Текст книги "На исходе ночи"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

– Все правильно в кино показали, виниться, Ботнарь, никогда не поздно. – Кучеренко понимал, что от его слов зависит многое. – Суд это учтет. Обязательно.

Ботнарь тяжело вздохнул, и Кучеренко понял: не верит. Он взял со стола томик уголовного кодекса, раскрыл его на 36 странице и прочитал вслух: «Статья 37. Обстоятельства, смягчающие ответственность. При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются… чистосердечное раскаяние или явка с повинной… активное способствование раскрытию преступления…» – Подполковник сделал паузу и выразительно посмотрел на Ботнаря. Тот слушал, ловя каждое слово. – Однако должен вас предупредить, Ботнарь, что речь идет только о смягчении ответственности. Отвечать все-таки придется.

– Это я понимаю, само собой… – Ботнарь снова тяжело вздохнул. Чего уж там, сам виноват. – Он полез в карман пиджака и протянул мятый лист бумаги Кучеренко: – Ночью написал… Вы уж извините, если что не так.

Начальнику Оргеевской милиции от Ботнаря И. А., прож. ул. Заводская, 28.

Заявление с повинной

Находясь под арестом, я понял, что в нашем советском обществе надо соблюдать наш советский закон, чтобы не было пострадавших и обиженных и чтобы не было преступлений и нарушений, потому что в советском обществе человек должен быть самосознательный и без самосознания он может стать на путь преступлений, что произошло и со мной. А это очень горько. Оказывается, самым дорогим на свете является свобода. Но я не совсем потерянный человек. Поэтому обязуюсь чистосердечно и полностью рассказать обо всех преступлениях, совершенных мной и другими. Еще обязуюсь своим честным трудом искупить вину перед людьми и своей семьей.

Кучеренко внимательно прочитал заявление и передал его капитану:

– Приобщите. Как видите, Иван Андреевич, ваше заявление будет приобщено к делу. Только бы раньше надо было. Однако лучше поздно, чем никогда. Есть такая мудрая пословица. А теперь давайте начнем с самого начала.

Из протокола допроса Ботнаря Ивана Андреевича, 28 лет, наладчик оборудования комбината бытового обслуживания, беспартийный, образование неполное среднее, женат…

…По существу заданных вопросов поясняю:

Однажды ко мне на работу пришел мой знакомый Спиридон Хынку и попросил отвезти его вечером в одно село, где у него было какое-то дело. Я удивился этой просьбе, потому что у него есть машина «Жигули». Он сказал, что машина поломалась, а дело срочное и важное. Мне не хотелось ехать вечером, тем более что стояла плохая погода, шел снег, но он очень просил и я согласился. Часов в восемь я заехал за Хынку домой. У него дома были еще комбинатовский шофер химчистки Кангаш Сава и какой-то худой высокий парень, которого звали Бума. С этим парнем я лично знаком раньше не был, но встречал в городе, чаще всего возле кинотеатра или гастронома на главной улице. Впоследствии я узнал, что Бума – это его кличка, а настоящее имя – Семен, фамилия – Кравчук. Я заметил, что Сава и Бума были немного выпившие, а Хынку – нет. Я забыл сказать, что они почему-то называли Хынку Луи.

Мне предложили тоже выпить, но я отказался и сказал, что если надо ехать, то поедем, потому что уже поздно. На это Хынку ответил: «Куда ты торопишься, успеем». Сава и Бума выпили водки, а Хынку пил чай. Когда выходили из дому, Бума взял с собой большой портфель. Хынку сказал, чтобы я ехал в село Мырзачи, это в соседнем районе. Приехали туда уже поздно. Кто-то, уже не помню, открыл портфель и достал три обреза. Я спросил, зачем обрезы, и Хынку ответил: «Для охоты на зайцев». Я не поверил и переспросил, но Хынку ответил: «Скоро узнаешь». Они пришли через час или два, Сава держал в руках мешок.

