Текст книги "На исходе ночи"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

В одном из залов к ним подошел мужчина средних лет, одетый с подчеркнутой тщательностью. Его глаза, увеличенные линзами больших модных очков, излучали неподдельное радушие.

– Батюшки, кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! – Он развел руки в стороны, как бы приготовясь заключить Воронкова в объятия. – Нехорошо, милейший Олег Георгиевич, нехорошо-с. Быть в музее – и не зайти ко мне. Обижаете, мой друг, обижаете. А у меня к вам, между прочим, дело есть.

– Какое совпадение, и у меня к вам дело, дорогой Василий Федорович, как раз собирался к вам, и не один, а с московскими друзьями, – показал он на своих спутников. – Помните, я вам о них рассказывал? Большие любители и знатоки искусства.

– Очень рад, – несколько церемонно склонил в полупоклоне голову Василий Федорович, отчего стала видна небольшая плешь в его седеющих редких волосах. – Так что же мы здесь стоим? – он явно воодушевился присутствием красивой женщины. – Пожалуйте ко мне.

Маленький кабинет заведующего отделом русского и западноевропейского искусства Василия Федоровича Большакова как бы являл собой продолжение экспозиции, но только без того чинного музейного порядка. Святой с иконы, висящей на стене, устремил скорбный, осуждающий взгляд на изящную фарфоровую статуэтку обнаженной купальщицы на письменном столе. Купальщица же мирно соседствовала рядом с толстым лукавым амуром. В углу были свалены старинные прялки, расписные блюда и другие вещи, назначение которых для непосвященного оставалось загадкой.

Большаков обвел рукой кабинет:

– Извините за беспорядок. Горячее время. И в музеях, представьте, такое случается. Готовим новую экспозицию – отдел прикладного искусства. Да вы же знаете, Олег Георгиевич. Ваш Гарднер займет в ней почетное место. Изумительный сервиз.

– Весьма польщен, Василий Федорович, – Воронков искоса взглянул на Валентина, желая узнать, какое впечатление произвели на него слова Большакова. – Кстати у моего московского друга тоже есть кое-что любопытное. Не желаете взглянуть, Василий Федорович?

Согласие последовало незамедлительно. Валентин извлек из дорогой кожаной сумки медное блюдо с вычеканенным по краю древнерусским орнаментом. Орнамент покрывала разноцветная эмаль, и он сверкал, словно радуга. По кругу же была выбита надпись: «Божьей милостью царь Алексей Михайлович». В центре блюда хищно выставил когти двуглавый орел, но почему-то на голове у птицы, символизирующей высшую самодержавную власть, была не корона, а меховая шапка.

Добродушное лицо Большакова стало серьезным и сосредоточенным. Он долго вертел тяжелый медный диск в руках:

– Любопытно… Алексей Михайлович, если не ошибаюсь, царствовал в семнадцатом веке. Если блюдо действительно относится к этому времени, то представляет большую ценность. – Он снова задумчиво повертел блюдо, зачем-то постучал по дну пальцем. – Однако нужна атрибуция. Вот что я вам скажу, – обратился Большаков к Валентину. – Оставьте блюдо у нас. О результатах я сообщу Олегу Георгиевичу. А также об условиях, на которых музей может его приобрести.

Это вполне обычное для музейных порядков предложение пришлось Валентину явно не по душе. Он заморгал своими белесоватыми ресницами и обиженно произнес:

– Видите ли, я сейчас переживаю некоторые, как бы вам сказать, финансовые затруднения. В общем, мани нужны, – он пощелкал для убедительности толстыми короткими пальцами, сверкая массивной золотой печаткой. – Или вы покупаете блюдо не откладывая, или я его забираю.

– Воля ваша, – вежливо ответил Большаков и, деликатно давая понять, что эта щекотливая тема исчерпана, обратился к Воронкову: – А к вам, милейший Олег Георгиевич, дело у меня вот какое. Не одолжите ли на несколько дней справочник-каталог, ну тот, клейм по серебру? Атрибутировать надо одну вещицу. Прелюбопытная. Не исключено, что самого Фаберже работа или, по крайней мере, его ученика. Видна рука мастера.

