Текст книги "Этот мир не для нежных (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Ладно, ладно ... Я знаю, что ты меня спас. Но как они могли превратить меня в птицу? И зачем?

– Они могли, – Савва опять стал похож на себя самого, птичья пугливая суета исчезла. – Как я не знаю, но видел, как из вывернутых птиц добывается время. Фарс им расплачивается. Путём сложных торговых операций достаёт себе и нам зарядку. Что-то вроде батареек, чтобы завод не кончался. Как-то так.

Слишком много новых вводных обрушивалось на Лив. Чем дальше, тем больше. Стало тоскливо. Она умолкла, сникла сразу. Послевкусие земляники во рту вдруг приобрело железный привкус. Крови.

«Красный пахнет железом, – пронеслось у неё в голове. – Только железом и пахнет красный».

– Не только ты не понимаешь, – Савва уловил перемены в её настроении с такой точностью, словно в него были встроены психолокаторы. – Мы уже не ищем смысл, потому что это бесполезно, он потерян так давно, что даже Фарс не помнит, зачем всё это и к чему должно привести. Но они, то есть мы, тоже хотим жить. А другого варианта никто не придумал. Таков порядок вещей: кто-то кого-то ест. Ты же не вопиёшь к дождю, зачем он пошел и испортил тебе вечер и платье? Относись к тому, что сейчас происходит, так же. Поверь, для тебя это будет лучше. Дождь рано или поздно кончится. Вечер будет другой, а платье ты высушишь.

– Но ваши фишки умирают, – уже вяло, не желая спорить и что-то доказывать, прошептала Лив, – по настоящему. У них не будет другого вечера и высушенного платья.

– Я тебе говорил про рыцарей Шинга. То, что случилось с ними, произошло бы неминуемо. Минотавр тоже не от фонаря выбирает жертву. Ты вот упоминала старика, разбившегося кречета. Но когда Миня его встретил, ещё молодого парня, судьба эта должна была вот-вот прерваться.

– Как он мог знать?

– На парня уже лежал донос. Кое-кто был очень заинтересован, чтобы его убрать. Совсем.

– Ну да, ну да. Мы всё равно все умрем, чего с нами миндальничать.

– Не все, – сказал Савва. – Не все.

Повторил он значительно, с нажимом, но вдруг улыбнулся:

– Давай, прекратим ссориться. Тем более, я на твоёй стороне. Алё, ты не заметила?

Он дурашливо помахал ладонью перед лицом Лив.

– Заметила, – ответила она Савве. – Только один единственный последний вопрос.

Она сделала паузу.

– Савва, а как это...

Опять помолчала, он терпеливо ждал.

– Как это, когда ... В воробья? Когда превращаешься в воробья, что чувствуешь?

– Ничего, – улыбнулся он. – Я словно выключаюсь. Независимо от себя самого. В голове такой всполох, затемнение, и – бац – я открываю глаза в совершенно другом месте. Ничего не помню.

– Ну, надо же! – Лив всплеснула руками. – Давно это с тобой? И почему это происходит?

– Не знаю, – он спрыгнул с коряги. – Это было всегда, сколько себя помню. Наверное, побочный эффект моего переселения с Ириды.

– Понятно, – сказала Лив, которой все равно было ничего не понятно. – И не называй меня Оливкой. Человек, который говорить «ложишь», не имеет на это никакого морального права.

Совсем не к месту и глупо она подумала, как жаль, что Савва не видел её в красивом платье, которое ей принесла ныне пленённая Нан-Сунан. Человек, который говорит «ложишь», но который так величественно красив в чёрном плаще юххи и так загадочен и трогателен в своем бессильном всемогуществе, непременно должен был увидеть её хоть раз одетую во что-то красивое. А не в футболку и джинсы, в которых она опять ночевала под открытым небом. Но платье осталось в замке Шинга. И путь туда был Лив заказан.

– Пошли, – сказал Савва и протянул ей руку. – Уже пошли хоть куда-нибудь.

