Текст книги "Век перевода (2006)"

Автор книги: Евгений Витковский

 
Откуда твой восторг, певец, – и что же значит
Твой взгляд лягушке вслед сквозь золоченье слез?
Она перед тобой как по ступеням скачет
Невидимым – легко и с лапками вразброс…
 
 
Зачем ты светлячка поймал – и смотришь нежно
На блеск его огня и плоти изумруд?
И в муху ты влюблен: она кружит поспешно,
А после вдаль летит, в неведомый приют…
 
 
Да ты же – голова в короне из бурьяна,
В короне, что из трав колючих сплетена!
В душе твоей – и змей, и ангел постоянно,
Не зря в густых кустах слоняется она!
 
 
Там хочет отыскать свое изображенье,
Что Он с собой носил – в какой-то давний век;
Друг другу слали вы когда-то сновиденья,
Он был еще не Бог, ты был не человек.
 
 
Вы – родственники с Ним; и сходство-то какое:
Туманы-близнецы в единой пустоте!
Тогда не знали вы – что Божье, что людское,
Кому из вас царить в небесной высоте.
 
 
Июлем древним пьян, доселе пьян от жара,
Ты травам только что послал свою хвалу…
И что же ты нашел, трудясь привычно-яро?
Жука иль стрекозу? А может быть, пчелу?
 
 
Люблю тебя за всё – бессилья обаянье,
Безумье без вины, былого дальний зов!
Гляди: бледнею я и гибну без роптанья,
Сказав тебе «люблю» – последнее из слов.
 

 
Не мешкают грозы,
А чуда – не жду;
И умерли розы
У милой в саду.
 
 
Я брел к ним хромая,
В болотах скользя…
Прийти к ним – я знаю! —
Вторично нельзя.
 

 
Раскраснелось на небе – ближе к самому краю,
Раскраснелось – но напрасно и себе же вопреки…
Очертанья деревьев в облаках наблюдаю,
Но зачем глазам деревья, что настолько далеки?
 
 
Я ищу в небылое путь, проложенный грезно.
В миг любой мы в даль уходим, лиц нам мало в миг любой…
Я ласкать тебя жажду, мне ласкать тебя поздно,
И не тщусь увидеть что-то, глядя в сумрак за тобой.
 
 
Далеки твои губы – и близки несказанно!
Сердце, хрупкое от горя, ты сломаешь, коль сожмешь…
Помнишь сад с его высью, ниже – клочья тумана?
Был туманом – чуждый кто-то; на меня он сном похож.
 
 
И про нас – вспоминаешь? – там листва зашепталась,
Зашумела на деревьях, нас, блестя, смогла понять.
Но в устах твоих – холод, там таится усталость…
Так давай же в сад вернемся – дни умершие искать!
 
 
Там – тропинка, что рядом со знакомой черешней…
Вспоминаешь ли дорогу – ту, что шла сквозь целый свет?
Будь же в прежнем наряде и с прическою прежней!
В сад пойдем. Войдешь ты первой, ну а я – тебе вослед…
 

 
Ночь дышит мраком – душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь – с неба и в глубину!
 
 
Я вдоль родного когда-то брега
Плыву на лодке ночной порой;
И лодка просит себе ночлега,
Под дубом хочет сыскать покой,
Но слышу – плачут цветы в печали:
Здесь нет приюта! плыви же дале!..
Здесь сны бесцветны и жизнь – впотьмах,
Тебя здесь лиры не встретит пенье,
Крестами стали твои стремленья,
Всё, что любил ты, – сегодня прах!
 
 
Мой челн-скиталец, плыви свободно!
Не одинок я, во тьме спеша
Меж стен ракитных дорогой водной, —
Со мною лодка, ее душа!
Себя – не лодку – в потоке вижу:
Мы с ней едины – нельзя быть ближе!
Но облик сердца да будет скрыт:
От взглядов чуждых должно таиться,
Что кровь из сердца вовсю струится,
Что сердце плачет и так болит!
 
 
О! дунул ветер, и всё заметней
Запела флейта – тростник речной!
О! вот и дуб мой, мой дуб столетний —
Шумит печально он надо мной!
Но мне – я знаю – теперь из дуба
Креста не сделать, не сделать сруба:
Другие души под ним теперь
Прохладу ищут палящим летом;
А я – бездомен на свете этом,
Мне не откроют радушно дверь!
 