– Если верна поговорка – искусство требует жертв, – улыбнулся Воронков, – то эта жертва ничтожно мала. Каталог к вашим услугам в любое время.

Большаков проводил гостей до самого крыльца, где они и распрощались.

К вечеру народу на главной улице прибавилось. Татьяна присмотрелась к модно, по-весеннему одетым парням и девушкам и с удивлением воскликнула:

– Смотрите-ка, сплошная фирма! Совсем как на улице Горького.

– А вы, Танечка, непоследовательны, – заметил Воронков. – Только что вы изволили обозвать наш город захолустьем.

– Непоследовательна? Возможно. – Она кокетливо поправила волосы. – Я ведь женщина.

Они проходили уже мимо огромного окна, вернее, даже стеклянной стены. За толстыми стеклами, задернутыми прозрачными шторами, будто в немом кинофильме беззвучно танцевали, разговаривали, смеялись люди. Татьяна с минуту забавлялась этим зрелищем, потом бросила выразительный взгляд на спутников. И хотя Олег Георгиевич избегал посещать рестораны, считая это несолидным для своего положения, он, продолжая роль гостеприимного хозяина, предложил зайти.

В зале было душно и накурено. Маленький оркестрик издавал оглушительные какофонические звуки. Они остановились в дверях, выискивая глазами свободный столик. Подошел огромного роста парень в распахнутой рубахе, уставился мутными, безумными глазами на Татьяну. Пьяно ухмыляясь, пригласил ее на танец. Она брезгливо повела плечами и громко, чтобы ее голоса не заглушил оркестр, сказала своим спутникам:

– Пойдемте из этого гнусного кабака.

Домой пришли уже поздним вечером. Татьяна, утомленная дорогой и новыми впечатлениями, тотчас легла спать; Воронков с Валентином задержались в маленькой комнате, служившей хозяину дома кабинетом. Олег Георгиевич открыл книжный шкаф, отодвинул несколько толстенных томов, за которыми оказалась бутылка коньяка.

– От жены прячу, – пояснил он с усмешкой.

Валентин понимающе улыбнулся, подошел к шкафу, скользнул глазами по корешкам, достал красочно оформленный том «Русское ювелирное искусство XVI—XIX веков», небрежно полистал.

– Полезная книжонка, – произнес он одобрительно. – И эта тоже. – Он уже держал в руках потрепанную старую книгу. На ее красном сафьяновом переплете было вытиснено: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии».

Валентин понимающе подмигнул Воронкову. Тот ничего не ответил, только бросил на гостя тревожный взгляд.

– Как я посмотрю, ты всерьез занялся этим делом. Желаю успеха, – с ехидцей добавил Валентин. – А это у тебя зачем? – удивленно воскликнул он, открывая учебник криминалистики со штампом библиотеки на титульном листе.

– Да так, просто интересуюсь…

– Просто ничего не бывает. Ты эти мысли из головы выбрось, понял? – озабоченно произнес Валентин. – Я вас, интеллигентов, знаю. Чуть что – и готов, раскололся весь. Если погоришь – никакая криминалистика не поможет. Усек? – И шутливо-миролюбивым тоном добавил: – А библиотечные книги, между прочим, надо отдавать обратно. Некрасиво зажиливать.

Воронков, словно не обращая внимания на слова приятеля, молча разлил коньяк в хрустальные рюмки.

– Давай лучше выпьем. Божественный, скажу тебе, напиток. У вас в Москве такого не сыщешь.

– И не надо, век бы его не видал. Я больше водочку уважаю. – Однако Валентин осушил рюмку одним глотком.

– Оно и видно, – снисходительно заметил Олег Георгиевич. – Разве коньяк так пьют? – Он сделал маленький глоток, посмаковал, осторожно поставил рюмку на журнальный столик. – Ты мне вот что лучше скажи: это блюдо, с орлом, оно что, темное? Смотри, подведешь меня под монастырь. Тебе что – сел в самолет – и будь здоров. А мне с музеем и дальше дела вести. Меня здесь все знают. Сам же видел.

