Текст книги "Час двуликого"

Автор книги: Евгений Чебалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

26

Великий князь Николай Николаевич ждал гостей. Гостиничный номер, пустынный и гулкий, в коврах и позолоте, смотрел на князя за тусклым серебром подпорченных временем зеркал, холодно отражавших его высокую, грузную фигуру.

За окнами отчужденно шумел Париж – высокомерный, блестящий. Скоротечное, непостижимое время не властно над ним. Вздыбив, перетряхнув Россию, оно не коснулось Вечного Щеголя.

Давно ли на равных... Нет! Свысока! Свысока поглядывали Романовы сюда из туманных далей призрачного Петербурга, давно ли золотой купол Исаакия и стрельчатая арка Зимнего были для всей Европы на голову выше пустой кокетки Эйфеля...

И вот катаклизм. Он потряс и сломил славянского колосса. Хаос, гнусь, кровавая каша на месте бывшей империи. Осколки династии разлетелись по свету, и он, один из них, отражается теперь целыми днями в подпорченном зеркале. Мощь и стать династии. Она не пожалела на него материала. Телесный богатырь с униженным духом. Унижение – удел всех бывших. С ними не церемонятся.

Великий князь пожал плечами, печально улыбнулся. Вспомнился пронзительный, визгливый скрип паркета во французском генеральном штабе. Его принимали, как подобает принимать родича российского императора. Но под масками подобострастия тлела, курилась снисходительная жалость – это уловил несомненно. Что ж, выбора нет, его стезя предопределена: вытерпеть все, пройти через тернии уклончивых, оскорбительных обещаний, держать себя в узде и ждать... сколько ждать?! Обещан заем в десять миллионов золотых рублей на правое дело – крестовый поход на большевиков. Есть еще приверженцы династии в России, не сломлены. Тяжело им в конспирации, голоде и преследованиях. Но нести крест эмиграции тяжелее.

Часы гулко пробили десять. Запаздывают грузинские гости.

Жордания, Церетели и Ромишвили опоздали на четверть часа. Вошли все вместе, склонились перед великим князем, молча расселись. Тяжелая недосказанность начатого на улице спора повисла в номере. Великий князь оглядел гостей, заложил руки за спину, выпрямился во весь свой немалый рост. Мягким голосом зарокотал, грассируя:

– Господа, мы собрались, чтобы согласовать наши действия в священном деле освобождения России. Нам нужно определить свое отношение к участию в этом деле союзных войск Франции, Англии, Турции. Прежде всего, господа, я поделюсь с вами благой вестью. Вчера я имел беседу с генералитетом французского генштаба. Франция согласна на заем в десять миллионов при условии серьезного восстания на Кавказе. – Князь беспомощно, близоруко прищурился, тихо добавил: – Разумеется, заем приемлем для Франции, если ей будут даны гарантии льготных концессий на нефтяном Кавказе и вассального э-э... уважения Грузии.

Церетели в упор, тяжело посмотрел на князя. Усмешка тронула его бескровные губы:

– Из уважения шубы не сошьешь. Так, кажется, по-русски, ваше высочество? Будем называть вещи своими именами: вассальной зависимости Грузии от Франции. Так будет точнее.

Николай Николаевич подавил облегченный вздох, поспешил подсластить пилюлю:

– Не столь категорично, господа. У нас немало времени и возможностей, чтобы уточнить формулировки и сделать их взаимоприемлемыми. Речь шла не о полной зависимости, а скорее о юридической федерации с определенными экономическими обязанностями.

Но это уже вторично. Прежде всего необходим анализ ситуации в России. Она обескровлена гражданской войной. Советы дискредитировали себя в массе середняка и зажиточного крестьянства, продналог петлей затянут на его шее. Готовы к решительным действиям организации Булак-Балаховича в Белоруссии и Врангеля. Весть о восстании на Кавказе пожаром охватит всю Россию. Войска Франции, перейдя границу, придут на помощь восставшим. К ним присоединятся войска Турции и Англии.

Великий князь тонко улыбнулся, непроизвольно понизил голос:

– Вы понимаете, что опаздывать к разделу льготных концессий не в их правилах. А когда с божьей помощью мы завершим дело изгнания большевиков, у нас окажется достаточно сил, чтобы умерить аппетиты союзников. Кавказ – пороховая бочка России. Остается заронить в нее искру. Весь вопрос, где заронить ее: в Грузии? Либо на Северном Кавказе? Прошу вас высказать свои соображения.

