Текст книги "Век перевода (2006)"

Автор книги: Евгений Витковский

ЛАРИСА ВИНАРОВА ^{8}

 
Огонь живой любови,
как сладостно ты ранишь
меня до глуби сердца сокровенной!
Ты не угаснешь боле,
сиять ты не устанешь, —
сожги преграду к встрече вожделенной!
 
 
О, счастие ожога!
О, раны той отрада!
О, ласковой руки прикосновенье —
ты к вечности дорога,
и всех долгов уплата,
и смерть, и смерти в жизнь преображенье!
 
 
О, светочи живые!
Безмерное сиянье,
что чувств глубины темные омыло,
до той поры слепые,
и радостною данью —
своим теплом и светом одарило!
 
 
Так нежно и смиренно
зажегшийся в сознанье,
лишь ты, огонь, в нем тайно обитаешь…
В душе моей блаженной
живет твое дыханье,
и ты меня любовью наполняешь!
 

 
Младой пастух скорбит в тоске безгласной.
Он устремился, чуждый развлеченьям,
к своей пастушке каждым помышленьем,
и грудь его больна любовью страстной.
 
 
Не потому он плачет, что напрасной
своей любовью уязвлен глубоко,
но оттого страдает он жестоко,
что позабыт пастушкою прекрасной.
 
 
И, позабыт пастушкою прекрасной,
он терпит эти тяжкие мученья,
чужой земли приемлет поношенья,
и грудь его больна любовью страстной.
 
 
И говорит пастух: «О я, несчастный!
Ведь ей теперь любовь моя постыла!
Она меня навеки позабыла
и я томлюсь любовью этой страстной!»
 
 
И вот, истерзан мукой ежечасной,
однажды он на дерево поднялся
и за руки повешенным остался
и грудь его больна любовью страстной.
 

МАРИЯ ВИНОГРАДОВА ^{10}

 
Чу! То не Аллан ли поэт,
Явившись вновь на этот свет,
Чертополоха славит цвет,
Выводит трели?
Нет, Фергюссон за ним вослед
Припал к свирели.
 
 
Поклонник я твоих стихов —
Твой стиль и мил, и свеж, и нов,
Ты свой узор плетешь из слов
Без старых правил
И англичашек-хвастунов
Краснеть заставил.
 
 
Когда король в краю у нас
Устроил праздник напоказ,
Ты описал всё без прикрас —
Точь-в-точь как было:
Не на Парнасе, знать, в тот раз
Тебя носило.
 
 
Так пусть тебя, мой друг-пиит,
Сама Шотландия хранит:
Обильно снедью наделит,
Даст виски вволю —
Чтоб ты всегда был бодр и сыт,
В тепле и холе.
 
 
А впрочем – без обид, ей-ей!
Я знаю, что тебе важней:
Не сытость безмятежных дней
Твоя награда,
А слава. Ну так и за ней
Ходить не надо!
 
 
Твои стихи теперь твердят
По всей стране и стар, и млад:
И холост кто, и кто женат,
Мужи и девы,
И восхваляют все подряд
Твои напевы.
 
 
А я надеюсь как-нибудь
К тебе в Дымилу завернуть.
О, как сумеем мы кутнуть
На зависть людям!
И свежих устриц мы отнюдь
Не позабудем.
 
 
А ты со мною, в свой черед:
Верхом – до Бервикских болот,
До Твида, где поток течет
По перекатам.
О, как на них лосось клюет!
Нас ждет уха там.
 
 
И парни позовут подруг
Под ивы на зеленый луг.
В веселой пляске вступят в круг
Такие крали,
Каких доселе ты, мой друг,
Видал едва ли.
 
 
Ох, сердцу нанесут урон:
Из платья груди рвутся вон,
Прически на манер корон
По местной моде…
Но шляпки – хоть пугай ворон
На огороде.
 
 
И если я свой скромный труд
Отдам в печать, на общий суд —
Пусть эти строки намекнут:
Твой дар нам нужен!
Твоих творений люди ждут,
Ты с Музой дружен.
 
 
А я вот, не любимец муз,
Никак в поэты не гожусь, —
Но что ж, живу и не стыжусь,
Я не в уроне.
Засим, мой Роберт, остаюсь
Твой верный Джонни.
 

