Текст книги "На исходе ночи"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Часть вторая

ЕЩЕ ОДИН ШАНС

Новое здание прокуратуры вошло в строй незадолго до того, как Аурел Кауш уехал в отпуск. После месячного отсутствия его щегольский бетонный куб, с прямыми строгими линиями и огромными окнами без форточек, показался Аурелу чужим и неуютным. И хотя здесь удобств было несравнимо больше, он не без сентиментальности частенько вспоминал старый купеческий особняк, толстые стены которого под сенью тополей так хорошо сохраняли прохладу в летний зной.

Следователь поднялся по узкой бетонной лестнице на третий этаж, открыл ключом свой кабинет. Здесь сидели уже по одному, и Кауш впервые в жизни оказался хозяином хотя и небольшого, но отдельного служебного кабинета, чему он был вообще-то рад. Порой ему не хватало Балтаги, с его непосредственностью, но Николай сидел рядом, в соседнем кабинете, и к нему можно было зайти в любой момент. Он так и поступил.

Николай встретил приятеля радостно:

– С приездом, дорогой, с выходом. Ну как там, в солнечном Сухуми? «Мукузани» попил? Чудесное, скажу тебе, винцо, нашему «Каберне» не уступит. Помню, с одной московской дамой мы…

– А у меня была не одна дама, а целых две.

Балтага недоверчиво уставился на приятеля и с завистью протянул:

– Ну ты даешь, старик… В самом деле?

– Конечно, жена и дочка.

Николай рассмеялся и снова пустился в приятные воспоминания.

– Подожди, Никушор, – остановил его Аурел, – об этом приключении ты уже рассказывал. Скажи лучше, что нового у нас на службе?

– Ничего особенного. Лето, народ в отпуске, а у тех, кто остался, работы прибавилось, сам знаешь. И мне кое-что перепало. Между прочим, из твоей епархии. – Балтага многозначительно посмотрел на Кауша.

– Да говори же, наконец, что случилось, – нетерпеливо сказал Кауш.

– Убили одну хорошую женщину, на твоем участке, в Покровке… Тебя не было, мне и поручили дело.

– Рисуется что-нибудь?

– Нет еще. Это только вчера случилось. Отрабатываем версии. На вот почитай. – Балтага протянул товарищу тоненькую коричневую папку.

Сверху лежал протокол осмотра места происшествия.

«Осмотр начат в 17 часов 30 минут, – читал Кауш, легко разбирая знакомый почерк товарища. – В саду совхоза под деревом обнаружен труп Суховой Надежды Павловны, 55 лет. Труп лежит на спине, головой к дереву, руки отведены, несколько согнуты, правая нога отведена и несколько согнута в колене. Одета в белое платье-сарафан в синих, оранжевых и коричневых разводах. Ниже воротникового выреза косо расположена зигзагообразная щелевидная рана. Несколько подобных ран расположено в нижней части тела. Почва обильно пропитана кровью. Волосы русые со значительной проседью. Во рту туго заложена скомканная белая косынка х/б, рядом с трупом обнаружен зубной протез, в 10 метрах – папиросы «Север» кишиневского производства, на мундштуках №№ 42, 42, 37. В 12 метрах обнаружена сапа, на ручке ее следов нет. При осмотре сада каких-либо предметов и следов, указывающих на совершенное преступление, не обнаружено».

Кауш дочитал до конца, перевернул страницу и увидел любительскую фотографию. Прямо на него смотрело загорелое, в крупных морщинах, лицо немолодой женщины в белой косынке (в той самой, очевидно, в которой ее убили, – машинально отметил он). В прищуренных от яркого солнца глазах женщины застыла улыбка. Было в этом простом лице труженицы что-то открытое, располагающее к себе. Аурел задумчиво рассматривал снимок. Приподнятое послеотпускное настроение улетучивалось. Казалось бы, за столько лет уже должен привыкнуть к страшному, противоестественному: еще вчера человек жил, радовался и огорчался, а сегодня его уже нет. И умер он не от тяжкой неизлечимой болезни, не от старости, а от руки другого человека. Убийцы. Как это понять и можно ли понять вообще?