 
О! мчатся зимы, и вёсны мчатся,
Тускнея, солнце глядит на мир,
И звезд небесных лучи темнятся,
И всё темнее волны сапфир!
Кем я родился? И в чем причина,
Что рядом с домом моим – пучина,
Что недоступен приют людской,
Земля далёко, а гибель – ближе?
Плыви до смерти, мой челн, плыви же!
Пусть нас обнимут волна с рекой!..
 
 
Ночь дышит мраком – душистым, жарким,
Цветною пряжей дрожит она,
И, бирюзовым сияньем ярким
Венчая небо, царит луна, —
То листья тучек дрожащих красит
Она лучами, то снова гасит;
То отблеск лунный пронзит волну,
Что одинока во тьме долины, —
Падет подобьем стального клина,
Как якорь – с неба и в глубину!
 

 
А вот и ночь, и танцы снов,
и в небе – полумесяц вновь,
как половинка от секрета, —
так говорил я в давний час,
когда такой же месяц гас,
гас над тобою в час рассвета.
 
 
Взглянув на небо, на огни,
ты попросила: «Измени
сей месяц; ждет он исполненья».
И – полнолуние! И вдруг
отсек луны зеркальный круг
уста от уст без сожаленья.
 

 
Помоги мне, мокрая долина,
исцели погодою нежданной,
жизнь настрой мне, как орган старинный, —
пусть она звучит трубой органной.
 
 
Жизни суть запрячь в трубу любую —
как собаки, трубы чтоб скулили.
Пальцам дай страданье – пусть тоскуют,
чтоб не только очи слезы лили.
 
 
Беды нас какие бы ни ждали —
пусть погибель мира впереди, —
никогда не будешь ты в печали,
если крик найдешь в своей груди.
 
 
Вытащит, как раненого с поля,
даст твой крик спасение тебе.
В зове помощь слышится и воля,
и вершина милости – в мольбе.
 

 
Род человечий! Вижу я, скорбя:
Ты ныне – враг Христовым повеленьям;
Велел любить Он ближних с умиленьем,
Сердечно, беззаветно, как Себя.
 
 
Зачем же Он, страдая и любя,
Нас подарил спасительным ученьем?
Брат брату угрожает истребленьем,
Жестоким адским пламенем губя.
 
 
Нет ни в морали, ни в культуре прока,
Когда тебя так ослепила страсть,
И ты, как зверь, злодействуешь жестоко.
 
 
Венец из звезд носи, коль хочешь, всласть:
Благую весть забыв во тьме порока,
До вести злой сумел ты ныне пасть.
 

 
Из лачуги за тихим леском —
Той, где дверь за порог завалилась, —
Мне к парадному входу в «губком»
Принести свою юность случилось:
 
 
Как на вилах, нацеплена там,
Кровенеет мужицкая шкура,
Чтобы лаяли псы по кустам,
Чтобы лисы скулили понуро…
 
 
Средь растущих до неба дорог
Пробегают в чулочках девчата,
Голубиною стайкою ног
На Крещатик влетают крылато.
 
 
Эти ноги белы и чисты —
Так белеют, как лилии ранью,
Словно выпили воду цветы
От степей зоревого купанья.
 
 
Кто ж содрал эту шкуру с отца,
Нацепил ее прямо над нами
И твердит – мол, свобода с крыльца
Развернула багряное знамя?
 
 
Душегуба не видно теперь,
Только знаю: он рядом таится;
Коль в толпе не скрывается зверь —
Для кого ж эта шкура дымится?
 
 
Помню: детство плеснули во тьму,
В степь из миски мужицкой пролили!
Ныне ведаю я, почему
Здесь детей никогда не любили;
 
 
Почему – догадался я – мне
Материнской любви не досталось
И луна молодая в окне
Мне кнутом в этом детстве казалась…
 
 
Знаю я, почему за забор
Меня гонят, как пса, неустанно,
Почему свой бунтующий взор
От земли поднимать я не стану.
 
 
От моих, от мужицких корней
Свирепеют иные – я знаю,
Но мое озлобленье сильней:
В нем вулканная сила взрывная!..
 