– Да ты что, Олег, чокнулся, что ли? – Валентин сам наполнил свою рюмку и залпом выпил. – Не извольте беспокоиться, уважаемый коллекционер. Вашей кристально чистой репутации ничего не грозит… – Коньяк ударил ему в голову, и он заговорил, паясничая, дурашливым тоном: – Светлая вещица, как алмаз. Только… – он сделал паузу, – не той эпохи, что ли. Я ведь ее на атрибуцию в ГИМ носил. Сказали – девятнадцатый век.

– Подделка, значит? – уточнил Воронков.

– Ну почему сразу – подделка? – белесоватые глаза Валентина сузились в хитрой усмешке. – Стилизация это называется, понимаешь, стилизация. Тот очкарик в вашем музее, видать, глубоко пашет.

– А ты думал – провинция, мол, кто там разберет. Откуда у тебя этот орел в шапке?!

Валентин снова потянулся к бутылке, на этот раз наполнил обе рюмки, чокнулся и, не дожидаясь приятеля, выпил. Постучав по бутылке пальцем, одобрительно сказал:

– И в самом деле ничего. Годится. А с этим блюдом – целая история, роман, ну просто кино. Давно это было.

…Красная «Ява», оглушительно ревя мотором и оставляя за собой клубы пыли, мчалась по проселочной дороге. Впереди показались деревянные избы, однако мотоциклист въехал в деревню, не сбавляя скорости. Прохожие в испуге шарахались в сторону, жались к обочине, провожая недобрыми взглядами «дьявольского наездника», лицо которого почти скрывали круглый шлем и огромные очки.

– Ну чистый дьявол, – испуганно пробормотала повязанная белым платочком бабка, – чтоб ты пропал, – плюнула она вслед мотоциклисту и перекрестилась.

И надо же было случиться такому: не успел проехать и сотни метров, как мотоцикл завилял, руль опустился, и еще не успев понять, в чем дело, водитель вылетел из седла. Потирая ушибленную ногу, он медленно, с трудом поднялся, заковылял к неподвижно лежащему, урчащему мотоциклу. Лопнула передняя ось. Только теперь он понял, что легко отделался, могло быть и хуже.

Оглянулся по сторонам. Стайка белобрысых деревенских мальчишек оживленно обсуждала происшествие, случайными свидетелями которого они оказались. «Какая от мальцов помощь», – подумал неудачливый водитель и заковылял к большой, на вид очень старой избе. На крыльце покуривал седой дед с молодцевато закрученными вверх усами. Он воззрился на человека в шлеме и больших очках и удивленно воскликнул:

– Это что еще за чучело такое к нам в гости пожаловало!

«Чучело» скинуло мотоциклетные доспехи, и дед увидел симпатичное лицо молодого человека.

– Вот это – другое дело, – одобрил дед. – Кто таков будешь? – уже строже спросил он, сочувственно выслушал рассказ парня и покачал головой: – В район тебе надобно, парень, в Углич, там мастерская имеется, может, и дадут ось. А в нашей Демидовке нету. Езжай на попутной, а мотоцикл ко мне во двор тащи.

В Угличе парню повезло, и спустя часа два он возвратился с осью. Дед принес из сарая инструменты, помог поставить. Когда закончили работу, парень развернул сверток, который привез вместе с осью из райцентра.

– Давай, дед, отметим это дело.

– Можно, конечно.

Они вошли в прохладную сумрачную горницу. В красном углу тускло мерцала лампадка, скупо освещая икону. За бутылочкой разговорились, и дед узнал, что его случайный гость живет в Москве, работает мастером-краснодеревщиком в мастерской с длинным мудреным названием, недавно женился. И еще есть у него одно увлечение: иконы собирает.

Дед изумился:

– Я вот восьмой десяток разменял, и то в бога не верую. Неужто ты, такой молодой, да еще столичный, рабочий человек, верующий?

– Да нет, отец, это просто у меня хобби такое.

Старик с любопытством переспросил:

– Это что ж такое будет? Первый раз слышу.

– Ну, собираю иконы, – объяснил парень. – Интересуюсь просто, коллекционирую словом. За ними и ездил сюда, да зря, ничего не нашел.