– Где это случилось? – спросил Кауш.

– Разве в протоколе не указано? В совхозном саду.

– Сад там большой. Я спрашиваю, на каком участке?

– Сейчас посмотрю. – Балтага раскрыл блокнот, полистал его. – 89-й участок. А что?

– А то, – задумчиво отвечал Кауш, – что на этом самом участке два года назад была убита Роза Зоммер. Ты должен помнить, я ведь рассказывал. Проклятый участок какой-то.

– Конечно, помню, еще бы, такое дело…

– А кто она, убитая, чем занималась?

– В совхозе работала, много лет, одна из лучших работниц, на пенсию недели две назад оформилась, но работу не оставила. Все, кого не спросишь, говорят о ней только хорошее. И какой подлец это сделал, зачем? Никаких ценностей при ней не было…

– С кем работаешь?

– Майор Мировский из угро республики и Поята, участковый в Покровке.

– Мировский? Не слышал о таком. А почему не Алексей Христофорович, это ведь его зона?

– Ты что, не знаешь разве? Будников на пенсию ушел. Недавно. А Мировский и раньше к нашей зоне был прикреплен. Ты еще здесь не работал. Потом его учиться в Москву послали. Только что окончил высшую школу милиции. Неплохой парень. А ты почему, Аурел, так интересуешься этим делом? Может, к производству хочешь взять? Не возражаю, у меня вон сколько «незавершенки» осталось, к отпуску надо расчистить. Это ведь твой участок, ты всех там знаешь, и тебя тоже…

Да, Кауша в Покровке знали многие, он был там своим человеком. Но после неудачи с делом Розы Зоммер он почувствовал некоторый холодок в отношении к себе не только местного руководства, но и селян. Внешне это ничем особенным не проявлялось, однако он не мог не заметить ни иронического быстрого взгляда случайно встреченного на сельской улице человека, ни подчеркнутой официальной вежливости председателя сельсовета… Это задевало, и довольно чувствительно, его не только профессиональное, но и человеческое самолюбие, хотя виду он не подавал. Собственно, что мог противопоставить следователь толкам, которые вызвало нераскрытое дело? Ровным счетом ничего. Прошло уже два года, а убийца разгуливает на свободе… может быть, по тихим улицам той же самой Покровки и, подло посмеиваясь про себя, с издевкой смотрит ему, Каушу, вслед. И вот теперь страшная логика трагических обстоятельств подсказывала возможность «реабилитироваться» в глазах жителей Покровки и своих собственных.

– И я не возражаю, Николай, только надо с Ганевым все обговорить. Зайдем к нему прямо сейчас.

Клушу показалось, что Ганев даже рад был передать ему дело. «Поддержать меня хочет, дает мне еще один шанс, – разгадал его мысли Аурел. И на том спасибо».

Клуш ознакомился с показаниями немногочисленных свидетелей и живо представил себе залитый полуденным солнцем молодой яблоневый сад, яркие платья работниц. Среди сборщиц то тут, то там мелькает белая косынка бригадира. Вот она подошла к группе девушек, которые вместе со своими помощницами – московскими студентками – собирали яблоки, пошутила: «Ну что, красавицы, принимаете к себе? И я ведь могу по деревьям не хуже вас лазить». Девушки заулыбались, а Галя Полухина ответила: «Конечно, принимаем, тетя Надя, только норму вам, как бригадиру, повышенную запишем». Посмеялись. Сухова пошла по своим бригадирским делам дальше. Часа в четыре та же Полухина вспомнила, что спрятала сапу под одиноким старым орехом, побежала за ней… и в ужасе закричала так, что ее услышали не только рабочие соседних участков, но и в селе.

В два часа, как показали свидетели, Надежда Сухова была еще жива. Значит, все произошло между двумя и четырьмя часами. Что должен делать в подобной ситуации следователь? Прежде всего установить, кто находился в это время на участке. Балтага это успел, а остальное предстоит сделать Каушу и его группе.