В Оргеев вернулись поздно ночью. Хынку дал мне мешок и сказал, чтобы я его хорошо спрятал и никому не показывал. Вечером он пришел вместе с Бумой и дал мне сто рублей – за работу. Я не хотел брать, потому что догадался, что они занимаются нечестным делом. Хынку разозлился, стал меня всячески обзывать нехорошими словами и сказал, что эти деньги – моя доля, а не просто плата за работу. Он развязал мешок и показал разные церковные вещи и спросил: «Как ты думаешь, откуда мы их взяли?» Я ничего не ответил, он засмеялся и сказал: «Мы их украли в церкви, вместе с тобой, и ты такой же вор, как и мы и я теперь должен буду всегда ходить на дело, потому что им не хватает еще одного человека», Хынку сказал, чтобы я не боялся, милиция не будет нас искать и ловить, потому что это имущество попов. А если я откажусь или их выдам, то мне будет очень плохо. В это время Бума достал обрез, сунул мне в лицо и сказал: «С этой дурой не шути». Я испугался, что меня убьют, и согласился… От них, особенно от этого Хынку, всего можно ожидать.

В о п р о с. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Хынку?

О т в е т. Дом, в котором мы сейчас живем с женой, раньше принадлежал Хынку, мы его купили у него несколько лет назад. Так и познакомились, но встречались редко. Потом Спиридон куда-то пропал, говорили, что его посадили за хулиганство или воровство, точно не знаю. Когда я его встретил снова, то не узнал. Он очень изменился, похудел, стал весь желтый, злой, вроде психованный. Жена его жаловалась моей: говорит, бьет, издевается, работать не хочет. Кричит: «С моим талантом я буду камни таскать на стройке?» Он художником себя считал, рисовал. Жаловался, что печень у него болит. И правда, вина или водки не пил. Только чай, но крепкий. Я раз попробовал, для интереса, никакого вкуса, одна горечь. Он без этого чая жить не мог. Чифир, говорит, называется.

В о п р о с. Что вы можете сказать о Семене Кравчуке по кличке Бума?

О т в е т. Как я уже говорил, этого Буму я раньше встречал в городе, но лично познакомился через Хынку. Бума с северных районов Молдавии. Он хвастался, что окончил техническое училище, имеет специальность автослесаря, но нигде не работал, подрабатывал на стороне: кому огород вскопает, кому дом поможет отремонтировать. А жил в сарае заброшенном. Бродяга, в общем. Даже паспорта у него не было, не то что своего дома. Кангаш Сава боялся, что из-за этого Бумы погореть можем. Проверит милиция где-нибудь в дороге документы, а у Бумы паспорта нет.

В о п р о с. Расскажите подробнее о Кангаше.

О т в е т. О нем рассказывать особенно нечего. Шоферит в химчистке. Жадный очень… Подозревал, что его обманывает Хынку. Машина у него своя.

В о п р о с. Поясните, что вы имеете в виду?

О т в е т. Дело в том, что украденные в церквах вещи Хынку забирал себе и увозил, по его словам, в Кишинев какому-то человеку, который их покупал, после давал каждому долю. Сава говорил, что неправильно делит, обманывает нас. Мы не знали, сколько денег платил тот человек.

В о п р о с. Как фамилия человека, которому, по вашим словам, Хынку сбывал похищенную церковную утварь?

О т в е т. Фамилию его я не знаю, знаю только, что зовут его Олег Георгиевич, кто он, где работает и живет – тоже мне неизвестно. Я его видел один раз.

В о п р о с. Где именно и при каких обстоятельствах вы его видели?

О т в е т. Как я уже говорил, Кангаш не доверял Хынку и потребовал, чтобы оценка вещей производилась в его присутствии. Хынку вынужден был согласиться, потому что, я так думаю, не хотел с ним ссориться, не хотел терять напарника. Олега Георгиевича я видел у Хынку дома, были там еще Кангаш и Бума. Он приехал вечером, по-моему, на собственной машине, посмотрел вещи, сказал, чтобы Хынку привез их ему, и быстро уехал. Больше я его не видел.

В о п р о с. Как выглядел мужчина по имени Олег Георгиевич? Опишите его внешность, что вам запомнилось?

О т в е т. Ничего особенного мне не запомнилось. Интересный мужчина, представительный, высокий, не старый, держался важно, словно артист знаменитый, одет чисто, аккуратно. Не понравился мне он, много, видать, из себя воображает. А Луи, Хынку то есть, перед ним так и вился. Смотреть было противно.