Лес закончился неожиданно, совсем не так, как начинался вчера. Вот только что было тенисто и глухо, и вдруг – раз! – они стоят на краю бескрайнего нежно-фиолетового поля, которое к тому же ещё пахнет так одуряюще, что буквально сносит с ног. Секунду назад над ними витал аромат прогретой двумя солнцами листвы, как тут же на путников упал цветочный, чуть терпкий, чуть нежный запах, словно в округе разлили огромную бадью концентрированных духов. Фиолетовые волны перекатывались на солнце, отсвечивая бликамирозового, сиреневого, зелёного, бордового...

– Лаванда, – констатировал бесстрастно Савва. – Значит, мы в межграничье. Честно сказать, нам лучше здешним стражам на глаза не попадаться.

– Почему? – удивилась Лив. До сих пор все встречи с рыцарями замков ей приносили только положительные впечатления.

– Фиолетовый находится в конфронтации с жёлтым. Он самый... тёмный, а его стражи... Они чрезмерно верноподданные, – ответил Савва, и эти его слова Лив очень не понравились. – И ещё они видят даже то, чего нет.

– Может, вернёмся? – предложила Лив единственный выход, который пришел в голову.

– Нельзя назад, – Савва нахмурился. – Нам просто некуда возвращаться. Это единственный путь – разомкнуть цветовой круг в месте наибольшего сопротивления.

– Это глупо. Всегда лучше признать, что не получилось и вернуться к исходной точке, – Лив уже имела в виду не только это лавандовое поле, а излагала свои жизненные принципы вообще. – Поверь мне, я работаю с документами и цифрами. Все время приходится возвращаться к началу, чтобы не допустить ошибки. Проверить на сто раз. Иначе мы бы были не разумными существами, а упрямыми ослами.

Савва поджал губы и замотал головой.

– Нет, – сказал он. – Это невозможно. Честно говоря, позади нас вообще ничего нет.

Лив хотела поинтересоваться, что он именно подразумевает под этим «вообще ничего нет», но посмотрев на напряженную физиономию Саввы, решила не искушать судьбу.

– Мы попробуем, – наконец-то решился он. – Если пройдем по краю, может, нас не заметят. Фиолетовые не очень остроглазые. Это у них семейное. Наследственное. И нюх у них так себе. А это уже профессиональное.

Савва махнул рукой на поле с лавандой, и Лив поняла, что он имеет в виду этот одуряющий запах. Она опять промолчала, и когда её спутник отправился по кромке, отделяющей поле от леса, просто послушно двинулась следом, хотя не совсем понимала, как они будут прятаться, когда закончатся деревья и они с Саввой останутся в чистом поле.

Когда они ступили на территорию, где ровными рядами росли огромные, доходившие Лив до плеч кусты, продвигаться к спасительному разделу стало сложнее. Где-то вперёди маячила невидимая пока река. Нужно было просто дойти до неё и перебраться на другой берег. Так сказал Савва. Он пояснил, что красные стражи по ту сторону границы – пьяницы и шалопаи, они-то уж точно не будут выслеживать и кому-то сдавать их. У красных своя жизнь полна событий, приключений и драк, чтобы ещё вмешиваться в чью-то чужую.

Несмотря на то, что беглецы закрыли лица платками, которые нашлись в дебрях необъятного чёрного плаща Саввы, и стали похожи то ли на парочку ниндзя, то ли на двойку шахидов, вскоре у Лив закружилась голова. По тому, что её спутник на ходу стал хвататься за висќи, а затылок Саввы становился все более напряжённым, Лив поняла, что его тоже пробил бронебойный лавандовый флёр. Она стала вспоминать, как действует на человека это растение, но на её памяти свойства лаванды были только и исключительно положительные. «Наверное, всё дело в дозе», – думала Лив сквозь подступающую тошнотворную муть «Когда чего-то много, пусть даже очень хорошего, это уже не очень хорошо». Ей стало жалко стражей фиолетовой границы.

Кругом, насколько хватало обзора, высились полуметровые кусты с мелкими цветами. Лив казалось теперь: всё, что она будет видеть до конца жизни, это кусты и цветы, сладко-фиолетовая пелена, и напряжённый затылок Саввы. Как-то незаметно, словно в тягучем, сне, который все никак не закончится, в этом головокружительном лавандовом мареве они минули часть пути, и в тот момент, когда безнадёжность и монотонная усталость уже совсем было свалились на Лив, Савва, обернувшись к ней, движением рук дал понять, что спасение близко. Девушка хотела сейчас только одного – выбраться с этого бесконечного поля.