Балтага влетел в кабинет, размахивая листком бумаги:

– Держи, дорогой, готово. Желаю большого успеха. – Он передал Каушу подписанное прокурором постановление о передаче дела и хотел уже уйти, но Аурел остановил его:

– Не вижу показаний директора совхоза, разве с ним не беседовали?

– Не успели. В Кишиневе директор, на сессии. Сегодня должен приехать.

– На какой сессии? Он что, студент-заочник? – удивился Кауш.

– Да у тебя, дорогой, после отпуска с памятью неладно. Депутат директор, на сессию Верховного Совета республики ездил.

Кауш набрал номер телефона директора. Женский голос ответил:

– Василий Константинович у себя, вы по какому вопросу?

В просто, без затей обставленном кабинете директора было много людей. Лица напряженные, сумрачные. Василий Константинович Рощин сидел за своим столом в строгом темном костюме. На лацкане пиджака поблескивала золотая звездочка. «Не успел переодеться, прямо с сессии приехал», – догадался Кауш. Обычно директор наград не носил. Он присмотрелся к озабоченному лицу Рощина и понял, что тот уже все знает. Рассеянно взглянув на следователя, директор сказал:

– Подождите немного, я сейчас, дела неотложные скопились.

Кауш сел в сторонке, чтобы не мешать. Немного погодя кабинет опустел.

– Что вас привело к нам, товарищ следователь? – суховато-официальным тоном спросил директор.

– Василий Константинович, вы, наверное, догадались: я по делу об убийстве бригадира Суховой.

– Да… Такая история… Не верится даже. Замечательная женщина была. Одна из лучших наших работниц, коммунистка, гордость совхоза. Вы только не подумайте, что я так говорю потому, что ее уже нет в живых. Уважали ее люди… Всю жизнь в совхозе трудилась. Мы грамоту ей дали, подарки… С работы она не ушла, да и мы не отпускали. Крепкая еще была, могла трудиться. И вот что вышло. – Директор сокрушенно развел руками. – Невозможно представить…

Невозможно представить. В самом деле, кому мешала скромная немолодая женщина Надежда Сухова, всю жизнь отдавшая мирному крестьянскому труду? Убийство из корыстных побуждений? Скорее всего исключается. Ценностей, если не считать дешевых наручных часов, при ней не было, да и часы остались на руке. Ревность? Если принять во внимание возраст и образ жизни Суховой, и это в основном отпадает. В своей практике он встречался со случаями и позагадочнее. Проявление патологической жестокости, так называемое безмотивное преступление? Наконец, сведение личных счетов, кровавая месть?.. Возможно?.. Но кому выгодно? Этот вопрос задавали еще криминалисты Древнего Рима, а они хорошо разбирались в человеческих душах.

– Василий Константинович, были ли у Суховой недоброжелатели, враги?

Директор задумался.

– Вопрос серьезный. О врагах ничего сказать не могу, а недовольные, конечно, были. Сами понимаете, даже в маленьком коллективе всегда найдутся недовольные, а о большом и говорить не приходится. Вы, надо полагать, поговорите с членами ее бригады. Они лучше других Надежду знали.

СЕДОЙ ЧЕРТ

Еще раньше, до своего визита к директору, Кауш но телефону связался с членами оперативной группы и назначил встречу в сельсовете. От здания дирекции совхоза туда вела улица Лиманная, так хорошо ему знакомая. С левой стороны высилась каменная стена. Он поравнялся с зияющим проломом и недовольно пробормотал: «Хотя бы заделали эту проклятую дыру, надо в сельсовете подсказать». Со дня преступления за каменной стеной прошло уже два года, однако в памяти следователя события тех дней не стерлись. И сейчас они встали перед ним во всех своих подробностях. Острое чувство ненависти к убийце охватило Кауша. Ненависти и собственного бессилия. Негодяй как в воду канул. Попытки возобновить дело никаких результатов не дали. Оставалось положиться на его величество случай и ждать.

Кауш издали узнал Пояту, которого возле сельсовета окружила небольшая группа сельчан. Рядом с ним стоял незнакомый высокий человек примерно его, Кауша, возраста. В отличие от Пояты он был в штатском, однако Аурел догадался, что это и есть майор Мировский. Профессия накладывает свой неизгладимый отпечаток, и Кауш мог почти безошибочно узнать сотрудника милиции среди сотен других людей. Он подошел совсем близко, но его никто не заметил, так все были поглощены беседой. Прислушался. Говорила пожилая женщина с объемистой хозяйственной сумкой в натруженных руках.