 
Я на днях, венок сплетая
Из даров душистых мая,
Эльфа средь цветущей чащи
Обнаружил крепко спящим.
Пригляделся – это ж он:
Сам проказник Купидон!
Взяв за крылышки, как мушку,
Я его засунул в кружку,
Утопил в вине, заразу,
Взял вино да выпил разом.
Думал – мертв. Не тут-то было!
Озорует с новой силой!
Крылышком своим, бандит,
Струны сердца бередит.
 

 
Уйдешь в монашки, милая,
В монахи я уйду.
Не жди поблажки, милая,
Везде тебя найду.
Все розы станут белыми,
Все голубицы – смелыми,
Слепой увидит свет.
Идешь в монашки, милая?
О, я не верю, нет!
 
 
Уйдешь в монашки, милая,
Глядь, а Любовь – прелат,
Амуры-пташки, милая,
Псалмы затянут в лад.
Богатым нищий скажется,
Вода вином окажется,
День вспыхнет при луне.
Даешь обеты, милая?
Чур, одному лишь мне!
 

 
Дым сладких сигарет узоры вьет,
Виолончели голос горд, но тих.
Анданте рассыпает горсти нот —
Надежд истертых и забот былых.
 
 
Павлины пьют из ваз огонь живой,
В бокалах женщин светится абсент
Цирцеиного зелья синевой.
Роняет небо темень синих лент.
 
 
Мелодия – крещендо, трепет чар…
Вдруг – замерла. В сердцах мужчин пожар.
Качнется пестрый занавес слегка,
Раздвинет прорезь тонкая рука…
 
 
Вновь музыка. Раскаты, перезвон,
Языческое буйство – звонче медь.
Стучит в ушах, и сердце рвется вон,
К глазам: увидеть или умереть.
 
 
Кармен! Блеск глаз, излом надменных рук…
Кармен! Надежда, страсть, заклятый круг…
Кармен кружится, пляски вихрь так лих…
«Кармен!» – единым вздохом губ хмельных.
 
 
Финал. Расправив крылья в тишине,
Кармен – рисуясь – к зыбкой пелене,
За пеструю завесу, прочь от глаз.
Уходят игроки и свет погас.
 
 
Наутро: вновь из городских ворот
Фургон цыганский медленно ползет.
И чудится лицо Кармен – бледней,
Чем желтый ветхий шелк минувших дней.
 

 
А вот – прошу! – павлин.
Ну как живой! Вы полюбуйтесь, он
Раззолочен.
По спинке синева морских глубин!
Грудь колесом, хвост веером! Хорош!
Роскошней, чем гербы иных вельмож…
 
 
Диковинка как раз
Ко случаю: когда еще, Бог весть,
Такая честь!
Вы редкий гость – ведь кто еще у нас
Душой как солнца жар, и чист, и смел?
Налить вина? Бокал ваш опустел.
 
 
Да, не простой стакан!
Венецианский! Тонких линий гладь
Точь-в-точь как прядь
Кудрей девичьих. Ножка – женский стан.
Что – странно слышать? Я в душе пиит.
Ave Maria! Ваш бокал разбит!
 
 
Твердят, мой дорогой,
Мол, это знак: отравлено вино.
Все врут давно!
Вы так бледны! (Караффа! Дай другой!
Серебряный!) А верен глас молвы,
Праксителя, мол, прикупили вы —
 
 
«Венера» и «Сатир»?
Еще твердят, что жемчугом казна
У нас полна…
А шелк восточный – тонок, как эфир…
Ах, вы счастливчик! Мне бы хоть чуток
Сокровищ ваших! Что? Схватило бок?
 
 
Подушку подложить?
А вот и фрукты. Персик и гранат
Жар утолят.
За их красу не жаль переплатить
Вдвойне, втройне, уж больно хороши!
А гость такой – отрада для души.
 
 
Разрежу пополам
Я сливу вам и мне. А говорят,
Что можно яд
На нож намазать так, чтоб к праотцам
Отправить гостя. Подло, да? Но что ж,
Коль беден ты, а тянет невтерпеж
 
 
К искусству? Ну, скорей
Доешьте! В пот бросает? Да, жара
Стоит с утра.
Понюхайте-ка – лучше лекарей
Снимает бергамот любой недуг.
Возьмите и домой, милейший друг.
 
 
Пора вам, кардинал?
Что ж, поцелуйте мне кольцо – и в путь.
Уж как-нибудь
Со мной еще поднимете бокал,
Посмотрим фрески, с вашими сравним,
Хоть далеко до ваших греков им!
 
 
Скажу от всей души:
Храни вас Бог! (Эй, проводите там
Его к вратам!)
Лукреция? Бал скоро – поспеши!
(Помрет, голубчик, по пути домой.)
Ну, папу поцелуй, розанчик мой!
 

