узкими расщелинами плит.

Оставалось загадкой, как такие крохотные светильники могли освещать отведённый участок до самого, как казалось, неба. Но пересекли уже две границы, и Лив явно видела, как и найхау, и Джонг, и она сама становились то красными, то оранжевыми, и вот-вот должен был прийти черёд жёлтого. Ей захотелось вытянуть руку, чтобы не упустить момент и увидеть, как один цвет на ладони явно перейдет в другой, но девушка вспомнила, что на ней сейчас тяжёлые тёмные перчатки, и с досадой крепче вцепилась в гриву найхау.

Впрочем, о досаде она забыла тут же, слишком уж много всего нового окружило её, завертело, увлекло сияющими обещаниями в водоворот грядущих событий. Перепуталось в голове чувство ночи и дня. Когда найхау с двумя седоками ступил на эту площадь, явно начинался полдень. Тем не менее, освещение было словно искусственным, потому что не бывает, наверное, собрано в одном месте столь явно граничащим между собой и столь ярко выраженных цветов. Каждый проспект от башни вел к определенным зданиям, стоящим по кругу площади. И кажется...

«Ой, ой, ой», – подумала Лив. Кажется, среди них были магазины. На некоторых зданиях мерцающим неоном появлялись и исчезали, сменяя друг друга, какие-то картинки, явно призывающие зайти и, как минимум, посмотреть. Она умоляюще оглянулась на Джонга. Да, у неё не было своих денег. Да, им нельзя было спешиваться с коня, и идти туда, в толпу, где каждый и любой сразу же понял, что никакие они не хансанги. Собственно, в данный момент они были преступниками, и Джонг пошел на это ради неё, и она должна быть ему благодарна. Но...

Но она так давно не ходила по магазинам. Наверное, целую вечность. Лив прикинула про себя, получалось, вообще-то не больше двух недель, но ей казалось, что вечность. А какие магазины могут быть на таинственной Ириде, и что там могут продавать, это она и представить не могла. И знала, что если не посмотрит хоть краем глаза, то никогда себе уже этого не простит.

Джонг её умоляющий взгляд понял очень даже правильно. Он тоже подумал «Ой, ой, ой», но засмеялся и покачал головой. Отрицательно и твёрдо. «Никаких магазинов, Лив», – говорили его глаза. Ну, так она прочитала в его взгляде.

«Ладно», – молча, но печально ответила она ему. Его правда. Площадь, полосатая разноцветным торжеством, казалась величественно малолюдной в центре, но чем ближе подходили снопы красок к зданиям, тем растрёпаннее и суетливее становилось пространство. Ощущение расфокуса надвое приобрело просто катастрофические масштабы.

А ещё, оказывается, было шумно, чего Лив, покорённая внезапно открывшимся видом, сначала не услышала. Хансанги, как правило, не переговариваются между собой, им это просто незачем. Поэтому в замке, если только рыцари Шинга не общались с Лив, стояла торжественная тишина. Но, оказывается, между парами, собравшимися в одном месте, происходят очень шумные и живописные диалоги. Это общение, выплеснувшееся за ворота замков, усадеб и просто жилых домов, заливало окраины площади нарастающим гулом.

В общественных местах хансанги появлялись только в плащах нейтрального бурого цвета, иначе в таком многоцветии можно было получить ожог сетчатки глаза. Даже, несмотря на то, что их зрение с рождения было подстроено под жизнь на Ириде, никто не хотел рисковать лишний раз. Ткани, из которых шились одеждые, вбирали в себя такие соки, что глаза выдерживали только один тон.

Многочисленные близнецы в похожих тёмных плащах непонятного цвета сновали туда-сюда по неведомым Лив делам, спорили, беседовали, радостно приветствовали друг друга, что-то горячо или неспешно обсуждали. У многих в руках были большие радужные круги на палочках, похожие на леденцы, продающиеся в палатках со сладостями, но Лив, сколько не всматривалась, ни разу не видела, чтобы кто-то надкусывал разноцветный кругляш.

Джонг удивительным образом понял её без слов, выделил в толпе именно того, кого нужно, и ловко пришвартовал своего найтеу к торговцам с разноцветной корзиной, доверху набитой сияющими матовой Иридой кругляшами. И все так же молча, купил два. Впрочем, так по два они все и были изначально упакованы. Кому бы пришло в голову здесь купить один?