Лив казалось, что она видит то огромного кролика в бархатных штанах, сидящего на корточках под кустом и прикуривающего огромную сигарету, то приминая кусты, высилась огромная кровать с мягким матрасом и легчайшим, даже издали практически невесомым одеялом. На кровати лежало оставленное Лив в замке Шинга прекрасное платье, и она уже совсем было обрадовалась и собралась забрать его, но тут прекрасный, жестокий и нежный воин эпохи Чосон выглянул из-за фиолетового куста. Он одной рукой снимал маску, покрывающую половину лица и мужественный шрам, а другой властно и требовательно подзывал её к себе. Лив уже собиралась совсем свернуть с их общего пути к своей индивидуально нереальной мечте, как наткнулась на Савву, почуявшего что-то неладное. Он схватил её за плечи, мощно встряхнул, и кролик, и воин эпохи Чосон с таким притягательным шрамом, зыбко колыхнувшись в фиолетово-голубом насыщенном флёре, распались на отдельные облачные клочки и исчезли. Унеслась порывом ветра так же и кровать, и платье, оставленное на ней.

Зато в густом тумане запаха вышел им наперерез Джонг, и Лив так же, как кролику и воину, совершенно не удивилась ему. Она радостно улыбнулась, приветствуя видение, пусть хоть это и была галлюцинация, но девушка была счастлива видеть зелёного стража живым и здоровым. Вот только эта иллюзия казалось не совсем Джонгом, и Лив быстро поняла, что глаза на знакомом лице были чужими. Холодными, беспощадными, глазами убийцы. А на дне их затаилась нереальная, сверхчеловеческая печаль. Савва странно дёрнулся, а галлюцинация в тот же момент выхватила из-за спины устройство, похожее на средневековый арбалет, только маленькое, словно пародия на грозное оружие, и произнёсла:

– Простите. Ничего личного. Просто мне обещали....

Лив сначала удивилась, почему Савва с таким истошным криком кинулся к видению, затем она услышала тихий хлопок и птичий писк, потом раздался ещё один приглушённый хлопок и что-то кольнуло её чуть ниже левого плеча, и тут же всё погрузилось во тьму.

«Так всегда бывает, когда герои в полушаге от спасения», – только это и успела подумать Лив, медленно опускаясь в ласковые волны беспамятства.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗНАНКА

Глава 1. Дети подземелья

«Минотавр, как и все химеры, соединяющие в себе животное и человеческое начало, доминирует властью зверя над чистой божественной мыслью. Он является стражем лабиринта – это все ужасы, опасности и преграды на пути к главному, основному, то есть высшим духовным ценностям. Когда-то, как и все выжившие из колоды, он был нечто иное. Я не понимаю сейчас этот абсолютно утерянный смысл, но, кажется, это была высшая мера справедливости и вместе с тем – радость просветления, возможность вечного перерождения. Утратив что-то невероятно важное, он стал тем, кем является ныне – палачом, несущим в самом себе неотвратимое наказание. Что я помню о нём? Только как царь Минос специально приезжал в Афины выбирать жертвы, которые либо погибали от рогов Минотавра, либо были обречены до самой смерти бродить по лабиринту в поисках выхода. Глупцы, они видят в нём сегодня только символ борьбы ума и сознания с тёмными инстинктами. Но кто скажет, что нельзя в одном соединить звериную жестокость и человечность, гнев и страдание, смерть и необычайную жизнеспособность? Пожалуй, минотавр – один из лучших символов сознания человека, живущего под вывернутыми смыслами.

(Г. Кречетов, деревенский самородок)»

– Отшельник! Тебе всё равно придётся выйти, чтобы поговорить со мной.

Фарс вытянул ноги к печке. Надвигающаяся зима ощущалась изо дня в день всё раньше. Сегодня ещё солнце не успело скатиться с лохматых поднебесных верхушек дремучих сосен, а воздух моментально стал звенящим. Морозным, хрустальным, прозрачным. Режущим. Печь была натоплена заранее, ещё после полудня, и теперь отдавала жар изо всех своих сил, трескливая и шумная.