МИХАИЛ ВИРОЗУБ ^{15}

 
Лежала при смерти старуха,
Вздыхала, материлась глухо,
Но начала вдруг потаскуха
Такую речь
(Да так, что лучше б оба уха
Нам поберечь):
 
 
– Не плачьте, девки, Христа ради,
На вас не буду я в накладе,
Налейте-ка, сестрицы-бляди,
Себе винца,
Махните за меня, не глядя,
Всё до конца.
 
 
Приходит старость к нам покорным,
Но вы о дне заботьтесь черном,
Копите грош трудом упорным,
Юны пока
И гузном не висят позорным
Окорока.
 
 
Придурка пьяного найдите
И перед ним хвостом вертите:
– Всё в первый раз! – ему твердите
Вот лучший клей.
Вообще всегда вином поите
Их, кобелей.
 
 
Заснет – кошель в лихом набеге
Обчисть на память о ночлеге,
А ежли ось к твоей телеге
Наладит он —
Ни-ни! Ведь ты не хочешь, Мэгги,
Схватить сифон?
 
 
Работай-ка над этим малым:
Смотри в любом кармашке малом —
Деньжат у мужиков навалом,
Лишь потряси.
Толстенным зарастают салом
Здесь караси!
 
 
А коль шотландский сын греховный
Вам не оплатит пыл любовный,
Ступайте в храм за платой кровной,
На поиск прав.
Скупцу пусть казначей церковный
Назначит штраф.
 
 
Лишь с англичан не требуй платы:
Когда напьются супостаты,
Дай просто так им, и солдаты
Авось уйдут,
Не то по всем местам ребяты
Наподдадут.
 
 
Законы наши лишь корявы:
Мы правы или мы не правы,
Не забывайте бич кровавый,
Тот страшный дом,
Где исправляет наши нравы
Рука с кнутом.
 
 
Вот, Бесси, сядешь в том подвале,
Терпи, там слез попроливали!
За удовольствием печали
Толпой идут.
Мы все другой судьбы едва ли
Дождемся тут!
 
 
Жизнь не спешит нам на уступки:
Где нос? Где щечки, зубки, губки?
Чтоб не жалеть, что так вы хрупки,
Без слов, гуртом
Ступайте-ка, мои голубки,
В публичный дом.
 
 
А там с богатым будь любезней,
Хотя козла он пооблезлей,
И, коли нет дурных болезней,
Пойдут дела!
Я с тем ложилась, с кем полезней,
Не зря жила.
 
 
Придут жеребчики – мгновенно
Совета спросят откровенно.
Я им: вон девка здоровенна,
Вся ничего,
Робка лишь, надо постепенно
Ее того.
 
 
Чего я только не видала
И сколько мужиков кидала,
Когда уже сочилось сало
С их ражих морд.
И совести им недостало,
И жизнь – не торт!
 
 
Сейчас клиент – не кто придется:
На шлюх дают они с охотцей.
Пусть их носам легко живется
И без лекарств,
А лекарь пусть не доберется
До Божьих царств.
 
 
Кляну я лживые науки,
Тех, кто пожрал – и ноги в руки,
Пусть эта шваль узнает муки,
Свой трипперок,
От шанкра пусть сигают, суки,
Под потолок!
 
 
Теперь вас, девки, умоляю:
Налейте кружку мне до краю,
Ведь я в порядке оставляю
Свои дела,
Счастливой, девки, помираю! —
И померла.
 

 
Корабль славный боевой, он звался «Бабник Билл»,
Тринадцать моряков на нем, команда хоть куда!
Пожалуй, маловато, но против супостата,
Естественно, ребята завсегда!
 
 
Корабль славный «Бабник Билл», он в Плимуте стоял,
И все тринадцать моряков пошли по кабакам.
Ребята пили, пели – не девы ж, в самом деле! —
Но сбор сыграли бравым морякам.
 
 
Лишь только утро занялось в заливе Саламандр,
Француз – полдюжины судов – их начал окружать.
(Вы скажете, немного? Читатель, ради Бога —
Я напишу: их было двадцать пять!)
 
 
Поморщился Лорд Адмирал: «Неравные составы!»
Но юнга вдруг с советом влез бестактным (вот пассаж!):
Чтоб не было конфуза, давно бы взять француза
И вместе обратиться в арбитраж!
 