 
Веет ветер степной на «губком»
И, на улицу брызгая кровью,
Развевает в просторе слепом
Эту шкуру, как будто коровью…
 

 
Ты скрыт теперь за преградою,
О мой величавый град, —
Одной для души отрадою
Стал памяти аромат.
 
 
Ты нам – святое знамение,
Ты небом отмечен был;
Святилось твое рождение
Любовью нездешних сил.
 
 
Увидишь – даю в том слово я —
Без счета весен и лет,
Ты встретишь рожденье новое,
Росистого утра свет.
 
 
Лучи над твоими склонами,
Небес твоих чистых синь
Приснятся мне, утомленному
Ушедшей жизнью. Аминь.
 

 
В долине светлый дым клубится,
Стремясь в объятья высоты,
И взор не может не плениться
Легчайшим маревом мечты.
 
 
Цветов, пахучих зелий дрёма,
Ручей серебряный в траве,
А в тайной дали окоёма —
Струится миро по листве.
 
 
Под крова дремлющего своды
Что я сумею принести?
Что мне оставили невзгоды,
Что сам оставил я в пути?
 
 
Я, как зерно в волнах потока,
С позором встретился и злом,
Избиты бурями жестоко
Щит сердца и ума шелом.
 
 
Но вера путь мне указала,
Я в тьме скитаний не зачах —
И вдруг пред взглядом воссияла,
В чистейших утренних лучах,
 
 
Та долгожданная долина,
Простор пьянящих светлых чар,
Где для усталых рук судьбина
Готовит, знаю, дивный дар.
 
 
Зарою эхо нестерпимой
Минувшей боли, прежних бед —
И в ясности неугасимой
Вступлю в обетованный свет.
 
 
Стремясь к приюту и привету,
Пойду я радостным путём
На дым, что воспаряет к свету —
Из рая в рай, из дома в дом.
 

НИКОЛАЙ ШОШУНОВ ^{260}

 
Тот дом стоял во мраке и пыли
Аллей старинных; из далеких стран
Соленым морем пахнущий туман
Ветра к причалу с запада несли.
Я в окнах дома, проходя вдали,
Заметил, любопытством обуян,
Нагроможденья книг, что, как бурьян,
От пола и до потолка росли.
 
 
Загадкой очарован, я проник
В хранилище, нарушив древний сон,
И, в руки взяв одну из старых книг,
Рассказом был как громом оглушен.
Я поднял взгляд, дыханье затая, —
И жуткий хохот вдруг услышал я.
 

 
По улицам я бешено бежал,
Прижав находку страшную к груди,
Сквозь переулки; сумрачный причал
За мной уже остался позади.
Я всё пытался скрыться в глубине
Кирпичных стен и с окнами, и без;
Последнею надеждой были мне
Спасительные проблески небес.
 
 
Никто не видел, как я взял ту вещь,
Но эхом смех преследовал меня;
Ночной лишь сумрак, темен и зловещ,
Меня мог спрятать, книгу сохраня.
Я в страхе мчался, книга жгла ладони,
А сзади топот – будто от погони.
 

 
Не знаю я, что ветром занесло
В мой прежний дом, но, трепеща теперь,
Я понимал, что это было зло —
Уйти отсюда и захлопнуть дверь.
Мне книга открывала тайный путь
Сквозь все преграды, что хранят в себе
То прошлое, что нам нельзя вернуть
И что не повторить в своей судьбе.
 
 
Теперь имел я ключ от всех видений —
Лучей заката, сумрака лесов;
И был я непонятный людям гений,
Закрывший свою память на засов.
Пока сидел я, бормоча немножко,
Вдруг затряслось закрытое окошко.
 

 
Вновь день настал, когда юнцом я был
И видел, как столетние дубы
Тумана обвивавшие клубы
Душили изо всех безумных сил.
Как и тогда – алтарь среди могил,
Землей укрывших черные гробы;
Был высечен на камне знак судьбы
И жертвенный костер вовсю чадил.
 
 
И, тело, распростертое на нем,
Вдруг увидав, я понял, что попал
На страшный Юггот и что я не спал —
Здесь эоны пытали жертв огнем.
Тут жертва испустила смертный крик —
И я себя узнал в ней в тот же миг!
 

 
И демон мне сказал, что он домой
Возьмет меня с собой, в страну теней,
На высоту, откуда всё видней,
Где лестница за мраморной стеной.
Пока мелькали мили подо мной,
Громада башни, озеро за ней,
Он говорил, что стану я сильней
На высоте, послушав моря вой.
 