– Смотрите, что делается… Девочку загубили, а теперь вот бригадиршу. Я так думаю: не иначе, банда орудует в нашей Покровке. На улицу боязно выйти…

– Не паникуй, Прасковья Мефодиевна, не паникуй, – рассудительно отвечал ей участковый, – ведется следствие, меры принимаются.

– Следствие, меры, – передразнила женщина Пояту. – А того злодея, что девочку погубил, не поймали. Вот тебе и меры. – Она махнула рукой.

Все замолчали. Кауш понял, что селяне согласны с женщиной. Да и что, собственно, можно было возразить. Пока нечего. Не вступая в разговор, Кауш поздоровался и, к облегчению оперативников, пригласил их в сельсовет. Комната депутатов, как всегда в это время, была свободной. Когда все расселись, Поята извлек из кармана брюк огромный красный платок, вытер выступивший на лбу пот и сокрушенно сказал:

– Беда с этими женщинами, прохода не дают.

– Людей понять можно, они встревожены, – как бы рассуждая вслух, произнес Кауш. – Единственный способ положить конец всем судам-пересудам – это вывести преступника на чистую воду. Так что начнем…

Кауш был не совсем точен: члены группы уже «начали», времени не теряли. Они опросили всех, кто работал в тот день в саду. Посторонних людей никто не видел. Значит – свой? Скорее всего. Раны на теле жертвы свидетельствовали о том, что они нанесены человеком, обладающим недюжинной физической силой. Да и для того, чтобы кляп вставить, сила немалая требовалась: Сухова наверняка сопротивлялась. Все говорило за то, что преступником скорее всего был мужчина. Хотя и не обязательно, иногда даже в хрупкой женщине, находящейся в состоянии аффекта, пробуждается огромная физическая сила. Оперативники это знали, однако пока женщин из числа подозреваемых исключили. Круг сузился, и в нем оказались трое: Тимофей Олареску, Григорий Безюк и Петр Краус. Именно их видели между двумя и четырьмя часами возле того места, где нашли труп.

– В каких взаимоотношениях находились они с Суховой? – спросил Кауш.

Мировский ответил:

– Не успели установить, времени мало было.

– Вот мы с вами, товарищ майор, и займемся этим сейчас, а Поята узнает в сельмаге, кто в последние дни покупал папиросы «Север». Встретимся в бригаде вечером.

Бревенчатый домик бригады со всех сторон окружали молодые плодовые деревья. Сам же он прятался в тени старого раскидистого ореха. Под деревом за грубо сколоченным столом сидела молодая женщина и что-то писала. Она подняла голову от стола, улыбнулась уже знакомому ей Мировскому и вопросительно взглянула на Кауша.

– Будьте знакомы, – сказал майор, – это следователь прокуратуры товарищ Кауш. А это – Галина Величко, учетчица, а ныне врио бригадира.

Молодая женщина смутилась:

– Такой должности у нас нет, временно попросили заменить бригадира. Да разве тетю Надю заменишь. Словно мать была она, так ее и называли.

– Если не очень срочная у вас работа, – сказал Кауш, – то мы временно займем вашу комнату. Пригласите, пожалуйста, ваших женщин, нужно поговорить.

Работницы с большой теплотой говорили о бригадире, а некоторые и всплакнули. По их словам, тетя Надя (так в бригаде называли Сухову) была душевной, строгой и справедливой. Своих детей у нее не было, и бригада заменяла ей семью. У бригадира не могло быть врагов – подчеркивали все. Случались, конечно, обиды, но долго на Сухову не обижались, не такой она была человек. Одна из женщин, в цветастом платье и красной, выцветшей на солнце косынке, из-под которой выбивались черные с проседью волосы, понизив голос и оглядываясь на неплотно прикрытую дверь, рассказала:

– Уже после того, как убили нашу бригадиршу, встретила я возле сельмага Олареску Тимофея, охранника садов. Он и говорит: «Знаешь, Мелания, кто вашего бригадира на тот свет отправил?» Я даже оторопела. Кто, спрашиваю? – «Седой черт», – отвечает. И рассказывает: повстречался, значит, он с Надеждой недавно, возле сельмага, он там все время крутится… известно, почему. Помог ей поднести сумку и спрашивает: «Как поживаете, тетя Надя?» Она отвечает: «Хорошо все, пенсию недавно оформила, но работаю. Только вот этого черта седого побаиваюсь».