Затянувшееся молчание нарушил Церетели, заговорил торопливо, раздраженно, видимо продолжая неоконченный спор с Жордания:

– Я настаиваю на активизации и поддержке северокавказских повстанцев. В Дагестане и Чечне наиболее горючий материал для решительных действий. Начинать дело в Грузии – безумие, у нас стоит сильный гарнизон русских войск. К тому же естественный интерес Франции именно к нефтяным промыслам заставит ее без промедления организовать поддержку любых выступлений в Чечне.

Жордания упрямо мотнул головой, заговорил, раздувая крылья тонкого, хрящеватого носа:

– Позвольте, господин Церетели! Такие же гарнизоны русских войск в Дагестане и Чечне. Вы забываете о решающем факторе в поддержку восстания грузин: близость Турции! С началом восстания Турции понадобятся считанные часы для того, чтобы ввести в Грузию войска! И еще одно: грузинская колония в Константинополе! Тысячи исстрадавшихся грузин ринутся на свою родину с оружием в руках! А где будет в это время Франция? За сотни миль!

Церетели тяжело накалялся гневом:

– Свобода Грузии на концах турецких штыков? Бредовая, замешенная на крови грузин утопия! Вы не отдаете себе отчета, что такое янычар, приглашенный на берега Куры! Франция, пришедшая на помощь повстанцам Чечни, – вот единственный вариант освобождения Кавказа! Советская власть в Грузии задохнется, как плод в чреве, лишенная экономической и политической пуповины, связывающей ее с Россией! Это произойдет сразу же, как только Франция оккупирует Северный Кавказ!

– Вы сказали – повстанцы Чечни? – язвительно вскинулся Ромишвили. – Позвольте спросить: какие повстанцы? Жалкие десять-пятнадцать тысяч полудиких мусульман во главе с недоучкой юристом Митцинским? Вы думаете, Россия так легко примирится с потерей бакинской и грозненской нефти? Она расплющит хазар и чеченцев армадой регулярной армии! Лишь могучий, организованный союз Турции с Грузией в состоянии противостоять России!

– Идея такого союза... – задыхаясь, яростно пришептывая, перебил Церетели, – эт-та идея могла возникнуть лишь в сознании умалишенного!

– Господа! Господа... прошу вас! – Великий князь беспомощно колыхнул рыхлым, грузным туловищем, поочередно взывая к накалившимся сторонам.

– Именно в сознании умалишенного! Мусульманский халифат был и остается главным врагом Грузии! Непримиримым врагом христиан! Вы забыли трагедию армян, вырезаемых турками? Вам мало резни в самой Грузии? Могилы вырезанных предков взывают к нашей памяти! Но вы не желаете ничего помнить! Халифат поможет нам, конечно, поможет! Он поможет утопить грузин в собственной крови, а затем, обескровленным, накинет на шею колониальную петлю! Именно об этом наш совместный труд «Ислам и Россия». Он выстрадан годами раздумий. Я издам его в Грузии, крикну каждому грузину: опомнись! Лишь Франция даст нам благо и покой! На любых условиях – вплоть до полного подчинения в качестве протектората!

Повисло долгое, тяжелое молчание. Во вражде и непримиримости закаменели грузины.

Тихо собрал бокалы лакей. Трудно подбирал суконные, шершавые слова великий князь:

– Ах господа... нельзя же так непримиримо... безусловно, есть здравый смысл в том, чтобы начать восстание в Грузии и принять помощь халифата. Господина Церетели тоже можно понять, есть некоторая опасность, что Турция станет э-э... бесчинствовать в Грузии. Но, господа, вы забыли о последующем приходе в Грузию союзнических войск. Англии и Франции! И позвольте заверить, они не допустят подобных э-э... бесчинств, хотя бы из конкурентных соображений.

Разошлись непримиренные, враждующие, оставив великому князю проекты, размеры льготных концессий: Жордания и Ромишвили – для Турции, Церетели – для Франции.

