Текст книги "Этот мир не для нежных (СИ)"

Автор книги: Евгения Райнеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Не обижайся, – сказал Савва. – Ты же теперь прекрасно понимаешь, что я ничего не мог тебе объяснить.

Лив обиженно смотрела на бесцветную растительность. Чахлые цветы очень точно передавали состояние её души в данный момент. Две минуты назад Савва вытащил девушку во двор, несмотря на протесты присутствующих. «Наедине, – твёрдо сказал он им всем. – Только наедине». И все послушались.

– Я и теперь не могу всего объяснить, – продолжил он, словно это могло хоть немного утешить Лив. – Просто для тебя во всем этом нет абсолютно никакого смысла. Любое объяснение ничего не даст. Я обещал, что доставлю домой, и это сделаю. Только верь, ладно? И не обижайся...

Он был не похож на того, пихтовского, Савву. В черном плаще юххи он казался выше ростом, стройнее, лицо отсвечивало невероятно притягательной аристократической бледностью. Лив хотелось одновременно и кинутся ему на шею, и по этой же шее накостылять. Чего больше, она ещё не решила, поэтому молчала, вперив взгляд в бесцветные следы тщетных экспериментов по поиску утерянного навсегда цвета.

– Зачем ты убежал от меня там, на площади? – наконец-то спросила она.

– Я стащил плащ у юххи, – чуть смущённо, но весело признался Савва. – Мне нужно было замаскироваться. Не хотел тебя подставлять.

– А то ты не подставил меня с самого начала!

Лив затылком чувствовала, как через плёнку, растянутую в проёме окна, три пары глаз буравят и чахлый двор, и их с Саввой поникшие силуэты.

– Я? Подставил тебя?

Кажется, они ссорятся. Это было глупо, но неизбежно.

– Конечно, – с удовольствием от того, что наконец-то назначила виноватого, произнесла Лив. – Если бы ты не...

Тут Лив поняла, что не знает, как закончить фразу. Если бы он не... Что?

– В общем, извини, – не очень логично свернула она мысль.

Савва понял:

– Всё будет хорошо, ты только немного потерпи и верь мне, Оливка...

Это был тот самый момент, когда Лив совершенно уверилась, что перед ней именно Савва, а вовсе не бесконечное число его отражений.

– Не называй меня Оливкой, сколько тебе раз говорить, – она выкрикнула это так неожиданно, что он вздрогнул. И тихо, гораздо тише добавила. – И как ты тогда... В воробья? Мне не показалось?

Савва отрицательно покачал головой и улыбнулся:

– Нет, не показалось. Это происходит помимо моей воли. Но это не страшно, если знаешь путь на Ириду.

– Но зачем? Зачем ты это сделал? – девушка все ещё искренне не могла понять и принять его жертву. В смысле, что она до сих пор не понимала, что случилось вообще. Игра, жертва, фишка... Она ждала этой встречи с Саввой, и ожидала, что он ей все объяснит. Но он тоже, как и все прочие персонажи этой странной командировки, был сверху донизу напичкать вопросами, которые не предполагали ответов.

– Я же сказал, мне не страшно, – повторил Савва. Но и это был совершенно не то, что она хотела бы от него услышать.

– Тогда начнем сначала, – твёрдо сказала Лив. – Вопрос первый. Ирида... Ты здесь родился, да?

– Кажется, да. Смутно помню, что я был здесь, потом – не здесь, потом опять вернулся.

– А как же ты мне рассказывал... Переселенцы, кровь лесорубов в невесть каком поколении...

– Это тоже, и это тоже, – торопливо заговорил Савва. – Просто очень давно было. Но я хоть и смутно, но помню. И лес, и деда, и отца. Но я одновременно и здесь всё помню. На Ириде. Замок, братьев... Можешь не верить, но это так.

Лив словно провалилась в глухую яму. Она опять ничего не понимала.

– Скажи только, ты не сделал ничего преступного?

– Нет, я просто однажды вернулся на Ириду. Меня заметили, и мой ильёг объявили вне закона. Отобрали границу, уничтожили замок, стёрли цвет.

– Но кто? И почему?