 
Он обещал, и мы с ним сквозь закат
Летели мимо пламенных миров,
Где троны золоченые богов,
Которые от ужаса кричат.
И в шуме волн тот голос был нелеп:
«Здесь был твой дом, когда ты не был слеп».
 

 
Внутри пещеры лампу мы нашли;
Там на стене был высеченный знак,
Который страшен существам земли,
Хотя прочесть нельзя его никак.
Был найден только бронзовый сосуд,
Хранящий масла странные следы
И письмена, что смысла не несут
И не оберегают от беды.
 
 
И, опасаясь сорока веков,
Но также и страшась полночной тьмы,
Избавившись от ужаса оков,
Зажечь ту лампу захотели мы.
Она зажглась – мелькнули силы зла
И вспышка наши души обожгла.
 

 
Зловещий холм над городом навис,
Он был лесист, и зелен, и высок,
И он смотрел недобро сверху вниз
На шпиль у поворота двух дорог.
И шепот раздавался двести лет,
Что лучше не ходить по тем местам,
Что где-то на холме нашли скелет
И что мальчишки пропадали там.
 
 
Однажды почтальон пришел – и вот
Увидел, что исчезло всё село;
Ходил глазеть из Эйлсбери народ —
И эхо весть в округе разнесло,
Что, видно, почтальон сошел с ума,
Глаза и рот увидев у холма.
 

 
От Эркхема тропа была трудна
На тот хребет скалы у Бойнтон-Бич;
Я думал, что к ночи смогу достичь
Вершины, что из Инсмута видна.
Там парусов виднелась белизна, —
Смотрел я, будто впавши в паралич,
Но мне бросать напрасно было клич —
Ведь так до них дистанция длинна.
 
 
О, парусники Инсмута! Опять
Я вспомнил вас; но ночь спустилась вмиг,
Как только я вершины скал достиг,
Откуда мог я город увидать.
Там были крыши, шпили – как же так?
Теперь внизу царил могильный мрак!
 

 
Я знаю этот город – был я тут,
Где толпы, утонувшие в грязи,
Среди аллей, у берега вблизи
Бьют в гонги и своим богам поют.
Здесь, тощи, полуживы и пьяны,
Мигали мне дома глазами рыб;
Как я в отбросах только не погиб,
Пройдя на двор, где люди быть должны.
 
 
Зажатый в темных стенах, я ругал
Себя, что я забрел в такой притон;
Вдруг окна засветились – дикий бал
Увидел я тогда со всех сторон.
Разгул безумной смерти был вокруг —
Тела плясали без голов и рук!
 

 
Неслись мы по трущобам мимо стен,
Чьи выпуклости были как нарыв,
И толпы исторгали, сея тлен,
К чужим богам и дьяволам призыв.
И мчался миллион огней за мной,
Как вспышки нескончаемых зарниц,
А люди запускали страшных птиц
Под скрытых барабанов мерный бой.
 
 
Я знал, кто зажигает те огни,
А птицы улетают на тот свет
К великим тайнам сумрачных планет
И что несут под крыльями они.
И люди прекратили сразу смех,
Увидев клювы жутких тварей тех.
 

 
Сет Этвуд, фермер, в восемьдесят лет
Затеял рыть колодец у дверей;
Эб юный помогал, чтоб рыть скорей,
А мы смеялись: что удумал дед!
Однако же с ума свихнулся Эб,
А Сет колодец кирпичом закрыл,
Но столь же был конец его нелеп —
Он руку сам себе перерубил.
 
 
Пошли мы вместе после похорон
К тому колодцу – что за глубина?
Но столь глубоким оказался он:
Лишь черная дыра – не видно дна.
Бросали кирпичи – но вот ведь штука:
Мы снизу не услышали ни звука.
 

 
Они сказали, что через Бриггс Хилл
Ходить нельзя, чтобы попасть в Зоар,
Где Гуди Воткинс сотворил кошмар,
За что в семьсот четвертом вздернут был.
Я не послушал и пошел путем,
Ведущим на высокий косогор;
Прошло уже немало лет с тех пор,
Но чудо – оставался новым дом.
 
