Текст книги "На исходе ночи"

Автор книги: Евгений Габуния

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Свернув на Лиманную, они прошли вдоль каменного забора, миновали пролом и метров через сто, там, где стена обрывалась, Пысларь остановился возле небольшого дома. Недавний ремонт лишь слегка скрашивал его убогий, запущенный вид; во дворе в беспорядке валялись заготовленные на зиму дрова, пустые банки из-под краски, доски и бог знает что еще.

– Не успели после ремонта прибрать, – почему-то счел нужным пояснить хозяин.

Ему никто не ответил, и все молча вошли в дом. Комнаты как бы являлись продолжением двора: здесь тоже был беспорядок.

– Принимай гостей, мать, – угрюмо обратился к жене Пысларь. Худая, преждевременно постаревшая женщина, чем-то очень похожая на своего мужа, растерянно посмотрела на него, перевела взгляд на незнакомых людей и послушно ответила:

– Я сейчас…

– Не трудитесь, не надо, – остановил ее Алексей Христофорович. – Мы совсем по другому делу.

Хозяева дома и понятые, которых попросили присутствовать при обыске, молча наблюдали, как подполковник перебирает старые бумаги на допотопной этажерке, роется в шкафах, поднимает слежавшиеся матрацы… Аурел не мог не отметить, что эту неприятную работу Будников делает высокопрофессионально и без брезгливости.

Обыск уже подходил к концу, когда подполковник, приподняв потрескавшуюся клеенку на кухонном столе, обнаружил акт сельсовета о техническом состоянии дома и копию чека на покупку лесоматериалов. Затем он открыл дверцу кухонного шкафчика, пошарил рукой и извлек довольно большой кусок ткани. Кауш и Будников, всмотревшись, увидели знакомый красно-голубой восточный узор, причудливо вьющийся по белому полю.

– Откуда это у вас? – спросил Кауш.

Ответила жена:

– Перед самой войной, когда Евдокия, старшая наша, родилась, начали готовить ей приданое. Тогда и купили. А как замуж вышла – подарили. Не весь кусок, он большой был. Она занавески сшила, на окна повесила, а когда подвыцвели да изорвались – на тряпки пустила. А я из того остатка занавеску сделала на плиту, но и она прохудилась. Стала на тряпки рвать, в хозяйстве все пригодится.

– Так чьи это тряпки, ваши или дочери?

– Да Евдокия вроде приносила как-то, сказывала, чтобы я постирала.

Провожаемые настороженными взглядами хозяев, Кауш и Будников вышли на улицу.

Дочь Пысларей Евдокия, по мужу Цуркан, жила на той же Лиманной. При обыске в ее доме не обнаружили никакой ткани, хотя бы отдаленно напоминающей изъятую у Пысларя.

В 18.00 В СЕЛЬСОВЕТЕ

Кауш и Будников медленно, устало брели по пустынным в этот послеобеденный час сельским улицам. Им встретилась лишь стайка мальчишек, спешащих по каким-то своим важным делам. Будников обернулся, посмотрел им вслед и задумчиво сказал:

– Вот кому хорошо, Аурел Филиппович. Никаких тебе забот, догуливают каникулы. Торопятся, сорванцы.

Он замолчал, задумался. Быть может, пришло на память голодное босоногое детство в деревеньке на Брянщине, без школы, без каникул; замученный фашистами отец… Кто знает, о чем думал этот устало шагающий немолодой человек.

Молча дошли до сельсовета. Здесь, как и утром, толпились люди, обсуждая сельские новости. При появлении Кауша и Будникова разговоры стихли, небольшая толпа расступилась, пропустила их. В селах новости разносятся быстро, и, кто именно были эти двое, здесь уже знали.

В «штаб-квартире» было прохладно. Кауш присел на стул, вытащил пачку «Дойны» и с удовольствием затянулся.

– Сейчас бы часок соснуть, Алексей Христофорович… – мечтательно протянул он. – Как вы считаете?

– Отличная мысль, но придется повременить.

Кауш лишь вздохнул.

– Как вам понравился Пысларь?

– Как говорят в Одессе – чтобы да, так нет, – в тон ему ответил подполковник. – Пренеприятный субъект.