– Потому что трое – это ещё хуже, чем один. Если остается один, он слаб, его раздирают страсти и противоречия. Если появляются трое – это такая мощь, которая может потрясти основы государства. Что будет, если в игру вступят трое, никто и представить себе не может. Не было такого никогда. Нет такой цифры, нет такого числа. И теперь для нас нет цвета. Нас нет.

– Но ты же... Ты же хансанг, верно? А это значит, что сейчас они все равно знают, о чем мы говорим? – Лив кивнула на матовую плёнку.

– В общем-то, да. Хотя я неустойчивый хансанг. Отключаюсь, подключаюсь по желанию. Есть темная сторона, есть светлая. Я – нечто третье, чему не придумали названия. Собственно, никто и не собирался придумывать. Мне просто запретили возвращаться. Нужно было оставаться на той стороне сферы, там, где Лера. Мне сказали, что она – моя сестра. Что я должен служить Фарсу. Но это было нетрудно, мне самому это очень нравилось. Вызывало восторг. Раньше. На самом деле, я плохо помню. Однажды мне пришлось вернуться сюда, хотя и помимо моей воли. И все получилось плохо. Очень плохо. Я чувствую свою вину, но ничего не могу поделать. Впрочем, пытаюсь, – Савва закончил фразу неожиданно загадочно.

– Савва, – Лив посмотрела на него строго. – Ты чего пытаешься мне опять по ушам пройтись? Твоя сестра, Лера, монахиня, вроде здешней правительницы, я сама её изображение в полный рост и многократно увеличенное видела. И именно она убила Маджонга. А Джонгу пришлось из-за этого бежать. Так что, думаю, это она стерла ваш цвет, верно? А значит...

– Лера, конечно, не подарок, – начал Савва, – и она не правительница, скорее, наоборот...

Но девушка перебила его. Её пронзила ужасная догадка:

– Это значит, что сейчас она сотрет зелёный? Или уже стерла? И нигде никогда больше не будет зелёного цвета?

Савва успокаивающе погладил её по плечу теплой, сухой ладонью:

– Нет. Если ты помнишь цвет, значит, его ещё не стерли. И не сотрут. Здесь другой случай. Поставят стражами наследников. У замка Шинга есть наследники, ты не знала?

Лив уставилась на него:

– Какие... Наследники?

– У Джонга и Маджонга есть уже два детских хансанга. Один – в ильёге Радны, это красные. Второй, правда, совсем младенческий, на голубой границе. Конечно, прости за каламбур, младшие зелёные ещё очень зелёные, но они правильно воспитаны, в лучших традициях Ириды. Красные с удовольствием отправят мальчишек на зелёную границу. Хансанг Радны очень плодовит, каждая встреча заканчивается беременностью. Они и себя обеспечили преемниками на много лет вперёд, и соседние ильёги основательно подкрепили.

Лив слушала, открыв рот. Судя по всему, Савва был в курсе всех событий. Девушке стало невероятно жалко его ильёг – семью, которая не успела обзавестись наследниками и всё потеряла, и его, глупого Савву, и себя тоже. А ещё, перекрывая всё это, постоянно ныла болевая точка, отвечающая за её вину перед рыцарями Шинга.

– Савва, – с болью в голосе произнёсла она. – Я, кажется... Кажется, это из-за меня разорвалась связь между Джонгом и Маджонгом.

Она спрятала лицо в ладони, потому что ей всё это время было очень стыдно. В памяти стояли качели в глубине сада, которые Джонг сделал для неё, бескрайнее чувство полета и уже не мрачное, а больше несчастное лицо Маджонга, наблюдающего за ними со стороны.

– Оливка, – Савва приблизился к ней, положил свои ладони на её руки, но не стал убирать их от лица, а просто прижал пальцы. Лив чувствовала, как его тепло проникает через ладони к мокрым от слез векам и высушивает их, словно гладит, успокаивая.

– Ты ни в чем не виновата, правда. Стражей Шинга погубила ревность, а не ты. Маджонг позволил небольшой царапине вырасти до трещины, а потом – до расщелины, до провала. Он погиб потому, что сам вызвал эту катастрофу. Царапиной могло быть всё, что угодно. Заблудившаяся собачка, к которой Джонг питает необъяснимую привязанность и сверхъестественную жалость, например...