Лив, не выдержав, тут же зубами сорвала с радужного кругляша хрусткую обертку, и, зажмурившись от удовольствия, лизнула леденец. Вкусов оказался целый фейерверк, в них были фруктовые ноты, в которые непостижимым образом вплелось послевкусие нежного весеннего неба; ощущение свежескошенной травы; тени, что отбрасывают в полуденный зной густые кроны мощных деревьев. Оттенки цвета неожиданно приобрели оттенки вкуса, и Лив почувствовала на языке и голубой, и оранжевый, и фиолетовый. Спроси её кто-нибудь через пару минут, как смогла определить, и вообще, что это такое – вкус цвета, она, скорее всего, не смогла бы ответить. Но это было просто замечательно, и девушке тут же стало мало всего этого, не помещающегося на кончике языка, она вгрызлась в кругляш, кроша зубами леденцовую хрупкость.

Одновременно она принялась, насколько хватало обзора из-под съезжающего на глаза капюшона, разглядывать хансангов, буднично суетящихся по своим делам. Особенно её интересовали наряды на женщинах. Джонг и Маджонг обычно ходили в непримечательных, но удобных джинсах и длинных футболках, похожих на туники. Только выезжая за пределы своих владений, накидывали, как и положено, непонятные плащи. Так что платье, которое ей принесла Нан—Сунан, было единственным предметом, по которому Лив могла судить о местной моде.

Но пары женских хансангов встречались в площадной толпе очень редко, от этого казалось, что яркий мир Ириды принадлежит исключительно мужчинам. На глаза Лив попались только две или три парные девушки, и то, видимо, оказавшиеся на площади совершенно случайно. Судя по тому, как нервно, стараясь проскочить быстрее, они передвигались по краю всего этого великолепия, женские хансанги явно чувствовали себя здесь так же, как и Лив – не в своей тарелке. Наряды их девушка не смогла разглядеть, потому что они тоже кутались в длинные плащи, только светлые. Да, кстати, и детей нигде не было видно.

Пока Лив глазела по сторонам и лакомилась невиданной ей до сих пор сластью, их найтеу, пересекал очерченную разноцветными полосками грань, где заканчивалась площадь и начиналась суматошная будничная жизнь. Он все дальше углублялся в лабиринты наступающих на площадь улиц, лавируя в толпе хансангов, которые, впрочем, если замечали всадников, сами расступались перед конём.

Из толпы к найтеу пробились два молодых серьёзных человека, похожих, естественно, как две капли воды. Они вскинули две ладони в приветствии, и заговорили о чем-то наперебой столь быстро, что Лив сквозь плотную ткань капюшона, закрывавшего уши, не могла разобрать толком, о чём идёт речь. До неё доносились только обрывки слов: «служение», «рассмотрение», «смена цвета». Джонг, казалось, с одной стороны был рад появлению знакомых серьёзных хансангов, с другой, эта встреча, конечно, произошла очень некстати.

– Я же говорил тебе, Со-Тон, что уже подал петицию. Рассмотрение пока переносится, думаю, решится в твою пользу. Просто нужно подождать.

От недовольного движения Джонга капюшон Лив чуть завалился на бок, и освободившееся ухо стало улавливать отдельные слова и звуки из площадной разноголосицы. Парни слаженно кивнули, собирались было отойти, опять смешавшись с толпой, но вдруг один из них произнёс, казалось, напоследок:

– Какая-то проблема с найтеу? Ты же знаешь, что мой дед – лучший репликатор. Почему ты не обратился к нему?

Лив сообразила, что имеется в виду их совместная поездка на одном коне. Этот план с самого начала вызывал у Джонга недоверие. Но так как она совершенно не могла держаться одна в седле, появление ложного Маджонга, сползающего кулем с найтеу, вызвало бы подозрений ещё больше. Пришлось рискнуть, надеясь, что подобный способ передвижения сочтут за хулиганство зелёных рыцарей Шинга. Тем более, что, как поняла из хмыканья Джонга Лив, подобные прецеденты уже были. Зелёные хансанги слыли на Ириде довольно жизнерадостными, бойкими, хотя и вполне добропорядочными стражами.

– Не стоит беспокоиться, – Джонг подмигнул серьёзным юношам. – Просто так нужно.

Он засмеялся.

– Ну, давай тогда, – парни улыбнулись в ответ, и вдруг застыли с выражением нарастающего ужаса на худых, осунувшихся лицах. Они смотрели куда-то за спину рыцарей Шинга. Лив и Джонг медленно оглянулись. Прямо на хрустальной башне, приглушая свет, бликующий на гранях поребриков, возникло огромное светлое пятно, на котором медленно и торжественно проявлялась какая-то голограмма.