Видно, чем-то понравился старику этот рабочий паренек, или, быть может, напомнил сына, не пришедшего с войны. Он задумчиво посмотрел на его фотографию, висящую в красном углу, перевел взгляд на икону и сказал:

– Эту икону я тебе не отдам, бабкина, любимая. Верующая она у меня, сейчас в церкву пошла молиться. А на чердаке имеются. Давно лежат, еще с давнего времени, когда в этой избе трактир держал хозяин. Ты сам слазь, а то мне тяжело, да и выпивши я.

На чердаке, действительно, пыльной грудой лежали иконы. Парень не спешил уходить. Он тщательно обследовал все закоулки и обнаружил медное блюдо. Под темными пятнами окислов на его дне угадывалось изображение двуглавого орла. Здесь были также старинный утюг с большой трубой и деревянная прялка. Притащил все это в избу. Дед равнодушно сказал:

– Забирай, коли хочешь.

Мотоциклист полез было в карман за деньгами, но старик остановил его:

– Обижаешь, парень, я иконами не торгую. И прялку бери с утюгом вместе. На кой ляд мне это старье.

Не знал, не ведал старик, что это «старье» стоит денег, и немалых, а гость не стал его просвещать, поблагодарил, оседлал свою красную «Яву» и был таков.

– Хороший был старик, – с неподдельным сожалением закончил свой рассказ Валентин. – Я к нему часто приезжал, пока он не умер. Вместе к его знакомым ходили за досками, тогда этого добра навалом было, считай, в каждой избе. И денег не брали, заметь. Ну, конечно, поставишь бутылку-другую – и лады. Да, были времена, – ностальгически протянул Валентин, – не то, что нынче. Так и рыщут, подчистую подметают, – его белесоватые глаза зло блеснули. – Трудно теперь стало работать, вот что я тебе скажу, Олег.

Воронков с интересом слушал своего гостя и не узнавал его. Обычно немногословный, скрытный Валентин редко и скупо рассказывал о себе, а особенно о делах. Но сегодня он словно преобразился. «Коньяк, что ли, дает себя знать?» – подумал Олег Георгиевич, всматриваясь в слегка покрасневшее лицо Валентина, который почти в одиночку расправился с бутылкой. Однако его глаза смотрели трезво и осмысленно.

И, как бы отвечая на его вопрос, Валентин одобрительно произнес:

– А ты парень ничего, подходящий… – Он помолчал и добавил с усмешкой: – Но в разведку я с тобой все равно не пошел бы. Честно тебе скажу – не доверял тебе раньше, думал – стукач, на живца хочешь взять. Я ведь битый-перебитый… На мякине не проведешь.

Воронков сидел молча, занятый своими мыслями. Ему до мельчайших подробностей припомнился вдруг солнечный сентябрьский день, когда он с Валерой стоял возле комиссионного магазина на улице Димитрова. Этого Валеру он раньше знал по Кишиневу, тот крутился возле коллекционеров, промышляя по мелочам. Никто не принимал всерьез паренька – шестерка, и все. Потом Валера исчез. Воронков случайно встретил его в Москве, возле антикварной комиссионки на Димитрова.

Валера обрадовался земляку или сделал вид, что рад. Понизив голос и оглядываясь на прохожих, поведал, что живет теперь в Москве, намекнул, что его работа связана с частыми поездками за границу. Воронков, естественно, не поверил этой наивной чепухе, однако ничего уточнять не стал. Узнав, что Воронков интересуется антиквариатом и хотел бы познакомиться с конъюнктурой, как выразился Олег Георгиевич, поближе, покровительственно похлопал его по плечу:

– Есть у меня один кореш, он в курсе. Верный мужик.

Этот разговор происходил накануне, а на второй день они с Валерой поджидали «верного мужика» возле комиссионного магазина, традиционного места встреч «любителей старины». Верным мужиком и был Валентин. Познакомились, отошли в сторонку. Однако разговора, которого ожидал Воронков, не получилось. Валентин держался настороженно, на вопросы отвечал уклончиво, но адрес и телефон Воронкову все-таки дал.

