Текст книги "Век перевода (2006)"

Автор книги: Евгений Витковский

 
– Месье простите мне
что я к вам пристаю:
у вас на голове
диковинная шляпа!
 
 
– Месье ошиблись вы
я с головой расстался
и шляпу потому
мне не на чем носить!
 
 
– А что же за костюм
на вас тогда надет?
 
 
– Месье я сожалею
но тела я лишен
и, будучи лишен,
я не ношу костюм.
 
 
– Однако вы ответы
даете всякий раз
и потому хочу я
еще спросить у вас:
а что это за люди
Месье столпились тут —
вот-вот они очнутся
и ближе подойдут?
 
 
– Месье это деревья,
но им не оторваться
вовеки от земли:
они в нее вросли.
 
 
– Месье Месье Месье
а там над головою
что это за глаза
на нас из ночи смотрят?
 
 
– Месье это светила
плывут в своих орбитах
бездумны и слепы.
 
 
– Месье а что за крик
откуда-то донесся
как будто чей-то смех
как будто кто-то плачет
как будто зов на помощь?
 
 
– Месье то океан
укутавшись в туман
грызет себе скалу
хоть неподвластен он
ни голоду ни злу.
 
 
– Месье что происходит
безумный пляс огней
движение светил
движенье в атмосфере
раскаты будто гром
раскаты барабана
как будто сотни армий
идут с врагом сражаться
хотя врага и нет?
 
 
– Месье это рождает
материя младенцев
которые потом
в сраженье с ней вступают.
 
 
– Месье меня в тупик
загнали факты эти —
нет никого на свете
но я кричу и судя
по вашим же словам
мой голос слышен вам!
 
 
– Месье всё это вещи
без голоса и слуха
хотя они хотели б
внимать и говорить.
 
 
– Месье скажите что
за образы повсюду
то будто бы в плену
то вовсе на свободе
мысль где фигуры бродят
соцветьями и розно
и водят хоровод?
 
 
– Месье да это космос
но он сейчас
умрет.
 

 
На небе достань звезду,
Мандрагору обрюхать,
Сколько лет, сочти, в году,
Беса изловчись поймать;
Молви, как сказать наветам
«Прочь!» и не попасть при этом
Впросак,
И как
Жить, когда ты не дурак?
 
 
Если ты стареть не прочь
За чудесным в беготне,
Путешествуй день и ночь,
А потом вернись ко мне.
Седовласым ты вернешься
И охотно поклянешься,
Обшед
Весь свет:
Непорочных женщин нет.
 
 
Напиши, коли найдешь,
Я пущусь немедля в путь.
Не напишешь? Ну и что ж —
Мне она соседкой будь,
Да и то, пока поспею,
Неприятность выйдет с нею
Одна:
Она
Многим будет неверна.
 

 
«Со мною, – молвил Браунинг, – он рыдал».
«Со мною, – молвил Диккенс, – жил шутя».
«Со мною, – молвил Чосер, – пировал».
«Со мной играл он, – молвил Блейк, – дитя».
 
 
«Со мной он, – молвил Коббетт, – путь делил».
Промолвил Стивенсон: «Закон сердец
Читал со мной». А Джонсон: «Я был мил
Ему всех прежде; он был молодец».
 
 
Покуда Предводитель Ключарей
С замком возился, чтоб открыть на стук,
Таков был разговор у Райских врат.
 
 
Но вот пришли советчики мудрей:
«Впустить, – сказал Фома, – он правде друг».
«Впустить, – сказал Франциск, – он бедным брат».
 

ВАЛЕНТИНА СЕРГЕЕВА ^{207}

 
Кузина, друг! Пропал и след
Старинного напева.
Не только лавров ждет поэт,
Любви не ищет дева.
Молчат сердца, где билась страсть,
Покорствуя природе.
И лютне суждено пропасть,
И копья уж не в моде.
 
