Текст книги "Этот мир не для нежных (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Насколько я пониманию, тут замешан наш после двух? – загадочно спросил Ван.

Мин кивнул:

– Не просто замешан. Я бы сказал, что он очень плотно вмешался.

– Изменил правила? – чуть подавшись вперёд, охнул Ван, и глаза его стали большими и круглыми. Будто из привычного Саввы сделали мультяшного героя. Лив подумала, что знакомый ей парень никогда не стал бы так округлять глаза, и решила, что в данный момент её всё-таки не разыгрывают, и не обманывают. Но кто же тогда этот Ван? Близнец? Неужто Савва хансанг этого заляпанного Вана? Нет, Лив пообщалась с радужными близнецами в достаточной мере, и могла с уверенностью сказать, что в Савве всегда было то самое привычное человеческое одиночество, которого вообще не ощущалось в отношениях между хансангами. Это было как... Говорят, что есть народности, у которых врождённый специфический запах кожи. Он не смывается ни обилием воды, ни душистыми гелями, ни благоухающим мылом. Вот это «НЕОДИНОЧЕСТВО», присущее хансангам, витало вокруг них, словно непобедимый кожный запах. Это просто было и ощущалось. И всё.

– Он нам нужен, – продолжил Мин разговор, который стал чуть менее загадочным. Очевидно, он имел в виду всё-таки Савву.

– Может, не стоит? – Ван скрестил руки на груди, и опять принял независимый вид, опираясь всей своей спиной на косяк двери. Молодые люди стояли друг напротив друга и слова летали между ними, как шарики от пинг-понга. Тугие и настойчивые. – У нас и так, сам знаешь...

– Знаю, – кивнул Мин. – Но иначе никак. Слишком много на этот раз сплелось нитей судьбы в какой-то невероятно запутанный клубок.

Лив открыла рот, и, кажется, забыла его закрыть. Мин опять удивил её, заговорив вдруг совершенно несвойственным ему высокопарным стилем. Что это за «нити судьбы»? Лив негромко фыркнула, но они оба услышали и разом повернулись к ней.

– Я про запутанный клубок, – оправдываясь, произнёсла девушка, – И про нити...

– Ничего смешного не вижу, – нахмурился Мин. – Хочешь веселиться, иди в другое место.

– В какое это, интересно? – Лив давно надоела роль ведомой неизвестно куда жертвы. На самом деле это они, все окружающие, сначала впутывают её в какие-то нелепые и иногда даже опасные ситуации, а потом добросовестно спасают. – Скажи, куда я могу пойти, чтобы наконец-то повеселиться?

Оба парня уже глубоко вдохнули, очевидно, намериваясь ей ответить, каждый по своей возможности и разумению, но в этот момент скрипнула дверь, и в комнату вошел .... Ещё один Савва. Который, скорее всего тоже не был знакомым Лив. Явный хансанг. Он даже не удивился ни девушке, ни Мину. Поднял приветственно руку и встал рядом с Ваном.

– У нас гости? Я должен представиться вам, юная леди...

– Осторожно, – прервал его жёлтый страж. – Она может ругаться, как последний маляр.

Парень кивнул и продолжил:

– Я – Саван. Как вы уже поняли, хансанг этого симпатяги.

Он произнёс свое имя с ударением на втором слоге и с улыбкой посмотрел на Вана. На вновь прибывшем был такой же огромный рабочий фартук, как на его копии, но не заляпанный бледно-грязными разводами, а сильно прожжённый, в некоторых местах насквозь. От Савана веяло костром, гарью, химическими реактивами.

Лив сложила в голове все параметры возникшей перед ней картины и поняла: что-то не сходится. А ещё через секунду поняла, что именно.

– А почему вы здесь, в приюте банхалов? Если вы – хансанг, то, значит, нормальный житель Ириды, зачем вам скрываться? – спросила она, с трудом представляя любого из хансанга Шинга в подобном месте.

– О, – сказал с вдруг прорезавшейся в голосе невероятной печалью и даже нежностью жёлтый Теки. – Он не просто житель Ириды. Перед тобой, Лив, разжалованные стражи ныне забытого замка.