– Какого именно черта? – задал вопрос Кауш.

– Тимофей говорит, что спрашивал. Не сказала.

Когда Мелания ушла, Кауш повернулся к Мировскому:

– Показание любопытное, но зыбкое какое-то. Возможно, спьяну наболтал этот охранник, не зря же он возле магазина торчит.

– Частный детектив… – улыбнулся Мировский, – фигура известная. Но проверить не помешает.

– Не помешает, конечно, однако седых мужиков вон сколько, и в совхозе, и в Заднестровске. Я вот тоже скоро совсем поседею, – пошутил следователь.

– Мы с бригады начнем, а там видно будет.

Единственным седым в полном смысле этого слова мужчиной в бригаде оказался Григорий Гонца. Именно он косил сено поблизости от того места, где нашли труп. Сильвия Караман вспомнила:

– Проходила я мимо и еще крикнула: «Дед косит, баба вяжет».

– А что же это за баба снопы вязала? – в тон ей спросил Кауш.

– Таня Стацюк.

Таня подтвердила: именно так все и было, а потом, около двух часов, Гонца ушел и больше не появлялся.

Кауш и Мировский опросили всех женщин бригады. На них обрушился поток слов, бурных эмоций, и в этом потоке нужно было выловить самое существенное.

Незаметно подкрались сумерки.

– Так и не пообедали сегодня, Владимир Иванович, – сказал Кауш, когда все разошлись и они остались одни с майором.

– Да, не успели… Я сейчас…

Мировский отсутствовал довольно долго и вернулся не один, а в сопровождении пожилого кряжистого человека в не по сезону теплой куртке и с двустволкой в руках, вероятно сторожа. Он недоверчиво уставился на Кауша своими голубыми выцветшими глазами и строго спросил:

– А вы, извиняюсь, кто будете, уважаемый?

– Следователь прокуратуры.

– Следователь, значит, – с сомнением повторил человек с ружьем. – А, может, такой же следователь, как этот – майор милиции? А ну, предъявите документы! – тоном, не допускающим возражений, потребовал он, отступая к двери и снимая с плеча ружье.

Кауш не сдержался и рассмеялся. Вслед за ним рассмеялся и майор. Человек смотрел на них холодно и подозрительно.

– Да что случилось, черт побери, объясните, наконец! – Аурел переводил взгляд с растерянного лица Мировского на сердитое лицо сторожа.

– Понимаете, Аурел Филиппович, хотел сорвать несколько помидоров, а он и пристал. – Майор кивнул на сторожа.

– И правильно сделал, однако…

– Так бы сразу и сказали, – сменил гнев на милость страж совхозного добра. – Я бы сам, окромя помидоров, еще кое-чем угостил. А то самовольничаете. Не годится… Вы и вправду из милиции? – снова засомневался дед.

Чтобы не томить бдительного охранника неизвестностью, предъявили ему удостоверения. Он внимательно рассмотрел их, успокоился и исчез. А минут через десять появился снова. В одной руке по-прежнему держал ружье, в другой – сумку. На столе появились огромные пунцово-красные помидоры, зеленый лук, брынза, полкаравая высокого крестьянского хлеба. Лукаво подмигнув, сторож извлек из своей необъятной сумы бутылку с заткнутым кукурузным початком горлышком. Кауш и Мировский молча наблюдали за его приготовлениями.

– Не побрезгайте, люди добрые.