 
Где дни, когда Любовь цветам
Слова уподобляла!
Там вздох звучал в стихе, и там
В беседке песнь звучала.
Теперь – расчет сведет двоих.
Обеты? – право, что вы!
Колечко, дюжинный жених,
Священник – и готово.
 
 
Была у лука тетива,
У сердца были узы.
Любовь и складные слова —
Обычней нет союза.
И дев (которых краше нет!)
Охотно замуж брали.
Шли под венец в шестнадцать лет,
А в двадцать – умирали.
 
 
Была охота – тонкий спорт
Той давнею порою.
«Добыче – смерть!» – трубит милорд,
Трубят герольды: «К бою!»
И рыцарь затевал игру
С отвагой чисто львиной,
И грела скачка поутру,
А ночью грели вина.
 
 
Крепились перья и флажки,
И посещались храмы,
И шли на подвиг смельчаки,
И ликовали дамы.
И врачевала Красота,
Унылых ободряя.
Там жизнь теряли иногда,
Но – стремя не теряя!
 
 
И там Рассудка не ищи
Стесняющую узость.
И Честь была – копье и щит,
И Колебанье – трусость.
Удар тяжел – душа нежна.
И, радуясь победе,
Вздымали кубки и – до дна,
И улыбалась леди.
 
 
И слуг довольно у луны
Имелось настоящих.
И раздавался звон струны,
А не храпенье спящих.
Влюбленный переплыть готов
Поток пошире Мерси,
И стоит тысячи голов
Улыбка леди Джерси.
 
 
Кузнец – в почете и богат.
Портных не беспокоя,
Носил боец стальной наряд
Отличного покроя.
Сталь отмеряли неспроста
Аршином, будто кожу,
И шапка звонкая шута
Была на шлем похожа.
 
 
Рай холостым, в семье – без драм:
Дозволены разлуки.
Платили честным докторам —
Не докторам науки!
Родись мы прежде, я б сказал,
Что Вы всех краше в мире —
И я б не голову ломал,
А копья на турнире!
 

АРТЕМ СЕРЕБРЕННИКОВ ^{209}

 
О Грек божественный, уже не диво,
Что ты природу превзошел в картине,
Но диво то, что отступает ныне
И небо перед тем, что боле живо.
 
 
На полотне простерло так правдиво
Свое сиянье солнце на притине,
Что ты причастен Божией средине,
Природы властелин трудолюбивый.
 
 
Прошу, о состязатель Прометея:
Свет жизни не кради в своем портрете,
В сем образе, во всем со мною схожем.
 
 
Душа в смятенье, выбирать не смея,
Хоть двадцать девять лет она на свете,
В каком творенье жить – твоем иль Божьем.
 

 
Священный, огнепламенный, летучий
Земле алтарь, жар солнцу, небу птица,
Сей звездный Арго, с парусом божница
На небо мчится сквозь ветра и тучи.
 
 
Венец Кармеля, неприступной кручи,
Та созерцает, емлет и дивится,
Что трепетно сумела раствориться
В Любви, священном рвенье, вере жгучей.
 
 
Воинствуй, церковь! Выступай по суше,
На небо мчись, одолевай пучины,
Испытанному кормчему доверясь.
 
 
Окрепни, побеждай, очисти души;
И да поглотят водные глубины
Грех, заблужденье и слепую ересь.
 

 
В мирной земле Самарии,
В стране, где садится солнце,
В убранной смарагдами раке
Лежит великан цветочный.
 
 
Зеленый Атлант небесный
В своей красоте простерся;
Хотя он – земное небо,
На небе мог быть горою.
 
 
Он бурям путь преграждает,
Он в самую высь вознесся
И стал бы частицей неба,
Окрашенный цветом горним.
 
 
Светило, в волнах не скрывшись,
Лишит его окоема,
И смеркнуться день заставит,
И скажет брезжиться ночи.
 