В о п р о с. Говорил ли Олег Георгиевич, в каких церквах и что именно вы должны были похитить?

О т в е т. Когда я видел Олега Георгиевича, об этом разговора не было. Правда, он спрашивал Хынку о какой-то иконе в серебряном эмалевом окладе, которую тот обещал ему достать. Я думаю, что Олег Георгиевич говорил ему, какие вещи его интересуют, потому что Хынку нам всегда описывал, что именно мы должны… взять.

Хынку, Кравчук и Кангаш были арестованы в один и тот же день и час. Продавщица хозмага на рынке признала в Хынку и Буме покупателей пилки. Кравчук и Кангаш запирались недолго, скорее больше для порядка. Хынку держался с подчеркнутой развязностью, давал показания и даже пытался шутить. Во время одного из допросов он замолчал на полуслове, закатил глаза и мягко повалился на пол, будто боялся ушибиться. Он лежал несколько минут неподвижно, с закрытыми глазами. Потом медленно, нехотя поднялся и удивленно уставился на Кучеренко и Руссу, словно увидел их впервые.

Капитан вызвал конвойного, и Хынку увели в изолятор временного содержания, где его вскоре осмотрел врач.

КОЕ-ЧТО О СТИГМАТАХ ПРЕСТУПНОСТИ

Ковчук провел рукой по светло-коричневой обложке папки, будто погладил ее, потом приподнял, взвешивая, положил на место, улыбнулся, что с ним в последнее время случалось редко. Он был доволен и не скрывал этого от своих сотрудников, которые сидели тут же, в кабинете. Посмотрел в распахнутое большое окно, выходившее во двор, задумчиво сказал:

– А весна нынче ранняя…

– В Москве тоже тепло, – поддержал разговор о погоде Степан Чобу, который только вчера вернулся из командировки.

– А ты, Степан, совсем москвичом заделался, как я посмотрю, – не без ревности произнес Ковчук. – Смотри, переманят тебя муровцы. МУР, конечно, учреждение солидное, с традициями и все такое… Но и мы ведь тоже не лыком шиты. Как ты считаешь?

– Так точно, товарищ полковник, не лыком! – тотчас радостно согласился Чобу. – А поучиться у них есть чему. Масштабно, грамотно работают.

– Может, ты еще скажешь, что они это дело кликушников раскрутили? – в голосе полковника снова прозвучали ревнивые нотки.

– Да что вы, Никанор Диомидович, – смутился Степан. – А помогли, это верно.

– У них свое начальство имеется, оно и отметит, кого следует. А меня министр просил передать благодарность за службу членам оперативной группы. Пока устную. Приказ готовится. И не один, – Ковчук выразительно посмотрел в сторону Кучеренко. Вслед за ним с интересом посмотрели и остальные, и подполковнику стало немного не по себе: «Что еще за приказ, неужели в чем-то провинился?» – Об участковом инспекторе Казаку – о неполном служебном соответствии. – Кучеренко не сразу сообразил, что Ковчук говорит о том самом лейтенанте, который прекратил дело о краже в церкви в Селиште ввиду ее якобы малозначительности. – Так что кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки. – Полковник усмехнулся, вспомнив, очевидно, что и ему, старому служаке, немало доставалось не только пирогов, но и шишек, и еще не известно, чего больше.

Он раскрыл папку, стал ее медленно перелистывать, задержался на фотографии Воронкова.

– Симпатичный мужчина. Прямо красавец. Наверное, женщинам нравится. Никаких стигматов преступности не вижу. Еще одно опровержение теории Ломброзо [37]37
  Чезаре Ломброзо, итальянский тюремный врач-психиатр и криминолог XIX века, основатель так называемой антропологической школы уголовного права. Он считал, что существует тип врожденного преступника, которого можно легко узнать по так называемым «стигматам» преступности (деформированный овал лица, неправильная форма черепа и т. д.). Ломброзо утверждал, что половина преступлений совершается людьми с подобными «аномалиями».


[Закрыть].