«Монахиня», «Послание», «Что случилось?», – покатилось по толпе рокотом, взметнулось ввысь и затихло.

– И я делаю двойной выпад, а он тогда... – громко и одиноко прозвучал обрывок рассказа, видимо, какой-то хансанг не понял, что что-то происходит, но голос тут же оборвался в священном ужасе.

На площадь упала кромешная тишина. Из хрустальной башни проступали черты женского лица. Одного, единого, – заметила про себя немедленно Лив. Прозрачный абрис огромного воздушного образа сначала зловеще пузырился чужими соцветиями, перечёркивался сразу замельтешившим и спутавшимся радужным спектром, затем стал уплотняться, наливаться мраморной, пугающей белизной.

И ещё. Этот образ, медленно проявляющийся в цветных полосах, был Лив смутно знаком. И становился все узнаваемее и узнаваемее по мере своей материализации. Она в ужасе зажала рот липкой от леденца рукой, в которой все ещё сжимала смятую в комочек обертку от кругляша.

***

Он не знал, сколько времени провел в бессознательном состоянии на заблёванном полу уборной. В реальность его вытянула боль. Уже не та, желудочная, что выворачивала кишки и неудержимо вытягивала наружу слюни, а другая, не менее мучительная, тянущая жилы и с треском разрывающая связки и сухожилия. Он лежал, не прислушиваясь к волнам этой лопающейся боли, что перекатывались вгрызающимся в плоть зверем по всему телу, но просто принимая случившееся и ожидая, когда все закончится. Даже не задавал в пустоту бессмысленный вопрос, почему именно он, с какой стати именно с ним случилось это.

Просто, пользуясь минутой сознания, сделал усилие и крикнул беззвучно, внутри себя, но от этого безмолвного, внутреннего крика завибрировал пол, а стены уборной пошли паутиной трещин. «Монахиня! Аудиенция!». Фейерверк боли вспыхнул в его сознании, вынося множеством осколков черепную коробку. Опять проваливаясь в небытие, он горько скривился, запекая кровавую корку на губах. Аудиенция была получена.

***

Все грандиознее возвышаясь над землей, людьми и зданиями, вырастая лбом в небо, на глазах у Лив и толпы народа вырастала голограмма. Прямо на девушку холодно и жестоко смотрела Белая Дама. Ещё точнее – учительница Лера. Совсем точно и безысходно – монахиня из свиты императора Фарса. Лив замерла в недоумении, ещё не осознав смысл происходящего. Огромное изображение Леры под общий обречённый вздох достало небольшой квадратик. Это была карта, выросшая до невероятных размеров. Ощущение было такое, словно Лив видит это все на экране в кинотеатре системы IMAX. На карте были изображены хансанги замка Шинга. Стражи зеленой границы в зеркальном, перевернутом отображении. Как и положено на игральных картах, один – сверху, другой – снизу. По пояс. Смеялся своей искромётной улыбкой Джонг, пронзительно и твёрдо смотрел в безымянную даль опрокинутый, но от этого не менее уверенный в себе Маджонг.

Монахиня, все так же холодно и бесстрастно глядя поверх радужного города, достала ножницы. Казалось, застыл даже ветер. Ни единого шороха, ни единого шепота. Только сгустившееся до тревожного озноба ожидание чего-то ужасного и неминуемого.

С дурацким выражением на лице Лера все так же бессловесно и торжественно подняла на уровень карты ножницы, и в тишине раздался их пронзительный лязг. Ровно напополам разделила она карту. Лив почувствовала, как сзади всем телом содрогнулся Джонг, она не видела, но ощущала, что он выгнулся в истерической дуге. Половинка карты отлетела. Вторая осталась у монахини в руках. Вдруг гигантская голограмма посмотрела прямо в глаза Лив и – показалось? – торжествующе усмехнулась.

Изображение исчезло сразу и внезапно после случившегося. В отличие от своего постепенного и исполненного восхищенного ожидания появления. Площадь опять стала такой, как была несколько минут назад. За исключением того, что случилось нечто фатальное и непоправимое. Лив поняла, что все головы повернуты в сторону их найтеу. Недоумевающие взгляды, полные сначала смешанного ощущения ужаса и сочувствия, но все больше наливающиеся жутью и презрением. Толпа, сначала не совсем поняла, что к чему, медленно, но верно, начала догадываться.