ИНО ЗАК ЧК – ЧК ГРУЗИИ ПП ГПУ ЮВРОС ИИ

Шифротелеграмма

В Париже состоялось совещание у в. к. Николая Николаевича. Присутствовали руководители к-р штаба эмигранты Жордания, Ромишвили и Церетели. Тема: кому принадлежит приоритет восстания на Кавказе – Митцинскому либо паритетному комитету.

Констатируем сильнейшие разногласия сторон. Церетели – за поддержку восстания на Северном Кавказе (новая тактика) и помощь Франции с последующим превращением Грузии в ее протекторат.

Жордания и Ромишвили – за немедленное восстание в Грузии и помощь турецкого халифата.

Обращаем особое внимание на рукопись брошюры «Ислам и Россия», где шельмуется халифат с его притязаниями. Возможно ее издание в подпольных типографиях Тифлиса.

Предположительно: брошюра может стать рычагом нейтрализации Турции в готовящейся интервенции.

Высылаем копию первого листа рукописи и копии проектов льготных концессий в Грузии и на С/Кавказе за помощь интервенцией.

27

Мадина, жена Ушахова, сидела у окна и видела отсюда часть улицы. Муха села ей на щеку. Она разгуливала по щеке нахально, с остановками, чистила крылышки, затем улетела.

Жизнь текла мимо окна. Нудно кропили осенние дожди аульскую улицу. Над саклями, цепляясь за коньки крыш, одна за другой ползли брюхатые, сумрачные тучи.

Забегал на часок Ца либо, реже, сын Руслан, кормили Мадину с ложки и закрывали окно. Стекло в окне пятналось тусклыми, оловянными кляксами дождя. Они стекали вниз, на их месте появлялись другие.

Потом из ущелья к селу прорывался ветер, носился, упругий и холодный, в пустых огородах, натыкался на черные, шипастые ветви акаций, разбойно посвистывая, вспарывал чрево туч. Темные клочья уползали за хребет. День накалялся серебряной голубизной, и перед Малиной вновь распахивали окно.

По улице шли люди, проскакивали всадники. Буйным сквозняком врывался в уши аульчан новый хабар, взъерошив мысли, уносился, чтобы смениться другим, а Мадина все сидела, запаянная наглухо в бесстрастную отрешенность свою.

Взрывались вести одна за другой в аульских головах, взламывали толстую корку национальной обособленности. Могучим, свежим прибоем плескал океан России на песчинку предгорного аула Хистир-Юрт, ворочал, шлифовал ее так и эдак, обдавал озоном событий.

Но блеск и жар их не опалили, не затронули сознания женщины, сидящей у окна. Все слышала и видела. Но молчал придавленный горем разум, ровно и мерно гоняло сердце по жилам вязкую, остуженную кровь. Давали есть – ела. Укладывали на тахту – спала.

Мимо окна прошла соседка, что-то спросила у Мадины. Постояла, посмотрела на ее неподвижное, серой маской застывшее лицо, скорбно повздыхала. У нее задрожал подбородок. Покачала головой, пошла дальше.

По улице шел бурый волкодав. Он беззвучно открыл рот – гавкнул. Потом пес вместе с улицей перевернулся и так, прочесав спиной облако и задрав лапы, ушел.

Мадина не удивилась – со всеми, кто топтал улицу перед окном, это случалось и раньше.

Взгляд ее медленно пересек пространство окна. Впервые за долгое время веки ее затрепетали, ибо ширился и нарастал неслыханный с самого сотворения аула лязг и грохот. По улице ползло ревущее чудовище. Оно тащило за собой крытую брезентом арбу и ковыряло дорогу шипастыми, громадными колесами.

Сквозь брезент арбы, изъеденный пулевыми дырами, просвечивала небесная синева.

Чудовище, продолжая реветь, пустило из-под себя сизую струю дыма и остановилось. На нем сидели двое мужчин. Они спрыгнули на землю. Мадина узнала мужа и сына. Что-то похожее на удивление медленно поднималось из глубины ее глаз. Так взмывает с темного дна родника к поверхности кленовый лист.

Абу и Руслан ходили вокруг железного чудовища. Они растягивали удовольствие, медлили, ждали, когда их окольцует толпа аульчан. Но людей не было. Аул от мала до велика ушел с утра на рубку дров в лес – близилась зима. Поэтому распахнувшиеся калитки выпустили на улицу лишь несколько старцев, женщин и детей.