Вспоминая о том, что произошло спустя месяц после знакомства, Олег Георгиевич как бы заново пережил острое чувство уязвленного самолюбия и обиды. В субботнее утро прилетел он в столицу, прямо из Внукова приехал на такси к Валентину. Тот удивился нежданному гостю, но в квартиру пригласил. Поболтали о ничего не значащих пустяках, и Воронков сказал:

– А я ведь к вам по делу приехал… – Он распахнул свой чемодан.

– По делу? У нас с вами, уважаемый, как будто никаких дел нет, холодно заметил Валентин, окидывая косым подозрительным взглядом в беспорядке сваленные в чемодане кресты и чаши. – Не по адресу, уважаемый, приехал. Я такими вещами не занимаюсь. – Он отвел глаза от чемодана. – Да и не знаю я вас.

Воронков правильно истолковал эту реплику как осторожный намек на то, что разговор еще не окончен.

– Послушай, Валентин, – перешел он на «ты», – нас же Валера познакомил. Забыл, что ли?

– Валера, – со злостью повторил Валентин. – В гробу я видел твоего Валеру. Божился, что джины принесет. Взял монету – и поминай его, как звали. Фуфло.

– Значит, и мне не доверяешь? Напрасно. Приезжай ко мне, сам увидишь, что я за человек. – Олег старался говорить спокойным, рассудительным тоном, с трудом сдерживая вдруг вспыхнувшую ненависть к этому наглому мужлану, перед которым был вынужден заискивать.

На том и порешили. С тех пор Валентин стал частым гостем в особняке на тихой кишиневской улице. И вот сейчас снова пожаловал, и не один, а с подругой.

– Неплохой ты, парень, Олег, – продолжал московский гость, – сечешь, что к чему. Вон сколько книг, – обвел он рукой книжные полки, – однако в разведку я с тобой все равно не пошел бы, – снова повторил он полюбившееся ему выражение.

– Да что ты все о разведке, война, что ли? – попытался обернуть в шутку его слова Воронков. – Давай делом займемся.

Он открыл дверцы книжного шкафа, порылся в нем, аккуратно разложил, как это делают опытные продавцы, на журнальном столике свой «товар». Глаза Валентина сощурились, в них зажегся знакомый Воронкову жадный блеск. Короткопалая, покрытая рыжеватыми волосами широкая ладонь потянулась к серебряному дискосу. «Свет наш Господь наш», – с трудом вслух прочитал Валентин выгравированную на выпуклом серебряном боку надпись церковнославянской вязью.

– Красиво писали, – он ухмыльнулся. – И вещица красивая. Ничего не скажешь. Только ей цены нет.

– Что значит – «только»? – настороженно спросил Воронков.

– Очень просто, я ведь тебе уже объяснял. В комиссионке культовые вещи не берут, на Большой Полянке – тоже. Значит, нужен любитель-фанат. Или – как лом, на вес. Серебро высокой пробы. Этот чертогон грамм двести тянет. – Он повертел в своих толстых коротких пальцах старинный крест с распятым Христом.

Валентин еще раз оценивающе, прищурив глаза, оглядел разложенные на столике кубки, кресты, серебряный оклад от Евангелия, дарохранительницы…

– Это все?

– Еще кое-что имеется…

Воронков вышел в другую комнату и вернулся, бережно держа в руках фарфоровую вазу и бронзовую скульптуру. Так же осторожно поставил их на столик. Ваза излучала благородную красоту, и красота эта на мгновение погасила жадный блеск в глазах гостя; они зажглись искренним восхищением.

– Где достал? – деловито осведомился он, не отводя глаз от вазы и не решаясь еще взять ее по привычке в руки.

– У одной божьей старушенции, деньги ей срочно понадобились, на квартиру дочери, что ли…

– А это откуда? – московский гость оторвался, наконец, от фарфоровой красавицы и указывал на бронзовую скульптуру двух обнаженных женщин и мужчины, стоящих возле лошади. Попытался прочитать выгравированную на металле надпись. – Черт его разберет, не по-нашему написано.

– «Похищение сабинянок» – вот как она называется, – снисходительно пояснил Воронков. – Есть миф такой. Тоже французская работа. По случаю достал.

В комнате стало тихо, оба собеседника замолчали. Откуда-то издалека донесся отчетливый мелодичный бой часов. Городские часы пробили полночь.