Почему именно в этот момент, словно под давлением множества взглядов Лив нелепо и нервно дернулась? Капюшон упал с её головы, она торопливо накинула его вновь, но было уже поздно.

– Измена! – крикнул кто-то до смешного тоненько и визгливо, но в упавшей внезапно тишине это прозвучало невероятно пронзительно. Сразу же целый хор нестройных гудящих голосов гулко прокатил по площади возмущенный и все нарастающий ропот: «Измена! В хансанге зелёных – измена!».

Кто-то кинул камень, и Джонг, выхватив из ножен крепкий, широкий меч, отбил летящий прицельно в голову Лив булыжник. Найтеу возмущенно вскинулся на дыбы, над головами обступающих их горожан пронесся его специфический свист. Толпа, все теснее сжимающая кольцо вокруг «изменников», единодушно отпрянула. Это могло бы дать некоторую лазейку для побега, но Лив, не удержавшаяся на вздыбленном коне, скатилась вниз, на землю. От неожиданности и испуга она моментально вскочила на ноги, даже не замечая, что плотно набита утяжеляющими тряпками, и почти не чувствуя на себя неудобных доспехов. Взгляды, полные ненависти и брезгливости, прожигали её, и девушка чувствовала, как они, эти страшные взгляды, пророчащие неминуемую беду, физически бьют по ней. Живое кольцо ненавидящих людей разделило их с зеленым хансангом, пытающимся хоть что-то исправить.

– Лив, – отчаянно крикнул Джонг, и его найтеу, приученный в любом случае уносить хозяина от опасности, оценив ситуацию, свистнул, разметав практически ультразвуком всех хансангов вокруг себя, с места в карьер прыгнул над головами и устремился через площадь, набирая скорость. – Л—и—и—в!

Голос Джонга удалялся, становился все отчаяннее и тише. Найтеу был выращен в неукоснительном правиле: беречь зелёного стража любой ценой. Но Лив не была ни зелёным, ни стражем, и сколько бы Джонг не маскировал её под своего хансанга, найтеу так и не взял на себя обязательств в отношении девушки. Потому что он руководствовался только многократно усиленными инстинктами, которые до сих пор никогда не подводили его, а вовсе никакими не чувствами. Как никто другой, этот скоростной конь ощущал, что чувства никогда до добра не доведут.

Внезапно по напряженно и пугающе молчащей толпе прошел наполненный уже другим, только что появившимся страхом гул. То ли девушке показалось со страху, то ли действительно сразу с нескольких сторон чёрными молниями мелькнули чёрные, страшные плащи. «Это юххи», – сразу догадалась она.

В следующий момент инстинкт самосохранения толкнулся в ней, как сжатая, а затем распрямившаяся тугая пружина, отпущенная на волю. Лив, пользуясь замешательством толпы, вызванным бегством найтеу и появлением черных плащей, шарахнулась в узкий проём улицы, что открылся за спиной. Она сделала пару шагов назад, не отрывая взгляда от площади, затем повернулась и пустилась наутек. Хотя понимала, что не сможет долго бежать в тяжелых чужих доспехах по незнакомому городу от толпы хансангов, сила и выносливость каждого из которых были умножены на два. И тем более, от черных профессионалов, заточенных на то, чтобы догонять и хватать.

Толпа гонится затем, чтобы растерзать. Откуда Лив так твёрдо знала это? Древние животные инстинкты, которые ещё никого никогда не подводили, проснулись сейчас в девушке, доведенной до крайности сложившимися обстоятельствами, и пытались спасти.

Это были просто инстинкты: если за тобой гонятся – беги. Но они спасали её. Куда и зачем, об этом подумаешь позже. И что они, те, кто несутся вслед, хотят от тебя, об этом тоже поразмыслишь на досуге. Лучше где-нибудь в спокойном месте. Не убегая и не прячась.

– Раз, два, три... Ван, ту, фри... – билась в голове успокаивающая мантра.

Лив бежала, практически перекатываясь, как большой ватный шар, падала, катилась, задевала за ступеньки и перила плотно сжимающих улочку зданий, поднималась, снова пыталась бежать. Она даже не знала, близко ли её преследователи, и вообще гонится ли кто-нибудь за ней, потому что слышала только свое срывающееся в хрип дыхание. При каждом судорожном вдохе что-то клокотало у неё в груди, и кровь пульсировала в висках напряженными тамтамами, заглушающими любые звуки извне.