 
Растенья того великана,
В своем различии сходны,
Небесные суть посевы
Высокого землероба,
 
 
Того, что лучами сеет
Погибель ветрам проворным.
Двусолнечное затменье
Узрел Кармель [35]35
  Кармель – горная гряда, также часто упоминается как гора Кармель или как горный хребет Кармель – горный массив на северо-западе Израиля. Примечание сканериста.


[Закрыть]опаленный,
 
 
Того могучего солнца,
Что в лучезарной повозке
Мчит по эклиптике ветра
Планетою огневою.
 
 
На самой его вершине,
Укрывшейся светом солнца, —
Увенчанная светилом
Прекрасная дева-роза,
 
 
Жасмин душистый с лилеей
Безгрешной; и неба своды
Цвета растений сбирают
В единое благовонье.
 
 
Цветок твой, Кармель священный,
Тереса, и ты укроешь
Ее красоту, и вихри
Вовеки ее не сломят.
 

 
Есть у людей защита
От злобы и ярости зверя,
Что в мире, голодный, рыщет —
Незыблемая свобода;
Ей с давних пор служат пищей
Те тайной вечери яства,
Которые ныне видим…
 
 
Мы печаль отринем,
Прочь разуверенье.
От Хлеба с Вином приидут
Пламени – тленье,
Зверю – смиренье,
Горю – забвенье,
Грехам – оставленье.
 

 
Слыхал я, как придворные судачат:
«Три тыщи нажил этой синекурой,
Могу и десять, ведь губа не дура».
По ним, не по цыганам розга плачет!
 
 
Что хочешь эти жулики припрячут
В согласье полном со своей натурой:
Рвань, мула, плащ – а их дубленой шкуры
Ценою и три куарто не назначат.
 
 
По буеракам их искать – пустое;
Зазорно вору жить анахоретом
И счастья своего искать в разбое.
 
 
Займитесь лучше нашим высшим светом:
Гнездо давно там свито воровское,
Где сладко жить мошенникам отпетым.
 

 
Прилег у очага небеспричинно,
Куда подальше посылая вьюгу,
И завернулся в драную дерюгу —
Вполне себе оделся благочинно.
 
 
В запасе я держу на жерди длинной
Отлично прокопченную свинюгу.
В час голода окажет мне услугу
Она; потом я сытый и невинный.
 
 
Чернильницей, гитарой и Евклидом
Я забавляюсь, да еще колодой:
Как заскучаю, карт себе я выдам.
 
 
Вот жизнь моя, покой мой и природа;
И не претит мне жить с изгойским видом —
Пускай изгнанье длится год от года.
 

 
Вот, Коридон [36]36
  Коридон – условное имя аркадских пастухов. Стало популярным после его использования Вергилием во второй «Эклоге». Там пастух по имени Коридон горестно стенает о своей любви к «вероломному Алексису», поэтому имя Коридон стало символом гомосексуальной любви. Примечание сканериста.


[Закрыть], великая столица;
Омыта Мансанарес [37]37
  Мансанарес (исп. Rio Manzanares) – река в центральной части Испании, приток реки Харама, протекает через город Мадрид. Река Мансанарес имеет небольшое географическое значение, но имела большое историческое значение из-за её тесной связи с Мадридом. Город был основан маврами как цитадель с видом на реку в IX веке. Примечание сканериста.


[Закрыть]маловодной,
Она державы сердце судоходной
И Новым Светом управлять стремится.
 
 
Здесь благочестью, друг, привольно спится:
Весь в подношениях алтарь доходный,
Святая вера чтится всенародно,
И от крестов на улицах не скрыться.
 
 
Коль хочешь убедиться сам в угаре
Народной веры, глянь, как повсеместно
Святые продаются на базаре.
 
 
Скажи мне, Коридон: вдруг Царь Небесный
И вовсе не нуждался в этом даре?
Разгадка, мой пастух, мне неизвестна.
 

 
Амур, взойдя на дивный трон,
Кровавые сердца тиранил,
Им создавал мученья он,
Своей волшебной властью ранил.
Он пламя из твоих очей
Себе похитил для забавы
И страстью из души моей
Он над людьми творил расправу.
 