 
И, провожая уходящий день,
Остановившись, я услышал плач;
В луче заката там мелькнула тень —
И в страхе я бежать пустился вскачь.
Тот плакальщик коварный был злодей —
Четвероногий зверь с лицом людей.
 

 
Когда зимою розовый закат
Над шпилями и трубами встает,
Он открывает створы тех ворот,
Что за собой прекрасный мир таят.
И там огнями чудеса горят,
Там много приключений, нет забот;
Аллея с рядом сфинксов там ведет
К стенам и башням в бесподобный сад.
 
 
Страна цветов, где люди не жестоки,
Где память можно к прошлому вернуть,
Где Времени река находит путь
Сквозь пустоту, неся часов потоки.
Но древнего учения запрет
Нам говорит: туда дороги нет.
 

 
Порой в осенний сумеречный час
В окошках загорятся огоньки,
Уют храня погоде вопреки, —
И звездный ветер навещает нас.
Он кружит в танце мертвую листву
И дым камина лихо вьет в спираль,
Вперяя взгляд в космическую даль,
Где Фомальгаут виден наяву.
 
 
Тогда поэты, что с ума сошли,
Узнают силу югготских грибов
И ощутят все запахи цветов —
Таких, что не растут в садах земли.
Однако этот ветер – только сон:
К утру утихнув, растворится он.
 

 
В глубоком сне мне птица говорила
Про черный конус средь полярной мглы,
Где снег лежит печально и уныло
Вокруг высокой конусной скалы.
В то злое царство сумрака и хлада
Еще никто не пролагал следы,
И озарялась черная громада
Лишь тусклым светом утренней звезды.
 
 
Не знают люди, что же там таится,
На милю вниз в ледовой глубине;
А я-то знаю – мне об этом птица
Поведала в моем глубоком сне.
О Боже правый, как безумен взгляд
Тех мертвых глаз, что в хрустале сидят!
 

 
Наш дом на лабиринты походил,
Всегда там было пыльно и темно;
Плитою заслоненное окно
Меня манило выше всяких сил.
Мечтательно я в детстве там ходил,
Где ночь царила мрачно и черно;
Окно всегда закрыто было, но
Я с возрастом всё любопытней был.
 
 
И каменщиков я привел сюда,
Чтобы узнать, что скрыла тайна стен;
Они плиту убрали – и тогда
Оттуда к нам ворвался затхлый тлен.
Они сбежали – я же, вглубь дыры
Всмотревшись, видел дикие миры.
 

 
В ночных степях, где солнце не встает,
Которым ни конца, ни края нет,
Где огоньки разносят слабый свет,
Ходил стадами чей-то странный скот.
Где южная виднелась сторона,
Равнина простиралась под уклон,
Вплоть до кривой стены, что, как питон,
Была длинна и очень холодна.
 
 
И, холодом мне душу цепеня,
Дышала степь – печальный тихий дол.
Вдруг кто-то незаметно подошел
И подозвал по имени меня.
Но, заглянув под черный капюшон,
Я понял, что покойником был он.
 

 
За той стеной, что я теперь нашел,
Чьи до небес взлетают гордо шпили,
Прекрасный сад – цветы там всё покрыли,
Там много птичек, бабочек и пчел.
Аллеи и мосты там над прудами,
Где крыши отражаются церквей,
Среди покрытых вишнями ветвей,
И цапли там парят под небесами.
 
 
Там всё для смелых, в ком мечты горят,
Кто не боится отворить ворот, —
Течений там крутой водоворот
И там растет зеленый виноград.
Бегом я устремился вдоль стены, —
Увы, нигде ворота не видны.
 

 
Издалека я слышал год от года
Тяжелый слабый колокольный звон;
Не с колокольни раздавался он,
Неясной мне была его природа.
Дотошно я перебирал подряд
Воспоминанья в поисках ответа;
Тогда я вспомнил инсмутское лето —
Как чайки в тишине легко парят.
 
 
Я в страхе слушал, как за нотой нота
Всё раздавались в мартовской ночи;
И дождь меня повел через ворота,
Чтоб к этой тайне подобрать ключи.
Я понял, где мелодия, – она
Неслась из глубины, с морского дна.
 

 
Я не могу сказать, откуда вдруг
Явились эти твари ночью в дом —
Рогатые, с раздвоенным хвостом,
Со взмахами крылатых черных рук.
Их – легионы многие вокруг,
Щекочут, жалят хвостовым шипом;
Меня хватают и несут силком
В кошмарные глубины – сколько мук!
 