Абу понял, в чем дело, и заглушил трактор. Потом он обернулся к своему дому. В окне неподвижно сидела жена. Они долго смотрели друг на друга. Мадина вздрогнула. Смутное желание кольнуло ее и пропало, не пойманное. Из окна ей было видно, как муж и сын стали доставать из арбы какие-то вещи и раскладывать на земле. Часть вещей осталась под брезентом. Затем Абу влез на арбу и что-то закричал аульчанам. Но никто не сдвинулся с места.

От повозки к дому пошел Руслан. Он зашел в саклю, наполнил миску кукурузной кашей, сделал в ней ямку и налил туда молока. Потом подошел к матери и зачерпнул кашу ложкой. Когда ложка коснулась губ Мадины, она приоткрыла рот. Руслан покормил мать и принялся разжигать огонь в печи.

Мадина смотрела на улицу. Из окна ей было видно: муж забрался на арбу и стал ждать. Несколько парнишек уже пропали за околицей, бегом припустив к лесу, – оповестить мужчин о прибытии Абу.

Из дома Митцинского вышел Ахмедхан, направился к арбе. Абу повернулся ему навстречу. Ахмедхан подошел, что-то сказал и указал Абу на выезд из аула. Абу усмехнулся, похлопал себя по заду. Тогда Ахмедхан заглянул под брезент арбы. Он влез в нее по пояс и достал оттуда железный бидон. Открыл крышку, понюхал. Лицо его сморщилось. Ахмедхан выплеснул то, что было в бидоне, на брезент. Абу вскочил, спрыгнул с арбы. Мадина видела, как темное большое пятно расползалось по выгоревшему полотну, жидкость струями стекала на землю. Ахмедхан достал спички. Абу крикнул Ахмедхану, видимо, что-то злое, обидное – у того бешено перекосилось лицо. Он шагнул к Абу, потом остановился. Повернулся к нему спиной и зажег спичку. Абу сзади, из-за его спины, дунул на огонек. Спичка погасла. Ахмедхан, не оборачиваясь, наотмашь ударил Абу в живот ребром ладони. Удар был страшен. Абу опустился на корточки. Он стоял на четвереньках и мотал головой.

Ахмедхан зажигал вторую спичку. У него дрогнули руки, и поэтому спичка сломалась.

Третья спичка не зажглась. А когда загорелась четвертая, Абу уже стоял за спиной Ахмедхана. Он дунул на невидимый язычок огня и погасил его. Ахмедхан снова ударил ребром ладони. Потом зажал в горсти несколько спичек и чиркнул о коробок.

Брезент занялся лениво, нехотя, пламя трепетало на нем – голубоватое, едва различимое в слепящей белизне дня.

Ахмедхан отошел в сторону. Он сложил руки на груди, стал наблюдать за огнем. Абу лежал на земле.

Пламя оживилось. Оно потрескивало, чадило, охотно пласталось по брезенту, льнуло к нему.

Абу подтянул колени к животу, поднял голову. Пламя,на брезенте набирало силу, багровело.

Абу поднялся, пошатываясь, взялся за брезент, стал стаскивать его с арбы.

Из окна Мадине было видно, как огонь лизал его руки. Брезент не поддавался. Пальцы Мадины, лежавшие на коленях, согнулись в долгом судорожном движении, скомкали темный холст платья, рот ее приоткрылся, и там, в темной его глубине, пульсировал и подергивался в отчаянных усилиях язык.

Абу, шатаясь, зашел с другой стороны арбы и дернул брезент на себя. Подгоревшее полотно неожиданно легко поддалось и накрыло Ушахова столовой. На улице ворочался полыхавший брезентовый ком. Наконец Абу выбрался из-под него и стал кататься по земле. Комбинезон на нем горел тусклым, чадящим пламенем.

Пронзительно причитали старухи у своих калиток. С окраины аула нарастал дробный перестук копыт – мужское население аула лавой выметывалось из лесу смотреть железного великана по имени «фордзон».

Ахмедхан оглянулся на копытный стук, пошел к своему дому.

И здесь услышали все долгий крик. Мадина стояла у окна. Заточенный в ней голос наконец вырвался наружу. Руслан бросился от печи к матери и увидел за окном, как мнет языки пламени под собой его отец. Руслан выпрыгнул в окно. Мадина, часто перебирая руками по стене, двигалась к двери, дремавшая в ней сила мучительно пробуждалась, толкала ее к мужу.