Гость очнулся, сосчитал удары:

– Однако уже поздно. Пора и на боковую.

Он зевнул, обнажив в оскале крепкие, белые, один к одному зубы:

– Ладно, беру. Вместе с Сарьяном, Левитаном и этой картинкой, ну, с паровозом. Если, конечно, они не локшовые. Снесу на атрибуцию. – Заметив колебание на лице Воронкова, жестко добавил: – Или все, или ничего.

Воронков поспешно согласился. Он всегда соглашался со своим московским приятелем. А тот вытащил из кармана бумажник, отсчитал две пачки купюр:

– Это – за прошлый мой приезд. А это – аванс. Окончательный расчет после. Как обычно.

«СУХАРИК»

Кучеренко вылез из черной «Волги», прошелся, разминая затекшие от долгого сидения ноги, вдохнул всей грудью остро пахнущий свежестью холодный воздух.

– Подмораживает, а у нас слякоть, – обернулся он к своим спутникам. – Погодка – специально для криминалиста. Не так ли, товарищ Енаки?

– Отличная погода, товарищ подполковник, – отозвался небольшого роста молодой лейтенант. Рядом с огромным Степаном Чобу он выглядел почти мальчишкой. Новенькая шинель была ему великовата и сидела по-штатски. – Погода – что надо, – повторил лейтенант, – а там видно будет. – Он озабоченно насупился.

Все трое уже подходили к стоящей на пригорке церкви. Их ждали. Подполковник еще издали узнал начальника отделения уголовного розыска райотдела внутренних дел капитана Штирбу. Рядом с ним стояли незнакомые Кучеренко лейтенант и полный человек в пальто и шляпе, чуть поодаль, в сторонке, – несколько пожилых сельчан, среди которых выделялся представительный старик с бородкой клинышком и длинными седыми волосами, ниспадающими на бархатный воротник черного пальто, надетого на черную рясу. Они с напряженным вниманием разглядывали приближающихся оперативников.

Капитана Григория Панфиловича Штирбу подполковник знал еще с тех пор, когда работал начальником райотдела в соседнем районе. Служебные интересы соседних отделов не раз пересекались, требовали совместных действий. Однако после перевода Кучеренко в аппарат министерства встречаться не приходилось. Штирбу взял под козырек:

– Начальник отделения уголовного розыска капитан… – начал он.

– Отставить, Григорий Панфилович, – прервал капитана Кучеренко.

Штирбу замолчал, но лицо его по-прежнему сохраняло строго официальное выражение. – «Вот оно, в чем дело, – догадался, наконец, подполковник, решил, видимо, что я теперь большой начальник, в министерстве служу, потому и тянется». – Ты вот лучше, Григорий Панфилович, познакомь нас с товарищами, – мягко, чтобы сгладить возникшую неловкость, продолжал Кучеренко. – А с тобой мы давно ведь знакомы.

Полный человек в шляпе оказался, как и предполагал Кучеренко, председателем сельсовета. Он с достоинством протянул свою пухлую руку, но Кучеренко, с некоторым удивлением почувствовал, что эта рука оказалась неожиданно твердой, в буграх мозолей. Молодой офицер, приложив руку к фуражке, громко доложил:

– Участковый инспектор лейтенант Мунтяну.

– Рассказывай, Григорий Панфилович, что у вас стряслось, – обернулся Кучеренко к капитану. – Кто сообщил о происшествии?

Вместо капитана ответил председатель сельсовета.

– Я, я позвонил в милицию, – важно произнес он, – сразу после того, как Марина чуть не убили.

– Значит, сторож жив?

– Едва живой остался. – Председатель сокрушенно вздохнул. – Не узнать теперь нашего Марина, все лицо дробью побито. Как решето. В больнице лежит. И надо же было такому случиться! Откуда эти бандиты взялись на нашу голову? Ничего подобного не случалось раньше у нас в Кобылкове.

– К Марину мы еще вернемся, а пока послушаем капитана.

Из доклада Штирбу следовало, что неизвестные преступники глубокой ночью взломали решетку на окне церкви, похитили предметы религиозного инвентаря, произвели два выстрела из охотничьего ружья и скрылись на автомашине «Волга».