– Выходи! Поговори со мной, Отшельник! – повторил хозяин поселка, чуть повернув голову в сторону окна, в надвигающуюся зиму и темноту.

Больше всего остального возможного, Фарс любил это место. Никогда и нигде он не чувствовал себя более наполненным императорским величием, как здесь, в Пихтовке, среди существ, древних настолько, что корни их оплетали сердце земли уже не одно столетие. Повелевать чем-то мимолетным было Фарсу не то чтобы скучно или не интересно, а уже как-то недостойно, что ли. В этом не было смысла. Совсем другое дело, мановением руки повергать ниц этих исполинов, основой зацепившихся за сущее. Слушать и слышать, как со вздохом самой земли они валятся навзничь, как долгое эхо, живущее в этом изначальном мире с самых его основ, разносит их предсмертный вздох по владениям его, Фарса, Хозяина, Императора. Никому и никогда он не позволит посягнуть на этот небольшой клочок земли. Места невиданной им силы. Его дом.

– Отшельник! – опять сказал он, уже громче и требовательнее. Хотя прекрасно знал, что нет у него силы, указывать или даже, упаси Господи, приказывать что-либо Отшельнику, всё равно не удержался. Даже чуть повысить голос на этого сумасшедшего было довольно приятно.

– Я здесь, – тихо проскрипел старческий дребезжащий голос где-то за спиной Фарса. – Чего орёшь, как потерпевший?

Фарс сделал над собой усилие, чтобы не обернуться на этот раздражающий скрип, процедил сквозь зубы, скупо бросая слова себе за спину:

– Итак...

– Назвал бы тебя дураком, но звания этого ты не достоин, Фарисей, – непочтительно перебил его гений. – Ты чего-то всё время хочешь от меня и призываешь. Зачем? Я так тебе нужен?

– Мне нужно посоветоваться, – Фарс снизил громкость.

– Валяй, – как-то подозрительно быстро согласился Геннадий Леонтьевич. – Начинай сразу с главного. Я тороплюсь.

– Ты всегда торопишься, – констатировал Хозяин Пихтовки. – А я хочу взять Мытаря в колоду. Десятка щитов, тебе не кажется, что это она?

– Не уверен, – опять же сразу, словно ждал этого утверждения, произнёс изобретатель. – Не похоже, да и зачем тебе? Уже тысячу лет никого не брали, и тут – на тебе, новые новости...

– Миня очень плохо собирает жатву. В последнее время совершенно от фонаря. Напрасно мы сгрузили на него ещё и это. Конечно, хотелось сэкономить на ставке и не брать кого-то со стороны, но я вынужден признать: жадность выходит боком. Палач не справляется. У него все мрут, как мухи, не дождавшись жатвы. Нам нужен Мытарь. В идеале – десятка щитов.

– Не, – Фарс даже спиной почувствовал, что Геннадий Леонтьевич покрутил головой. Казалось, что шейные связки старика заскрипели в такт потрескивающим дровам в печке. – Оставь эту революционную идею. Скажешь тоже... Мытарь. Десятка щитов... Вообще не подходит. Зачем тебе глупая птица? Я против.

Император помялся:

– Есть ещё одно обстоятельство. Один пропал...

– В первый раз что ли? Но в этот раз – не я. Ответственно заявляю, я не трогал колоду.

– Но...

– А-а-а! – Фарс услышал, как старик хлопнул себя по лбу. Звук был такой, словно смяли папиросную бумагу. – Туды, тебя, сюды! Я и забыл совсем. Теперь понял, в чём дело! Вы ж Любовника упустили!

– Пажа. Он ещё даже до валета не дошел, – с досадой произнёс Фарс. – Мы все, слышишь, Отшельник, ВСЕ его упустили. Последний раз прошу, не делай вид, что ты сам по себе.

– А если я всё-таки сам по себе?

– Мы откажемся от Мытаря, а я прогоню птицу по Лабиринту. И назначу её время твоим.

– Нет, Фарисей. Ни то, и ни другое.