 
Лорд Адмирал ответил: – Тьфу! Ты, парень, трусоват! —
И долго сплевывал еще наш храбрый Адмирал:
Ну как же я поэта оставлю без сюжета?
Не дам ему геройский матерьял?
 
 
Немедленно, – воскликнул он, – свистать стенографистку!
Сейчас ей надиктую в подробностях во всех,
Как ладим аркебузу и лупим по французу,
Как нам всегда сопутствует успех! —
 
 
Здесь строф на двадцать можно дать эпическую сцену,
Живописать подробно бой: кто, как, куда палил,
Но нам важны итоги, кто смело сделал ноги, —
Так вот, взял в плен эскадру «Бабник Билл».
 
 
Да, этот подвиг не умрет в сердцах британцев пылких,
Пока морями правим мы, Британии – ура!
Нам вечно будет сниться истории страница,
Как будто это было лишь вчера!
 
 
P.S. Я много критиков читал в газетах и журналах,
Всё ждал, когда ж писаки напишут про меня?
И понял: им охота увидеть патриота,
А как он пишет – это всё фигня!
 
 
Всего-то: взять наш славный флот, совсем простых парней,
Добавить много страшных ран и героизма всем,
Конечно, нашу веру, балладного размеру —
Получите шедевр без проблем!
 
 
А дальше надо сочинить Собранье Сочинений,
Прикинуть, чтобы разошлось, какой с него навар.
Чего ж я? Надо браться! Патриотизм, братцы, —
Великолепный, знаете, товар!
 

 
Общежитие, каникулы, опустевшая комната.
Он думал: год закончился, вспоминал школу,
Где ребята вокруг так и не стали друзьями.
Было тошно, хотелось хоть что-нибудь изменить.
Вдобавок теперь он один на один с летом.
 
 
Проживет он его у окна опостылевшей комнаты,
Чувствуя, как проходит еще одно лето.
Но, может, жизнь уже чуточку изменилась?
Ему казалось даже – он любит школьных друзей,
И даже – что сумел позабыть о школе.
 
 
А мир за окном? Неужели такая же школа?
С правилами, которые тоже не изменить,
Своей любовью, поджидающими друзьями?
Нынешние, взяв чемоданы, вышли из комнаты —
Вот каникулы и у него, вот и лето.
 
 
Неужели он сторож своей одинокой комнаты
От страхов, болезней, слов «привязанность» и «друзья»?
Неужели жизнь за окном никогда не изменится?
Отчего так тяжко дружить и жить каждым летом?
Он не знал, он ведь только учился в школе.
 
 
Время открытых окон – вот что такое лето.
А еще – любви и переоценки друзей.
Их существованье – тоже хорошая школа.
Но как ему выбраться из общежитской комнаты!
А ветры шептали, что можно всё изменить.
 
 
Его измучило слово «любовь», глагол «изменить» —
Сколько новых значений им придавало лето!
А сами слова вырастали до фраз «о, моя комната»
Или «открой же окно». Слова становились школой,
Учившей: вот – грамматика, а вот – истинные друзья.
 

 
Если спросите откуда
Этот крик и шум откуда —
Он из зала заседаний,
Бесконечных заседаний.
Там кричали о порядке,
Меньше стало там порядка;
Выражений не жалели,
Нервов тоже не жалели,
Страсть над всем возобладала,
Потому что так бывает.
 
 
Обсуждали по два раза,
По четыре даже раза:
И повестку, и регламент
(Стал резиновым регламент) —
Он распух, не сокращался,
Слов поток не сокращался.
Так размазывают масло,
Тонкой пленкой мажут масло:
Вроде чем-то всё покрыто,
Чем покрыто – непонятно.
 
 
Поругались об отставках,
Всех заело на отставках,
А достойнейшую группу
Обвиняли в групповщине.
Не забавно это было,
Просто драмой это было,
Целым телесериалом,
Очень скучным сериалом, —
Даже речи прокурора
Всем нам ближе и роднее.
 
 
Не жалели оскорблений,
Недозрелых оскорблений;
Всех понос прошиб словесный,
Сильным был понос словесный;
По макушкам били словом,
Под ребро втыкали слово;
В общем всех поубивали,
В общем скучно это тоже.
Ну а те, кто в зале выжил,
 
 
Будто в битве страшной выжил.
Там, как на море, штормило,
Там от лексики штормило;
Кое-кто мечтал о бренди,
О далекой рюмке бренди;
А еще – что за заслуги
Им бы орден «За заслуги»,
Ведь они прошли сквозь смуту,
Усмирив мятеж и смуту,
И отныне мир повсюду,
Тишина, что очень странно.
 