 
И над зубцами гор летят они,
Всё ниже, в преисподнюю летят;
Несут меня они в кромешный ад,
Где плещутся лишь шогготы одни.
Они ночами делают визиты,
Но морды их ужасной маской скрыты.
 

 
Оттуда, где Египет распростерт,
Явился странный Он, кому феллахи
Поклоны клали, в розовой рубахе —
Он, молчалив и тонок, тайно горд.
И толпы собирались там и тут,
Как будто бы витал над ними дух;
Но вскоре же прошел в народе слух,
Что бестии вослед за ним идут.
 
 
И скоро показались из морей
Забытые давно уж города,
Предстали взору общему тогда
Разваленные крепости людей.
Он уничтожил всё, посеяв страх, —
И Хаос разметал всю землю в прах.
 

 
Я с демоном в безумии мистерий
Покинул светлый гармоничный мир,
Уйдя во тьму без времени, материй,
Где только вечный хаос черных дыр.
Здесь никому не ведомые вещи
Господь Всего в мечтаньи бормотал,
Пока сонм тварей, жуткий и зловещий,
В потоке света страшно трепетал.
 
 
Они плясали там, уродства полны,
Расставив лапы и разинув пасть.
Откуда эти медленные волны,
Что в космосе свою имеют власть?
«Я Его Вестник», – демон поднял глас
И Богу дал по голове тотчас.
 

 
Не знаю я, существовал он где-то,
Тот странный мир, уплывший в Пустоту,
Но вижу я его – он полон света,
И я его лелею, как мечту.
Там были реки и дома когда-то,
Там лабиринты сказок и чудес,
И, как багрянец зимнего заката,
Там пламенные сполохи небес.
 
 
Там пустоши на берегах безлюдных
И старая деревня там была,
А вечер там исполнен звуков чудных —
Я слушал, как звонят колокола.
Не знаю я, как мне попасть туда,
И если я там буду, то когда?
 

 
Во сне обитель зла я увидал:
Дома пустые вились в два ряда,
А между ними темная вода —
Зловонный нескончаемый канал.
Там окна в стенах кое-где видны,
И ветер подгоняет ком листвы,
Но окна эти черны и мертвы —
Их освещает тусклый свет луны.
 
 
Там нет следов и звуки там нерезки —
Лишь от воды, текущей в океан
На поиски чужих далеких стран,
Теченья утомительные всплески.
Откуда эта дрянь во сне взялась
И смоет ли теченье эту грязь?
 

 
«Сен-Тоудского звона берегись!» —
Услышал я и бросился бежать
По переулкам сумрачным опять,
Лишь изредка бросая взгляды ввысь.
Мне это крикнул старый человек —
Он крикнул мне и скрылся тут же прочь;
А я бежать пустился в злую ночь,
И был безумства полон этот бег.
 
 
Вновь «берегись!» звучало как приказ,
Что это значит – я не знал из книг,
Мне это прокричал другой старик;
Я «берегись!» услышал в третий раз.
Бежал я, сердце рвалось из груди —
И черный шпиль увидел впереди.
 

 
Жил Джон Уэтли в миле от селенья,
В хибаре у подножия холма;
И он был недалекого ума —
Такого все о нем держались мненья.
Он книгам посвящал весь свой досуг,
Искал себя, держась от всех вдали, —
И вот морщины на лицо легли,
В глазах застыл невиданный испуг.
 
 
Так проводил и ночи он, и дни,
Каким-то бесом словно одержим;
И как-то раз втроем пошли за ним —
Но в ужасе пришли назад одни.
Там с духами Уэтли говорил —
У каждого по паре черных крыл.
 

 
От Ленга, где чернеют пики гор
Под звездами, не видными в ночи, —
Там света неизвестного лучи.
И пастухи ведут свой разговор,
Что этот свет холодный, голубой
На отдаленном маяке горит,
Где Старый Он живет, и говорит
Он с Хаосом под барабанов бой.
 
 
Еще они вам скажут шепотком,
Что в желтой маске это существо,
Но что оно с невидимым лицом
И нет под маской этой ничего.
Ходили люди к свету маяка —
Но не вернулся ни один пока.