Конная лава окружила трактор. Мужчины соскакивали с седел, бросались к Абу. Кони, раздувая ноздри, храпели, пятились от невиданного, воняющего чудовища.

Поодаль стоял Ахмедхан и наблюдал за суматохой. Аульчане тушили на Ушахове огонь.

Когда подбежал Руслан, все уже было кончено. Отец лежал на боку. Прогоревший комбинезон в черных дырах курился дымом, пахло паленой тряпкой. Руки и спина Абу вздулись волдырями, голова намокла от пота, он буквально обливался потом, капли набухали на лице, скатывались по бороздкам морщин.

По толпе мужчин, окруживших Абу, прошла рябь. Они расступились. В проране меж людьми стояла Мадина. Неуверенно покачиваясь, она двинулась к мужу, остановилась над ним. Они смотрели друг на друга. Губы Ушахова стали медленно расползаться в улыбке. Потом лицо его дрогнуло: пересохшая кожа на губах лопнула, и в трещинке набухла капля крови.

Мадина качнулась, нашла взглядом Ахмедхана и двинулась к нему. Перед ней расступались. Подойдя, она плюнула Ахмедхану в лицо. Ахмедхан отшатнулся, выхватил из ножен кинжал. Толпа угрожающе, грозно загудела. Мадина плюнула еще раз. Ахмедхан отбросил кинжал, почти бегом пошел к дому Митцинского.

Тихо сомкнулась щель в калитке дома. Шамиль, глядевший в нее, отошел вдоль забора к часовне, прислонился спиною к стене, закрыл глаза, стал раскачиваться, терзая ногтями ладони. Перед глазами катался по земле Абу, объятый пламенем.

Мадина вернулась к мужу. Его уже подняли, поддерживали под руки. Он сказал:

– Этот кабан хотел, чтобы я продал ему все, что нам дали Советы, и уехал из аула. Я сказал ему, что голова, которая это придумала, похожа на мой зад. Это ему почему-то не понравилось. У нас теперь есть машина, которая перетянет стадо буйволов. Она будет работать на всех, кто захочет жить в коммуне.

– Какая она, ком-м-муна? – настороженно спросили из толпы.

– Это новая жизнь, где беда одного – общая беда, а зерно, брошенное в общую землю, делится потом между всеми по совести. Советы дали нам для коммуны трактор и кооперативные товары. Их можно менять на кукурузу, масло, яйца. Несите все сюда. Начнем прямо сейчас, и я клянусь вам – никто не останется в обиде.

Ушахов отстранил аульчан, стал взбираться на арбу. На его локте у самого сгиба лопнул водянистый пузырь. Абу почувствовал, как мокнет и холодит кожу намокший рукав комбинезона.

Он забрался на повозку, сел прямо и твердо, окинул взглядом аульчан. Губы его подергивались от боли. Но взгляд утверждал, что с арбы его стащит только смерть.

Мадина смотрела на мужа. Губы ее раскрылись, и она сказала низким, хриплым голосом, заново учась выговаривать слова:

– Иди в дом, Абу. Тебя полечит Руслан. Я останусь здесь, если ты доверишь мне твое мужское дело.

– Ладно, я ненадолго, – сказал Абу. Глаза его сузились, заволакиваясь влагой от радости и боли: жена стояла на ногах, говорила понятно и умно. Что еще нужно?

Мадина взялась за край арбы, сказала в толпу:

– Делайте то, о чем просил Абу: несите продукты, забирайте товары. Или вы боитесь оплеванного кабана?

. . . . . . . . .

Чечотдел ГПУ.

Тов. Быкову

Только лично

Сов. секретно

Нами получено тел. сообщение от Зак. ЧК об аресте полпреда паритетного комитета Михаила Ишхнели, шедшего на связь с Янусом. Арестованный показал, что он послан в качестве дублера после исчезновения первого связника. Функции дублера при контакте с Янусом аналогичны: инспекция боевых групп и готовности к восстанию с последующим отчетом париткомитету и грузинской колонии в Константинополе. В случае благоприятного впечатления от организации Януса Ишхнели обязан сообщить ему о тайнике с оружием на границе Грузии и Чечни в заброшенной каменоломне близ селения Зеури.