– Если бы все было по его теории, Никанор Диомидович, нам бы делать было нечего, – усмехнулся Кучеренко. – Измерил черепок, – и – вот он, преступник, хватай. И никакой оперативно-розыскной группы.

– Нам в школе милиции приводил один профессор такой случай, – вступил в беседу Чобу. – Когда теория этого Ломброзо была в моде, в Англии решили провести эксперимент на членах парламента. И что же оказалось? – Не досказав, он не удержался от смеха. – Почти половина парламентариев относилась к преступному типу!

Все заулыбались, однако то, о чем говорил полковник, каждого из оперативников занимало всерьез. Ежедневно сталкиваясь с преступностью, с оборотной стороной жизни, каждый из них не раз задавал себе вопрос: почему? Почему внешне вполне благополучный, даже преуспевающий человек вдруг совершает преступление? Да и вдруг ли? Что послужило толчком? Алчность, безудержная жажда наживы, социальная инфантильность, зависть, безволие, цинизм, наконец, звериная жестокость… Безусловно. Ну, а эти черты характера, откуда они – врожденные или благоприобретенные? Почему у одного они, пусть даже на короткое время, берут верх, а другой, жестокий или алчный человек, за всю жизнь ни разу не вступил в конфликт с законом? Где, в каких глубинах сознания или, быть может, подсознания, созревает преступный умысел? Где та критическая точка, когда пересекаются отрицательные черты характера и внешние обстоятельства, способствующие преступлению?

Таких «почему» и «где» перед каждым из сотрудников уголовного розыска вставало множество и далеко не всегда они могли на них ответить. И пока ученые мужи: криминологи и социологи, психологи и педагоги, психиатры и философы, дебатировали эти вопросы, они, оперативники-сыскари, просто ловили преступников, поставляя, так сказать, фактический материал для теоретических изысканий и диссертаций. Возможно, что и дело, которое перелистывал Ковчук, спустя годы извлечет из архива очередной диссертант.

– У тебя что новенького, Петр Иванович? – спросил полковник Кучеренко.

– В принципе ничего, все то же. Дают показания эти субчики, разговорились, на Хынку, конечно, всех дохлых кошек вешают. Как обычно. Он, значит, змей-искуситель, а они вроде ни при чем. Кроме Ботнаря. Чистосердечно признается, кажется, дошло, в какую историю вляпался. Детали сейчас уточняем.

– А сам этот искуситель, заговорил, наконец?

– Молчит, прохиндей, комедий ломает. – Кучеренко достал из папки, которую держал в руках, лист бумаги. – Вот заключение психиатрической экспертизы, сегодня поступила.

«Отец испытуемого, – прочитал он вслух, – смолоду злоупотреблял спиртными напитками и в настоящее время находится на лечении по поводу хронического алкоголизма. По словам матери, в детстве был ребенком очень неспокойным, непослушным, озлобленным. В школе вел себя плохо, дрался, ссорился, грубил учителям. На работе не уживался. Начал пить с молодых лет. По словам жены, однажды в состоянии сильного опьянения избил ее, пытался задушить, облил керосином и пытался поджечь. При поступлении на экспертизу выявил ясное сознание, однако с самого начала старался произвести впечатление несобранности, непонимания. Даже на элементарные вопросы отвечал заведомо неправильно, считал на пальцах, какой он по счету ребенок в семье. Старался также показать отсутствие заинтересованности, однако было заметно, что нервничает. Из обстоятельств дела явствует, что приспособлен и самостоятелен, умело совершал кражи, проявляя сообразительность и смекалку. Диагноз: установочное (симулятивное) поведение с признаками психопатии возбудительного круга. Признать вменяемым».

– Действительно, прохиндей. – Ковчук с видимым удовольствием повторил вслед за Кучеренко это словечко. – Черт с ним, пусть молчит. Посмотрим, что он запоет, когда узнает, какую телегу на него дружки катят. Не заговорит, а заорет благим матом. Тут и дураку ясно, что надо шкуру спасать, а он, судя по всему, не дурак. У нас доказательного материала и так достаточно. На данном этапе, по крайней мере. Не так ли, Лидия Сергеевна? – В последнее время Андронова занималась в основном Воронковым и поняла, что начальник ждет ее доклада. Она порылась в сумочке и достала изящный блокнотик.