 
Себе он взял мои стенанья,
Твою гордыню возымел,
Мои присвоил он страданья
И твой колчан разящих стрел.
Во всеоружье, божество
Вручает данникам уделы:
Тебе досталось торжество,
Я ж только болью овладела.
 

 
Душа, блуждающее пламя!
Ты согревала мою грудь,
А ныне легкими крылами,
Мой гость, летишь в обратный путь?
 
 
Где ты отныне обитаешь,
В краях безрадостных – каких?
Мечась, дрожа, ты умираешь;
Веселье смолкло, смех затих!
 

 
Искра пламени живого,
Прочь из тленного покрова;
В дивной, резвой круговерти
Чувствуй скорбь и радость смерти!
Не держи ее, природа:
Дай спокойного исхода.
 
 
«С нами, – ангелы гласят, —
Ты, сестра, лети назад!»
Чем же я теперь пленен?
Силы тают, замутнен
Взор, слабею, чуть дыша;
Это смерть, моя душа?
 
 
Мир отступил; забылись муки;
Рай вижу! Ангельские звуки
Вокруг меня звенят.
Дай крылья! Ввысь! Мне неба мало!
О смерть! Где ныне твое жало?
Твоя победа, ад?..
 

ВИТАЛИЙ СИМАНКОВ ^{216}

(новопостриженицы)

 
Давно желанна мне страна,
Где область вечная весны,
Где пажитей тихи и безмятежны сны,
Где дышит лилий купина.
 
 
И я молила Господа, чтоб дал
И мне почтить затишные края,
Где гребни дыбистые не имеют острия
И где безбурен сладостный причал.
 

Господу нашему Иисусу Христу

 
Я утром выхватил любимца утреннего царства —
Светопрестола первенец, мой сокол верховое удальство
Явил, вскрылив над долом, и продолжил торжество,
Взнуздав воздушных струй дикарство
 
 
В высоком забытьи; и – прочь, долой, домой в пространство,
Сродни изящному фигурнику, явив сродство
Иное – растревожив потайное существо
Мое – своим господством и величием убранства.
 
 
Краса нагая, доблесть, воля, и – кураж, паренье, оперенье —
Сплеснулись. Огнь же, о мой вершник, твоего лица
Прекрасней многажды, опасней паче разуменья.
 
 
Но удивленья нет. Ведь блещет плут лишь в мышце тяглеца,
А бледные в предугасаньи угли, о мое раченье,
Лишь чрево расколов, зачервленеются.
 

 
Хвалите Господа за пестротканный мир;
За перепельчатых небес переполоши круг;
За родинки пеструшки, рябиновую рябь,
Опалистую опаль, снегиря мундир;
За разгородь полей – за перелог, плетень и плуг,
За этот разнобой, раздроб и разнокрапь.
 
 
Все вещи супротивны, едны и чудны,
У всякой есть начало, и всяко есть конец;
Есть соль и мед, есть тьма и свет, есть всё и ничего;
Красив отец наш, всей красы творец.
Так пойте же его.
 

 
Пылают зимородки, пышут коромысла;
В колодезном упавшие жерле гремят
Каменья; валкие колокола звонят,
Сойдутся с языком – и вновь уйдут отвисло;
Все твари мира, преисполненные смысла,
Промысленны, творят, не зная, что творят
Себя, себя являют и себя себят.
Бесчисленна вся яковость вещей, как числа.
 
 
И человек есть делатель и воплотитель
Того, зачем он здесь. Здесь праведника лик
В глазах Всевышнего есть то, что Вседержитель
В нем видит – лик Христа, ибо Христос велик,
Велик и виден в лицах ликов исполнитель;
Отец наш видит нас – он к каждому приник.
 