 
Головой лупили в стену —
Больно головой о стену!
Но потом какая радость,
Что лупить не надо – радость:
Тихо так, и в этом – счастье;
Голове и стенке счастье!
Хорошо козла убрати,
Заседания убрати,
И теперь – хоть прямо в Царство
Бесконечной, вечной жизни!
 

 
Пришел Осел, как туча мрачный,
К своей супруге верной жвачной,
Сказав: «Такие мы тупицы,
Что хоть сейчас иди топиться!»
Но прикусил язык свой длинный,
И процветает род ослиный.
 

 
Щук добрым стал христианином
Со всей родней и щучьим сыном.
И, как Антоний Падуанский,
Он дал обет вегетарьянский.
 
 
И вправду, съеденная кость
Не укрепляет нравственность!
В пруду Щук обустроил склад,
Но тухнуть стало всё подряд.
 
 
Едва попав в среду вонючую,
Травились родственники кучею,
Хоть, заклиная рыбью плоть,
Антоний рек: «Спаси Господь!»
 

 
Вечерний звон летит в ночи,
Спешит вечерний звон.
Под ним долины и ручьи,
Католик добрый он.
 
 
Но так себе его дела,
Судьба жестока с ним,
Поскольку от него ушла
Возлюбленная БИМ.
 
 
Взывает он: «Приди! Твой БОМ
Скорбеет о тебе!
Вернись, о козочка, в свой дом,
Внемли моей мольбе!»
 
 
Сбежала БИМ (что говорить!)
И БУМу отдалась.
Тому придется замолить
Случившуюся связь.
 
 
Летит всё дальше бедный БОМ,
Минуя города,
Но всё напрасно: дело в том,
Что надо не туда!
 

 
В стране родной благословенной
Стоял забор обыкновенный.
 
 
Но, полон творческих идей,
К нему пришел один злодей.
 
 
Из промежутков ограждения
Построил он сооружение.
 
 
Со всех сторон и с разных точек
Был омерзительный видочек!
 
 
Хоть экономное правительство
Весьма одобрило строительство,
 
 
Но от греха инициатор
Сбежал куда-то в Занзибатор.
 

 
Профессор Штайн сегодня отдыхает,
А в доме щиплют кур, шипит утюг.
Вдруг в двери стук: служанка выбегает
И видит – конь, ну попросту битюг.
 
 
«Пардон, мамзель, – он ржет. – Целую руки.
С заказом я пришел от столяра.
Я рамы вам привез, четыре штуки,
Хозяин сам не смог зайти вчера».
 
 
Из дома закричали: «Что случилось?»
Кухарка прибежала, а за ней
Сама хозяйка в шлепанцах спустилась,
Позицию занявши у дверей.
 
 
Без воплей за мамашей встали дети
И мопс хозяйкин, спрятавшись на треть;
И, наконец, забыв о кабинете,
Профессор сам выходит посмотреть.
 
 
«Увы, куда мне с лошадиным рылом! —
Бормочет конь. – Ну что же, поделом!»
И медленно съезжает по перилам,
И исчезает грустно за утлом.
 
 
В молчании застыли домочадцы:
Все смотрят на профессора и ждут.
Он морщит лоб, он хмыкает раз двадцать
И говорит: «Задумаешься тут!»
 

ЕВГЕНИЙ ВИТКОВСКИЙ ^{20}

 
Душа благая, что угодна Богу,
Что прежде в плоть была облачена,
Но не погрязла в суетной гордыне
И менее других отягчена, —
Тебе легко отправиться в дорогу;
К обители небесной благостыни
Ты в лодке хрупкой отплываешь ныне,
Отринув от себя соблазн мирской,
Легко и невесомо
Зефиром благовеющим несома
Средь мира, где объемлет род людской
Греховная и тягостная дрема, —
Ты, видя гавань на пути далеко,
Спеша найти покой.
Взыскуешь истого достичь Востока.
 
 
Мольбы людские, жалобы и просьбы,
Великим гневом благостно горя,
На суд предстали во святые кущи, —
И всё же им одним благодаря
Вовеки на земле не удалось бы
Добиться справедливости грядущей.
Но, на Восток взглянувши, Всемогущий
Воспомнит час распятья Своего
Там, на священном месте, —
И Карлу новому мечту о мести
Даря, ему готовит торжество;
На помощь ныне ко Своей невесте
Грядет Господь, могуч и непреклонен, —
От голоса его
Уже дрожат оплоты вавилонян.
 