– Воронков на работе характеризуется исключительно положительно: трудолюбив, исполнителен, требователен, замечаний не имеет, одни благодарности. Инициативен. В интересующих нас районах в последнее время в командировках не был, я по книге приказов проверила.

– Это еще ни о чем не говорит, – вставил Кучеренко. – У него же своя машина. В выходной мог смотаться, впрочем, и в рабочий день тоже, найдет отговорку на службе, сообразительный.

– Вот именно, – продолжала Андронова. – Среди коллекционеров антикварного искусства пользуется репутацией знатока, особенно изделий из серебра и фарфора. И в музее тоже. К нему даже специалисты за консультацией обращаются. В музее свой человек. Но вот что любопытно: раньше регулярно продавал музею антикварные вещи, а в последнее время ничего не приносит, однако недавно купил машину. Откуда деньги? Спекулирует. Из показаний Сухаревской следует, что Воронков, воспользовавшись ее неосведомленностью, купил у нее скульптуру и вазу и продал во много раз дороже, в Москве.

– Положим, не он лично продавал, а его дружок Карякин. И еще не известно, сколько ему Карякин денег отдал. Не сомневаюсь, что надул. Тоже прохиндей порядочный, – повторил Ковчук полюбившееся ему словцо. – А картины, которые Карякин в комиссионный сдал, у этого знатока откуда, выяснили? Помнится, не шла у вас эта разработка.

– Выяснила, Никанор Диомидович, и не только с картинами. – Андронова улыбнулась одной из своих самых обаятельных улыбок. – У одного старика-пенсионера. Очень нужны были деньги старику, тут наш фигурант и подвернулся.

– И подзалетел, – с ехидцей вставил Чобу. – Левитан-то оказался поддельным. Карякин его в Третьяковскую галерею на атрибуцию носил.

– Пусть сами разбираются. Вор у вора дубинку украл. Ваза, картины это все эпизоды, конечно, весьма выразительные. Не будем умалять «заслуг» нашего фигуранта, – Ковчук усмехнулся. – Он на большее тянет. По 17-й [38]38
  Статья 17 предусматривает уголовную ответственность за соучастие в преступлении.


[Закрыть]вполне может пройти, хотя сам и не лазил по церквам. Предпочитал, чтобы другие таскали каштаны из огня. Кстати, Лидия Сергеевна, сколько всего он натаскал?

– Вы хотите сказать – они, Никанор Диомидович, – поправила начальника Андронова. – Трудно точно подсчитать. Сами церковники затрудняются ответить. Справлялась я в епархиальном управлении, показывала вещи, изъятые у Карякина. Даже главный эконом не мог оценить. Говорит, вещи старинные, серебряные, намного дороже тех, что получают сейчас из Московской епархии. У них там мастерская или фабрика имеется. Придерживайтесь, говорит, цен, которые называют священники.

– Что значит – придерживайтесь? – проворчал полковник. – Мы должны точно знать. Священники ведь и завысить могут. Умышленно или по неведению.

– Я тоже об этом подумала, Никанор Диомидович, – Андронова снова раскрыла свою сумочку. – Вот акт экспертизы торгово-промышленной палаты.

«Дарохранительница шестиэтажная с пятью крестами высотой 49 сантиметров, – прочитал Ковчук, – серебряная, 84-й пробы, вес 935 граммов, с четырех сторон изображены житейские рельефы, стоимость – 1935 рублей. Дарохранительница четырехэтажная с изображением воскресшего спасителя, серебряная, 84-й пробы, вес 327 граммов, стоимость 727 рублей. Крест напрестольный серебряный – 400 рублей, крест на стойке серебряный – 530 рублей…»

Перечень был довольно длинным. Ознакомившись с ним, Ковчук задумчиво сказал:

– Порядочно… Однако в списке об иконах ничего не сказано. Сколько же они всего заграбастали?

– Трудно сказать, по крайней мере сейчас, – заметил Кучеренко, – они ведь только серебряную утварь отбирали, а остальное в колодцы выбрасывали, мерзавцы, когда с «дела» возвращались. Сейчас вспоминают, где эти самые колодцы находятся.