В комнате нависла короткая, но значительная пауза. Затем изобретатель счёл торжественность момента завершенной и добавил:

– Мы посоветовались? Тогда я пойду.

– Стой! – в голосе Фарса больше слышалась просьба, хотя прозвучало это, как приказ. – Я настаиваю.

Ему показалось, что у него за спиной изобретатель смачно сплюнул прямо на пол, и у Императора даже сердце зашлось от подобного кощунства и брезгливости к выжившему из ума старику.

– Возьми то, что она уже собрала, и отстань от неё. Это предел глупой птицы, я знаю, что говорю. Любовь—морковь, разбитое сердце, предательство, разочарование, попранное доверие, разрушение уютного личного мирка. Это максимум. Плохонький товар, за него много не получишь. А ты опять дряхлеешь, Фарисей, тебе нужны катаклизмы большего размаха. И тот, кто будет собирать для тебя жатву, это вовсе не эта подрезанная верой в цифры птица. Ты ошибся. Она не десятка. И не щит.

Показалось или старик опять плюнул на его императорский пол? Фару очень хотелось оглянуться, но это означало бы, что он совершенно лишился выдержки. Скрипя про себя зубами, он гордо произнёс, впрочем, подозревая, что изобретатель уже пробрался к выходу:

– Я сказал, что сделаю это. И сделаю.

– Ты меня звал не посоветоваться, а объявить свою волю, Фарисей? Ну, ну...

Голос послышался, действительно, уже от входной двери, затем резко потянуло свежими заморозками. Император понял, что Геннадий Леонтьевич удалился, не дожидаясь окончания аудиенции.

***

– Кап... Кап... Кап, – било откуда-то из темноты то ли по голове, то ли внутри неё, и Лив сразу придумала два варианта. Первый заключался в том, что она подвергается ужасной китайской пытке каплями воды на макушку, а второй – что она неплотно закрутила кран на кухне, и сейчас, среди ночи, придётся вылезать из мягкой постели и плестись босиком по коридору, чтобы успокоить эту раздражающую капель. Или можно всё-таки нашарить под кроватью тапки?

Сквозь мутную пелену одуряющего сна, когда ты уже не спишь, но все никак не можешь проснуться, девушка принялась выбирать, какой из придуманных вариантов она бы предпочла. Звук становился всё навязчивее и раздражал все больше и больше, тогда она решила совсем уже открыть глаза.

Было темно, но по внутренним ощущениям она сразу почувствовала, что это даже отдалённо не её дом. Пахло сыростью, затхлостью, затем она немного проморгалась, и поняла, что проснулась в каком-то мрачном непонятном помещении, тускло подсвеченном блеклым, зеленоватым светом. На неё единым комом упали воспоминания – привет, выскочившая из темноты подсознания реальность! – и это капающее пространство не было избой Леры в Пихтовке, замком Шинга, и совсем не напоминало лес. Это было что-то совершенно ей незнакомое.

Вспышка осознания осветила лавандовое поле, под завязку наполненное странными видениями и яркими галлюцинациями. Самое последнее и ужасное из видений, граничащее с кошмаром: холодные, безжизненные глаза Джонга, отчаянный бросок Саввы на арбалет и довольно болезненный укол под левое плечо.

Лив пошевелилась, и поняла, что плечо ноет, словно на нем, невидимый под футболкой, растекается громадный синяк. Дышать было трудно. И от того, что с каждым вдохом просыпается и разливается по телу боль на месте укола, и от того, что сам воздух тяжёл и чрезмерно влажен. Кроме этого, странно ныл затылок, резало глаза, и сознание все время норовило опрокинуться обратно в сон. Лив с трудом удерживала себя на границе с реальностью.

Несмотря на все эти не жизнеутверждающие факторы, Оливия Матвеева, опираясь на инстинкт выживания, приподнялась на локте и попыталась выяснить, где она находится. «Этот мир не для нежных», – повторила она сама для себя, как мантру, мамины слова. Они всегда придавали ей силы и приводили в сознание. Напоминали, что Оливия умеет держать удар. Впрочем, когда Лив посмотрела вокруг себя, она сразу поняла, насколько именно это мир не для нежных. В смысле, совершенно.