– А он ... Маджонг... погиб? – Лив до последнего надеялась: то, что она видела на большом экране посреди площади, было неким показательным шоу. – Он точно погиб?

Савва грустно покачал головой.

– Это без вариантов. К сожалению.

Лив кивнула, соглашаясь, хотя в душе у неё зрел бессмысленный и беспощадный протест против такого положения вещёй. Она, конечно, знала, что все земные существа умирают, хотя напрямую пока ещё не сталкивалась совсем уж близко со смертью. Умирают, истекая кровью, во всевозможных катастрофах и под ножами убийц в темных переулках, на больничных койках, иссушенные болезнями и разбиваются, как хрустальные вазы при падении с высоты. Самые удачливые просто засыпают и уходят в мир иной со счастливой улыбкой на лице. Но от того, что кто-то разрезал ножницами глупую картонную карту.... Это для Лив было что-то сродни колдовству вуду. Она пару раз видела фильмы, случайно, совсем мистические ей не нравились, и в тех, что Лив видела, в кукол вуду втыкали иголки, и человек, прототип куклы, умирал от болезни. Это было страшно, но отдаленно, на экране, захватывающе страшно, и это не имело к ней совершенно никакого отношения. Так же, как в непродуманном кино, неестественным было и то, что монахиня сделала с картонным квадратиком.

– Эй!

Они оба повернули головы в сторону дома, потому что на крыльце вырос во всю свою дурь Мин, и он кричал, не думая останавливаться:

– Хватит вам!

– И правда, – Савва за руку мягко потянул Лив к дому. – Нам пора!

Лив очень захотелось, чтобы он не отпускал её руку. Странное чувство. Неожиданное. Она вспомнила, что Геннадий Леонтьевич назвал Савву... «Дамский угодник»? «Ловелас»? «Лю...»...

– Любовник! – вспомнила девушка.

– Что?! – очевидно Лив произнёсла это вслух, потому что Савва уставился на неё со всем удивлением, на которое только был способен.

– Ничего, – успокоила его девушка, – кое-что вспомнила. Неважное. Лучше быстро объясни мне, что мы теперь будем делать?

– Выбираться отсюда, – Савва, не переставая её мягко тянуть за собой, отвечал на ходу. —И оттуда – тоже. Попробуем выйти в твой город, минуя Пихтовку.

Лив запнулась о невидимое препятствие на земле, чуть не упала, схватилась за Савву. Можно сказать, без боя и сопротивления упала в его объятия.

– Ну, ты опять, – покачал он головой, поддерживая девушку. – Оливка, почему ты все время падаешь?

***

Отношения внутри тройственного хансанга повергали в некоторую неловкость. Когда Ван и Саван были вдвоем, ничего особенно не чувствовалось, это был просто привычный уже даже для Лив монолитный союз двух сторон одного существа, с единым разумом и разными телами. Стоило появиться Савве, и его близнецы словно раздирались между собой, каждый стремился с одной стороны стать Саввой, а с другой – остаться тем, кем был до этого появления.

Больше всего страдал от этого, как показалось Лив, сам Савва. Он изо всех сил старался быть и собой, и одним своим хансангом, и вторым, и все это одновременно, и девушка думала, что его голова вот-вот взорвётся. Наверное, втроем Савваны становились очень беззащитны, потому что практически вся жизненная энергия у них уходила на установление зыбкой внутренней связи между собой, а на отражение окружающего мира сил у них просто не хватало. Савва старался поддерживать разговор с Мином и Лив, выныривая из сложных внутренних взаимоотношений. Его хансанги просто углубились во внутренний диалог, и даже глаза их выворачивались внутрь себя, закатывались, пугая девушку не чистыми, а какими-то дымчатыми белќами.

С появлением Саввы в черном плаще юххи они стали терять ориентацию в пространстве, казалось, что бывшие рыцари внезапно ослепли. То один, то другой натыкались в своем же доме на углы стола и ощупывали руками стенку, чтобы найти дверной проем. А Ван даже умудрился сесть мимо табурета и свалился на пол с неожиданным грохотом. Засмеялся над классической ситуацией только Мин, да и то как-то слабенько, как будто сам был не уверен, на самом ли деле ему смешно.