Отказаться – значит обидеть, да и не было повода для отказа. И теплые, разогретые на солнце помидоры, и острая брынза, и кисленькое красное винцо – все показалось необычайно вкусным. Разговор сам собой зашел о Суховой. Тимофей Олареску, а это был он, тот самый, о котором только что рассказывала Мелания Катан, разлил остатки вина и тихо сказал:

– За упокой ее души. – Помолчав, добавил: – Душевная была женщина Надежда Павловна, мир праху ее. И как чуяла, что так кончится…

– Почему чуяла? – переспросил Аурел.

– Боялась, стало быть, черта какого-то седого…

– А кого она имела в виду?

– Трудно сказать. Мало ли седых… вот и я седой тоже. – Старик снял соломенную шляпу и обнажил совершенно седую голову.

– Мош Тимофте, вы, я вижу, человек бывалый, бдительный, – польстил сторожу Кауш. – Постарайтесь все-таки вспомнить что-нибудь. О ком могла говорить Надежда Павловна?

Похвала явно пришлась старику по душе. Он молодецки расправил грудь и важно произнес:

– В разведке служил, два года… Как сейчас помню, стояли мы на берегу Днепра… Вызывает нас полковник и дает приказ…

Он настроился на воспоминания, но Кауш деликатно прервал его и вернулся к теме их разговора.

– Ничего такого не хочу сказать, – после некоторого раздумья сказал дед, – но в бригаде Суховой только один седой – Гонца Григорий. Он на совхозной бойне убойщиком раньше служил, а потом в охранники подался. Вместе работали. Однажды ночью, осенью дело было, дождь шел, темень – хоть глаз выколи, спрашиваю Григория: «Не страшно, мол, тебе, не боишься?» А он усмехнулся, вытащил вот такой нож (старик показал руками, какой именно длины был нож) и отвечает: «Из любого кишки выпущу, если кто тронет». Я у него еще два ножа видел, тоже длинные. Говорит, остались от старой работы, на бойне… – со значением закончил старик.

– А что он курит, этот Гонца? – поинтересовался Мировский.

– Как что? – не понял Олареску.

– Сигареты или папиросы? Ну, например, «Ляну» или «Беломор»?

– Да он некурящий. Выпивать – выпивает, а чтобы курил – никогда не видел. Удивительно даже. А почему вы спрашиваете?

– Так просто, к слову пришлось. Вы, как я понимаю, с Суховой были в дружеских отношениях. Верно?

– Верно. Сколько лет вместе работали… Уважала меня покойница.

– Не говорила ли она еще чего-нибудь о седом черте?

– В тот вечер, когда провожали Надежду Павловну на пенсию, она домой не пошла. Поздно было, а она ведь в городе жила. Осталась ночевать в этом самом домике. Утром спросил ее, как спалось. Плохо говорит, спалось, ночью кто-то в окно стучался. Открыть, говорит, побоялась. А когда услышала, что уходит, встала, чтоб посмотреть, кто же это был. Со спины на Крауса Петра вроде был похож.

– А вы сами были на том вечере, мош Тимофте?

Старик даже обиделся.

– А как же, конечно был, меня первого пригласили. В ту ночь я не работал. Здорово погуляли, прямо здесь, под деревьями, столы стояли. Вся бригада собралась.

– И Краус тоже?

– Был, только невеселый какой-то сидел и ушел первым. Говорит, утром на работу надо рано вставать. Поливальщик он. Так всем же надо, не только ему одному. Я еще удивился: он вообще выпить не дурак, а тут вдруг о работе вспомнил.

– Какой из себя этот Краус, волосы у него какого цвета?

Мош Тимофте засмеялся мелким смешком.

– Да какие там волосы, лысый он. По краям только седина. Странно даже, ведь не старый еще.

– Краус курит? – спросил Мировский.

– Да что это вы все заладили: курит, не курит, что курит, зачем, – рассердился дед. – Какая вам, товарищи начальники, разница. Я вот тоже курю уже сорок лет и бросать не собираюсь. – С этими словами мош Тимофте полез в карман пиджака, демонстративно достал мятую пачку «Нистру» и закурил.

Маленькая комната наполнилась удушливым дымом. Даже курящий Аурел поморщился. А старик, сделав пару глубоких затяжек, уже спокойнее произнес:

– Курит он только когда выпивши. А что именно курит – мне неизвестно.