– А в церквах, как известно, описей имущества нет, к сожалению, продолжила Андронова, – священники и старосты сами точно не знают, сколько и чего украдено. Может, теперь, наконец-то, перепишут, как положено по закону. А иконы, Никанор Диомидович, на экспертизу в палате не взяли. Нет, говорят, специалистов. Они и при оценке утвари в основном на вес ориентировались. А там редкой красоты старинные вещи есть, глаз не оторвешь.

– Вот именно, – оживился Степан Чобу. – Мне в МУРе ребята говорили, что икона «Иоанн Ботезаторул», «Ангел пустыни» еще ее называют, не меньше тридцати тысяч долларов стоит. Я даже не поверил, думал разыгрывают. Оказалось, все точно, у них там какой-то знаменитый эксперт есть, женщина, она определила.

Ему никто не ответил. Все сидели молча, наблюдая, как начальник сосредоточенно перелистывает папку с делом. Переложив последний лист, полковник оторвал голову от стола. Его обычно добродушные голубые глаза смотрели жестко. Начальник управления принял решение.

– Будем брать, пора. И сразу ко мне. – Он обвел глазами подчиненных. – Других предложений или возражений как будто нет? Так и запишем, – улыбнулся Ковчук, и снова его взгляд приобрел обычное выражение.

ОЧНАЯ СТАВКА

Воронкова привезли сразу после обыска в его квартире. С выражением крайнего негодования на холеном лице он нервно, энергично шагнул в дверь и направился было к маленькому столику, приставленному к массивному столу хозяина кабинета, но Ковчук указал на стул, одиноко стоящий посреди комнаты:

– Сюда, пожалуйста.

Воронков правильно истолковал этот жест. На побледневшем лице выступили красные пятна.

– Может быть вы, наконец, объясните, что все это значит? – он говорил тихо, как бы сдерживая переполнявшее его благородное негодование. Сначала вот эти люди. – Воронков кивнул в сторону сидящих возле окна Кучеренко, Чобу и Андроновой, – врываются в мой дом с обыском, а теперь вот вы, извините, не имею чести знать ваше имя и отчество, обращаетесь со мной как с преступником. По какому праву?

– Вы спрашиваете, по какому праву? – переспросил полковник, с интересом разглядывая Воронкова. – По праву закона, перед которым эти люди, как вы изволили назвать сотрудников уголовного розыска, несут ответственность… так же, как и я, начальник управления. А теперь разрешите напомнить, что вопросы здесь задаем мы, и чем скорее вы на них ответите, тем лучше.

Полковник говорил сдержанным, рассудительным голосом, только чуть прищуренные глаза выдавали, что это стоит ему немалых трудов. Он весь подобрался и даже, как показалось Кучеренко, помолодел. Во всяком случае, Петру Ивановичу не доводилось видеть его таким прежде. На Воронкова слова полковника не произвели впечатления. Глядя куда-то поверх лица Ковчука, он со скрытой угрозой сказал:

– Теперь я понимаю… Вы покрываете произвол своих подчиненных. Это возмутительно. Я буду жаловаться… Я требую, чтобы меня приняло вышестоящее руководство. Я это так не оставлю…

Глаза полковника сузились еще сильнее.

– Жаловаться – ваше право, гражданин… – Он сделал намеренную паузу, прежде чем назвать фамилию Воронкова. – К сожалению, сегодня у министра неприемный день, придется отвечать на наши вопросы. Не желаете – дело ваше. Мы люди не гордые, можем и подождать. – Он нажал кнопку звонка, и в кабинет тотчас вошел немолодой старшина. – Уведите задержанного, приказал Ковчук.

Воронков смерил старшину презрительным взглядом, встал, одернул пиджак, поправил галстук. Возле самых дверей он остановился:

– А что вас, собственно, интересует?

– Многое, гражданин Воронков. – Полковник пододвинул поближе толстую коричневую папку. В глазах Воронкова промелькнула тревога. «Дорого бы дал ты, – подумалось Ковчуку, – чтобы заглянуть в содержимое этой папки». – Да что же вы стоите, присаживайтесь, – продолжал он как ни в чем не бывало, знаком отпустил старшину и повернулся к старшему лейтенанту: – Товарищ Чобу, ведите протокол.