Чувствовалось, что все не в своей тарелке, и Лив явно поняла противоречие, волнами исходившее от Саввы. Ему было больно и страшно отрываться от самого себя в лице этих вдруг ставшими слепыми хансангов, и одновременно хотелось убежать отсюда, как можно дальше, чтобы не порождать одним своим присутствием такие жуткие изменения.

– Мы должны идти, – виновато сказал он Оливии, мягко поддерживая поднимающегося с пола Вана. – Они скажут куда, но пойти с нами не смогут. Ты же понимаешь?

Ван цеплялся за него неуклюже, пытался лезть верх по Савве, словно был не человек, а неповоротливая, но очень приставучая панда. Это было жутко. Мин, решивший, наконец, для себя окончательно, что упавший Ван – это не смешно, состроил печальное выражение на суровом уже лице и сказал:

– Я тоже дальше с вами не могу.

Лив испугалась и огорчилась одновременно.

– Почему? – спросила она его. – Почему не можешь?

Мин грустно покачал головой, объясняя ей, как неразумному ребенку:

– Есть предел для времени, которое можно провести вдали от хансанга. У меня оно на исходе.

– А как же медитация? Иммунитет? – удивилась девушка вполне искренне, а вовсе не желая его поддеть.

Он же воспринял удивление как насмешку, вспыхнул, хотя тут же постарался скрыть своё раздражение.

– Слушай, я сделал все, что мог. Нашел твоёго воробья, и доставил тебя к нему. Что ты будешь делать дальше, зачем и почему все это происходит, мне абсолютно неведомо. Будь здорова...

Он хитро глянул на Савву, затем на Лив и повторил:

– Будь здорова, Оливка.

«Значит, он действительно слышал всё, о чем мы говорили» – с досадой подумала Лив, наблюдая за удаляющейся спиной Мина. Он нагнулся под притолокой, чтобы не стукнуться ненароком большим, упрямым лбом, скрипнул дверью и исчез.

– Будь здоров, жёлтый, – крикнула уже в закрывшуюся дверь девушка, и грустно подумала, что опять она не успела проститься, как следует. Только сейчас до Лив стала доходить истина, как важно в жизни научиться правильно говорить «До свидания».

Потому что мир, оказалось, совершенно не был размерен дозами времени и событий. В любой момент кто-то, даже на секунду ставший тебе близким, может выпасть из него, исчезнуть, и ты сама вдруг, совершенно без всякой причины, проваливаешься в другое измерение без права переписки и жалобы в вышестоящие органы. В новом мире, открывшемся Лив по вине странных обстоятельств, могло случиться всё, что угодно. Поэтому необходимо правильно прощаться. Чтобы не тянуло с такой силой сердце горечью. Сейчас, потом и, может, навсегда.

Савва, словно давая ей прочувствовать этот тонкий момент, молчал. Его хансанги замолчали ещё полчаса назад, так что в доме воцарилась пугающая тишина, в которой слышен был только стрекочущий бег стрелок ходиков. «Только бы не расплакаться», – подумала Лив, и скосив от напряжения глаза, повернулась к Савве.

– Ты извини, но, наверное, я прямо сейчас не могу вернуться. Потому что Джонг...

Савва кивнул:

– Ты чувствуешь ответственность за него. Должна убедиться, что с ним все будет в порядке. Я понимаю, хотя ему об этом никогда не говори, ладно? Девушка-банхал, берущая на себя ответственность за пусть и бывшего, но рыцаря замка Шинга, это и будет как раз тем, что разобьет ему сердце. От неловкости и стыда. И вообще, никогда не говори ничего подобного стражам Шинга. И никаким рыцарям не говори.

Он слегка щелкнул её по носу, не больно, но обидно, и повернулся к двери. На Лив упало ощущение дежа вю, так как он проделал тот же самый путь, что за минуту до этого прошел Мин. Только с тем отличием, что Савва, открыв дверь, повернулся к ней и весело произнёс:

– С ним всё будет в порядке. Помоги моим, пожалуйста. Жду во дворе.