Посылаем материал о Гваридзе: персональная позиция в париткомитете, местонахождение его жены. В качестве дополнения – письма крестьян Грузии в уездные сельсоветы.

Ваше решение об аресте Януса и его брата одобрено, просьба о вызове Вадуева и заместителей в Москву принята к сведению. Для помощи в разработке операции днями прибудет уполномоченный ОГПУ в Ростове Андреев.

ПП ГПУ ЮВР

28

Быков с силой потер ладонями лицо. Глаза слипались, сознание за короткие мгновения отключалось – словно проваливался в зыбкий, бездонный колодец. Вздрагивал, дергал головой, озирался, приходя в себя.

Гваридзе не ел третьи сутки. Скверно, очень скверно. Нужен бой за него с ним самим. А какой к черту бой, когда глаза будто засыпаны песком, а мысли ворочаются туго, со скрипом. Для боя все готово, лежат на столе бумаги, которым нет цены, разложены по порядку, как снаряды в нише перед артподготовкой. Сколько пришлось поработать коллегам, чтобы эти бумаги легли на стол незнакомого Быкова. Неоценимую услугу оказали чекисты Тифлиса и Батума.

Быков встал, сделал несколько шагов к двери и досадливо поморщился: сапоги, подбитые железными подковами, бухали подобно лошадиным копытам, а во дворе брусчатка. Это сколько же будет грохоту?

Быков сел на пол и стянул сапоги.

Через несколько минут молодой часовой, стоявший во дворе, был сражен невиданной для этого серьезного заведения картиной. Мимо него легкомысленным галопом проскакал в одних носках начальник ЧК. Боец вытянулся и отдал честь, по лицу расползалась усмешка.

Быков, пробегая мимо, погрозил пальцем, понесся дальше, игриво взбрыкивая. Потом он снял гимнастерку и долго плескался у колодца, приглушенно постанывал, ухал.

Проходя мимо бойца, отдал честь, поправил воротник и, расчесывая на ходу мокрые волосы, исчез в темноте коридора.

Зайдя в кабинет, он еще раз просмотрел все бумаги. Можно было начинать. Приказал: приведите Гваридзе.

Гваридзе вошел в кабинет, волоча ноги, обросший, заметно осунувшийся. Глаза его блестели нездоровым, лихорадочным блеском. После предложения сесть рухнул на стул, сгорбился.

Быков молчал, посасывая пустой мундштук. Наконец откинулся на спинку кресла, сказал четко, размеренно:

– Итак, Георгий Давыдович, вы нас больше не интересуете как инспектор Митцинского. Я предупреждал: время работает не на вас.

Притиснулся грудью к столу, продолжил, безжалостно ломая ошеломленный взгляд Гваридзе:

– Гваридзе Георгий Давыдович, член ЦК национал-демократов паритетного комитета. Послан комитетом в Чечню для встречи с Митцинским с целью инспекции вооруженных групп, для координации совместных действий париткомитета и штаба Митцинского.

В случае хорошего впечатления вы должны составить положительные отзывы в париткомитет и грузинскую колонию в Константинополе. После их получения комитет переправит в Чечню партию оружия для повстанцев, согласует сроки совместного выступления. Женаты. Жена Сулико Гваридзе отправлена из Тифлиса в Мингрелию.

Быков, нависая над столом, впившись глазами в Гваридзе, наблюдал за ним, впитывая малейшие изменения старевшего на глазах лица. На какое-то мгновение процесс этот приостановился. Величайшим напряжением воли Гваридзе взял себя в руки, и Быков понял: он зацепился за комитет! Он заставил себя вспомнить, что является членом комитета, принадлежит ему, служит верою и правдой. Он ощутил себя частицей целого организма, который в данный момент на воле и не подвластен Быкову. Он, Гваридзе, жив и нужен, пока действует комитет!

Быков определил это безошибочно и, передохнув от напряжения, стал кромсать последнюю опору Гваридзе:

– Вы не нужны и паритетному комитету, Георгий Давыдович. Вам не приходила в голову мысль, почему вас, члена ЦК, отправленного, казалось, с такими предосторожностями, почему вас мы взяли так легко?