 
Припасть к себе, к своим ногам припасть,
Изжалить себя жалостью из жали
К себе, в печаловании-печали
Дрожащему. Ума отринуть власть,
Уму невидна умная напасть,
Но броситься на поиск изначалий
Отдушия, хотя б и заключали
Мой подвиг скорбь и горестная часть.
 
 
Работница-оброчница, к тебе,
Душа моя, свой голос обращает
Вместитель твой: Возрадуйся судьбе;
Пусть вышняя отрада завершает
Твой дольний дом в тщедушной городьбе.
Внезапен свет, который просвещает.
 

 
Оттасканный за космы облак-фук, за ним растрепы и нечесы
Плывут сверкающей гурьбой с воздушным током в перехлестку.
Сквозь вяз раздужистый на шубу стен, известку
Слетают светосколки и застень-талей косы.
В охотку вскрепший ветер канунной бури взносы
Разносит по странам, пускается в подметку,
Осушку, суховеет жижу с мокредью в сухотку,
Отметки выметая, наследь ногобосу
Печати наших ног. Неугасим всеядный огнь природы,
Но угасима искра, драгоценнейшее, цельное творенье
В ее костре; угаснет искра-человек и воды
Обступят тьмы его, и сгинут ока во мгновенье
Отметины-насечки. О жалкий жребий! Возмутительней исхода
Нет, как быть (как быть?) насытителем тленья,
Как в морок смерти угодить, в забвенье.
Пожрет нас ширь и время. Но довольно! Есть Воскресенье,
Есть светлый праздник. Прочь же темень, вон томленье.
Мой остов тонущий узрел спасенья
Пречистый луч. Пусть тлеет плоть; пусть мой зубатит труп
Червь-ненажора – его недолог будет зуб.
Однажды прогремит воструб,
И сей же час я воссияю во Христе, и возблещу я вдруг, тотчас
Холоп, дранье, осколье, олух, и пребудущий алмаз —
Аз огранюсь в пребудущий алмаз.
 

 
Когда в наш город ты придешь, вращая бешено глазами,
Чтоб в сотый раз произнести
Не прописные истины о пагубном пути,
Но прорицание о том, что будет с нами,
 
 
Прошу, не поминай о бомбе, оставь язык военных
И чисел длинный ряд оставь.
Для нас страшны не числа, но живая явь.
Ужасное лежит в вещах обыкновенных.
 
 
Избавь нас также от рассказов о гибели всего людского рода.
Возможно ли представить этот мир без нас?
Вообразить, что солнца нет, а есть горящий газ,
Что окаменел не только камень – вся природа?
 
 
Молчи о нас, но говори о мире, его судьбе. И помни про оковы
Воображенья нашего – мы знаем то, что знает взгляд:
Разорванное в клочья облако, позябший виноград,
Сдвиг перспективы. Поверить мы готовы,
 
 
Коль скажешь нам, что лань исконною украдкой,
Исконно трепеща, в исконный мрак скользнет,
Что окоем наш птица проклянет,
Что дикая сосна ослабит свою хватку,
 
 
Цепляясь за уступ, и что вскипит пучина,
Подобно Ксанфу, и прервет свой бег
Вмиг оглоушенная рыба. Кем был бы человек,
Когда б не видел он ни выстрела дельфина
 
 
Из вод морских, ни голубя круженья – этого начала
И зренья нашего, и речи? Спроси всех нас еще,
Как естество нам выразить свое,
Когда померкнет иль рассыплется зерцало —
 
 
Живой язык, собой скрестивший всех и вся,
В котором о любви нам толковала роза, рысак – о резвости, цикада – о душе,
Освободившейся от пут вотще, —
Язык, в котором осмысляли мы себя?
 
 
Спроси, пророк: что будем мы без розы, как устоим
И устоим ли мы, не дрогнем ли душой?
Останутся ль слова «могучий», «вековой»,
Когда исчезнет существующее к ним?
 

ЕЛЕНА ТВЕРСКАЯ ^{219}

 
Когда Время захлопнет за мною дверь, жизни дрожь уняв,
И Май-месяц крыльями листьев всплеснет опять,
Нежными, тонкими, словно шелк, – скажут ли про меня:
«Он-то умел подобное замечать»?
 