Лив, оставшись наедине с его хансангами, сначала не поняла, чем именно она может им помочь. Ребята медленно, но приходили в себя. Глаза обретали нормальную ясность, они плавно вертели руками, словно проверяя, как действуют восстанавливающиеся связи, виновато кривили губы в улыбке, извиняясь перед Лив за то, что она видела их в таком странном состоянии. Словно перепившиеся накануне алкоголики, которые вдруг вспомнили всё, что натворили в угаре. Лив подошла к Вану, который потирал ушибленную руку, которой он ударился о стол, когда падал. Взяла его за запястье. Около локтя большим красным пятном наливался ушиб.

– Синяк будет. Большой, – задумчиво сказала она.

– Это ничего, – не очень послушными губами произнёс Ван. Речь его становилась с каждым словом все уверенней. – В прошлый раз было хуже.

Саван подошел к ним, устало присел на второй табурет.

– Я разбил голову, – пояснил он, – в прошлый раз я разбил голову и пропорол ногу, упав с лестницы на старое дерево. Лечили очень долго. Мы вне закона и не можем обратиться к лечебнику. Сами. Процесс пришлось остановить, перегонка заржавела. Пока настроили новую....

– И так всегда? – спросила их Лив с сочувствием.

Они разом кивнули.

– Когда лучше, когда хуже. Если Савва долго отсутствует, связи становятся слабее, и при встрече восстанавливаются дольше.

– В смысле, если бы он жил с вами, этого бы не было? Или наоборот, ему лучше не появляться?

– И то, и другое – ничего хорошего, – Ван кивнул и протянул ей небольшой рюкзачок, предлагая собрать в него нехитрые пожитки и запасы еды и питья.

– Вообще ничего хорошего, – вдруг с горечью выкрикнул Саван, – в нашей жизни вообще ничего хорошего. Он появляется – мы становимся идиотами с потерей ориентации в пространстве. Его долго нет, мы начинаем сохнуть изнутри, появляется апатия. Ничего не можем делать. И слезливыми становимся до ужаса. Словно нервная барышня.

Ван опять кивнул в подтверждении слов своего хансанга:

– Мы ждём его появления с жадным нетерпением и тоской, и ужасно боимся, что он придёт. Очень любим его и страдаем, когда его долго нет, но он появляется, и наступают времена совсем тяжёлые.

Лив не знала, что им сказать. Она мягко погладила Вана по ушибленной руке, и рассеянно глядя в мутную даль пленки, заменяющей окно, спросила:

– А вообще Савва, он кто?

Хансанги почему-то промолчали, хотя Лив была уверена что они тут же бодро закричат: «Он – это я» Но ничего подобного не случилось. Впрочем, она заметила, что Ван и Саван, единственные из знакомых ей хансангов говорят про себя «мы», а не «я». Словно таким образом противопоставляют себя Савве. «Мы» и «он». Так они говорят.

Савва и Лив вышли за пределы единственной улицы с парой десятков покосившихся домишек. Они покидали то, что называлось здесь приютом банхалов. Посёлок, которого не было. Лив обернулась. Около крайней лачуги сбившаяся друг к другу стайка детей смотрела им вслед и с наивной добродушной радостью махала ладошками. Лив вскинула руку в прощальном жесте, улыбнулась. И тут же у неё перед глазами возникла картина, как эти дети с небольшими узелками, сосредоточенно и молча, пряча страх и слёзы, идут по тёмному корневому лесу вслед за Геннадием Леонтьевичем. Навсегда простившись и с родителями, и с Иридой. Чувствуя, что жизнь изменилась окончательно и бесповоротно, но не понимая до конца, что отныне будут жить, как потерявшие половину зрения, в мире ограниченного цвета. Чужом и неприветливом даже больше, чем родина, немилосердная к ним с самого рождения.

