Текст книги "На исходе ночи"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– Хорошо гуляем! – осклабился в пьяной улыбке Федор. – Музыки только не хватает. Да вот же музыка! – вспомнил он о патефоне, лежащем в углу, за мешком.

– Оставь эту шарманку, все равно пластинок нет. Забыли захватить. И черт с ними, все равно ничего подходящего у этого Настаса не нашлось бы. Ерунда всякая, вроде ихней «Катюши». Будет тебе сейчас другая музыка, Федя.

Солтан, отодвинув бутылки и банки, поставил на освободившееся на столе место батарейный приемник, уверенно, со знанием дела настроил на одну из коротковолновых станций. Землянку заполнили звуки джазовой музыки. Федор вскочил, кривляясь, начал приплясывать. Музыка смолкла, и диктор мягким вкрадчивым голосом объявил уважаемым советским радиослушателям, что сейчас перед ними выступит их бывший соотечественник, который выбрал свободу.

– Это станция американская, – с важным видом пояснил Солтан. – «Голос Америки» называется.

– Американская? – удивился Федор. – А почему он на нашем языке говорит?

– Чудак, думаешь, там наших нет? Сколько хочешь.

Человек у микрофона говорил о том, как ему удалось вырваться из коммунистического ада на свободу, и почему именно выбрал он эту самую свободу. Из его слов выходило, что если и есть на земле рай, то он находится там, в той свободной и богатой Америке, где ему посчастливилось теперь жить. Еще он сказал, что всегда помнит о своих несчастных братьях и сестрах, стонущих под игом большевистской тирании, и выражает им свое искреннее сочувствие. В заключение он заверил своих несчастных соотечественников, что час освобождения от тирании близок.

Федор, недовольный тем, что музыка кончилась, слушал вполуха, занятый дальнейшим изучением содержимого мешков. Корнелий же, казалось, забыв обо всем, приник к приемнику, жадно ловя каждое слово.

– Все бы отдал, чтобы оказаться там, – мечтательно произнес он, когда заокеанский голос смолк.

Солтан изучающе всмотрелся в его хмурое болезненное лицо.

– И я тоже, Корнелий… Но как это сделать?

– Он же вот сделал, – Корнелий ткнул рукой в приемник. – А мы чем хуже? Надо попробовать.

– После поговорим, – Солтан оглянулся на Федора. – Вдвоем.

Все трое курили папиросы одну за другой, и маленькая, плохо проветриваемая землянка наполнилась клубами дыма. Григорий поднялся наверх – глотнуть свежего воздуха и осмотреться. Солнце уже клонилось к закату, и в его косых лучах нежно зеленели первые, только распустившиеся листочки. Даже днем землянку почти не было видно. «Воткнуть бы еще на крышу несколько зеленых веток – для маскировки, вообще никто не заметит, – подумалось Солтану. – Только вот когда листья распустятся, я буду далеко, очень далеко отсюда. А пока можно и здесь пожить. В село, к дядьке, возвращаться теперь опасно».

Спустившись в землянку, он увидел в руках Корнелия свой пистолет, причем ствол был направлен прямо на него, Солтана. Ему стало не по себе.

– Осторожнее, Корнелий, он заряжен, – произнес как можно спокойнее Солтан.

– Не бойся… Я тоже в армии служил, разбираюсь. – Он вертел пистолет в руках, с интересом осматривая его со всех сторон.

– В армии? – с некоторым удивлением переспросил Солтан, с облегчением видя, что Корнелий, наконец, отвел пистолет в сторону.

– Тэ-тэ, – прочитал вслух Корнелий буквы на рукоятке. – Никогда не видел такого оружия.

– Тэ-тэ – это значит Тульский, Токарева. – Есть такой город в России – Тула, там не только пистолеты делают, но и пушки. Токарев – фамилия конструктора.

– Значит – русский… – тихо, с ненавистью, произнес Корнелий. – Я бы их всех… из этого вот пистолета. – Он сжал рукоятку, будто изготовив пистолет для стрельбы. – Одного уже отправил на тот свет, но я бы всех, всех…

– На всех патронов не хватит, – попытался было пошутить Солтан, которому в общем-то было не до шуток: Корнелий с сумрачным, искаженным гримасой ненависти лицом, сжимающий пистолет, выглядел устрашающе.