– Да уж, приятного мало, – согласился Кауш. – Только жалкий он какой-то, этот слесарь…

Будников не дал ему закончить:

– Жалкий? А девчонку разве не жалко?

– Так ведь ничего еще не доказано, Алексей Христофорович.

В комнату вошли Поята и Сидоренко, пропыленные, с покрасневшими от солнца лицами. Было видно, что они даром времени не теряли.

– Намаялись мы со Степаном, сил никаких больше нет. Все село обошли…

– Давайте по порядку, – остановил их Кауш, – так будет вернее.

На долю Сидоренко и Пояты выпал трудный день, заполненный черновой работой, из какой и складываются будни оперативников. Шаг за шагом обходили они дома, опрашивали десятки людей. Захар Хельмицкий, о котором так нехорошо отзывалась старая Амалия, оказался веселым добродушным человеком, вовсе не похожим на злодея. Однако оперативники понимали, что внешнее впечатление еще ни о чем не говорит. Главное – у Хельмицкого было полное алиби: он только вчера приехал, ездил в гости к родственникам в Белоруссию.

Удалось разыскать и следы высокого загорелого блондина и его чернявого товарища со шрамом. Их видел кое-кто из сельчан, когда они направились к дому Трофима Скумпу. И сам этот дом, уединенно стоящий на самом берегу Днестра, и его хозяин пользовались в Покровке дурной славой. Из своих шестидесяти лет Трофим Скумпу трудился на пользу общества менее года. Причем год этот пришелся на тяжелое послевоенное время, когда хитрый Трофим подыскал себе теплое местечко в сельской пекарне. На том и кончилась его трудовая деятельность. Жил он тем, что удавалось вырастить на небольшом приусадебном участке и продать на городском рынке. Основным же источником дохода была сдача внаем комнаты. Сдавал он всем без разбора, документов не требовал. «Для меня самый главный документ, – цинично откровенничал пьяненький Скумпу, – это монета». Гостеприимством отдаленного дома иногда пользовались и сомнительные личности.

Немало хлопот доставляли участковому Трофим Скумпу и его квартиранты. И вот что любопытно: хозяин никогда не скрывал от Пояты, кто именно у него живет, и вообще давал полную информацию о своих постояльцах. Может быть, по этой причине Поята не принимал более действенных мер к старику, ограничиваясь серьезными предупреждениями. И на этот раз Скумпу, выслушав участкового, сразу признался: да, жили у него двое ребят, вчера съехали, куда – неизвестно. Говорили, что студенты из Ленинграда, приехали в Молдавию позагорать, фруктов поесть. Знали ли о том, что Роза пропала? Конечно, все село об этом говорило, да и сам он рассказывал им. Больше старик ничего добавить не мог, и Поята знал, что он сказал все.

– Скорее всего, мелкие аферисты, – прокомментировал это сообщение Будников. – Почуяли, что пахнет жареным, и решили поживиться. Как шакалы, – брезгливо поморщился он. – Однако к преступлению они никакого отношения не имеют. Только последний дурак решится на такой шаг: обнаружить себя после тяжкого преступления.

– Пожалуй, вы правы, – отозвался Кауш, – однако на всякий случай надо дать ориентировку.

Оперативникам удалось наконец побеседовать с трактористом Никитой Фроловым, которого они застали дома. Фролов, если не считать эмоциональной окраски его рассказа, ничего существенного к уже известному не добавил. Зато поливальщик Станислав Борщевич, работавший всю прошлую неделю на этом же массиве, рассказал кое-что любопытное. По его словам, 19 августа на том месте, где позже нашли девочку, никакого трупа не было.

Кауш и Будников переглянулись. Это как будто соответствовало предположению подполковника, что девочку не обязательно убили именно там, где нашли.

– А не ошибается ли этот поливальщик? – высказал сомнение Кауш. – Он придерживался другого мнения на этот счет.

– Все может быть, – задумчиво ответил Сидоренко. – Какой-то странный этот Борщевич. Говорит: что вы ищете, я, мол, знаю, кто это сделал. Спрашиваю: кто? Былинский, отвечает, его дом как раз напротив того пролома стоит. «А почему так думаете?» – «Все так говорят».