При упоминании о протоколе Воронков оторвал наконец глаза от папки и удивленно спросил:

– Какой протокол? Это что, допрос?

– Вы не ошиблись, гражданин Воронков, – подтвердил полковник, именно допрос подозреваемого Воронкова Олега Георгиевича, тысяча девятьсот…

Воронков не дал ему продолжить:

– Это я, значит, подозреваемый?.. – Он деланно рассмеялся.

– Да, пока подозреваемый.

– Что значит – пока?

– Видите ли, у нас так: сначала – подозреваемый, потом – обвиняемый, наконец – виновный. Конечно, не каждый подозреваемый становится обвиняемым, а тем более виновным.

– И в чем же вы меня подозреваете? – Воронков деланно рассмеялся. Это просто невероятно.

– Об этом поговорим немного позже, а пока расскажите о себе.

– А что рассказывать? – Воронков передернул плечами. – Вы, небось, и сами справки навели. Моя жизнь на виду, дом открыт, меня многие в городе знают, мое общественное положение известно. Что вас, собственно, интересует? – повторил он свой вопрос.

– Допустим, ваше занятие коллекционированием старинных вещей.

– Вот оно что! – воскликнул Воронков. – Кажется, я начинаю понимать. Меня оклеветали завистники, недруги, эти тупицы, бездари, которые абсолютно не смыслят в искусстве, а лезут туда же. А я всю сознательную жизнь занимаюсь собирательством. Это моя страсть и, без ложной скромности, могу сказать, что кое в чем разбираюсь.

– Охотно вам верю, Олег Георгиевич, – Ковчук согласно кивнул. Однако у вас дома при обыске не обнаружено никаких старинных предметов искусства. Это обстоятельство выглядит несколько странно.

Воронков снисходительно улыбнулся:

– Вы меня извините, товарищ начальник, но сразу видно, что вы собирательством никогда не занимались.

– Не приходилось, – полковник виновато развел руками. – Знаете, все недосуг как-то. Однако вы не ответили на мой вопрос.

– Тут и отвечать нечего, все ясно. Коллекционер бы меня понял сразу. Видите ли, я человек настроения, увлекающийся, так сказать. Главный интерес для меня представляет не сама антикварная вещь, а сам процесс ее поиска и последующего изучения. Часто к вещи как-то охладеваешь, привыкаешь, что ли… И расстаешься без сожаления. А потом все снова. Поверьте, это так интересно!

– Действительно, интересно. А кому вы продавали вещи, к которым, как вы выражаетесь, охладели?

– В музей, как правило, – не без пафоса отвечал Воронков. – Как истинный коллекционер. Я полагаю, что делал полезное и нужное дело. Пусть все, а не только одиночки, любуются красотой.

Сидящие поодаль Кучеренко, Чобу и Андронова незаметно обменялись выразительными взглядами, а Чобу даже что-то тихо пробормотал.

Полковник хотел продолжить, но его опередила Андронова:

– Разрешите вопрос, Никанор Диомидович? Ваши слова, – обратилась она к Воронкову, – не согласуются с фактами. В последние месяцы в музей вы ничего не сдавали.

– Значит, ничего не было. Странный вопрос.

– Не такой уж странный, если принять во внимание, что недавно вы приобрели весьма ценные вещи: французскую вазу, скульптуру «Похищение сабинянок», картины Сарьяна, Самохина…

– Вы забыли упомянуть Левитана, – с вежливой улыбкой произнес Воронков. – Ну и что из этого следует? Не украл же я эти вещи. Какой здесь криминал? А потом, я уступил их одному коллекционеру, москвичу, он меня буквально умолял продать, я согласился, тем более, что это – не мой профиль. Я больше по фарфору… Это очень приличный человек, знаток…

– И этот приличный человек, фамилия которого Карякин, тут же тащит в комиссионку так полюбившиеся ему вещи. Не кажется вам это странным? Кстати, Левитан-то оказался поддельным, Олег Георгиевич.