Глава 10. Прощание с Иридой – это жесть

– Мама рассказывала, что хотела сделать аборт, они с папой были очень молоды, совсем дети, и мое появление было им совершенно некстати. Перечёркивало все планы на жизнь. Она потом передумала, может, испугалась, не знаю. Они были очень хорошими родителями, это правда, у меня было нормальное счастливое детство, ты не подумай, ничего такого, всё, как у всех. С хорошими игрушками, семейными поездками на пикник, пирогами по выходным. На день рождения приглашались другие дети, дарились подарки, я задувала свечи на торте. На Новый год – натуральная ёлка, украшенная шарами. И подарки. От родителей, и ещё один, особый, незаметно появлялся под самой ёлкой, это был сюрприз от Деда Мороза.

Савва слабо двинул рукой, прижимая к себе чуть сильнее. Они лежали на чёрном, необъятном, но неожиданно мягком плаще юххи, небо с двойными звёздами качалось над затихшей планетой на грани сна и яви. Было не холодно. Ночная прохлада, на самом деле, была тоже мягкой, скорее освежающей, чем тревожащей. Но Лив было уютно чувствовать рядом с собой тепло другого человека. Поэтому она вовсе не возражала, когда Савва предложил ей расположиться на его плече. И в этом была глубокая защищенность и спокойствие.

Когда стемнело и идти стало трудно, они остановились на ночёвку в редком, чахлом лесу, который по мере углубления в него становился всё гуще и выше. Лив достала из рюкзака пакетик, который ей собрал Том, и про себя поблагодарила его. Несколько бутербродов и пакет с соком оказались очень кстати. Они перекусили и умиротворённые завалились прямо тут, в густой, мягкой траве. Сначала пытались сосчитать кружащиеся звёзды, а потом Лив вдруг прорвало какой-то словесной истерикой. Она не могла остановиться и говорила, говорила, выплескивая на это странное существо по имени Савва все свои страхи и переживания за целую жизнь. Даже те, о которых она и сама не подозревала. В смысле, не знала, что эти ощущения жили, тщательно спрятанные на дне её души, и вдруг оказались на поверхности. Тревога и напряжение уходили из глубин её существа вместе со словами. Покидали тёмные углы, в которые она раньше никогда не заглядывала. Там отныне воцарялись чистота и свет.

Савва молчал, только его дыхание, глубокое и спокойное, чувствовала Лив. Она пыталась примериться, чтобы дышать с ним в такт, но тут же начала задыхаться, потому что ритм биения её сердца оказался другим, не очень подходящим.

– Тогда почему, не понимаю, почему я чувствую себя в этой жизни какой-то... недоделанной. Словно не имею права радоваться, любить, ничего не делать. И всегда нужно доказывать свое право на счастье. Как будто я не целый человек, а половинка, банхал, не имеющий прав, откуда у меня это ощущение? Мне, кажется, что могу понять всю трагедию разъединения с самой собой...

Она приподнялась на локте и всмотрелась в его лицо, пытаясь понять, слышит ли он.

– Лив, – наконец-то подал голос её спутник. – Но на Ириде есть одинокие от рождения. Пути судьбы неисповедимы. Редко, но бывает так, что ребёнок рождается только у одной половины хансанга. Это не обязательно несущий смерть разрыв. Он не банхал, у него нет ощущения, что потерял часть себя. Другое дело, что путь у такого ребёнка – либо пожизненно в приют банхалов, либо – в резиденцию монахини. Если она посчитает его способности исключительными для служения. Ты видела в приюте детей. Часть из них родилась у банхалов, а часть не знает своих настоящих родителей.

– Как же... И они не интересуются, что с их детьми? Как так...

– Лив, – сказал Саава. – Хансанги интересуются только и исключительно сами собой и ещё немного служением монахине. Благодаря идее служения, когда-то давно они получили возможность хоть немного выйти за внутренние рамки и хоть чуть-чуть почувствовать, что рядом есть кто-то ещё. Но всё равно это высшая концентрация эгоизма. Я бы сказал даже показательная.

– Когда-то давно... Ты сказал сейчас «когда-то давно». А когда это было? Я не слышала нигде ни одного упоминания об истории Ириды...

– Не знаю, – Савва шевельнулся, и у Лив от этого его движения зачесалось за ухом. – Ты права, тут действительно никогда не говорят о прошлом. Хансанги живут так, словно до их рождения никого и ничего не было. Важно то, что происходит только с ними здесь и сейчас. Монахиню это устраивает. Никто не задаётся вопросом, почему мир такой, а не другой, и не было ли времён получше. Нет истории – не с чем сравнивать. А, значит, нет сомнений в том, что сейчас всё правильно.