– А этому Былинскому, – пояснил Поята, – точно не знаю, но лет восемьдесят, не меньше, едва ноги переставляет…

Будников усмехнулся. Он встречал немало таких детективов-любителей, которые своими советами только путали следствие.

– …И еще Борщевич показал, – продолжал участковый, – что видел утром 16 августа на том участке какую-то девочку, лет десяти. Не Розу, а другую: кто она – не знает. Заметил еще троих мальчишек, которые рвали траву, для кроликов наверное. Там этой травы много, вся улица ее рвет. Потом, говорит, ребят прогнал сторож.

– Это уже что-то, – сказал Кауш. – Нам важно узнать, кто именно был в тот день на этом участке, кто в последний раз видел девочку. Обязательно нужно найти этих мальчиков и сторожа…

– И заодно проверить их, и тракториста и поливальщика тоже, – вставил Будников.

– Проверить, конечно, не помешает, – согласился Кауш, – но не слишком ли мы расширяем круг, Алексей Христофорович? Этак мы и всех жителей улицы проверять станем.

– Если надо – и проверим, Аурел Филиппович. А что прикажете делать? Фактов у нас маловато.

– Да, маловато, но не следует впадать в излишнюю подозрительность. Так мы можем слишком далеко зайти… Безусловно, кого надо – без внимания не оставим. Однако сосредоточимся на Пысларе. Не нравится миг этот человек, чувствую: что-то скрывает.

– Вот именно. С кем ехал в автобусе на работу – не помнит, а ведь, почитай, пол-автобуса – знакомые, во что был одет – не помнит. Зато отлично помнит не только номера квартир, но и фамилии жильцов у которых работал десять дней назад. Розу не знал, хотя живет почти рядом с Зоммерами.

– Да врет он! – воскликнул участковый инспектор. – Девочка чуть ли не каждый день играла с его внучкой. А внучка у Пысларя живет, это всем известно.

– Странная какая-то память у этого Пысларя, избирательная. Помнит то, что ему выгодно, – закончил свою мысль подполковник.

– Вот в этом я с вами на сто процентов согласен, Алексей Христофорович, – сказал Кауш, – хотя не исключено, что номера и фамилии он запомнил, так сказать, профессионально, давно ведь работает слесарем в жэке. Это первое. Второе. Я ведь догадался, почему вы его о пиджаках спрашивали.

– Почему? – хитро сощурился Будников.

– Очень просто. В тот день, когда его допрашивали, жарко было, а он в пиджаке пришел. Зябнет, видно. По утрам же, когда слесарь на работу ездит, сейчас прохладно. Пиджак он должен был надеть обязательно, а в кармане – записки, те самые, что мы нашли. Могли из кармана выпасть, вполне допускаю. В такой ситуации…

– Вероятно, товарищ следователь, – поддержал подполковник, – но с кусками ткани, что у Пысларя изъяли, дело посложнее. Зачем преступнику таскать с собой эти тряпки, да еще оставлять их на месте преступления?

– Положим, тряпки еще не идентифицированы, экспертиза покажет. А вообще здесь какая-то загадка.

Поята заметил:

– Да там всякого хлама полно, мы же видели. Вроде свалки устроили отдельные несознательные граждане. Не мешало бы наложить штраф на некоторых.

– Со штрафом пока подождем, – возразил Кауш. – Вот какая мысль возникла: допустим, преступник принес эти самые тряпки, чтобы выбросить за ненадобностью, увидел девочку… – Он не закончил, но все поняли, что хотел сказать следователь. – И тряпки эти мог принести и не Пысларь, а кто-то из его домашних. Хозяйка, жена? Нет, участие женщины в подобном преступлении исключается. Остаются сыновья, взрослые парни. Так или иначе Пысларь и его родственники – это у нас пока единственная ниточка.