Корнелий как бы очнулся, неохотно положил пистолет на стол и спросил уже спокойнее:

– Откуда он у тебя?

– Да так… У одного человека позаимствовал, – неопределенно ответил Григорий. – Ты где служил? Может, мы однополчане?

Корнелий желчно улыбнулся:

– В разных мы с тобой армиях служили, ты по эту сторону, а я по ту. А теперь вот водку вместе пьем. Такова жизнь, как говорят французы. Если тебя интересует, расскажу, теперь мы одной веревочкой связаны, это уже русские так говорят. Я слышал… В общем, учился я в лицее и однажды прочитал в газете объявление о наборе курсантов в немецкое училище младших офицеров-радиотелеграфистов. Экзамены в Бухаресте сдавали. После экзаменов нам выдали немецкую форму и отправили в Германию, в город Нордхаузен. В сорок четвертом окончил, получил чин ефрейтора, а тут как раз этот красавчик и предал румынский народ, – я о Михае говорю, – пояснил Корнелий, видя, что его собеседник не понял, о каком «красавчике» идет речь. – После этого предательства немцы к нам потеряли доверие, интернировали. В городе Хайденау это было, возле Гамбурга. Потом, когда разобрались, что не все румыны – предатели, разрешили сформировать национальную армию. Ты слышал о Хория Сима? – Солтан кивнул. – Это комендант «Железной гвардии», – счел необходимым все же пояснить Корнелий. – Великий человек, вождь! Он стал по праву командующим национальной армией. Только не пришлось нам пустить кровь большевикам. Нашлись и в Германии свои изменники, малодушные отщепенцы, трусы, которые предали великого фюрера и его дело, – Корнелий скорбно замолчал, как бы заново переживая горечь поражения. – Отправили меня и других на фильтрационный пункт, к варварам. Там наговорил много всякого, они поверили. Приехал домой, получил документы, в педагогическое училище подался… подальше от дома, если искать будут.

Он замолчал и искоса подозрительно взглянул на своего собеседника.

– А дальше что было? – не удержался от вопроса внимательно слушавший его рассказ Солтан.

– Дальше? Ладно, все скажу, если начал. Назначили меня секретарем училища, потому что я грамотнее других оказался, и почерк хороший. Получил как-то для сотрудников продуктовые карточки… ну и загнал их на базаре. Сбежал. С Федором этим встретился случайно, он ведь тоже беглый. Вместе и прячемся от большевистских ищеек. Разве это жизнь? Хуже собаки. Единственная надежда – недолго осталось. О войне, помнится, ты правильно говорил, Григорий. Я тоже слышал. За Прут, а потом и дальше, на Запад, подамся. Как тот, что по радио выступал.

Федор, которому наскучил затянувшийся разговор приятелей, напомнил о себе:

– Давайте лучше выпьем, хватит вам языком трепать. – Он ловко содрал зеленый сургуч с горлышка очередной бутылки.

Счетовод Чулуканского сельсовета Неофит Годорожа имел репутацию исполнительного, аккуратного и, что было весьма важно, грамотного (семь классов гимназии!) работника. Он всегда приходил в сельсовет первым, уходил последним. Ранним утром, когда Григорий Солтан, Федор Препелица и Корнелий Гилеску «отдыхали» после ночных трудов в землянке, Годорожа, как обычно, явился на службу раньше остальных. Еще издали он разглядел белеющий на стене листок. Едва начав читать, пугливо оглянулся по сторонам, сорвал листок и спрятал в карман. Дверь в сельсовет оказалась незапертой. Войдя в помещение, Годорожа увидел сторожа, спящего на диване сном праведника. С трудом растолкав старика, счетовод услышал бессвязный рассказ о странном ночном происшествии. Осмотрев комнату, хранившую следы ночного разгрома, Годорожа уселся за свой стол в ожидании начальства.