– Не может быть! – воскликнул Воронков, и было непонятно, к чему относилось это восклицание: к тому, что Карякин отнес вещи в магазин или к сообщению о поддельности картины.

– Все может быть, гражданин Воронков, – Андронова не стала уточнять, что именно она имела в виду под этим «может быть». – Однако Карякин утверждает, что не покупал у вас ни картины, ни вазу, ни скульптуру, а вы сами просили сдать их в комиссионный. Кстати, сколько вы заплатили за них Сухаревской и этому старичку-пенсионеру?

– Право, уже не помню, – Воронков посмотрел в глаза Андроновой. – Да и какое это имеет значение? Бывает, купил дешевле, продал дороже. Обычное дело у коллекционеров.

– Это обычное дело на юридическом языке называется спекуляцией, заметил Ковчук. – Статья 161, скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы.

– В таком случае любого коллекционера можно под эту статью подвести. Да и где доказательство спекуляции? Этот Карякин может утверждать все, что угодно. – Воронков словно забыл, что он говорил о своем знакомом пять минут назад. – Я ему пошел навстречу, из уважения, а он вот каким негодяем оказался.

– Оставим пока скульптуру и прочее, – продолжил допрос Ковчук. – Скажите, Воронков, вы еще что-нибудь продавали или передавали Карякину, только честно?

– Пару резных костяных фигурок, медальон, в общем, мелочи.

Полковник выдвинул ящик стола, достал икону «Ангел пустыни» и повернул ее лицевой стороной к Воронкову:

– И это вы называете мелочью? Простите, но я отказываюсь вас понимать.

На лице Воронкова мелькнуло смятение, но только на долю секунды.

«Посмотрим, надолго ли тебя хватит», – подумал Ковчук.

– Мне, конечно, трудно судить, поскольку я в иконах не очень разбираюсь, но доска интересная, старинная школа. Никогда не приходилось видеть, – спокойно произнес Воронков.

– А вы постарайтесь припомнить, Олег Георгиевич, – вступил наконец в допрос Кучеренко. – Посмотрите внимательнее.

– Нет, никогда не видел. К сожалению. Да и где я мог ее видеть? Культовая живопись не мой профиль.

– Где могли видеть? – с усмешкой переспросил Кучеренко, открыл портфель и достал из него старую потрепанную книгу. На ее красном кожаном переплете значилось: «Историко-статистическое описание церквей и приходов Кишиневской епархии». – Эта книга, весьма любопытная, изъята у вас при обыске.

Воронков молчал, как загипнотизированный, не сводя глаз с книги. В тишине было слышно, как подполковник переворачивает страницы.

– Вот он, Иоанн Креститель, отличная репродукция. Здесь и описание иконы имеется, подробное причем. И, что самое интересное, отчеркнуто карандашом.

– И что из того? – нервно перебил его Воронков. – Почему вы считаете, что это мои пометки? Оставил кто-нибудь из прежних владельцев книги. Я ее по случаю приобрел и даже не успел раскрыть.

Кучеренко не обратил никакого внимания на эти слова и продолжал:

– Именно эту икону вдруг воруют из церкви…

– Печальное совпадение. – Воронков развел руками. – Неужели вы хотите сказать, что я украл икону? После этого не значит вследствие этого – так говорили еще древние римляне.

– Совпадение, стало быть? Пойдем дальше. Под видом командированного министерством культуры вы, Воронков, являетесь в церковь села Кобылкова. Священник опознал вас по фотографии…

– Ну и дела… – Воронков попытался улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, жалкой. – Милиция за меня всерьез взялась. Был такой грех, был… Попался мне случайно под руку командировочный бланк – решил воспользоваться. Для солидности, чтобы священник не опасался. Очень хотелось осмотреть церковь подробнее. С познавательной целью.

– Вы только что сказали, что культовая живопись – не ваш профиль. Что же привело вас в храм божий? Или вы в бога веруете? В это время службы в церкви не было.

– Кроме икон в церквах и много другого есть, что представляет интерес для любителя старины.

– В этом вы абсолютно правы, – согласился Кучеренко. – И самое интересное, что после вашего визита эту церковь тоже обворовывают.