– А Лера? Она, правда, твоя сестра?

– Лера... Она не так однозначна, чтобы быть кем-то определённым. Я знаю только, что она была как-то связана изначально с моим ильёгом. Кажется, именно поэтому, она пыталась спасти тройняшек, забрав меня на ту сторону сферы. Обставить дело так, будто меня и в помине здесь не рождалось.

– И как было дальше? Как ты встретился с Фарсом? Как стал воробьём? Почему умер тот старик, который кричал кречетом? И кто такой Миня?

– Слишком много вопросов, – ответил Савва и добавил, – ты лучше спи, Оливка. Я, честно говоря, не знаю, что нас ждет завтра. Наверное, нужно быть готовыми к тому, что придётся идти от события к событию, от незнакомца к незнакомцу, от мира к миру, постигая свое предназначение.

– О, у меня есть предназначение! – обрадовалась Лив.

– Вообще-то, – засмеялся Савва, – я думаю, ты просто фишка в игре знакомых мне монстров. Но симпатичная фишка. Забавная.

– А ты? Тогда – кто ты?

– Я тот, кто заботится, чтобы забавную фишку не смахнули вместе с пустыми бутылками, пачками из-под чипсов и прочим мусором в помойное ведро.

– И почему ты это делаешь?

– Потому, – ожидаемо ответил Савва и ... Заснул. Мгновенно и крепко. И так глубокое и редкое дыхание стало ещё спокойнее. Лив удивилась, и даже попробовала его мягко растормошить, но скоро сдалась и тоже уснула. Снов не видела, как будто провалилась в беспамятство.

Утро, как всегда, упало солнцем. Лив открыла глаза и поразилась той границе, которую они вчера пересекли в сумерках, так и не заметив. Где-то далеко остался приют банхалов, он ещё чувствовался размытым пятном на горизонте. Сразу бросалось в глаза, как вдали бесцветной кляксой еле выживали серые, словно припорошенные пылью безнадежности растения и деревья. Редкие и поникшие, у них не хватало сил, чтобы налиться радостью, всю энергию, казалось, они тратили просто на выживание. Это серое пятно окружал разноцветный, сочный мир, не пуская в себя, очерчивая четкие границы.

Сейчас Лив и Савва находились уже на стороне цвета и радости. И чем дальше они будут удаляться от поселка, поняла Лив, тем ярче будут краски вокруг них.

– Привет! – сказал, не открывая глаз, Савва.

И Лив неожиданно очень обрадовалась, что он с ней. И что можно вот так просто поздороваться с утра. Словно всё вернулось на свои места, и сумасшествие теперь можно разделить на двоих, а значит, ноша будет отныне, несомненно, легче. События предыдущего дня ей показались не такими уж страшными, словно это случилось настолько давно, что Лив уже и не помнила, с ней это произошло или с кем-то другим.

– Ты заснул прямо среди нашего откровенного разговора, – произнёсла она ворчливо, пытаясь скрыть радость. – И спал очень крепко. Просто, как младенец.

Савва потянулся на черном плаще, всё ещё не открывая глаз.

– Я выспался, да. – Он был доволен.

– Куда мы теперь пойдем? – Лив хотелось хоть какой-то конкретики.

– Хоть куда, – Савва открыл наконец-то глаза и приподнялся. – В настоящий момент мы убегаем. Поэтому нам всё равно, куда, главное, чтобы не поймали. А потом...

Он повозился немного, вытащил из кармана большое круглое яблоко и протянул его Лив.

– А потом, честно говоря, и сам не знаю. Тебе нужно вернуться к своей обычной жизни, а я... Из колоды просто так не уйти. Моя карта осталась там. Если только Отшельник ... Ты сказала, что он помог сбежать?

Лив кивнула и впилась в сочный бок яблока, сок брызнул в разные стороны, словно фрукт попал в соковыжималку. Такое божественно вкусное было яблоко.