Это явно был какой-то подвал. Она лежала на продавленном старом топчане, прямо над ней, по низкому, нависающему потолку, угрожающе извивались трубы. Ржавые настолько, что это было видно даже в блекло-зелёном свечении. Свет отбрасывала заляпанная чем-то похожим на водоросли лампочка на потолке. Ржавчиной в сочетании с сыростью ещё и противно пахло. Где-то чуть в стороне из трубы сочилась вода, это она разбудила Лив, монотонно разбиваясь о выщербленный бетонный пол и мешаясь с каменной крошкой.

Она пленница? Руки и ноги были совершенно свободны. Голова? Лив тщательно ощупала свой затылок. Голова – целая, только почему-то волосы совершенно мокрые, словно кто-то совсем недавно окатил её из кувшина. На топчане не было никакого подобия постели, Лив ощущала под собой только само его истерзанное тело, из которого торчали клочья начинки.

– Савва! – на всякий случай попыталась позвать она. Голос оказался очень слабым, да и её недавнего спутника явно не было рядом, и даже в некотором отдалении не было, это Лив ощущала совершенно точно. Из темноты, куда не попадал болотный отсвет жуткой лампочки, послышалось скромное шевеление, и тонкий голос произнёс:

– Очнулась?

Лив вздрогнула, потому что была совершенно уверена, что она здесь совершенно одна, но сразу же успокоилась. Из сумрака вышел ребёнок лет десяти, худенький и бледный настолько, что нельзя было навскидку определить, девочка это или мальчик. Ребёнок подошёл к топчану и взволнованно произнёс:

– А я так боялось, что ты умрёшь. И не знало, что делать, совсем не знало, у нас здесь только вода, а больше ничего, чтобы помочь тебе. А ты... ты такая красивая. Она.

Девушка, несмотря на весь вопиющий трагизм своего положения, комплимент проглотила с удовольствием. Настолько, что тут же забыла что-то поразившее её в речи ребёнка.

– Это ты меня поливал? Тебя как зовут? – спросила она, и голос опять прозвучал слабо, почти шепотом, но подросток понял, с радостью закивал:

– Я – Кузя. В смысле, я решило, что буду Кузей.

Лив взяла его за тощую руку, под ладонью ощущались тонкие косточки запястья.

– Ты мальчик или девочка? – она поняла, что было неловкого в первой фразе, с которой к ней обратилось это трогательное существо. Лив оставалась в недоумении, в каком роде к нему обращаться. – Она или он в смысле?

Кузя дернул плечами.

– Я буду он. Я так решило.

И прошептал срывающимся от страха и одновременно выстраданной гордости голосом:

– Если не поймают. И не отправят.

– Куда? – Лив уже встречалась недавно с несколькими сумасшедшими, самым странным из которых был Геннадий Леонтьевич, и все они оказались довольно приличными людьми. С одной стороны. Про другую сторону Лив старалась не думать. Так что одним чудиком больше, одним меньше...

– Куда и кто тебя может отправить? – переспросила она Кузю, подозревая, что «они» это служба опёки.

Мальчик с удивлением посмотрел на неё. Затем, словно что-то вспомнив, выдохнул и непонятно произнёс:

– А—а—а, те, кто не хочет, чтобы я стало он.

– Оно тупит, – вдруг раздался другой голос, более резкий и напористый. Под тусклый свет зелёной лампочки вышел ещё один подросток, немного повыше и покрепче Кузи. – Оно, скорее, должно стать она. Кузиной.

– Я не хочу, Ром, – вдруг с внезапными слезами в голосе взмолился бедный мальчуган. – Ты же знаешь, я не хочу...

– Дело твоё, – пожал плечами новоприбывший в их тесную компанию Ром. – Только будут проблемы, я говорил.

Голос у него явно ломался и только в двух фразах, которые услышала Лив, он умудрился сорваться с тенора на дискант. При этом Ром с невыразимым удовольствием постоянно дотрагивался до редкого пуха у себя на щеках над губой. Словно эта, пока ещё слабо и нежно пробивающаяся поросль, была самым невероятным достижением, которое Лив должна была сразу же оценить по достоинству.