Летние южные сумерки быстро и незаметно сменились густой темнотой. Старик, взглянув в окно, заторопился на свой пост.

– Вот с кого надо было начинать, Владимир Иванович, – сказал Кауш, когда старик ушел. – Дед, видимо, не сочиняет. Однако проверить не помешает.

– Да, старик облегчил нам работу… Что-то долго нет Пояты, где он бродит?

И как бы в ответ на это за окном послышались тяжелые шаги.

– Продавщица, Эмилия эта, всегда куда-то исчезает, уж сколько раз с ней говорил, ничего не помогает. И сегодня вот тоже ушла, пришлось дожидаться, – пояснил участковый, устало присаживаясь за стол. Удивился, увидев остатки пиршества:

– Вы и поужинать успели? Можно позавидовать.

Узнав, кто их угостил, Поята сказал:

– Замечательный старик этот, Тимофей Олареску, я его давно знаю.

По словам участкового, продавщица Эмилия, женщина вздорная и даже скандальная, обладала одним положительным качеством – хорошей памятью. Она помнила, до копейки, кто из мужчин ей должен, хотя в долг отпускала крайне неохотно. Разбуди ее ночью и спроси: что именно предпочитает какой-нибудь бадя Ион – вино или напиток покрепче, – ответит не задумываясь. Или какие сигареты курит мош Тимофте – тоже скажет. Эмилия ответила Пояте сразу: Краус Петя купил на днях «Север», две пачки, и выпил еще 150 граммов водки, хотя пришел уже под градусом. Вообще же Краус покупает курево редко и только «Север».

– Краус? – переспросил Кауш. – Его и Олареску называл, однако я слышал эту фамилию и раньше, только вот не припомню, когда.

– Да ведь это сосед Зоммеров.

– Вспомнил… Говорили еще, что он принял большое участие в постигшем их несчастье. Кто этот Краус?

– Не здешний он, не покровский, но в селе живет давно, не помню уж, с какого года. Откуда-то с Севера приехал с семьей. Человек тихий, компров [13]13
  Компры – компрометирующие материалы.


[Закрыть]не замечено.

– К Краусу мы еще вернемся. Давайте по порядку. Сухову нашли около шестнадцати часов. В четырнадцать она была еще жива. Все произошло в этот промежуток. Посторонних на участке не видели, и скорее всего, их действительно не было. Ближе всех к Суховой в это время находились Гонца и Краус. Гонца, как можно предположить из показаний Олареску, человек жестокий. И ножи у него видели. И вот около четырнадцати часов Гонца внезапно исчезает. Подозрительно? Очень.

– Но откуда взялись сигареты на месте преступления? Ведь Гонца не курит, – с сомнением произнес майор.

– Да, не курит. Вы ведь тоже, как я вижу, не курите, майор, не так ли?

– Не курю.

– А припомните, разве вы никогда не прикасались к сигарете? Просто так…

– Бывало, но сигарет я не покупаю. Стреляю у приятелей. Думаю, так дело было. Преступник, причем курящий, присел под деревом рядом с Суховой, вот папиросы и выпали, когда садился. А сесть рядом мог скорее всего человек, который ее хорошо знал, незнакомый вряд ли бы присел, не на скамейке же в парке Сухова сидела. И говорили они недолго: окурков-то нет. Не успел, значит, мерзавец, покурить.

Кауш внимательно слушал майора, и он представал перед ним в новом, неожиданном свете. Все это время следователь присматривался к Мировскому, да еще этот смешной эпизод со сторожем. Подумалось: «Не зря тебя учили в высшей милицейской школе… Посмотрим, что будет дальше». Вслух же произнес, обращаясь к Пояте:

– Как выглядит этот Краус?

– Обыкновенно, ничем не выделяется.

– Волосы какие у него, седые или черные?

– Да нет у него волос почти, а те, что остались – совсем белые. И лысый, и седой, стало быть.

– Вот и займемся этим седым и лысым, а также только седым Гонцей. Может, и в самом деле кто-то из них черт.