 
Если в сумерках это случится, когда, как ресницы взлет,
Ястреб беззвучно над тенью своей скользит
Вверх, на изломанный ветром сук, – может, кто вздохнет:
«Ему-то, верно, был знаком этот вид»?
 
 
Если я уйду теплой ночью, мягкой как мотылек,
Когда ежик крадется, страшась пути своего, —
Кто-нибудь, может, скажет: «Жалеть малых сих он мог,
Но немногим сумел помочь, и вот – нет его».
 
 
Если узнают, что я ушел, когда выйдут смотреть
В звездное небо в зимний вечерний час,
Будут ли думать те, кто меня уж не встретит впредь:
«Вот у кого на такие дела был глаз!»
 
 
И скажет ли кто-нибудь, когда погребальный звон,
Прерванный ветром, снова начнет звучать,
Так, словно это новый колокол: «Он —
Он-то умел подобное замечать»?
 

 
Не понимая, почему запретен
Был плод, не научивший ничему
Их новому, досаду скрыв, как дети,
Не внемля ни упреку, ни уму,
 
 
Они ушли. И память тут же стерла
Воспоминанья. Стала им ничья
Не внятна речь: ни псов, вчера покорных,
Ни сразу онемевшего ручья.
 
 
Мольбы и брань: свобода так дика!
При приближеньи зрелость отступала,
Как от ребенка горизонт, пока
 
 
Рос счет крутой опасностям и бедам,
И ангельское войско преграждало
Обратный путь поэту с правоведом.
 

 
Листья падают – не счесть.
И лугам не долго цвесть.
Няньки вечным сном уснут,
Лишь колясочки бегут.
 
 
Шепотком соседский рот
Нашу радость отпугнет,
В ледяной ввергая плен,
Так, что рук не снять с колен.
 
 
Сзади толпы мертвецов
К небу обращают зов,
Буки вытянув свои
Пантомимою любви.
 
 
На охоту чередой
Выйдут тролли в лес пустой.
Соловей, как сыч, смолчит,
С неба ангел не слетит.
 
 
Впереди величьем стен
Высится гора Взамен,
К чьим прохладным родникам
Не припасть живым устам.
 

 
Десять миллионов в городе моем.
Кто живет в покоях, кто – и под мостом.
Но места нет для нас, мой друг, но места нет для нас.
 
 
А была когда-то и у нас страна.
Посмотри на карту – вот она видна.
Но нам туда нельзя, мой друг, но нам туда нельзя.
 
 
Там растет у церкви старый тис прямой,
Он как новый – каждою весной.
А старый паспорт – нет, мой друг, а старый паспорт – нет.
 
 
По столу ударил консул нам вослед:
«Вас без документов всё равно что нет».
Но мы еще живем, мой друг, но мы еще живем.
 
 
В паспортном отделе нам указали дверь:
«Через год придите». А куда теперь?
Куда теперь пойдем, мой друг, куда теперь пойдем?
 
 
Я пошел на площадь, речи там ведут:
«Дай им только волю – хлеб наш украдут».
Они это про нас, мой друг, они это про нас.
 
 
Будто гром грохочет в небе в эти дни:
Это Гитлер грянул: «Пусть умрут они!»
Ведь это он о нас, мой друг, ведь это он о нас.
 
 
Видел я в жилете пуделя вчера,
Видел, в дом пускали кошку со двора.
Евреи – не они, мой друг, евреи – не они.
 
 
Вниз пошел на пристань, видел, как на дне
Вольные гуляли рыбы в глубине,
Всего в пяти шагах, мой друг, всего в пяти шагах.
 
 
Проходил я лесом, слышал на ветвях
Птиц, аполитично свищущих в кустах.
Куда им до людей, мой друг, куда им до людей!
 