– А тогда не дразни меня, – Кузя стоял сейчас настолько близко к Лив, что она видела, как трогательно дрожали на его веках светлые пушистые ресницы. Действительно, очень похожие на девчачьи. Он обратился уже к Лив:

– Он все время меня дразнит.

Оливия сначала немного растерялась от внезапно возложенной на неё роли миротворца. Затем попыталась придать срывающемуся голосу некую солидность и прошипела:

– Ром, зачем ты дразнишь Кузю?

– Я не дразню, а предупреждаю, – ответил мальчик и опять дотронулся до пушка на подбородке. – Как тебя зовут?

Лив представилась, немного засомневавшись, нужно ли настаивать на обращении по отчеству. Решила, что Оливии будет достаточно.

– А ты..., – опять собирался задать вопрос Ром, но Лив его перебила:

– Всё, теперь моя очередь задавать вопросы. Как я оказалась тут?

Ром сел рядом с ней на топчан, Кузя остался стоять рядом, всё это время он не отрывал от Лив восхищенных глаз. Казалось, больше всего на свете мальчику хочется дотронуться до девушки, словно не верил, что она настоящая.

– Ты пришла к нам сама, – сказал Ром. – Только у тебя были закрыты глаза, и вела себя, как пьяная. Может, тебя кто и привел к нам, только я лично не видел.

Кузя горячо замотал головой, всем видом показывая, что он тоже лично не видел, чтобы кто-нибудь привел в подвал Лив.

– В общем, не знаю как, – продолжил Ром, – но ты пробралась к нам и упала прямо посреди убежища на пол. Мы сразу подумали, что ты не в себе. Ну, понимаешь, торможение. У всех оно по-разному выражается. Мы подумали, что ты выжившая, но пойманная. А потом как-то сбежавшая.

– Не понимаю, – сказала Лив и подумала «Вот ничего себе новости!». – Но это не имеет пока никакого значения. Вопрос второй. Со мной был кто-нибудь?

– Нет, – почему-то радостно покрутил головой Кузя, – одна ты была, Оливия. Совсем одна.

– И не в себе, – добавил Ром.

Значит, пронеслось у Лив в голове, дело было так. Кто-то, показавшийся ей Джонгом, выстрелил в неё. И, кажется, усыпил. Как животное. Лив захлестнула обида, она подавила её в себе. Нужно сложить кусочки этого пазла как можно хладнокровнее. Итак, её, летящую по лавандовому полю лань (такой образ был наименее обидный), сбили в полёте, потом непонятно зачем бросили в подвал. Где её нашли эти дети. Савва куда-то делся, может, он пострадал не меньше, а может, просто сбежал.

Лив попыталась встать. Пока она полулежала, облокотившись о стену, казалось, что уже почти совсем пришла в себя. Но стоило приподняться, как комната заходила ходуном, затылок защемило резкой болью. Она непременно упала бы, но мальчишки, словно ждали наготове, тут же подхватили её, заботливо водворили обратно на топчан. Смотрели с такой тревогой, что Лив, невзирая на гул в голове, поспешила их успокоить:

– Всё нормально. Я в порядке.

Ром осторожно погладил её по локтю и повторил:

– Ты была совсем не в себе...

– Но они сразу на тебя запали, – раздался ещё один голос, и в видимом круге света обрисовалась девочка подросток. Кажется, тут был или тоннель, или вход в подвал, или и то, и другое вместе, логическим путем пришла к выводу Лив. Девочка была немного старше уже знакомых мальчишек. Не очень длинные волосы старательно заплетены в пару косичек – чувствовалось, что новоприбывшая изо всех сил подчеркивала свою открывающуюся женственность. Даже в этом мокром, ржавом подвале дефилировала в приталенном платье с кружевными оборками и туфельках на небольших каблучках. Кружево было изрядно замурзано, а туфли покрывала тонким слоем чуть подсохшая грязь, но все-таки, все-таки...

– Я – Роми, сестра этого мачо, – она засмеялась и кивнула на сразу притихшего Рома. – А ещё мы очень редко видим взрослых выживших диморфизов, поэтому с твоим появлением у нас здесь просто невероятный переполох.