Она разбила по пути пару-тройку каких-то больших горшков с цветами, выставленных для красоты в парных вариантах на крылечках, и поняла это только потому, что под башмаками почувствовала мягкие комья рассыпавшейся земли. Хрустели черепки на чисто выметенной каменистой мостовой. Лив не слышала звук бьющегося фарфора, не ощущала, как что-то задевает. Часть тряпок, намотанных под доспехи, разматываясь, оставалась на земле оборванными следами.

В очередной раз перецепившись через высокий бордюр, сбитая с ног своим же весом, удвоенным доспехами, Лив поняла, что уже не сможет подняться. Руки и ноги ещё дергались, как у припадочной, тело не желало сдаваться, а разум безнадежно сказал: «Всё». В этот момент на барахтающуюся девушку упала тень. Тот, кто преградил ей последний путь к отступлению, возвышался над Лив властно, как сама судьба. Он одним рывком поднял её на ноги, и тут же схватил за руку – цепко и твёрдо. Сразу стало понятно, что вырваться не стоит и пытаться. «Вот и всё, – пронеслось у нее в голове. – Только бы сразу потерять сознание, чтобы не чувствовать боли».

Тот, кто крепко держал её, ещё раз встряхнул Лив, отчего голова на тонкой шее закачалась из стороны в сторону, намереваясь надломиться у основания. Девушка почувствовала, как невесомые нити, связывающие её многострадальную голову с нелепым телом, напряглись и истончились.

– Один, – хрипло выругался тот, что держал её. – Приди в себя, птица. Кое-кто хочет с тобой встретиться. Ты удивишься, но он хочет это сделать прямо сейчас.

Лив подняла глаза и увидела сначала жёлтую футболку, просвечивающую под темным, неопределенного цвета плащом, а затем с ужасом уставилась в уже смутно, но всё-таки знакомое лицо.

Хуже уже быть просто не могло. Лив трепыхалась в крепких руках одного из хансангов Теки.

Глава 5. Геннадий Леонтьевич – мастер интриг

– Небу можно придать звук, если учесть, что в каждой фазе семь букв. Придай каждой букве номер спектра, высветишь последовательность волны. Тогда очень легко расшифровывается весь алфавит. Луна диктовала братьям славянские знаки. Они же ориентировались на более древние начертания. Но не только Луна, но и Солнце, идущее по созвездию зодиака, дает понимание. Оно вносит свои поправки, приближая лунные дуги к угловатым созвездиям. Так родились два алфавита – лунный и звёздный. Лунный – прописной, звёздный – строчной.

Геннадий Леонтьевич, строго глянув поверх очков, повысил голос. Мин, в конце концов, втиснувший своё большое тело в кресло-качалку, развалился в блаженном ничегонеделанье, вытянул с удовольствием ноги и уже практически засыпал. Только из уважения к изобретателю он шевелился ещё какими-то слабыми попытками показать заинтересованность, вслушиваясь в вечный каскад слов, который окутывал гения, словно индивидуальный и ничем не смываемый запах. Но так как Геннадий Леонтьевич бормотал постоянно, демонстрировать уважение было уже выше всяких сил. Блаженная прохлада и не менее блаженный покой, что ещё надо для счастья вечно занятому государственными делами хансангу? Разве, что немного, совсем чуть-чуть вздремнуть...

– Ты только подумай, каждый может назначить себя центром, потому что центра нет! Нет его, нет... Когда каноник открыл для себя, что Солнце в центре мира, а Земля вращается вокруг него, в этом не было ничего основательно разрушающего мироздание. Ну, да, Земля вывернулась из центра, оказалась на задворках, но все же оставалось понятие центра, вокруг которого все вращается. Эзотерик – вот кто, на самом деле, потряс основы! Он открыл то, что центра вообще не существует. Как это тебе, а?

Голова Мина снова безвольно упала на грудь, а перед плотно сомкнутыми очами поплыли кружащимися парами звёзды, два ярких солнца и одна луна. Луну он видел однажды, когда изобретатель провел его через вывернутую наизнанку сферу в непарный мир. Джемин был в восторге от этого смазанного неустойчивого пятна на темном, клочкастом, рванном ночными тенями облаков небе. Мину же это совершенно не понравилось, и если бы не страсть его хансанга к познанию нового, он бы ни за что не отправился ещё раз в это унизительное путешествие.