 
Тысячеэтажный мне приснился дом,
Тысяча дверей и окон было в нем,
Но нашего в нем нет, мой друг, но нашего в нем нет.
 
 
По пустой равнине, где снега метут,
Тысячи солдат вперед-назад бегут:
За мною и тобой, мой друг, за мною и тобой.
 

 
В драку лезь, на бой иди
И героя победи;
Льва поймай, плюнь с высоты;
Кто поймет, что слабый ты?
 
 
У прирожденной сиделки родня
Больше болеет день ото дня.
 
 
Изменяет мне терпенье
В моих личных отношеньях:
Мало в них хорошего
И стоят мне недешево.
 
 
Я за свободу стою, ибо цензору не доверяю.
Сделавшись цензором сам, о, как я стал бы суров!
 
 
Когда здоров он или рад,
Она ему устроит ад,
Но встанет каменной стеной,
Когда он слабый и больной.
 
 
Иных, не внемлющих уму,
Их действия погубят;
Иные гибнут потому,
Что действовать не любят.
 
 
Пусть в почет войдет навек
Вертикальный человек,
Всеми чтим и так тотально
Человек горизонтальный.
 
 
Частный тип
В публичном месте
Выглядит скорей на месте,
И милей, сказать по чести,
Чем чиновник в частном месте.
 
 
Птичьи беседы всегда
Сообщают так мало,
Но так много значат.
 
 
Из всех зверей
Лишь человек имеет уши,
Не выражающие чувств.
 
 
В минуты радости
Все мы хотели б иметь
Хвост, чтоб вилять им.
 
 
Стыд старения
Не в том, что желание гаснет
(Кто сожалеет о том,
в чем ему нету нужды?), – а в том,
что нужно сказать другому.
 
 
Девиз тирана:
Всё, что Возможно, —
Необходимо.
 
 
Красота, проходящая мимо,
Еще восхищает его,
Но он больше не должен
Оборачиваться вослед.
 
 
Судит ли нас Господь
По тому, как мы выглядим внешне?
Подозреваю, что да.
 
 
Сегодня две песни просились, чтоб я записал их:
Прости, уже нет, дорогая! Прости, мой дружок, еще нет!
 
 
В зеркало смотримся мы, чтоб дефект отыскать исправимый,
Неисправимые нам слишком известны и так.
 
 
Бог не вяжет узлов,
Но может, если попросят,
Легко развязать их.
 
 
Мечта поэта: быть
Как сыр – местным,
Но ценимым в других местах.
 

ЮЛИЯ ТЕЛЕЖКО ^{222}

Кандинскому

 
«В душу мою посмотри: упоенье
Светом, и цвета безудержный пир.
Нет ничего, но тут скрыто движенье,
Сущность вещей и тумана – и мир.
 
 
О, что за бури огонь расщепляют,
О, столкновенья и снова – простор.
Линий, что бездну как нож рассекают,
Круговоротов свистящих напор.
 
 
Всё это – тайны небес и земного:
Рядом с эфиром соседствует прах.
Корчится мрак, и рождается снова
Искристый свет на небесных лугах.
 
 
Полюса оба столкнулись во мне – и
Взрыв, как кузнец, их расплавил в одно.
Передо мной не меандры, скорее
Молний зигзаги влетают в окно.
 
 
Что мне с того, есть ли ясность у формы,
Техника так ли была хороша.
Здесь на холсте чудеса, а не нормы,
Глядя на них, холодеет душа.
 
 
Чудо чудес: колдовское движенье
Зримой Вселенной, чья тайная цель —
Нас разрушать, чтобы ни на мгновенье
Не прекращать перемен карусель.
 
 
Жизнь – как поток, в нем Вселенная тает,
Смесь и смятенье палитр и основ.
И вместе с нами она исчезает,
Став напоследок туманнее снов.
 
 
Вот наша сущность – из света и глянца,
Где и движенье, и форма прейдет, —
Та, что сумбуру извечного танца
Статику вряд ли когда предпочтет».