– Да, пока не густо, – медленно произнес Кучеренко. – А почему вы думаете, что это была именно «Волга»?

– Свидетели показывают, товарищ подполковник, в том числе и шофер, рядом с церковью живет. Утверждает: «Волги» двигатель. По звуку узнал. Причем новый. Чисто работал.

– А как с вещдоками?

– С вещдоками вроде получше. – Голос Штирбу стал бодрее. – Есть кое-что интересное. – Покажи, лейтенант, – обернулся он к участковому инспектору.

Мунтяну раскрыл сумку и передал Кучеренко смятые почерневшие бумажные комочки.

– На улице нашли, – пояснил он.

Подполковник расправил один из них, понюхал тронутую гарью бумагу.

– Похоже на самодельные пыжи. Это по вашей части, – он передал бумажные клочки эксперту-криминалисту. – Давайте приступим к осмотру, пока не стемнело, – он взглянул на багрово-красное предзакатное солнце.

На затоптанной дороге удалось отыскать следы протектора автомобиля. Эксперт-криминалист сфотографировал их рядом с масштабной линейкой с разных точек, потом достал из чемоданчика пульверизатор, побрызгал жидкостью, посыпал следы мелко растертым, как сахарная пудра, гипсом. Густая вязкая масса затвердевала на глазах. Мальчишеское лицо лейтенанта, поглощенного своим делом, было серьезно и сосредоточенно. Он не замечал сельчан, с любопытством наблюдавших за его действиями.

Незаметно, чтобы не «сглазить», присматривался к работе эксперта и подполковник. «Как будто уверенно действует, старается, хотя и волнуется». Он хорошо знал, какой филигранной точности, даже искусства требует это вроде бы простое дело. Достаточно малейшей оплошности, – например, попадись в гипсе плохо растертый, комочек – и все труды пойдут насмарку.

Виктор Енаки, выпускник физического факультета университета, пришел в оперативно-технический отдел МВД недавно и не имел пока права ставить свою подпись под заключением. Для этого он должен прослужить не менее пяти лет. А пока его задача заключалась в том, чтобы собрать вещественные доказательства и исследовать их вместе со старшими коллегами в лабораториях ОТО. Когда его включили в розыскную группу, Кучеренко недовольно проворчал: «Могли и поопытнее подобрать», на что получил резонный ответ: «Опытные все в разъезде, а вам, дорогой товарищ, нужно ехать немедленно».

– Ну как, лейтенант, срисовал? – он подошел к Виктору, когда тот осторожно снял затвердевшие слепки и уложил в чемоданчик.

– Там видно будет, Петр Иванович, – озабоченно отвечал лейтенант. – Всего два слепка удалось сделать. Затоптано очень.

– А вам, химикам-физикам, много и не надо, вы же чудеса в своем ОТО творите, волшебники, да и только.

Они прошли через ворота с высокой аркой, выкрашенной в голубой цвет, и оказались в небольшом дворе. Очищенная от снега асфальтовая дорожка вела к высокому коричневому в желтых полосах крыльцу.

– Сюда, – показал рукой Штирбу.

Оперативники обошли церковную стену с облупившейся штукатуркой и остановились возле разбитого окна с распиленной решеткой. Все молчали, сосредоточенно рассматривая следы преступления. Раздались легкие щелчки затвора «Зенита», который пустил в ход эксперт-криминалист.

– А щель-то узкая, взрослому, пожалуй, и не пролезть, – заметил подполковник.

– Смотря какой взрослый, если вроде Мунтяну, – капитан указал на широкого плотного участкового, – то действительно, а худой может проскользнуть. – Он подошел поближе к окну: – Смотрите, вроде, след остался, – показал он на подоконник.

Кучеренко, внимательно разглядывал едва обозначенный на подоконнике след рифленой подошвы и цифры «41» возле каблука.

– Такой размер может быть и у взрослого и у подростка. Пацаны вон какие нынче…

Енаки, сделав несколько снимков отпечатка, с сомнением покачал головой:

– Очень уж слабоват, да и света мало. Не уверен, получится ли… В отделе мы бы его запросто вытянули.

– Так за чем же остановка? – удивился подполковник. – Выпилите – и все дела.