– Какой цвет? – почему-то этот вопрос оказался единственным, который Лив смогла задать. – Или я тоже не могу его видеть? Он вне моего цветового диапазона?

– Да, вообще никакой, – всё так же добродушно улыбаясь, пояснил Саван. – Он вне любого диапазона. Его больше не существует. Ни для кого.

– Как?! – это было вообще за гранью её разумения.

– Пропадают стражи, пропадет замок, пропадает цвет. Разве не логично? – словно решил поддеть недавним выступлением по поводу её логики Ван. Он тоже, казалось, нисколько не расстроился от того, что Мин вспомнил эти ужасные, даже на поверхностный взгляд Лив, обстоятельства.

– Но почему? Что может случиться такого, что исчезает целый цвет? И это... Во всем мире?

Хансанг Ван-Саван посмотрел на неё с недоумением:

– Я не совсем понимаю, о чем ты, но если исчезает цвет, он исчезает совсем. Везде.

Лив вспомнила бесцветные чахлые цветы, растущие вокруг фанерного дома, и к горлу подошел ком. Это же они... Они пытаются вспомнить, какой цвет покрывал их поместье, реял флагами на башнях замка, защищал людей, принадлежащих их дому. Вспомнить, что они не сберегли.

– А когда это случилось? – она опять и опять прикидывала возможность исчезновения цвета. Почему-то это сейчас казалось ей самым важным.

– Давно, – пожал плечами Ван.

– Очень, – подтвердил Саван.

А потом Лив вздрогнула, потому что дверь в очередной раз скрипнула, и в комнату вошел ... Опять Савва. Только уже это точно был он. Как только парень появился на пороге, она прочитала узнавание в его глазах. А ещё удивление, некоторую досаду и немного... Облегчение, что ли.

Резко заныла уже залеченная нога, поврежденная в Пихтовке.

– Кстати, ты спрашивала – почему? – сказали Ван и Саван хором. – А вот как раз поэтому.

И оба показали на Савву.

Глава 8. Смятение Джемина

– Ты лучше на дорогу смотри. Крути педали, – Геннадий Леонтьевич пребывал в прескверном расположении духа. Впрочем, это было его обычное состояние. Но Джемин всё равно чувствовал себя последней сволочью, когда думал, что это он так расстроил изобретателя.

Поэтому, действительно, лучше сосредоточиться на дороге, так как крутить педали большого, но манёвренного велосипеда жёлтому стражу только в удовольствие. Нисколько не мешал даже вцепившийся в спину Геннадий Леонтьевич, который ёрзал на багажнике, и каждый раз, когда колёса взлетали над кочкой и велосипед подпрыгивал, издавал смешные звуки.

– П-ф-х-и-и-и…

Сначала солидно пыхал, но затем срывался в протяжный, ворчливый стон. Этим конечным «и-и-и» Геннадий Леонтьевич словно жаловался небесам на велосипед, кочку, тряску, Джемина и вообще на своё жалкое существование в принципе. Словно намекал Солнечным Богам: «Видите, с чем и кем мне приходится иметь дело».

– Вы бы шли себе отдыхать, – немного смущаясь, крикнул, обернувшись через плечо Джемин. – Зачем вам в это опасное мероприятие соваться?

– И-и-и, – пронзительно стукнулось в спину светлого Теки, а затем разворчалось. Правда, довольно добродушно, учитывая обстоятельства:

– Куда же я тебя, дуболома, на такое дело одного отпущу? Тут же с умом нужно, со связями… А что у тебя?

– Я как бы тоже не последний человек на Ириде, – скромно прокричал Джемин в ответ.

– Крути педали, – буркнул изобретатель. – Не последний человек… Надо же…

Он хмыкнул с иронией. Настроение у гения явно улучшалось.

Оба сейчас замолчали. И потому что кричать против ветра затруднительно, и потому что всё уже сказано, и потому что велосипед, миновав прилегающие к центру сонные жилые улочки, выскочил на радугу площади.