Быков подводил Гваридзе к главному, к осознанию истины, что комитет перестал нуждаться в услугах идейного ортодокса Гваридзе и финал этот закономерен – Гваридзе в ЧК.

– Вы... вы... это беспардонная ложь! Я никогда не поверю!

Гваридзе задыхался. Быков придвинул к нему стакан воды.

– Любопытный факт, Георгий Давыдович. Едва успев выпроводить вас за границу Грузии, комитет послал вслед за вами дублера с такой же миссией: инспекция групп Митцинского. Полюбуйтесь, – Быков придвинул к Гваридзе фотографию, – Михаил Ишхнели, член комитета, узнаете? Взят тифлисским ЧК на границе Грузии, сознался во всем. Кстати, тут же после вашего отъезда комитет сменил все явки, пароли, адреса и местонахождение штаба. Помыслите, Георгий Давыдович: к чему бы эдакая спешка?

– Нелепость... бессмыслица... отдать меня в ваши руки после стольких лет работы... меня, одного из организаторов комитета.

Глаза Гваридзе беспомощно, жалко блуждали, лицо подергивалось.

– Вы стали идейным мастодонтом в комитете, если хотите – ископаемым, мешали своей ортодоксальной монументальностью вершить им полюбовный флирт с закордонными штабами. Вы были противником интервенции, не так ли?

Гваридзе выпрямился – он держался из последних сил.

– Я и сейчас противник интервенции! Любой интервенции! В том числе и большевистской. Грузия должна быть независимой, патриархальной страной, она тяготеет к этому духовно, экономически! И я... слышите... если останусь жив... я посвящу остатки моих дней борьбе за эту независимость! Освобождение!

– Какое освобождение?! О какой независимости вы лепечете?! Пока вы разыгрываете фарс с голодовкой, цепляетесь за мифическую независимость грузинского крестьянина, ваш комитет и закордонные вожди Жордания с Церетели проституируют нагло и бесстыдно! Они торгуют телом Грузии с молотка! Их устраивает тройное ярмо на крестьянской шее: помещичье и турецкое с французским в придачу! Это уже решено. Без вас! Ну-с, о какой независимости речь?!

– Вы... это ложь!

– Ложь? Полюбуйтесь! – Быков сдернул со стола документы. Извольте ознакомиться! Вот льготные концессии для Франции и Турции за помощь интервенцией! За оружие и войска! Узнаете почерк Жордания и Церетели? Это копии проектов. Вот брошюра Церетели «Ислам и Россия». Лихой образчик сутенерства, он шлет Грузию в объятия французского Жака, шлет без сомнений и раздумий! Щедрый, однако, господин. А вы, извините, всего лишь жертвенный баранчик на алтаре политической проституции, держитесь за патриархальную юбку матери-Грузии.

Ваши вожди не сошлись лишь в одном – кому выгоднее насиловать Грузию: турку либо французу. Там сейчас грызня именно за этот пункт проекта, визг на весь Париж, летят клочки по закоулочкам в номере у великого князя...

Устал, ох, как устал Быков за эти несколько минут. Отдышался, сел на спинку кресла, застыл маленькой нахохлившейся птицей с пронзительным взглядом.

Гваридзе сидел выпрямившись, смотрел в угол мертвыми глазами. Быков искоса глянул на него раз, другой, сгреб со стола письма крестьян в уездные сельсоветы Грузии, вложил их в бескостные, вялые руки Гваридзе:

– Это письма крестьян в сельсоветы Грузии. Люди просят Советскую власть дать им спокойно работать, советуют, как сделать лучше жизнь, смотрят вперед. И вы не нужны им, Гваридзе, ибо тянете назад. В вас действительно никто не нуждается – ни комитет, ни мы, ни народ ваш.

Единственно, кому вы по-настоящему нужны, – это двум людям.

Быков нажал кнопку звонка, сказал появившемуся часовому:

– Пусть войдут.

Долгую минуту, пока проем двери оставался открытым, Быков прокручивал в памяти все, что было сказано. Пока он выигрывал бой, пока...

Вошла жена Гваридзе с грудным ребенком. Наблюдая, как медленно, мучительно медленно поднимается навстречу ей Гваридзе, как терзают его лицо судороги отчаяния, надежды, страха, подумал Быков ожесточенно и устало: «Будь она неладна, такая работа. Уйду в учителя...»