Лив промолчала, пытаясь сообразить, что они все имеют в виду.

– Учти, – Роми подошла совсем близко к топчану, и Лив уловила нестойкий запах незнакомых, но явно недорогих духов. – Там ещё целая толпа, которая жаждет пообщаться. Или хотя бы посмотреть на тебя.

– Нет, – сказала твёрдо Лив. – Никто на меня смотреть не будет. А все будут отвечать на мои вопросы. Начнём прямо сейчас. Почему мы в подвале? Я-то, понятно почему, хотя совершенно не понятно, а вот вы-то, дети, что тут делаете? Балуетесь? Играете? Где ваши родители? Где ваш дом?

– Здесь, – сказала Роми, которая явно чувствовала себя в этой компании главной. Мальчишки в её присутствии были на редкость молчаливы. – Здесь наши дома, игрушки и ... Как ты там сказала? Родители? Считай, что тоже здесь. Мы как бы сами себе ... они...

– У вас нет дома? – Лив не могла им в лицо сказать слово «беспризорники», хотя оно и вертелось у неё на языке.

Роми, которая сразу поняла, что девушка искренне недоумевает, ответила:

– Если ты считаешь домом заводские клети, или инкубатор, то да, у нас нет дома. Ты же наверняка догадалась, что мы из самоопределившихся.

– В чём? – у Лив выстроилась целая очередь из вопросов, но слабость вдруг накрыла её, потащила куда-то, то ли вглубь, то ли наверх, и как она ни старалась держать себя в руках, глаза вдруг сами по себе, вне её желания, закрылись.

– Кем будем? – только и успела спросить Лив.

Вслед донеслось что-то совсем уже непонятное, прошелестевшее тенором Рома:

– Он или Она.

Глава 2. Это что-то совсем другое. Может, рэп?

Геннадий Леонтьевич, разложив по своей древней привычке большой лист изначально замурзанного ватмана прямо на полу, ползал по нему и выводил тщательно наточенным Кохинором прямые и кривые линии. По своему обыкновению он бормотал сам себе и для себя буркающим речитативом:

– Когда вы сделаете внутреннее как внешнее,

женское как мужское, мужское как женское,

тогда вы войдете в Царствие...

Изобретатель бы, наверное, очень удивился, если бы кто-то ему сказал, что эти строки из Евангелия от Фомы, сейчас звучат в его исполнении, практически как рэп. Только под музыку, которую слышит только он один. Скорее всего, вообще удивился бы слову «рэп», потому как никогда, совершенно никогда Геннадий Леонтьевич не слышал ни Стэнли Кирка Бёрнелла, ни Куин Латифу, ни Тимбалэнда, а уж про Уиза Халифу и заикаться не стоило. Тем не менее, фразы, которые изобретатель непрестанно бормотал себе под нос, вдруг принимали ритмическую основу. Несмотря на то, что Геннадий Леонтьевич внедрялся в это пространство извне, а философия рэпа изначально предполагает изучение внезапно возникшей перед рэпером сферы бытия как бы из него самого. Видимо, была где-то посередине точка соприкосновения этих двух миров, идущих навстречу друг другу.

Ибо рэп в последнее время все неудержимее стремится к созерцательной философии, а Геннадий Леонтьевич, захваченный и, можно даже сказать, пленённый ритмами, которые помимо его воли механически отстукивало сердце, уже готов был погрузиться в личное прочувствование недоступных ему доныне параметров. Ибо познал он совсем недавно, что есть вещи в этом и том мире, которые нельзя схватить, просто протянув руку в сферу и тщательно пошарив там, за облаками. Есть нечто, и очень важное для преодоления преград познания, и его можно постичь только эмпирическим путем. Вывернуть сферу совершенно и абсолютно – то, к чему стремился Геннадий Леонтьевич, несмотря на все преграды, запреты и даже предчувствия невозможности. Деталь, которой не хватало ему для полного успеха предприятия, могла заключаться в нём самом. Он должен был что-то изменить в себе, пусть и совсем немного, чтобы стать тем волшебным ключом, который откроет тайную дверцу сферы. Или продолжать искать этот ключ.