Становилось всё многолюднее, и ехать затруднительней, приходилось маневрировать в толпе, опасаясь в кого-либо врезаться. Геннадий Леонтьевич требовательно дернул за плащ, маячивший перед ним пузырём, в котором бился ветер, и Джемин притормозил. Врос в землю сразу двумя ногами для устойчивости, придержал велосипед. Изобретатель осторожно, как купальщик, пробующий воду то одной, то другой ногой, сполз по колесу вниз. Очутившись на твёрдой почве, он приободрился, гордо глянул на хрустальную башню, режущую глаза своим великолепием.

– Ну-с, начнём, – произнёс, потирая руки. Джемину показалось, что Геннадий Леонтьевич сделал это с удовольствием.

– А как она вас не примет? – решился он задать вопрос, мучавший его с тех пор, как изобретатель схематично набросал ему направление действий. – Вы и зайти туда тогда не сможете.

– Сюда не смогу, – ответил гений. – А мне сюда и не надо. Мне тут только пропуск получить.

Ничего не опасаясь, презренным банхалом он юркнул в толпу, оставив Джемина ожидать своего возвращения. Шумный поток поглотил изобретателя, словно и не было его рядом секунду назад. Светлый жёлтый огляделся в поисках чего-нибудь, что бы помогло скрасить вынужденное одиночество, но ничего достойного не нашел, и сразу заскучал.

Без Мина всегда невыносимо тяжело и пусто, словно страж на время одолжил кому-то часть своей души. Эту пустоту и так ничем нельзя было заполнить до конца, даже когда Джемин находился в гуще событий. Жёлтый светлый представления не имел, как не завыть от постоянно зудящего желания незамедлительно слиться в привычный хансанг во время нудного ожидания. Конечно, он боролся с собой, понимая, что это – важная часть тренировки, которую им с Мином время от времени устраивал изобретатель. Воспитание силы духа и независимости – так Геннадий Леонтьевич высокопарно называл пытки, которым подвергался жёлтый хансанг.

Терзаемый ожиданием взгляд Джемина выхватил из толпы тёмных плащей две светлые фигурки. Женский хансанг с головы до пят укрывали плотные пылевики, но судя по легкости походки и неуловимой прелести в движениях, он был молод. Девушки везли небольшие тележки, из которых короткими бликами света мигали рулоны ткани, такие яркие, что глазам смотреть больно. Наверное, швеи торопились обратно в мастерские, накупив необходимых для работы шелков, бархата и кружев. Из-под надвинутых на лоб капюшонов блеснули профессиональные глубокие очки с дымчатыми стеклами – большими, на поллица, и Джемин понял, что не ошибся. Это, действительно, был швейный хансанг. Этот цех носил очки постоянно, так же, как и цех продавцов текстиля. Несмотря на вредное производство, желающих работать с тканями всегда было много. Профессиональная вредность от работы с такой концентрированной палитрой хорошо оплачивалась. По истечении срока службы (больше десяти лет там никто не работал), можно было примкнуть к любому – на выбор – замку и удостоиться права прямого служения монахине.

Мысль, которая пришла сейчас в голову Джемину, с точки зрения рыцаря Теки была безнравственна, а с точки зрения морали и этикета, так и вовсе преступна. Не иначе, как отсутствием хансанга и навалившимся в связи с этим нечеловеческим одиночеством можно было объяснить то, что светлый жёлтый вдруг махнул рукой швейнице. И не просто махнул рукой, а ещё и закричал вдобавок. Незамысловато, но очень громко:

– Эй!

Женский хансанг обернулся. Две пары глаз внимательно и тревожно смотрели на Джемина, это ощущалось даже сквозь затемненные стёкла очков. Беспокойство было понятно: окликнуть на улице незнакомый женский хансанг можно было только при угрозе жизни или здоровью. Джемин тут же смутился, но подумал, что швейнице должно быть лестно, что сам жёлтый страж изволил обратить на неё внимание. Девушки постояли секунду, потом разом покачали головами и пустились прочь, толкая перед собой гружённые тканями тележки. Один из свертков в суматохе выпал, Джемин ринулся отдать потерю перепуганным швейницам, но не смог их догнать. Так и остался на границе синего проспекта растерянно таращиться вслед скрывшемуся хансангу. С велосипедом и рулоном ткани цвета двойного белого карлика во время вспышки сверхновой. Джемин присвистнул от неожиданного огорчения и внутренней неловкости.

– Ты же половина сумасшедшего Теки? – два огромных силуэта, облитых плащами с ног до головы, остановились перед ним. Из-под капюшона выбивались огненные рыжие кудри, а от плащей даже на расстоянии несло въевшимся в ткань и кожу конским потом. Конюхи оранжевых стражей. Они славились по всей Ириде, но даже им не удавалось вывести породу хотя бы приближенную к совершенству найтеу. Джемин вспомнил, что рыцари Шинга никого не подпускали к своим великолепным образцам и абсолютно всем в конюшне занимались лично. Своими руками даже убирали навоз. Такие они…были.

Джемину стало ещё горше. Он понял, как ему будет не хватать рыцарей Шинга. Не так, конечно, как Мина, не смертельно, но… Это было совершенно незнакомое чувство. Когда об отсутствии кого-то другого, а не твоёго хансанга, думаешь с печалью. Он перевел свой задумчивый взгляд на рыжего конюха. Хансанги закивали головами:

– Ну да, это ты. Точно. А я-то думаю, от кого швейницы так бегут, словно дикого зверя увидели. Сумасшедший Теки, надо же… Ты, действительно, умеешь жить половиной.

Джемин разозлился:

– Иди-ка ты, оранжевый служитель, куда подальше. А то я – дикий, голыми руками разорву.

Оранжевый хмыкнул недоверчиво, но на всякий случай отошел назад, пятясь и не сводя со светлого Шинга настороженных глаз, тут же затерялся в толпе. Джемин хотел уже было совсем догнать нахала и в самом деле накостылять наглому слуге так, чтобы не повадно было. Но тут его рукав зацепили крючковатые, очень знакомые пальцы. Геннадий Леонтьевич вернулся, и это произошло очень вовремя.

– Они смотрят на нас, как на цирковых уродов, – сказал Джемин изобретателю. Получилось, будто обиженный ребёнок жалуется родителю, что его не берут в игру.

– Потому что они связаны, а вы – свободны. Относительно свободны, конечно. В мире пленников освобождение всегда занятный аттракцион, – ответил Геннадий Леонтьевич. Он всегда говорил нечто подобное. Мину нравилось. Тёмный жёлтый любил преодолевать себя и чувствовал опьянение от того, что может делать то, чего другие не могут. Мин в эти минуты чувствовал себя особенным, избранным. Джемин же готов был идти за воззваниями изобретателя потому, что тот показывал ему иные миры. Один раз он показал рыцарям Теки луну. Она была без пары. У Джемина на глазах появились слёзы, когда он смотрел на независимый мертвенно-бледный шар. И хотя было темно, всё равно цвета там были… В загадочных полутонах. Кто-то бы сказал: грязные, блеклые, бракованные, но Джемин сердцем, а не глазами почувствовал прелесть этого чахлого обескровленного мира. Он бы ещё хотел вернуться туда. Может, даже пожить недолго. Но для этого нужно было учиться выживать отдельно от хансанга. От Мина. Изобретатель посмотрел на него с пониманием, прочитал в глазах:

– Что, наркоман хансанговский, время заканчивается? Ломка начинается, без половины-то?

Так как Джемин всё равно никогда не понимал, что бормочет сам себе изобретатель, в этот раз тоже переспрашивать не стал. Почувствовал только, что речь идёт о Мине, и кивнул.

– Тогда нам нужно торопиться, – констатировал Геннадий Леонтьевич. – Кстати, я получил соизволение предстать пред ясны очи.

Он дробно, издевательски захихикал.

– О, ты с добычей, – кивнул на дурацкий рулон, торчащий подмышкой у Джемина, – сразу видно, времени зря не терял…

***

В тайную резиденцию монахини они добрались не так уж и скоро. Получить разрешение на личную аудиенцию у блистающей башни было только половиной дела, и для Геннадия Леонтьевича вовсе не самым трудным. Сложно было найти её в респектабельных дебрях города. Резиденция маскировалась под обычный жилой дом, и только ограда была чуть повыше и более непроницаема, чем остальные, окружавшие её. Оболтуса Джемина с неудобным, но единственно возможным в данной ситуации средством передвижения, изобретатель предусмотрительно оставил за квартал от заветного дома, строго настрого приказав дождаться во что бы то ни стало. Рыцарь Теки рвался в бой, ему надоело чего-то ожидать, но тон Геннадия Леонтьевича был строг и непреклонен, и светлый жёлтый, скрипя сердцем, согласился. Он демонстративно уселся прямо на мощеный тротуар и всем своим видом показывал недовольную покорность.

Изобретатель впервые за много-много лет снизошёл до разговора с монахиней. По его бы разумению, с этой бабой вообще связываться не стоило, но обстоятельства заставили его пойти на попятную, и это его злило сверх всякой меры.

Тем более, что разговор получался не так, чтобы уж очень. В смысле, совсем не получался. Белая дама (она же – Лера, она же – монахиня), приняла изобретателя сразу и при полном величии (в прекрасном, огромном зале для переговоров), но слушала рассеянно и вполуха. Конечно, она была удивлена, если не сказать поражена, тем, что изобретатель впервые сам попросил о встрече, но не подала и виду. А как только (на самом деле, сразу) он завел разговор о зелёных рыцарях Шинга, даже мышцы у её бесстрастного рта обозначили твёрдое «нет». Она ещё и слова не произнёсла, а всё уже стало понятно.

– Лера, Лера, – не сдавался изобретатель. – Ну, вот, что ты там себе думаешь? Парень виноват только в том, что у него большая, горячая душа. Разве можно наказывать хансанга за то, что он тёплый сердцем?

Она снисходительно покачала головой и принялась декламировать учительским тоном, словно объясняла всем известные истины тупому школьнику, который не понимает элементарных вещей:

– Рыцарь Шинга сам наказал себя. Он позволил проникнуть в своё сердце сомнению, и оно разбило его душу пополам. Служение не терпит сомнений и посторонних мыслей.

Изобретатель насупился. Ему очень хотелось побегать по своей привычке из угла в угол, он всегда делал так, когда призывал всё своё красноречие, но понимал, что здесь, в парадном зале, эта суета только навредит делу. Он с трудом сдержал свой порыв, и посмотрел Белой Даме прямо в глаза:

– Я не собираюсь тебя в чём-то переубеждать. Просто сделаем так: ты дашь мне поговорить с этой Нан-Сунан, причём, уберёшь все уши в радиусе ста метров от нашего разговора, и я пойду себе тихонько восвояси. Незаметно так, по-стариковски…

Он театрально схватился за поясницу и немного покряхтел.

– Почему ты думаешь, что я сделаю это?

Вот никогда она не скажет «С чего ты взял?» или «За каким фигом?». Это совершенно не в духе Леры-Белой дамы, безукоризненностью она на вербальном уровне отгораживается от толпы, выделяется в особую зону.

– Ты неоднократно пытался повлиять на наши действия и решения. Ничего не вышло. Нет у тебя власти, отшельник. И, знаешь ли, у меня сейчас…

– «Почему ты думаешь?», – совершенно непочтительно передразнил её Геннадий Леонтьевич. – Да потому, что ты, Лера, всё равно блондинка. Какими высокими идеями не прикрывайся, стоит мне пригрозить тебе…

Чёрные юххи у входа напряглись и подтянулись. Лера насмешливо и брезгливо опустила вниз угол рта. Поджатое до этого «нет» на её лице приобрело вид несколько скособоченный, но угрожающий. Геннадий Леонтьевич перегнулся пополам в дребезжащем смехе. В наступившей угрожающей тишине этот всплеск старческого веселья издевательски запрыгал по холодным мраморным плитам зала, отскочил от них и покатился к выходу, а оттуда, мимо стражей, – всё глуше и глуше вниз по лестнице.

– Блондинка… – выдохнул изобретатель, когда несколько натужное веселье его иссякло, а отзвуки смеха растворились в неведомой дали. – Я что, по-твоёму, буду с этими амбалами воевать? Да ни за что, упаси меня Солнечные Боги! Я просто…

Он подвинулся к Лере настолько, насколько было можно, и, приставив одну ладонь ко рту, а другой многозначительно хлопнув по карману, громко прошептал:

– Я просто пририсую тебе шишку на носу.

Монахиня от неожиданности икнула, прикрыла ладонью, словно защищаясь, свой точёный профиль, но тут же, устыдившись порыва, замахала руками в сторону застывших, отстраненных юххи, призывая их немедленно выйти. Она явно не хотела, чтобы кто-то слышал дальнейшие угрозы Геннадия Леонтьевича. Потеряв в один миг свою бесстрастность, Лера выглядела очень уязвимой. Наверное, потому что холодность и равнодушие – это всё, что было в её защитном арсенале. Юххи выскочили из зала, но совсем уходить не стали. Застыли тёмными изваяниями на расстоянии, недосягаемом для отзвука разговора. Удостоверившись, что её никто, кроме изобретателя, не услышит, Лера непривычно зашипела:

– Это ты… Это ты нашёл наши схемы и раскидывал их на пути у людей! Ты надеялся, что они помогут? Что догадаются?

– Я всё ещё могу хоть немного, но повлиять на вас, – неожиданно терпеливо принялся объяснять Геннадий Леонтьевич. – Пусть даже таким идиотским способом. Хочешь проверить?

– Нет! – быстро сказала Лера и опять непроизвольно закрыла свой нос.

Она ему верила. Знала, что может. Это Фарс, у которого свои дела с изобретателем, позволяет разговаривать с ним небрежно и покровительственно. Миня… Ему шишкой больше, шишкой меньше, ничего не изменится. А если она сейчас не решит эту вдруг возникшую проблему в лице Геннадия Леонтьевича, переговоры с трафальгарцами точно будут сорваны. Ирида торговалась несколько столетий, чтобы подписать сегодня столь выгодный для себя контракт. Редчайшие краски в обмен на безукоризненную божественную благодать, чистая сделка высочайшего уровня. Лера грезила этим почти каждую ночь. Монахиня неистово желала божественной благодати, но если она сейчас не решит вопрос с изобретателем, всё пойдёт прахом. Трафальгарцы, фанатичные поклонники гармонии и пунктуальности, не будут разговаривать ни с тем, у кого шишка на носу, ни с тем, кто опаздывает или переносит встречу.

– Ладно, – сказала Лера и сжала пальцы в кулак так, что аккуратно и коротко подрезанные ногти вонзились в мякоть ладони, а костяшки побелели. – Ты поговоришь с этой служанкой. Но на этом – всё. Да? Рыцарь Шинга остаётся в моей юрисдикции.

– Кто первый его найдёт, тот в свою юдицию и забирает, – задребезжал довольный изобретатель. – Вот и посмотрим, чья дикция круче…

Он явно издевался, но Лера сделала вид, что не заметила. Она торопилась на важную встречу. И просто распорядилась ближайшему юххи выполнить то, на чём настаивал Геннадий Леонидович. Правда, она бросила небрежно: «выполнить просьбу», хотя изобретатель не просил, а требовал, но на этот раз пришлось проявить чудеса толерантности уже ему.

Геннадий Леонтьевич терпел долго. И когда то ли в почетном сопровождении, то ли под настораживающим конвоем двух чёрных юххи вышёл из загородного дома монахини. Его вели к выходу по аллее, густо обсаженной огромными кустами цветов, которые совершенно не пахли. Невысокие, но внушающие уважение колоны центрального входа мрачно и молчаливо дышали ему спину, словно выталкивали изобретателя из небольшого, но устроенного с подобающим размахом особняка. Проходя мимо колонн Геннадий Леонтьевич дотронулся до одной из них. Как и предполагал, не ощутил ничего, словно рука прошла в пустоту. Колонна не была тёплой и не была холодной. Не шершавой и не гладкой. Полное отсутствие характеристик. Здесь всё казалось логичным, но очень пресным. Декорации. Подобия.