Но он знал, что еще долго не предоставится ему такой возможности.

Гваридзе силился заговорить. Но сочились сквозь горло, схваченное спазмами, невнятные, хриплые звуки:

– Это бесче-е... овечно... рас-стреляйте эня... ее за что... взяли?!

– Меня не взяли, Георгий, – отчетливо, торопливо сказала Сулико, – я собралась и приехала, когда мне сказали о твоем аресте. Еще мне сказали, что я смогу быть с тобой.

– Это... правда? – всем телом повернулся к Быкову Гваридзе.

– Правда, – сказал Быков, – ваша жена может жить с сыном в городе. Мы поможем ей снять комнату. Больших удобств не обещаю, но необходимое для ухода за ребенком предоставим. А письма крестьян возьмите с собой.

– Я буду с тобой, Георгий, – сказала Сулико, – ты давно не видел своего сына.

Приоткрыв лицо ребенка для исступленного, ласкающего взгляда Гваридзе, она вывела его в коридор.

Быков проводил их взглядом, чувствуя, как блаженно слипаются глаза и тает, расплывается поверхность стола с бумагами, успел подумать: «Вот и ладненько».

Через минуту он спал.

Первому

Довожу до вашего сведения, что в лесу нашли труп председателя Гелани. Убит двумя выстрелами в грудь. Митцинский отсутствовал, Ахмедхан был дома. Обстоятельства смерти неясны.

Накануне у Гелани была украдена лошадь. По аулу ходит разный хабар. Один из них – председателя убил сбежавший Хамзат, когда Гелани поймал его с украденной лошадью. Прибыла милиция, ведут опрос населения.

Шестой.

Начальнику Чечотдела ГПУ тов. Быкову

Только в руки

Строго секретно

Евграф Степанович!

Я обескуражен и встревожен событиями в Хистир-Юрте. За время моего короткого отсутствия (решил навестить дальних родственников отца в Ведено) произошло непредвиденное. Прежде всего – убийство председателя сельсовета Гелани. Допросил командиров охранных сотен, разговаривал с членами меджлиса – везде однотипный ответ: непричастны. Я склонен верить старцам, у них все еще достаточно благоразумия, чтобы не совершать столь вызывающего тер. акта в самом Хистир-Юрте, хотя они и не скрывают удовлетворения от подобного поворота событий. Гелани был бельмом на глазу у местной контрреволюции.

Мне пришлось выдержать суровый и нелицеприятный разговор, который более смахивал на допрос. У меня, как у фактического руководителя меджлиса, потребовали отчета: что предпринимается для борьбы с Советской властью? Поскольку я постоянно ждал этого вопроса – нашел что ответить. Если не ошибаюсь, моим логически выстроенным небылицам пока поверили. Предвижу, что вскоре от меня потребуют конкретных действий.

Возвращаюсь к председателю. По слухам и предварительным данным, которыми располагает следователь милиции, работающий у нас, председателя мог убить Хамзат, сбежавший от суда старцев. Его побег – моя вина. Я понадеялся на незыблемость табу старейших и не поставил свою охрану. Поднял на ноги всех мюридов. Уверен, что буквально днями Хамзата доставят к вам мои люди.

Вероятно, до вас уже дошел слух об инциденте с поджогом кооперативной лавки с товарами, которые привез в аул Ушахов, – дело рук Ахмедхана. Я в сложнейшем положении: с одной стороны, очевидно сознаю необходимость нейтрализовать это животное с его растущей жестокостью и наглостью, с другой – связан предстоящим отчетом перед меджлисом в любых своих карательных санкциях, которые предприму против Ахмедхана. Он мой родственник (после брака с сестрой), а семейные связи, по нашим законам, – святая святых. Тем не менее у меня состоялся с ним разговор, где я дал недвусмысленно понять – в случае повторения подобного у меня достаточно возможностей, чтобы первого мюрида нашли под какой-нибудь рухнувшей чинарой, как его отца.

И последнее. Приглашение на охоту состоялось, не так ли? Отчего не кажешь глаз? Или сердит за происшедшие события? Не гневайся, влезь в мою шкуру – верчусь как карась на сковородке. Приезжай, сделай милость. Накопилось много, о чем следует говорить с глазу на глаз.

Митцинский.

. . . . . . . . .

Через час Быкова разбудил караульный: