Текст книги "Час двуликого"

Автор книги: Евгений Чебалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

Жестоко ушибленный конским крупом в первый же миг, Латыпов, постанывая, взобрался на груду ящиков к зарешеченному оконцу. Задыхаясь, кашляя, Поискал вокруг, чем бы выбить решетку. Не нашел, припал к прутьям, хватая воздух. Хлестко ударила пуля рядом с лицом – в деревянный косяк. В щеку Латыпова впилась заноза. Он отпрянул, упал грудью на ящики, зашелся в нескончаемом, выворачивающем наизнанку кашле.

Охранники жались по углам, втискиваясь в пол. Арап грохотал копытами, сотрясая вагон, бился о стены, не чуя боли. Крик его уже мало походил на конское ржание, в нем звенел человечий предсмертный ужас.

– Откирвай, рус! Сам горишь, лошадь тож издыхай будит! – кричал, маялся в жалости под насыпью Султан.

Резало по сердцу конское ржание в вагоне. Напрасно выстрелил по окну – напугал, теперь и вовсе не откроют.

– Ей-бох, болша стирлять не будим! Бросай ружо в окно, тогда отпускать будим! – надрывался в крике Султан.

Под вагоном, багровый, плотный, весело плясал над щитами огонь, обволакивая днище желтым дымом.

Федякин, свесив голову, наблюдал за отлаженной процедурой. Людишки давали себя обдирать как липку, подставлялись с готовностью. Тьфу! Подмывало его вроде бы беспричинное веселье. Впрочем, если разобраться, было оно не столь уж беспричинным. Пребывал полковник в странном, ангельском состоянии: безгрешен (смыты явные и приписанные грехи потом и кровью на много лет вперед), немощен телесно и не отягощен сомнениями.

Казалось, взмахни руками – и воспарит бренная его плоть под самый потолок, благо до него – рукой подать. А весело было Федякину оттого, что вся эта бутафория с черными намордниками, обрезами ничего уже не могла ни отнять, ни изменить в его судьбе, обожженной полымем войны, пленом и лагерями.

Хамзат, настороженно посверкивая взглядом, приближался к Федякину. Он давно приметил этот русоволосый, обтянутый кожей череп, стерегущий его глазами. Безудержное нахальство лилось из них на Хамзата. Пока все шло гладко, вагон попался на диво покладистый, карманы ощутимо отвисли под тяжестью добычи. Абу тоже вел себя сносно, если учесть, что в налет пришлось тянуть его почти на аркане. Хамзат добрался до отсека Федякина, и тот спрыгнул на пол. Они встретились на середине прохода. Хамзат навел обрез. Федякин полез в карман френча. Он долго шарил там, вывернул и поразился:

– А те-те-те, вот те раз. Куда же она подевалась? – Развел руками, обратился к азербайджанцам напротив: – Конфуз, господа, была, но, увы, исчезла.

Хамзат ждал, раздувая повязку дыханием. Федякин полез в другой карман, вывернул и его.

– Ока-азия. И здесь отсутствует. Шалишь, мамзель, разыщем! – Лез в карманы, озабоченно закатывал глаза, искал. – Вероятно, отлучилась, поскольку и здесь пустынно. Нуте-с, устроим в таком случае повальный шмон, пардон, – обыск.

Азербайджанцы надувались, багровели. Смеяться – страшно, держать мину – невтерпеж. Хамзат уже понял, что скелет во френче морочит голову, но ждал – чем закончится?

Федякин расстегнул рубаху, конфузливо обернулся к окну:

– Виноват. Пардон за неглиже в некотором роде. Осталось последнее пристанище. – Полез за пазуху, присмотрелся, возликовал: – Вот она, милая! Покажитесь, мамзель Мими, вас заждались!

Уцепил что-то щепотью, протянул Хамзату:

– Единственное мое достояние. Прошу.

На указательном его пальце лениво ворочалась чудовищной величины вошь. Федякин юродствовал, скалил зубы:

– Виноват, почтеннейший, ждать заставил. Мими у меня в кармане обычно на аркане проживает. А тут на прогулку выйти изволили. Засиделись.

Хамзат, дернув головой, поднимал обрез.

– Имеете намерение стрелять? Помилуйте – в кормильца? А Мими куда определим? Осиротеет ведь, лапушка, грех на душу берете, господин налетчик! – белея на глазах, впивался взглядом Федякин.

Палец Хамзата подрагивал на курке, сладостно было бы нажать. Перевел дыхание, подумал – испортит дело.

Размахнулся, хрястнул Федякина прикладом в подбородок. Тот, легонький, невесомый, отлетел вглубь, запрокинулся головой к лопаткам. Выстоял. Сплюнул зуб с кровью на ладонь, усмехнулся:

– Драться, нехристь, не умеешь. Тебя бы ко мне в барак на выучку, с-стервец. – Глянул Хамзату за плечо, крикнул дико: – Бей! Чего ждешь?!

Хамзат прытко развернулся. Трое азербайджанцев угрюмо набычились, но сидели смирно. Когда понял – разыграли, было поздно: Федякин, подпрыгнув кочетом, ударил сапогом в живот, сбил с ног. Плашмя рухнул Хамзат на азербайджанцев, сжимая обрез, неловко провалился между колен, забил ногами, силясь высвободиться. Федякин, насев сверху, выкручивал из рук Хамзата обрез, покрываясь испариной от слабости. Задыхаясь, крикнул в замороженные, сизые лица:

– Да помогите, м-мать вашу!..

От крика дернулись мужики, бестолково полезли пальцами в лицо Хамзату. Придя в себя, осерчали всерьез – так сдавили в шесть рук, что ни вздохнуть, ни охнуть Хамзату.

Федякин, известково-белый, хватая воздух перекошенным ртом, разгибал спину.

Разогнулся, застыл, обрез – наготове. Растерянно булькнул горлом – смотрело ему в грудь короткое дуло. Абу, подобравшись неслышно, целил в полковника.

Скосил глаза на азербайджанцев, приказал тягуче, вполголоса:

– Отпуска-а-ай!

Хамзат вьюном выбирался между ног, затравленно косился вверх: торчали над головой навстречу друг другу два ствола.

Двое медленно пятились к двери: первым – Хамзат, за ним, прикрывая отступление, – Абу. Вагон не дышал, казалось, чихни кто – расколется тишина, грохнут выстрелы. Хамзат нырнул в тамбур, придержал дверь, чтобы не хлопнула. В тамбуре грудью пошел на Абу, глодала постыдная злость:

– Почему не стрелял?

– Я в него, он – в меня. – В голосе Абу ленивая снисходительность, отчего совсем взбеленился главарь:

– Не успел бы!

– Тебя ж повалить успел, – ударил под дых Абу, раздувая повязку дыханием.

Митцинский смотрел, слушал, кривил в усмешке губы: абреки, щенячья кровь. Отвел Хамзата в сторону, сказал жестко:

– Порезвились, хватит. Передай мулле Магомеду – сегодня задержусь в городе, к ночи буду дома. Пусть придет, мне есть что рассказать.

Ахмедхан сонно моргал припухшими веками – скорее бы кончалась вся эта канитель, домой надо.

Вдоль вагонов ударил выстрел – гулко, тревожно. Снаружи разгоралась перестрелка. Хамзат дернул из рук Абу обрез:

– Дай сюда! – Выпрыгнул из тамбура, прямо в седло плясавшего жеребца. Абу, обезоруженный, – за ним.

Обезумевший Арап взвился на дыбы. От серого, ядовитого тумана, разлившегося в воздухе, не было спасения, он раздирал грудь, выедал глаза. Ноги подкашивались. Арап рухнул передними копытами на доски. Гулко треснул пол, подгоревшая доска подломилась, нога ушла в дыру. Дернувшись, упираясь мордой в пол, Арап попытался высвободиться, но дыра держала ногу накрепко. Жеребец затих, подрагивая всем телом.

Латыпов, задыхаясь, пробирался ощупью в угол. Там выворачивало наизнанку в кашле Курмахера и двух караульных. Латыпов нащупал дергавшееся плечо.

– Однако пропадаем, ребята, – сказал и зашелся в кашле, нещадно драло горло. – Чем... здесь, айда на солнце, а?

Курмахер хлебнул дыма, простонал:

– Ви трусливи зольдат... Подавай мне винтовка... Я сам пошель в атака на пандит!

– Немец дело говорит, – выдавил натужно караульный.

Второй перхал в кашле, ругался отчаянно, надрывно.

– Ну, коли так, с нами трехлинеечка со святой богородицей, поспешать, однако, надо... – рассудил Латыпов.

Вытер залитое слезами лицо, пополз к двери. Караульные – за ним. Курмахер поерзал щекой по шершавым доскам, поморгал прижмуренными глазами, растрогался:

– Русски храбри ребятушка... ни пушинка вам, ни перушка.

Заплакал от горькой жалости к себе, мученику неприкаянному.

Латыпов отогнул проволочную петлю, шепнул:

– Ну-ка, разом... гуртом, ребятки. – Приказал жестко: – Оружие к бою!

Навалились, толкнули дверь. Завизжало, пахнуло в лицо сладостной свежестью. Вывалились в проем, плюхнулись животами на щебень, стали палить в белый свет как в копеечку.

– Целься! – кашлял Латыпов.

Какое целься, когда глаза не открывались. Палили без передышки, на слух. Султан выстрелил два раза, где-то рядом пули расплескали щебенку. К нему перебежками приближались два бандита.

Латыпов поморгал, огляделся. Мир – зеленый, голубой – радужно переливался сквозь слезы. «Живой! – поразился Латыпов. – Однако теперь пропадать совсем не к чему». Поерзал, глубже зарываясь в щебенку, пригляделся, в кого целить.

За горкой деревянных щитов мелькали папахи трех налетчиков. Поодаль, за бугром, в сотне метров от них, стригли ушами, пританцовывали десятка полтора лошадей под присмотром бандита. Тому – не до стрельбы, метался между коней, задерганный, распятый поводьями.

– Трое на трое, – вслух отметил Латыпов, покосился на соратников.

Его усачи караульные заметно ожили на воздухе.

Раздался отчаянный лошадиный визг. Латыпов оглянулся. Догорал костер под вагоном. Из пола свисала над ним, дергалась в конвульсиях лошадиная нога.

– Ай-яй-яй! – отчаянно сморщился Латыпов – курчавилась, вспыхивала синими огоньками вороная щетина на ноге лошади.

Дернул Латыпов из рук караульного винтовку, сунул ему свой пистолет, велел:

– Пали из этого. Однако начинай!

Дождался выстрела, полез под вагон, стал расталкивать прикладом чадящий костер. Над головой бухал в доски, мученически ржал Арап.

Раскидав угли, схватился Латыпов за копыто и отдернул руку – обожгло. Он стянул фуражку, обернул копыто, поднатужился, стал выдавливать ногу вверх из дыры. Лицо налилось кровью – нога не двигалась. Крикнул караульному:

– Помогай, что ли!

Тот, опасливо оглядываясь, стал одолевать ползком щебенистую насыпь. Из-за щитов не стреляли. Султан, оскалившись, рубанул винтовку соседа прикладом:

– Подожди!

Латыпов с караульным, согнувшись в три погибели, выталкивали вверх ногу Арапа. Заело ее в колене, не пролезала сквозь дыру.

Далеко, в голове поезда, грохнул выстрел. Пуля пропела высоко над вагонами. Зачастила стрельба. Аврамов с Рутовой, выбравшись из вагона, били с колена вслед банде из двух пистолетов. К ним присоединился один из милиционеров, подобрав карабин убитого Асхаба рыжего, стрелял, как в тире, – укрывшись за рельсом, упираясь локтями в шпалу. Аврамов покосился на него, отметил – толково ведет себя, надо бы запомнить.

Банда стягивалась к холму, за ним в тревожном хороводе кружил табун. Порознь выпрыгивали из вагонов верткие фигуры в серых, черных замызганных бешметах, огрызались выстрелами, пропадали за бугром. С двух концов – от паровоза и со стороны хвоста – били по ним несколько стволов.

Латыпов с напарником наконец управились с ногой, затолкали в вагон. Задыхаясь, выпрямились, прислушались к бою: не было в нем уже прежней, злой ожесточенности – банда отходила.

Султан опомнился, огляделся. Рядом – никого. Он попятился, укрываясь за кочками, стал отползать. Подстегивал страх – неужто опаздывал к отходу. Выбрал момент, вскочил, сильно хромая, побежал, на штанах пониже спины – будто помидор раздавили.

Латыпов захохотал, свистнул в два пальца. Караульный зло дернул усом, не торопясь, прицелился в мельтешащую красноту на штанах, выпалил. Фигурка спотыкнулась, завалилась на бок.

От паровоза, постреливая, припадая к земле, бежали двое – Аврамов и милиционер. Банда, разбирая коней, поодиночке уходила наметом к перелеску. Задержались, отстреливаясь, несколько всадников. Лошади, выскакивая из-за бугра, вставали на дыбы, месили копытами воздух.

Султан, вторично раненный в бедро, затаился под насыпью, лежал на животе, разбросав руки. Где-то поверху хрустели гравием шаги, ахали выстрелы. Нестерпимо зудела рана, кусало ярой обидой сердце: и здесь не повезло – ни добычи, ни коней. Голову бы теперь целой унести, авось примут за убитого. Лежал, унимая знобкую дрожь в теле. Бой заканчивался.

Паровоз стоял в голове поезда, астматически отдувался. На гравийной насыпи – хаос: убитый Асхаб рыжий, вынесенный из вагона, косматые папахи, два обреза, разбитый деревянный сундук. Из него вывалились два отреза и детские распашонки. Остро блестели осколки разбитых стекол, разбросанные по щебню.

Под откосом бился в агонии серый жеребец, высекая задним копытом искры из булыжника. Рутова присела рядом с убитым. Из-под папахи – рыжие космы волос, черная повязка съехала на шею. Старый бешмет задрался в падении на грудь, темнели растресканные ладони в бурых, закаменелых мозолях.

Когда подбежал Аврамов, Софья повернула к нему налитые ужасом глаза, спросила, заикаясь в безмерном, жалостливом удивлении:

– Г-григорий Василич... а этот зачем с ними? Этот з-зачем против нас? Он же свой хлеб ест, поле своим потом солит...

Неузнаваемо жестким гляделся теперь новый начальник оперотряда. Ответил сухо, подрагивая от боевой неостывшей горячки:

– А мы с тобой, Софья Ивановна, для того сюда и посланы, чтобы разобраться и все по своим местам расставить.

Через три вагона вышел из тамбура Митцинский – бородка, пенсне, белый картузик. Под стеклами – цепкие, холодные глаза. Оглядел побоище, брезгливо дернул щекой, утвердился на месте – руки за спиной.

Тощая фигурка бандита, лежавшая под насыпью, едва заметно дернулась, блеснул из-под локтя затравленный взгляд. Митцинский подошел поближе, вгляделся. Чуть колыхалась в такт затаенному дыханию спина.

Вдоль вагонов торопливо шли трое милиционеров, возбужденно переговаривались. В словах, жестах перекипала ярость недавнего боя.

Митцинский стиснул зубы, хрустнул пальцами – надо было решаться. Трое, перемалывая подошвами гравий, приближались. Митцинский слепо качнулся, уцепил за шиворот Султана, приподнял рывком, толкнул навстречу милиционерам:

– И затаиться как следует не может. Шкура, трус. Умел стрелять – умей отвечать.

Двое приняли Султана, ловко заломили руки за спину, повели. Третий шагнул к Митцинскому, козырнул:

– А вы, разрешите полюбопытствовать, из каких будете? Документик какой-нибудь имеется?

Султан уходил, подскакивал на одной ноге, гнул шею, стараясь достать взглядом Митцинского. Митцинский выждал. Не торопясь, достал документы.

– К вашим услугам адъюнкт Петербургской юридической академии Митцинский. Возвращаюсь в Чечню, к родным.

У милиционера – уважительность по лицу:

– Выходит, соратники, ежели можно так выразиться, поскольку...

– Отчего же, можно, выражайтесь, – усмехнулся Митцинский.

– А за бдительность, за обнаружение бандюги примите нашу благодарность. Вовремя вы его приметили, сколько делов наделали, сволочи.

– Не стоит, коллега, – протяжно сказал Митцинский, качнулся с носка на пятку, – одно дело делаем.

– Это точно! Вы, так сказать, на весах справедливости, а мы...

– Вы правы. Не смею задерживать, – склонил белый картузик Митцинский. – Впредь – к вашим услугам.

Не торопясь поставил ногу на ступеньку, взялся за поручень. Милиционер крякнул, проводил взглядом: серьезный мужик – обстановку понимает, а все же барин, фанаберистый, белая косточка, хотя, рассудить по справедливости, и среди них есть такие, что взяли правильную линию.

«Ничего, обломаем, человеком сделаем», – усмехнулся, отходя, милиционер.

Софья завороженно смотрела на Митцинского. Аврамов, перехватив ее взгляд, спросил у подошедшего милиционера:

– Кто таков? Вон тот, в очках, картузе.

– Все в порядке. Интеллигенция из юридической академии. Вроде барин, а классовую расстановочку уразумел, бандита недобитого сдал.

Аврамов тронул Рутову за плечо:

– Что, знакомый, тот, в картузике? А, Софья Ивановна? Спрашиваю: тот, в очках, знакомый, что ли?

– Нет. Показалось.

Рутова с усилием отвела взгляд. В глазах стояли: маска на лице, холеные руки, тонкий стан, перстень, что стучал по набалдашнику. Рассердилась – наваждение! При чем тут та далекая маска среди увядающих цветов и какой-то юрист из академии? Глубоко, судорожно вздохнула, поднялась в вагон. На ресницах – непросохшие слезы. Мимо вагона торопливо шагал милиционер с карабином Асхаба рыжего. Аврамов поманил пальцем, присмотрелся к незнакомому оружию, по складам прочел:

– Маде ин енгланд... – присвистнул: – Английская?! – Показал удостоверение: – Это, брат, я с собой возьму. Мне с этой штукой разбираться еще надо.

ПРИКАЗ

частям особого назначения о повышении боеготовности

Международное положение

Д а л ь н и й  В о с т о к. Не закончена ликвидация поддерживаемой Японией Меркуловско-Каппелевской группы, которая претендует на захват Дальнего Востока с последующим террором и репрессиями советского контингента населения.

Т у р к е с т а н. Разрастается движение басмачей. Их поддерживают Афганистан, Персия, Китай.

Б е л о р у с с и я. Активизируется бандитско-анархистская организация Булак-Балаховича.

Ч е р н о м о р с к о е  п о б е р е ж ь е. Новороссийск, Крым, Одесса находятся под угрозой десантных войск Врангеля, которые группируются в Болгарии и Югославии. Западный участок границы находится под давлением петлюровских войск в Румынии.

А з е р б а й д ж а н. Объединенная мусульманская организация Иттихад-ислам ведет тайные переговоры со штабом Шкуро, поддерживает с ним постоянную связь.

Г р у з и я. Меньшевики готовят переворот в Грузии во главе с подпольным паритетным комитетом, ищут связи с Турцией и контрреволюцией Северного Кавказа.

С е в е р н ы й  К а в к а з. Дагестан и Чечня – здесь полыхают опасные очаги контрреволюции, организованные терским белоказачеством и реакционным духовенством. Бандитизм, помимо ограбления поездов, приобретает политический оттенок: взрывы мостов, железных дорог, поджоги сельсоветов, убийства активистов, рабочих корреспондентов.

Выводы

Необходимо немедленно и тщательно пересмотреть личный состав штабов ЧОН и изъять из них военспецов – сторонников белогвардейщины. Необходимо усилить войска ЧОН и пополнить их активной и надежной рабоче-крестьянской прослойкой.

П р и к а з ы в а ю

1. Проверить и укрепить состав и вооружение ЧОН.

2. Достичь абсолютно надежной охраны складов оружия.

3. Усилить и ускорить подготовку спецкоманд.

4. Обратить пристальное внимание на экипировку и обмундирование войск ЧОН.

5. Всемерно расширить связи с местным населением.

6. Отпуска сверху донизу отменить.

16

Секретарь краевого оргбюро ВКП(б) сидел за своим столом и дочитывал модного француза Кюрбье. Книга называлась «Закон дубины». В ней описывалась история одного племени неандертальцев. Они пожирали улиток, змей и крошили дубинами головы соплеменников. Они выживали слабые племена с их территорий. Описывалось это лихо. Кюрбье ясно давал понять: так было от сотворения мира – сильный крушил и будет крушить черепа слабых до самого страшного суда, ибо закон дубины и кремневого топора – неизбежный закон бытия на земле.

По одному заходили в кабинет и тихо рассаживались вдоль стен заместитель командующего военным округом Левандовский, член реввоенсовета Сааков, начальник штаба округа Алафузов, краевой уполномоченный ГПУ Андреев.

Микоян отрывал глаза от книги, кивал вошедшему, продолжал читать. Смуглое, матовое лицо, его заметно покраснело: чертов француз задевал за живое. Последним вошел, миниатюрный, затянутый в ремни человечек с седыми вихрами, присел рядом с ширококостным Андреевым – седой вихор у плеча уполномоченного. Медленно, тяжело оглядел всех. Был он привлекателен болезненной, хрупкой красотой маленького мужчины в последней стадии зрелости, за которой вплотную начиналась разрушительная старость. Странной, обособленной жизнью светились на этом кукольном лице глаза. Окаймленные снизу нездоровыми, набрякшими веками, глубоко запавшие под сень кустистых бровей, они несуетно, тяжело переползали с одного лица на другое. И тот, на кого падал этот взгляд Быкова, явственно ощущал, как мерзнет и натягивается кожа на лице. Микоян повертел, захлопнул книгу, виновато улыбнулся, сказал с акцентом:

– Кюрбье. Любопытный писака. Ночью не успел дочитать. Француз утверждает: дикарями мы родились, дикарями, помрем, поскольку такова наша природа. И нечего, мол, всякие революции устраивать, мир не переделаешь. Каков мудрец, а? – Встал. – Начнем, товарищи. Думаю, что эти совещания по борьбе с бандитизмом следует сделать постоянными. Есть основания. Впредь собираемся еженедельно в это же время. – Неожиданно усмехнулся, покачал головой: – Француз не идет из головы, поскольку талантлив. Экая аллилуйя хищнику в человеке, панегирик клыку и когтю, салют социальной безнравственности.

Пожалуй, начнем совещание отсюда: что есть безнравственное в политической, социальной ситуации. К сожалению, пока очень много безнравственного. Ровно два года назад Россия, истекая кровью на штыках Антанты, истощенная голодом и разрухой, все же сочла необходимым откликнуться на призыв турецкого парламента о помощи. Мы оторвали от своего бюджета и дали правительству Ататюрка десять миллионов рублей золотом, помогли оружием и продовольствием в их национально-освободительной борьбе с Англией, Францией и Грецией.

Прошло два года. Турция на пороге триумфа. Освободительная война с Грецией подходит к победному концу, оккупация Антанты трещит по всем швам. Все это – с нашей помощью. И вот здесь наиболее реакционная часть духовенства Турции возвращается к своей антисоветской сути: начинает готовить почву для интервенции в Россию. Предполагаю, что это делается пока втайне от Ататюрка. Подоспели сведения иностранного отдела ЗакЧК. Товарищ Андреев, прошу.

Андреев встал, оправил гимнастерку. Вынул из папки почтотелеграмму, прочел:

– «П П ГПУ ю-вост. России. Копии – ГрузЧК, АзЧК, Даготдел ЧК, Чечотдел ЧК.

В пустых казармах воюющего константинопольского гарнизона обосновалась грузинская вооруженная колония из эмигрантов, сколоченная на деньги Франции Омаром Митцинским. Им же проводится организация на английские средства аналогичной чеченской колонии. Эмигранты разбиты на взводы и сотни, идет обучение турецкими, французскими военспецами из оккупационных генштабов.

Колонии сколочены, по всей видимости, с ведома и санкции турецкого правительства, поскольку после вызова Митцинского к великому визирю Реуф-бею личный состав колонии вырос, а обучение повелось интенсивными темпами».

Андреев, не торопясь, положил почтотелеграмму в папку, вынул оттуда вторую, сложенную вдвое. Прочел громко, напряженным, трескучим голосом:

– «Резко активизировалась деятельность тифлисского паритетного комитета. По имеющимся сведениям, там ощущается острая нехватка оружия и средств, совершено два экса, налеты на кассы и банк.

В приграничной полосе Турции, близ селений Хопа, Мургул, Карс, сконцентрировалось более сотни человек, не проживающих в селах. Между Трапезундом и Карсом организовано автобусное сообщение для подвоза контрабандного оружия. Вдоль русел рек Чорух и Кура, пересекающих грузино-турецкую границу со стороны Турции, накапливаются вьючные животные: до двухсот голов мулов и лошадей. Грузинскими пограничниками задержаны два турецких каравана с оружием, перешедших границу. Ввиду ее большой протяженности и малочисленности пограничных войск в Грузии ИНО ЗакЧК допускает возможность просачивания через границу еще нескольких незадержанных караванов...»

Микоян неожиданно саркастически хмыкнул:

– Они допускают... ну, спасибо и на том. Вот, товарищи, акт наглядной политической безнравственности. Турция получает возможность разговаривать с Антантой на равных – с помощью российских денег и оружия. И она заводит этот разговор на равных. О чем, спрашивается? О совместной интервенции в Россию. Сколачиваются боевые группы из эмигрантов в Константинополе явно для заброски в Россию, на Кавказ. ИНО ЗакЧК допускает просачивание оружия Антанты на территорию Кавказа...

Микоян тяжело поднялся. Упираясь кулаками в стол, заговорил жестко, размеренно. Клокотал в голосе сдерживаемый гнев:

– Правильно допускают. Из оружия Антанты, переброшенного к нам на турецких мулах, с турецкой территории уже стреляет в советских людей контрреволюция Грузии и Чечни. Я вам не представил нового товарища. Знакомьтесь, начальник Чеченского отдела ГПУ Евграф Степанович Быков. У него есть что нам сказать.

Быков поднялся, заложил руки за спину. Маленький, подобранный, наклонил седую вихрастую голову, прикрыв глаза, стал извлекать из памяти четкие, хронологически выстроенные факты:

– Между событиями в Турции и у нас имеется прямая связь. Два дня назад в непосредственной близости от Грозного совершено бандитское нападение на поезд. У убитого сотрудником ЧК бандита оказалась английская винтовка. Нам удалось выяснить, что караваны с иностранным оружием просачиваются на территории Чечни, Кабарды и Дагестана со стороны Грузии через Сухумский перевал. Налицо массированный заброс и оседание в тайниках по эту сторону хребта больших партий боеприпасов и оружия. К сожалению, погрансилы из-за своей малочисленности не могут перекрыть все каналы, по которым просачивается иностранное вооружение. Его наличие выявлено в бандах Челокаева, Ахушкова, Хулухоева и других.

Наиболее тревожно то, что пересылается к нам взрывчатка. Есть факты взрыва мостов и дорог. Контрреволюция бьет по самым больным местам: горы без дорог и мостов – это капкан, западня для жителей, лишенных сообщения с предгорьем. Кроме того, неправильное распределение продналога, которое проводят замаскированные в местных Советах белогвардейцы, обескровливает и без того истощенного горца-бедняка, хотя установка партии предельно ясна – вся тяжесть налога должна ложиться на кулака.

Отсюда растущее недовольство крестьян. Нередки случаи, когда горец, ожесточившись, берет в руки оружие и вступает в банду, хотя такое кровавое ремесло ему и не по душе.

– А вы куда смотрите? – резко хлестнул вопросом член реввоенсовета Сааков. Курчавый, насупленный, он нервно перетирал пальцами пушинку, снятую с колена. – Информируете о доставке оружия через Сухумский перевал, о засевшей в Советах контре, информируете – значит, известно. А если известно – куда смотрите?

– Туда же, куда и вы, – наконец ответил Быков в гнетущей тишине.

Уполномоченный ГПУ Андреев изумленно мотнул лобастой головой, уставился на Быкова.

– Мы с вами в одну сторону смотрим, товарищ Сааков, – размеренно повторил Быков.

Тяжелой уверенностью давили его слова, и Сааков, дернувшись было, промолчал, мучительно наливаясь горячечным румянцем.

– Я на одном совещании своему бойцу замечание сделал, – продолжил упрямо Быков, – говорю: у вас нехорошо пахнет от ног. А он мне в ответ: «Я, товарищ Быков, третью неделю сапоги не снимаю, а теперь и вовсе боюсь, поскольку они у меня вместе с кожей могут запросто слезть. Там кровища портянки с сапогами спаяла, ранка пустяковая, а перевязывать некогда было». У него было тридцать четыре боевые операции за две недели. Так что, как говорится, видит око, да зуб неймет эти караваны.

Быков замолчал.

– У вас все, товарищ Быков? – спросил Микоян.

– Самая малость осталась, – усмехнулся Быков.

Пронзительна, неудобна для чужого взгляда была его улыбка – собрались в морщинистые кулачки щеки, заострился подбородок, а глаза смотрели по-прежнему жестко, ружейными зрачками, никак не участвуя в этой сомнительной веселости.

– В Чечню выехали две любопытные личности. Один – родной брат того самого Митцинского, что сколачивает в Константинополе грузинскую колонию, Осман Митцинский.

– Та-ак! – оживленно протянул Андреев и переглянулся с Микояном.

– Второй – бывший казачий полковник у Деникина Федякин Дмитрий Якубович, тот самый мастер по ликвидации прорывов. Отсидев свое, теперь вернулся в свою станицу Притеречную. Фигуры крупные, я бы сказал – магниту подобные для всякого недобитого отребья, что затаилось до поры до времени.

– Ну и что думаешь делать? – спросил Андреев, возбужденно посверкивая глазами.

– А последим не торопясь.

– Может, выслать? Я имею в виду Федякина. Куда-нибудь от греха и Чечни подальше? – гулко спросил молчавший до сих пор Левандовский.

– Пусть поживет. Заставим зарегистрироваться, установим наблюдение, связи присмотрим, коль за старое возьмется.

– А что Митцинский? Как себя ведет? – согласно качнув головой, спросил Андреев.

– Прекрасно себя ведет. После налета на поезд обнаружил и сдал милиции затаившегося раненого бандита. Представился честь по чести, документы в порядке, адъюнкт Петербургской юридической академии. Работал добросовестно в советских судах, запрашивали – подтверждают с мест. Последнее место службы – в Таганроге. Там тоже отозвались о нем неплохо. Больше того, изъявил желание по приезде встретиться со мной и предревкома Вадуевым на предмет сотрудничества с нами.

– Да-а, – изумленно протянул начштаба Алафузов, – выходит, два сапога не пара? Я имею в виду его братца в Константинополе.

– Об этом, думаю, пока рано судить, – покачал головой Быков, – войдем с ним в самый тесный контакт, прощупаем со всех сторон.

– Информируй меня обо всем. А там, чем черт не шутит, может, получит Чечня дельного работника, – заключил Андреев.

– Хочет встретиться – милости просим. Прощупаем, – кивнул Быков.

Алафузов докладывал о составе и численности банд в округе. Он водил указкой по карте, испещренной флажками с цифрами, перечислял главарей, количество сабель, преступления. Особенно густо пестрила флажками территория Чечни.

Микоян крутил в пальцах карандаш. Голос Алафузова изредка пробивался сквозь думы. Думалось невесело. Маленький горный народ породил из своей среды немалое количество банд. И в этом была своя печальная закономерность. Никакой народ нельзя притеснять безнаказанно. Рано или поздно, чуть ослабнет давление извне, он распрямится, подобно сдавленной пружине, и жестоко поранит, не разбирая ни правого, ни виноватого.

Микоян развернул резолюции восьмого съезда, перечитал:

«Трудящиеся массы других наций были полны недоверия к великороссам, как нации кулацкой и давящей. Это факт... в этом деле мы должны быть очень осторожны. Осторожность особенно нужна со стороны такой нации, как великоросская, которая вызывала к себе во всех других нациях бешеную ненависть, и только теперь мы научились это исправлять, да и то плохо».

Алафузов докладывал:

– Наиболее многочисленная действующая на границе Чечни и Грузии банда князя Челокаева. Против нее брошен учебно-кадровый батальон, оперативная группа Чечотдела ГПУ. За два месяца ликвидировано восемнадцать бандитов. К сожалению, после этого банда численно возросла.

«Плохо, бездарно учимся исправлять», – с глухим раздражением подумал Микоян, бросил на стол карандаш. Алафузов запнулся, посмотрел на него.

– Продолжайте, – глухо сказал Микоян.

Он никак не мог вспомнить, как же называется тварь, у которой рубишь головы, а они растут... «Змей Горыныч? Тьфу, не то... Вылавливаем, судим, гоняемся по горам, а толку мало. Бесконечно прав Ленин – плохо учимся исправлять. Вековой рефлекс ненависти к великороссам оружием не вытравишь. Вдобавок прошляпили, наломали дров во многих уездах с кадрами на местах, позволили просочиться в Советы и милицию всякой сволочи... а она власть дискредитирует».