Савва задумался, потом, хотя ничего не сказал ей, явно повеселел. Они умылись в чистом ручье, берущим начало из двух шебутных родников. Вода была ледяная, покалывала мелкими льдинками, сводила свежим морозцем щеки, но зато и Лив, и Савва сразу пришли в себя после сна. Разрумянились и оказались готовыми к нынешнему дню. К тому, где уже происходили какие-то события, о которых путники, укрытые лесной тишиной, ещё знать ничего не знали. Они просто шли через лес, отделяющий приют банхалов от другого мира, останавливаясь отдохнуть на живописных корягах, когда у Лив начинала ныть ушибленная ещё в Пихтовке нога. Савва уходил ненадолго и приносил девушке в горстях лесной земляники – мелкой, но до невозможности сладкой и пахучей. Ягода пахла двумя огромными солнцами. Белым и ослепительно жёлтым.

– Я поняла! – вскрикнула Лив, пересыпая с ладони в рот ароматные капли солнца, —красный пахнет лесной земляникой. Красный всегда пахнет лесной земляникой.

Она зажмурилась от удовольствия и от своего открытия. Савва присел рядом с ней на огромный ствол поваленного дерева, поросший сухим, мягким мхом.

– Не думаю, что ты права, – сказал он, задумчиво покусывая изумрудный стебель какой-то длинной, заостренной травы, – у красного есть ещё один яркий запах.

– И что это?

– Запах свежей крови, – обкусанная травинка полетела на землю. – Красный пахнет или кровью, или земляникой. Не бывает у цвета однозначного запаха. Это как хансанги. В любом из них есть тёмное и светлое. Так и цвет. Он может быть и мягким, и жёстким. И это всегда одно и то же. У всего есть обратная сторона, и у каждой из двух сторон есть нечто общее.

– Но я могу выбрать, чем для меня будет пахнуть, скажем, оранжевый...

Савва взял у неё с ладони пару мелких алых ягод, закинул в рот. На одной земляничине оставалась растопыркой зелёная шапочка ножки. Он или не заметил, или не обратил внимания.

– Аромат апельсина, – продолжила Лив. – Всегда. Я сейчас даже сомневаюсь, что было раньше – апельсин или оранжевый цвет.

Савва посмотрел на неё торжествующе.

– Диоксидифторид одваэфдва – оранжевый ядовитый газ с удушливым запахом. Это обратная сторона цвета.

Лив прыснула. Савва посмотрел на неё с удивлением, даже свою травинку жевать перестал:

– Чего?

– Ты мне больше не рассказываешь, чем лучковка отличается от двуручной пилы? И не стонешь, как вашему Фарсу трудно живется? Надо же, обратная сторона оранжевого. Диокси... Как его там?

– Не скажу, – засмеялся Савва, с удовольствием вытягиваясь на прочном, мягко-мшистом стволе. Он полежал так немного, прикрывая рукой глаза то от одного солнца, то от другого. Жёлтое, выкатывающееся со стороны корневого леса палило и согревало, белое терпеливо перехватывало особо палящие лучи, дарило легкую прохладу.

– Зря ты так, – ответил через минуту. – Фарсу, действительно, трудно живётся.

– Ой ли? – Лив уставилась на своего спутника, прищурившись, но не от солнца, а от возмущения. – Он же... он всё время играет. И все вы там, в Пихтовке. Играете. То в одно, то в другое. Захотели, в лесорубов нарядились. Да ещё в таких, что налоги не платят. Надоело – опа-на, я – монахиня на Ириде. Как этот сумасшедший старик сказал? Сломанные игрушки. А ведь он прав, несмотря на то, что с головой у него не всё в порядке.

– Ты так думаешь?

Лив уже так разозлилась, что не видела и не слышала его.

– Ладно, ты сам случайно в этой компании оказался, я уже это поняла. Но остальные... Вот зачем нужно было со мной этот фокус проделывать? И вообще, что они собирались со мной сделать?

– Вывернутую птицу, – прошептал Савва. – Они собирались... Извини...

– Чего?! Что значит – извини?

Савва весь как-то сжался, по-птичьи задёргал головой, и Лив испугалась, что он сейчас прямо здесь перекинется в воробья и улетит прочь. Она схватила его за руку и крепко сжала.