Эксперт снова раскрыл чемоданчик, похожий на «дипломат», только побольше. Плоскогубцы, отвертка, перочинный нож, ножницы, стеклорез, электрический фонарь, лупа, пластилин, пробирки, капроновый шнур и даже конторская резинка, укрепленные в специальных гнездах, были на месте. Только гнездо для пилы-ножовки пустовало.

Он растерянно развел руками:

– Не проверил, торопился, выезд был срочный… Куда она подевалась ума не приложу. Вот здесь лежала… – И добавил что-то о законе паскудности, согласно которому бутерброд всегда падает маслом вниз.

Подполковник не стал оспаривать этот закон, поскольку был убежден в его существовании, но все-таки наставительно сказал:

– В милиции несрочных выездов не бывает, товарищ лейтенант. Пора уже привыкнуть. Попросим, у старосты, у него в хозяйстве должна быть.

Окликнули человека в ватной фуфайке, который все время маячил во дворе, как бы ожидая, что может понадобиться. Узнав, что от него требуется, он торопливо засеменил по двору, куда-то на миг исчез, появился с небольшой пилкой в руках и вежливо подал ее Енаки. Пила была новенькая, с маленькими ручками из коричневой пластмассы. Эксперт уже хотел приступить к делу, как вдруг пила застыла у него в руке.

– Что-нибудь не так, товарищ начальник? – обеспокоенно осведомился старик. – Я другую принесу. У нас еще есть.

– А эта пила у вас откуда? – спросил Енаки, разглядывая налипшие на блестящее полотно свежие металлические опилки.

– Нашел сегодня утром в церкви, как раз под этим вот окном. Вижу хорошая пилка, новая, в хозяйстве пригодится. Вы уж извините, если что не так, – растерянно пробормотал старик.

– Да нет, папаша, все нормально, не беспокойтесь, – успокоил его Кучеренко. – А пилу нам, пожалуй, принесите другую.

Ничего не понявший староста, засеменил по двору, что-то бормоча себе под нос, а оперативники сгрудились вокруг лейтенанта. То, что это – орудие преступления, ни у кого не вызывало сомнений. Детальный осмотр ничего нового не добавил, если не считать обнаруженного на пластмассовой ручке заводского клейма: «ДМЗ».

Пряча в чемоданчик лупу, Енаки с сожалением заметил:

– Захватана… вряд ли отпечатки пригодны для идентификации. Однако попробуем.

Чобу нашел под окном осколок стекла, покрытый густой маслянистой жидкостью, понюхал и, держа его за самый краешек, передал Кучеренко:

– Вроде солидолом пахнет, товарищ подполковник.

– Старый, как мир, способ, – усмехнулся он. – Смазал стекло солидолом, приложил газетку, надавил – и готово, стеклышка как не бывало, и без шума, заметьте. Старо, как мир. Да, замысел был хорош, – продолжал он, внимательно разглядывая осколок, – однако исполнение оставляет желать лучшего. Посмотрите, лейтенант, – повернулся он к эксперту-криминалисту, пальчики на стекле – как в учебнике криминалистики. Неосторожно работал. Солидол – жидкость коварная.

Енаки тщательно закрепил осколок на специальном держателе, чтобы предохранить его от случайного соприкосновения с другими предметами, и положил в чемодан.

Кучеренко еще раз цепко, стараясь все запомнить, оглядел разбитое окно с развороченной решеткой:

– Ну что ж, надо осмотреть помещение изнутри. Честные люди входят в дом через дверь, – улыбнулся он. – Думаю, у нас нет оснований изменять этому хорошему правилу, тем более, что дом не простой, а божий.

Попасть в божий дом оказалось не просто. На обитых листовым железом дверях висел пудовый замок.

– Однако… – удивился Чобу. – Первый раз такой вижу… Его не перепилишь, – продолжал он, разглядывая толстые дужки.

– Положим, перепилить можно, только долго. Преступники избрали другой, более простой вариант. Логично, между прочим. Однако мы этим путем, хотя он и логичный, не пойдем, – пошутил Кучеренко. – Товарищ Мунтяну, – обернулся он к участковому, – пригласите священника. Кстати, как его зовут?