Терпел, пока его везли в крытом экипаже до небольшого, неприметного холма, означавшего вход в подземную канцелярию, а это было там, на границе, где равнина напоминала выжженную солнцем августовскую степь. Ехали далеко, хорошо, что смог дать знак ожидавшему Джемину. Черные плащи, как и положено, по классике жанра, давили на его всю дорогу с двух сторон своими душными, в том числе и от отсутствия любого намека на запах, плащами. И, конечно, окна крытого экипажа были наглухо запечатаны, но Геннадий Леонтьевич и так знал, что никто, абсолютно никто не встретился им по пути, потому что юххи умели сделать так, чтобы никто на их пути не встретился. Когда это было нужно.

Молчал он всю дорогу, и потом, проходя пропускной пункт в особое отделение, он ни слова не промолвил, разрешил обыскать себя по полному протоколу. Физические унижения не имели для него никакого значения, хоть в тощую, высохшую задницу его проникай, хоть в горло пальцами лезь, разве мало случалось с ним историй и похуже в той, допихтовской жизни? Он молчал и когда шёл по затемненным, звуконепроницаемым коридорам логова юххи. Подземного уровня, наполненного бесшумными чёрными тенями без всяческих эмоций, и от этого – пустынного, никакого. Они и были никто, эти юххи, воплощенные устремления монахини установить стерильное служение на земле.

Изобретатель в бессилии пытался просто «брезгать», наблюдая за тем, что изменить не смог, хотя и был обязан. Пока не смог… Пока.

Прорвало его только у самой глухой комнаты, когда повернулся в замке ключ и дверь ему распахнули.

– Гадкие трансцендентные роботы, – взвизгнул истерично Геннадий Леонтьевич, вспарывая ватную тишину этого рассадника карателей. Ему на секунду показалось даже, что сейчас из прорехи в сгущенном воздухе как из раненой подушки посыплются перья, забивая весь этот вертеп безукоризненности белым пухом. – Идиотские машины недоразвитой мысли! Высеры ментала глупой, чванливой бабы! Как я вас…

Гнев Геннадия Леонтьевича, промелькнув острой молнией по коридорам, заглох, тут же увяз в бесстрастности атмосферы.

– Да идите вы! – в сердцах прошипел изобретатель в тупые, никакие лица своих сопровождающих, и шагнул за порог изолятора. Только бросил на ходу тоном, не терпящим возражения:

– Прослушки выключите, фантазии неудовлетворенного либидо…

На голом полу в абсолютно пустой комнате, крепко обнявшись, сидели две абсолютно одинаковые женщины. Выражения на лицах отсутствующие, опрокинутые в себя, руки, вцепившиеся друг в друга, неподвижны. Хансанг, доведенный до отчаяния, воочию предстал тем, чем он был – плотно замкнутым агрегатом из двух сообщающихся сосудов. Геннадию Леонтьевичу показалось, что он на самом деле видит, как голубые прерывистые потоки мыслей, чуть потрескивая и искря, собираются на макушках, лопаясь, вырываются из физического индивидуального поля и перемешиваются, достигнув общей сферы, соединяющей своими округлыми краями пространство над этим единым, только физически разъединённым существом.

Судя по неистовой нежности, с которой они впились друг в друга, Нан-Сунан, действительно, недавно разъединяли. А это уже были пытки, запрещённые на территории Ириды, как особо жестокие. Юххи явно переступили всякую грань. Хотя женские хансанги были более мобильны в отношении своей пары, в отличие от мужских¸ замкнутых на себе гораздо сильнее, всё равно насильно разрывать близость – бесчеловечно. Да, Геннадий Леонтьевич пытался работать с отдельными хансангами (на самом деле, только с одним, жёлтым рыцарем Теки), но это были добровольные тренировки, постепенно приводящие к относительной свободе.

Он торжественно и печально, насколько у него это получилось, подошел к хансангу зелёных, осторожно присел рядом на корточках. Протянул обе руки, попытался погладить сразу и ту, и другую по голове. Женщины никак не прореагировали, они плавали в каких-то своих глубинах подсознания, и выныривать на поверхность никакого желания не изъявляли. Им было хорошо друг с другом, они наслаждались вновь обретенным воссоединением.

– Вишенки мои, – ласково сказал Геннадий Леонтьевич и очень точно, потому что Нан-Сунан очень напоминала две ягоды вишни на одном черенке. Чуть потемневшие, подбродившие от переживаний. – Я не враг тебе, Нан. И хочу спасти Джонга. Ты знаешь, где Джонг?