 
В любом дому – от гор и до Гароны,
От Рейна до приморских берегов —
Готовятся к сраженью христиане,
Ярясь во славу Божью на врагов;
Испания, собравши легионы,
Уже давно в пути на поле брани,
Британия в холодном океане,
Вблизи страны нетающего льда,
Глядит туда, где снова
Звучит святого Геликона слово, —
Ее сыны уже сейчас туда
Спешат во имя замысла благого,
Столь розные по речи и одежде.
Кто видел и когда
Подобный гнев единодушный прежде?
 
 
Пусть северные страны долго дремлют,
Угнетены морозом искони, —
Там небо низко и поля бесплодны, —
Но там в седые, пасмурные дни
Народы жребий воинский приемлют:
Они, от страха гибели свободны,
Разобщены, но Господу угодны,
С германской страстью выкуют клинки,
И горе лиходеям —
Арабам, сарацинам и халдеям,
Живущим воле Божьей вопреки,
Чей род одним владыкой тьмы лелеем,
Что низменны, подлы, трусливы, злобны,
Грязны не по-людски
Да и грешить почти что не способны.
 
 
Прозреть давно пора по всем законам,
Освободясь от древнего ярма,
Которым душу мы себе калечим, —
И силу благородного ума,
Что дан тебе бессмертным Аполлоном,
Яви теперь пред родом человечьим
Писаньем или вящим красноречьем,
И пусть Орфей иль Амфион придет
Тебе на память ныне,
Когда Италия, о Божьем Сыне
Мечтой окрылена, копье возьмет, —
Напомни ей великие святыни,
Зажги пред нею светоч путеводный:
Она идет в поход,
Подвигнута причиной превосходной.
 
 
О ты, под чьим благословенным кровом
Хранится множество премудрых книг,
Ты древность изучал неутомимо
От дней того, кто вечный град воздвиг,
До Августа в тройном венце лавровом,
Чья слава на земле неколебима, —
Обида стран далеких кровью Рима
Оплачивалась прежде много раз,
И нынче неужели
Не примет Рим участья в общем деле, —
Иль набожно воспрянет в этот час,
Как не однажды восставал доселе?
Чем защититься супостат захочет,
Когда Господь – за нас
И нам победу благостную прочит?
 
 
Припомни Ксеркса с яростною кровью,
Что двинулся на нас в былые дни
Чрез море, словно грозная лавина;
И жен персидских после вспомяни,
Познавших в одночасье долю вдовью;
Припомни страшный пурпур Саламина;
Но пусть восточной нации руина
Ничтожна слишком, – для твоих побед
Вернее нет залога,
Чем Марафон и горная дорога,
Где Леонид врагу сломил хребет:
Таких примеров бесконечно много;
Мы Господу хвалу несем в молебнах
За то, что столько лет
Ты – наш оплот пред сонмом сил враждебных.
 
 
Узри Италию и берег Тибра,
Канцона, – ты мешаешь видеть мне
Не реку и не гору,
Но лишь Любовь, что, представая взору,
Меня томит в мучительном огне
Теперь не меньше, чем в былую пору.
Ступай, не утеряй своих товарок
В благом пути, зане
Любви Христовой пламень столь же ярок.
 

 
Я одинок – затем, что одинок;
Я одинок – зашла моя денница.
Я одинок – сочувствия не в прок;
Я одинок – любовь мне только снится.
Я одинок – с кем скорбью поделиться?
Я одинок – но тщетно смерть зову.
Я одинок – мне не о чем молиться,
Я одинок – я попусту живу.
 
 
Я одинок – сколь жребий мой жесток!
Я одинок – где горестям граница?
Я одинок – кому пошлешь упрек?
Я одинок – полна моя слезница.
Я одинок – мне не к чему стремиться!
Я одинок – стенаний не прерву!
Я одинок – вся жизнь моя – темница.
Я одинок – я попусту живу.
 
 
Я одинок – таков мой горький рок;
Я одинок – дочитана страница;
Я одинок – печален сей зарок,
Я одинок – ничем не исцелиться,
Я одинок – о где моя гробница?
Я одинок – я дочитал главу.
Я одинок – я сплю, но мне не спится.
Я одинок – я попусту живу.
 
 
Я одинок: как долго медлит жница!
Я одинок во сне и наяву
Я одинок, а жизнь всё длится, длится.
Я одинок – я попусту живу.