ПИСЬМО

Лейтенант Пынзару и капитан Москаленко вышли из сельсовета, когда над Мындрештами уже опускались сумерки. Капитан в отделе МГБ был сотрудником сравнительно новым, и участковому до сих пор приходилось с ним встречаться редко. Однако Пынзару было известно, что Москаленко – кадровый работник органов госбезопасности, всю войну прослужив в «Смерше», прошел фронтовыми дорогами от Сталинграда до Вены. После войны служил в территориальных органах госбезопасности сначала на Украине, а потом в Молдавии. Вот, пожалуй, и все, что было известно о стоящем рядом подтянутом капитане. И держался Москаленко с младшим по званию и должности Пынзару запросто, как со своим братом-фронтовиком.

– Пошли ко мне, капитан, – пригласил участковый к себе Москаленко. – У меня остановишься, если не возражаешь. Места хватит.

– А я и не возражаю, тем более, что ночевать, кроме как у тебя, негде. И поговорим заодно подробнее.

Молодая жена Пынзару сразу убежала на кухню и скоро пригласила мужчин к столу. Оба изрядно проголодались и первое время ели молча, лишь изредка обмениваясь словами. Утолив голод, закурили, и разговор сам собой зашел о главном. Присутствие за столом жены участкового не смущало: об исчезновении председателя колхоза Коцофана в селе уже знали все. Она с женским любопытством прислушивалась к их беседе и вдруг, немного смущаясь гостя, сказала:

– Не иначе как к Марии Гонца пошел председатель. Любовь у них. Это вы, мужчины, ничего не видите, а у нас глаз на такие дела острый.

Москаленко вопросительно взглянул на Пынзару. Этот взгляд можно было истолковать так: верно ли говорит жена, и если верно, то почему ты молчал до сих пор?

Ион пожал плечами:

– Мало ли что бабы болтают, у них язык без костей.

Однако Москаленко, розыскник более опытный, не раз имел возможность убедиться, что нельзя пренебрегать никакими, даже незначительными, казалось бы, на первый взгляд, сведениями.

– Кто она, эта Мария? – спросил он.

– Наша, мындрештская, – ответил Пынзару. – Солдатская вдова. Муж или погиб, или без вести пропал, точно не скажу. Сын у нее в городе на стройке работает, живет одна.

– Давай-ка навестим ее завтра с утра пораньше, лейтенант.

Дом Марии Гонца одиноко стоял в самом конце улицы; дальше начинался лес. Хозяйка – женщина средних лет, в накинутом на полные плечи цветастом платке с тревогой разглядывала незваных гостей в военной форме. Несмотря на ранний час, в комнате было прибрано, будто она кого-то ждала. На стене на видном месте висела фотография молодой женщины в подвенечном платье и бравого усатого мужчины. Москаленко перевел взгляд с фотографии на Марию, подумал про себя: «Красивая была в молодости, да и сейчас ничего». Хозяйка между тем засуетилась, не зная, как себя держать с начальством. На столе появился графин с вином, закуска, однако Москаленко остановил ее:

– Не беспокойтесь, Мария Афанасьевна, мы к вам не в гости, а по делу пришли.

Пынзару перевел его слова, хотя женщина, видимо, по выражению лица капитана догадалась, что он сказал, и села на стул. Москаленко и Пынзару молчали, не зная, с чего начать. Разговор предстоял деликатный, непростой разговор. Поразмыслив, Москаленко решил начать сразу с главного и спросил, когда она в последний раз видела Коцофана. Услышав это имя, Мария, еще прежде, чем Пынзару перевел, беспокойно встрепенулась, в ее темных глазах мелькнула тревога, и это не укрылось от внимательных глаз оперативников.

– Почему вас это интересует? – едва слышно спросила женщина.

«Видимо, между ними что-то есть… или было, по крайней мере, – подумалось капитану. – Интересно, знает ли она, что Коцофан исчез?»

– Поймите нас правильно, Мария Афанасьевна, – мягко сказал он, – мы пришли к вам как друзья, и вы должны нам помочь. Дело в том, что Тимофея Ивановича вот уже второй день нигде не могут найти. Пропал, словом.

– Пропал? – в ее голосе послышалось неподдельное изумление. – Сбежал, значит, и теперь милиция его ищет? Ничего не знаю.

Она упрямо поджала губы и с неприязнью взглянула на капитана. Реакция была неожиданной. «Может быть, Пынзару неточно перевел, или она просто не поняла, чего от нее хотят». И Москаленко, в который раз коря себя за то, что не успел еще хорошо овладеть молдавским языком, попросил лейтенанта объяснить подробнее цель их визита. Женщина слушала внимательно, а когда Пынзару замолчал, заговорила не сразу. О том, что председатель исчез, она слышит впервые, потому что вчера целый день была дома, и к ней никто не заходил. Женщина она одинокая, сын почти взрослый, у него своя жизнь. И Тимофей Иванович тоже остался один, так у него сложилось; он предлагал пожениться, но она ничего определенного пока не ответила: сына стесняется, да и судов-пересудов – скажут: окрутила самого председателя, свою выгоду, мол, ищет, а она женщина, хотя и одинокая, но гордая. Да, приходил к ней Тимофей, не будет скрывать. По вечерам. В последний раз – позавчера. Ушел под утро. С утра он в район собирался, говорил, что вызывает начальство.

– Чует мое сердце, случилось что-то плохое. – Она вытерла слезы концом платка.

– Не заметили чего-нибудь подозрительного, когда Тимофей Иванович уходил? – подождав, когда она немного успокоится, продолжал расспрос Москаленко. – Посторонних людей возле дома?

– Никого не было, я ведь Тимошу до калитки проводила. Попрощался и ушел. Сказал, что вечером заглянет, но не пришел. Это и раньше случалось, дел у него много… Не то, что у меня.

Распрощавшись с хозяйкой, они вышли на улицу, прошлись немного по размокшей земле и остановились, чтобы оглядеться по сторонам, и вдруг Москаленко боковым зрением скорее почувствовал, чем заметил, что за ними кто-то наблюдает из соседнего с двором Марии Гонцы дома. Он не успел повернуть голову, чтобы как следует рассмотреть, кто это, как белая занавеска на окне задернулась.

– Чей это дом?

– Савы Тудоса. А почему он тебя заинтересовал? – в свою очередь поинтересовался ничего не заметивший Пынзару.

– Любопытный, видать, этот Тудос. Мы вроде под наблюдением у него или кого-то из его домашних. Из окна за нами смотрят.

– А чего тут удивительного? Каждому ведь интересно, зачем участковый пожаловал, да еще с незнакомым в селе человеком. С тобой, то есть.

– Может быть, – неохотно согласился Москаленко. – Давай обсудим новую информацию, хотя ничего особенно нового мы не узнали. Плохо дело. Итак, Мария утверждает, что Коцофан ушел от нее под утро. Вопрос – куда он пошел?

– Домой, верно, куда же еще ночью идти.

– Скорее всего так. Пошел и не дошел. Значит, по дороге что-то произошло. Могло произойти, – тут же поправился Москаленко. – Вот что, лейтенант, давай-ка и мы с тобой пойдем этой дорогой. И смотри в оба, глаз не спускай с улицы. Моя сторона – правая, твоя, естественно, левая.

Шли медленно, часто останавливаясь и пристально разглядывая сырую, размокшую землю. Со стороны могло показаться, что они потеряли что-то важное и заняты поисками. Впрочем, так оно и было. Там, где улочки пересекались, Пынзару задержался подольше, присел на корточки, склонился совсем близко к земле.

– Смотри, капитан! – позвал он Москаленко.

Тот быстро подошел и увидел небольшое бурое пятно; рядом с ним на влажной земле четко отпечатались беспорядочные следы сапог: одни, огромные, были оставлены, как сразу определил Москаленко, так называемыми русскими сапогами с гладкой кожаной подошвой; другие принадлежали человеку в кирзовых с рифленой резиновой подошвой.

– У Коцофана тоже были кирзовые, – задумчиво промолвил Пынзару.

Москаленко, целиком поглощенный осмотром, не обратил внимания, что участковый говорит о председателе в прошедшем времени.

Они пошли по следам. Следы кирзовых сапог начинались от калитки двора Марии Гонцы. Человек в этих сапогах шел обычным, размеренным шагом, о чем свидетельствовал нормальный для такого шага размах. Тот, что был в кожаных, двигался от дома Савы Тудоса, причем все быстрее и быстрее, потому что расстояние между его шагами возрастало.

Оперативники вернулись на место, откуда начали осмотр, к бурому пятну. След русских сапог вел от пятна влево, на боковую улочку, следы же рифленых подошв исчезли начисто.

– Вот тебе и раз! – в недоумении сказал Пынзару. – Выходит, по воздуху летел, как ангел.

– Ангелов пока отставим, – серьезно сказал Москаленко. – Лучше посмотри внимательнее на отпечатки русских сапог.

Пынзару склонился совсем близко к земле.

– Как будто глубже стали следы… и короче.

– В том-то и дело, – мрачно произнес капитан. – Плохо. Убили председателя, не иначе, а труп убийца на себе потащил. Видать, здоровенный детина. Смотри, какой у него размер сапог. Скорее всего, холодным оружием… Выстрелов Мария, да и другие, не слышали, по крайней мере, никто не говорил. И стреляных гильз не видать. Впрочем, все это предстоит еще уточнить, а пока пошли по этим следам.

Следы вели на боковую улочку, к старому заброшенному колодцу. Заглянув в него, они увидели на дне неглубокого, почти высохшего колодца, человека.

– Беги в сельсовет, быстро! – приказал капитан участковому. – Нам самим не вытащить. И в отдел доложи по телефону. Мигом!

Пынзару возвратился вместе с председателем сельсовета Китикарем и группой молодых ребят. Один из них спустился на дно, обвязал труп веревкой, и его вытащили на поверхность. Дурные вести разносятся быстро, и пока ребята возились, вокруг колодца успела собраться толпа сельчан. Они молча, с ужасом смотрели на обезображенное лицо, в котором все же можно было узнать Коцофана. Москаленко хотел было попросить людей отойти подальше, чтобы не мешали, однако Китикарь шепотом остановил его:

– Пусть смотрят.

Москаленко не спеша обошел вокруг колодца, внимательно осмотрел поросший замшелым мохом сруб и только сейчас заметил, что в верхнем ряду каменной кладки недоставало одного камня.

– Видимо, камнем, которого не хватает, и ударил. Добил, гад. – Он крепко выругался. – Надо найти этот камень, да и тщательнее посмотреть, что там, на дне.

Паренек, стоящий поблизости, с готовностью сказал:

– Разрешите мне, товарищ капитан?

Москаленко кивнул, и паренек, скинув ватник, скрылся в стволе шахты. Ему бросили веревку, широкоплечий крепыш потянул за конец и извлек грубо отесанный котельцовый брус.

Москаленко тронул его носком сапога:

– Однако здоровенный. Такой не каждый поднимет. Сила нужна немалая.

Из колодца вылез перепачканный в илистой грязи парень. На боку у него висел планшет.

– Вот, там нашел, – он передал планшет Москаленко. – Больше ничего нет.

Крестьяне, столпившиеся у колодца, не расходились, стояли тихо, как на похоронах, лишь изредка вполголоса обмениваясь словами. Тишину нарушил гул мотора, и возле колодца затормозила «Победа». Из нее вышел начальник районного отдела МГБ майор Жугару – коренастый, плотный, средних лет человек с простым лицом крестьянина – и пожилой судебный врач-эксперт. Толпа расступилась, пропуская начальство. Москаленко доложил о происшествии, и труп на бричке в сопровождении врача и участкового увезли в сельский медпункт. После осмотра врач записал в протоколе:

«На теле убитого следов сопротивления не обнаружено. В области спины имеются два ножевых ранения, по своему характеру не смертельные. Смерть наступила от удара тупым предметом по голове…».

Пока судебный эксперт занимался исследованием тела в медпункте, Пынзару тщательно осматривал одежду убитого. Он выложил на стол смятую купюру, горстку мелочи, пачку «Беломора», расческу. Браунинга в карманах не было. «Может быть, в планшете?» Пынзару открыл старенький офицерский планшет. И в нем пистолета тоже не оказалось. В планшете участковый обнаружил несколько листков бумаги и отложил их в сторону. Вскоре подъехали задержавшиеся на месте происшествия Жугару и Москаленко. Майор оглядел стол с вещами и в первую очередь стал просматривать бумаги, передавая листок за листком капитану. Это были различные колхозные счета, квитанции и прочая деловая документация. Развернув сложенный вчетверо большой лист, вырванный из амбарной книги, Жугару задержал его в руке, внимательно разглядывая. Он был весь исписан корявыми большими буквами. Поверх букв во весь лист был нарисован контур пистолета в натуральную величину, будто «художник», не мудрствуя лукаво, обвел пистолет карандашом, как это делают дети. Майор повернул лист так, чтобы его увидели остальные.

– Похоже на вальтер, – сказал Москаленко. – У меня был такой. Между прочим, неплохая машинка, и патроны от ТТ подходят. А что там написано?

– Сейчас узнаем, капитан. «Председателю колхоза села Мындрешты Коцофану», – медленно, с трудом разбирая буквы латинского алфавита, от которого уже успел отвыкнуть, прочитал майор вслух. – Ко мне неоднократно поступают жалобы крестьян, что ты, красная сволочь, издеваешься над честными, верующими во всемогущего бога христианами, отбираешь землю, заставляешь работать в колхозе на коммунистов-большевиков. Если ты, коммунистический прислужник, предатель молдавского народа, не перестанешь сдирать шкуру с людей, то там, где сейчас твои ноги, будет твоя голова, за которую я не дам и двух копеек…»

Осторожный стук в дверь заставил майора прерваться.

– Кто там еще? – недовольно спросил он.

В кабинет председателя сельсовета, который на время заняли оперативники, вошел его хозяин – Китикарь.

– Извините, я на минуту. Бумага одна срочно понадобилась.

Председатель достал из ящика письменного стола нужную ему бумагу и заторопился к двери, однако его остановил Жугару:

– Товарищ председатель, задержитесь, если ваша бумага подождать может. У нас тут кое-что весьма любопытное имеется. Присаживайтесь. «…Передай всем, – продолжил прерванное чтение майор, – кто меня будет разыскивать, что вы мое дерьмо съедите. Если не верите – скоро убедитесь. Я приеду на машине к конторе вашего проклятого колхоза вечером, когда вы все там сидите и совещаетесь, как сдирать шкуру с народа, и уложу всех одной гранатой, пусть она поздоровается с вами. Это будет радостью ваших душ. Можете вызвать сколько угодно милиции, мне не страшен даже полк. Знайте, от меня никуда не уйдете, даже если повеситесь. Посмотри на изображение пистолета. До сих пор он уничтожил 3000 душ коммунистических прислужников и теперь требует твою. Глаза видят, уши слышат. Капитан-партизан Филимон Бодой».

Закончив чтение, Жугару, брезгливо отложив лист, со злостью произнес:

– Вот сволочь! Защитник народа, капитан-партизан! Это же надо такое придумать. И пистолет нарисовал, для наглядности, что ли. Бодой, Бодой… – повторил майор, что-то вспоминая. – Ну конечно, мне говорил о нем мой предшественник, когда я дела у него принимал. Опаснейший бандит.

– Именно так, – продолжил Москаленко, – хотя и прихвастнуть не прочь. Три тысячи? Это же просто смешно.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, есть такая поговорка. Правильная, между прочим. Пока для смеха оснований не вижу, скорее наоборот. – Жугару помолчал. – Коцофан убит, но кем? Это гнусное письмо еще не факт, да мы и не знаем точно, что писал именно Бодой. Какой-нибудь кулацкий прихвостень или нелегал мог подписаться его именем, напрокат взять, так сказать. Чтобы пострашнее было. Такое случается.

– Разрешите мне? – раздался голос молча слушавшего их разговор Китикаря.

Он взял письмо, подошел к окну, потому что уже начинало смеркаться, близоруко поднес бумагу к глазам.

– Его почерк, Филимона.

– Вы уверены? – осторожно спросил Жугару.

– Уверен, – усмехнулся председатель сельсовета. – Я его почерк, как свой собственный, знаю. Мне ведь этот бандит тоже угрожал… Примерно таким же письмом. Не по нутру ему пришлась Советская власть. По оккупантам соскучился. Забыл, видно, как жандармы его лупцевали… Да и от сельчан доставалось. И по заслугам, скажу я вам. Жаль, что мало.

– Мало? – заинтересованно переспросил Жугару. – Поясните, Василий Павлович, о чем речь. Я не совсем понимаю.

– А чего тут понимать? Дело ясное. Кузня у Бодоя в Мындрештах была. Кузнец он неплохой, только вот на руку не чист. С малых лет воровал… по мелочам. Подрос – конокрадом сделался. У Архипа Вакарчука вола увел, у Семена Гимпу – лошадь… Всего сейчас и не упомню. Когда советские пришли, уже после войны, в сорок пятом, арестовали Филимона, за что точно – не знаю, я тогда еще в армии служил, меня здесь не было. Сбежал он из-под стражи и в лес подался, собрал вокруг себя всякую нечисть. С тех пор его и ловят. Много бед натворил. А теперь вот это случилось… с Коцофаном. Его, его рук дело.

– Ну, это, Василий Павлович, – сказал Жугару, – нам еще предстоит доказать. Может быть, просто совпадение. Коцофан действительно получил письмо от Бодоя, а убил другой, допустим, из ревности. Здесь ведь женщина замешана.

– Да какая там ревность, товарищ майор? – горячо возразил Китикарь. – Он это сделал, больше некому, давно на председателя злобу таил. Жалко Тимофея, хороший был мужик, потому и убил этот гад. Не боялся его Тимофей, плевал на его угрозы, поэтому и не сказал никому об этом самом письме. – Китикарь скорбно помолчал. – До каких пор этот бандит будет над нами издеваться? – Он говорил тихо, сдерживая ненависть и обиду. – Теперь, сами понимаете, разные разговоры пойдут. Что я, председатель сельсовета, людям скажу? Конечно, кое-кто радуется, небось, уже сейчас за стаканом вина сидит, ну, а остальные еще больше бояться будут. Запугал он людей, чего уж там скрывать.

– Спасибо за откровенность, Василий Павлович, упрек принимаю, хотя я лично работаю здесь, как говорится, без году неделю. – Жугару выразительно взглянул на своих подчиненных. Те сидели молча, опустив глаза к столу. – Однако хочу сказать, что без вашей помощи мы как без рук. Только общими усилиями мы можем ликвидировать эту нечисть. Кто конкретно помогает бандитам – вот в чем вопрос. Связи и еще раз связи – сейчас главное.

Он встал, поглядел в окно, будто хотел найти там ответ, однако кроме пустынной улицы, скупо освещенной предвечерним солнцем, ничего не увидел.

– Надо, пока не стемнело, еще раз осмотреть место происшествия, а заодно и село посмотреть. Я ведь в Мындрештах впервые. С вами, Василий Павлович, я не прощаюсь, еще увидимся.

Оперативники миновали несколько домов и поравнялись с кузницей, возле которой стоял смуглый усатый человек в брезентовом прожженном фартуке. Кузнец осклабился, приподнял черную, тоже прожженную местами шляпу.

– Здравствуй, Парапел! – ответил на его приветствие Пынзару.

– Что за имя такое странное – Парапел, первый раз слышу? – спросил Жугару, когда они отошли подальше.

– Да прозвище у него такое, товарищ майор, все его так кличут, а имя, наверное, уже никто и не упомнит. Между прочим, у Бодоя кузнечному ремеслу обучался. Мы этого Парапела, товарищ майор, как только не разрабатывали. Землю целует, клянется: «Не знаю, где Филимон прячется, чтоб мои глаза повылазили, если вру». А я нутром чую – врет, только зацепиться не за что. – Участковый тяжело вздохнул. – Связи – это вы очень правильно заметили, товарищ майор. Мы, конечно, кое-что знаем, но мало, очень мало. Молчат люди, боятся, а кое-кто и впрямую поддерживает, укрывает у себя. За каждым домом не углядишь, а он сегодня здесь, а завтра у другого, и все ночью, ночью. К себе в дом не приходит. Это точно.

– Разве у Бодоя собственный дом есть? – с удивлением спросил Жугару.

– А как же, конечно, и неплохой. Могу показать, если желаете.

Свернув на боковую улочку, они остановились напротив добротного каменного дома с заколоченными окнами.

– Вот он и есть, – показал на дом участковый.

Все трое стояли молча, разглядывая дом.

– Я вот что предлагаю, товарищ майор, – тихо, как бы про себя, произнес Москаленко. – Собрать бы прямо сейчас людей да разобрать осиное гнездо этой бандитской сволочи. До последнего камешка, чтобы ничего не осталось.

– А какой в этом смысл, капитан?

– Смысл такой: пусть все в селе знают, что никто его, бандита, не боится, да и ему и его пособникам вроде предупреждения будет.

Жугару скептически покачал головой.

– Нам нужен не дом, а его хозяин. И потом, капитан, не имеем права, незаконно это.

Жугару замолчал, продолжая внимательно разглядывать заброшенный дом.

– А родственники у Бодоя в селе есть?

– Близких родственников нет, товарищ майор, – ответил Пынзару. – Родители его померли еще до войны, а вот у его главного подручного, Александра Губки, мать в Мындрештах проживает. Был с ней разговор, – Пынзару понял ход мыслей майора и решил предупредить его вопрос. – Только она разве скажет? Какая мать сына выдаст. Молчит, старая.

– Не выдаст, это верно. А вы с другой стороны попробуйте зайти. – Жугару обращался уже не только к участковому, но и к капитану. – Надо ей втолковать, что все равно конец их банде придет, а если сын сам, добровольно с повинной явится, то ему скидка от наказания выйдет. Пусть она сынку своему так и передаст.

Занятые беседой, они не заметили, что вышли на околицу, к заброшенному колодцу. Народ уже разошелся, и улица опустела. Москаленко еще раз, более детально, рассказал начальнику об обстоятельствах происшествия и, чуть заметно кивнув в сторону дома Савы Тудоса, заключил:

– Вероятнее всего, в нем убийца подстерег Коцофана. Знал, видимо, что ходит председатель к вдовушке.

– Что за человек этот Тудос, чем дышит?

– Как вам сказать, товарищ майор. – Пынзару чуть помедлил, собираясь с мыслями. – Вроде ничего такого за ним не числится. Из середняков. В армии не служил… ни в румынской, ни в нашей. В колхоз не вступает, единоличник…

– Понятно. – Жугару задумчиво взглянул в сторону дома Тудоса. – Сейчас допрашивать его рановато, доказательств у нас нет, одни предположения. Даже если этот Тудос что-то знает, все равно ничего не скажет. Только спугнешь, да и всему селу будет известно, что с ним чекисты беседовали. В общем, кругом проигрыш.

– Да, вот еще что, товарищ майор, – вспомнил участковый. – Обижен он, я слышал. Жалуется, что ему высокий налог установили. В Кишинев, говорят, писал, в министерство заготовок.

– В министерство заготовок? – оживленно переспросил Жугару. – Прекрасно! Вы вместе с капитаном продолжите работу здесь. Прошлым особенно поинтересуйтесь. И другими жителями окрестных домов тоже займитесь. Прошу действовать оперативно. Давно пора кончать с Бодоем и его шайкой. Стыдно людям в глаза смотреть. – Майор вспомнил недавний разговор с председателем сельсовета и нахмурился.

Пынзару, принявший упрек начальства целиком на себя, покраснел и тихо произнес:

– Я, товарищ майор, этого бандита живым или мертвым все равно достану.

– Лучше живым, лейтенант, – уже мягче сказал Жугару. – Его судить надо всенародно. Запомните это. Сейчас главное, как я уже говорил, – это связи бандитов. Желаю успеха.

Он пожал на прощанье руки Москаленко и Пынзару и сел в машину.

В добротном особняке, что еще недавно принадлежал какому-то коммерсанту и где теперь размещался райотдел МГБ, несмотря на поздний час, были освещены все окна. Рабочий день здесь заканчивался далеко за полночь. Жугару еще не успел снять шинель, как в кабинет вошел молодой лейтенант с папкой в руке.

– У вас что-нибудь срочное? – нетерпеливо спросил его майор. – Если нет, тогда позже. Я вызову.