При имени бывшего стража в глазах Нан-Сунан медленно и постепенно проявлялось понимание, словно из глубин разума на поверхность пробивалось ощущение реальности. Она вдруг дёрнулась, резко замотала головой: «Нет, не буду», Геннадий Леонтьевич обхватил одну из половинок за плечи, тихонько встряхнул:

– Вот вишня переспелая, непонятливая. Будешь молчать, он тебя выручать ринется. И напорется, как пить дать, напорется. Погубишь его молчанием. Так что говори, быстро!

Она молчала. Тогда изобретатель наклонился совсем близко, неприлично близко к уху того хансанга, что был ближе к нему, и прошептал почти без звука, только губами обозначил всего одно слово, и Нан-Сунан покорно прикрыла глаза, соглашаясь. И ответила, так же практически беззвучно, по движению губ Геннадий Леонтьевич прочитал, где она чувствует Джонга. Скоро эта связь зелёных рассеется в пространстве Ириды, упадет тяжёлой росой на бескрайние поля, впитается в землю, но пока ещё замок Шинга подпитывал своих обитателей, и Нан-Сунан чувствовала светлого рыцаря, он ещё теплым огнём жил в её сердце. Да, ещё совсем немного и это ощущение пропадёт, служанка станет бесполезной для юххи, скорее всего её отпустят. Когда способность чувствовать Джонга покинет её совсем, скорее всего, пристроят работать куда-нибудь в хорошее место. Нан-Сунан была хорошим материалом для служения. Преданным и безоглядным. Такими не разбрасываются.

– Ты чуть-чуть совсем потерпи, – сказал ей Геннадий Леонтьевич. – Сама же знаешь, что скоро они отпустят.

Она кивнула. Изобретатель напоследок ещё раз погладил её по голове и развернулся к выходу. Неожиданно служанка зелёных прошептала ему в спину:

– Я видела эту… Из-за которой…

Он обернулся:

– Ты сказала?

– Я ненавижу её… Сразу поняла, что она принесёт нам проблемы.

Нан-Сунан неожиданно заговорила громко и быстро:

– Женский банхал, весёлый, самодостаточный, что может быть хуже? Но я не сказала…

– Правильно, – кивнул изобретатель. – Не отчаивайся. Скоро всё закончится, вишня.

Он неожиданно подмигнул сидящему на полу хансангу и толкнулся в дверь. От Леры он ожидал всего, чего угодно, как и то, что она может запереть его вместе с разжалованной служанкой, но дверь легко поддалась. Тёмный бесстрастный юххи вывел его на поверхность и оставил в одиночестве. Никакого сопровождения и транспорта на обратную дорогу ему не предоставили. С одной стороны тянулось выцветшее поле, с другой маячил тяжёлой прохладой осколок густого бора.

– Просто издевательство какое-то над бедным стариком, – укоризненно покачал головой Геннадий Леонтьевич и неожиданно громко свистнул. Со стороны бора, скрываемый до сих пор кряжистыми стволами непонятных хвойных деревьев, вышел Джемин. Он катил перед собой всё тот же велосипед.

– Отвезешь меня к сфере и пойдешь за Джонгом, – сказал ему Геннадий Леонтьевич, с некоторым недовольством устраиваясь на багажнике. – Я буду ждать с другой стороны. И что бы вы без меня делали…

Джемин хотел напомнить, что если бы изобретатель не вытолкнул Лив на эту сторону сферы, то ничего вообще бы не случилось, но благоразумно решил промолчать. Всё-таки он был достаточно умный, этот рыцарь Теки.

***

Он был умным, но, очевидно, не достаточно ловким и быстрым. Комната была пуста. Никаких следов борьбы, идеально заправленная кровать, чистая чашка на столе, яркие шторы, взметнувшиеся от сквозняка, когда Джемин рванул дверь. Только пронзительно мятного цвета туника, – знак принадлежности к зелёному рыцарству – небрежно брошенная на спинку стула, выдавала недавнее присутствие здесь Джонга.

Джемин не успел. Наверное, совсем чуть-чуть.

Глава 9. Рыцари замка, которого нет