Было решено выяснить до мельчайших деталей, где были, чем занимались в тот роковой для Розалинды Зоммер день, 16 августа, Виктор Пысларь и его сыновья – колхозный тракторист Савелий и рядовой колхозник Иван. Розыскную работу в Покровке должны были продолжить Будников и Поята, а Кауш и Сидоренко – в Заднестровске. Распределяя таким образом обязанности, руководитель группы стремился как бы «подстраховать» следствие от случайных ошибок: Поята будет работать рядом с опытнейшим Будниковым, а Сидоренко – вместе с ним, Каушем. И, кроме того, следователю хотелось самому проверить показания Пысларя. От этого зависело многое.

ДРУГАЯ ЖИЗНЬ ВИКТОРА ПЫСЛАРЯ

На следующее утро Кауш пришел в прокуратуру, как всегда, раньше Балтаги. «Это и лучше, – подумалось Аурелу, – дел много, никто мешать не будет». Однако он чуть покривил душой. Непосредственного, хотя, может быть, и чуть занудливого, приятеля ему не хватало. Соскучился, что ли. Да и кто лучше Николая знает местные новости и вообще все, что делается на работе. «Однако новости от меня не уйдут, – рассудил Аурел, – а дело надо делать». Он открыл сейф и достал небольшой бумажный сверток, развернул и разложил на столе детское платьице в голубой горошек. При виде этого живого напоминания о судьбе его маленькой владелицы невольно сжалось сердце. Следователь внимательно осматривал важное вещественное доказательство. Но что это? Платье было чистенькое, совсем не похожее на то, в котором нашли девочку. Исчезли следы грязи, пыли, и бурое пятно на подоле как будто стало светлее. Платьице два дня назад принесла санитарка морга. Он тогда только мельком взглянул на него и сунул в сейф. Кауш еще раз осмотрел платьице. Похоже, что его выстирали, и тщательно. Но кто и зачем?

Он снял телефонную трубку, набрал номер судмедэкспертизы.

– Не удивляйтесь моему вопросу, Ольга Петровна. Скажите, никто из ваших сотрудников не стирал платье?

– Какое платье? – не поняла эксперт.

– То самое, в которое Роза Зоммер была одета.

Помолчав, эксперт с некоторой даже обидой ответила:

– Помилуйте, Аурел Филиппович, мы ведь не первый день работаем в экспертизе, знаем, что к чему.

– Вы, действительно, не первый день, уважаемая Ольга Петровна, а может, есть у вас и другие?

Ольга Петровна обещала разобраться и позвонить.

Кауш уложил куски ткани с затейливым восточным узором в плотный бумажный пакет, запечатал сургучом, написал адрес:

«МВД МССР, оперативно-технический отдел».

За этим занятием и застал его Николай Балтага. Он был явно в хорошем настроении и весело приветствовал Аурела. Увидел пакет.

– Вещдоки столичным Шерлокам Холмсам посылаешь? Ну и как, есть что-нибудь интересное?

– Да, кое-что, – неопределенно ответил Кауш. – А вообще, Николай, дело крайне запутанное, и Шерлок Холмс поломал бы голову, а я не Шерлок Холмс и даже не Мегрэ.

Разговоры о знаменитых сыщиках у приятелей возникали не раз и часто переходили в спор. Балтага имел свое, особое мнение относительно прославленных литературных героев, и это мнение весьма отличалось от общепринятого.

– Подумаешь, комиссар Мегрэ, – горячился он. – Бродит себе, понимаешь, по парижским бистро, покуривает трубочку, пропускает рюмку за рюмкой коньяка, все время куда-то звонит по телефону и – пожалуйста, преступник сам в руки идет. Вот что я тебе скажу, Аурел: сюда бы этого знаменитого комиссара, к нам, посмотрел бы, на что он способен в действительности.

Кауш, конечно, и сегодня знал, как возразить Балтаге, но в спор вступать не стал.

Николай вспомнил:

– К тебе тут приходили по делу о хищении на топливном складе. С повестками.

– Сам видишь, замотался с новым делом. Только сегодня вырвался в прокуратуру, и то на часок. А с тем делом придется повременить. Свое они все равно получат.

Раздался телефонный звонок. Звонила судмедэксперт:

– Я все выяснила, Аурел Филиппович. Санитарка наша новая, Варвара Лаптеакру, и в самом деле постирала его. Зачем, спрашиваете? Уж больно оно было грязное, говорит, неудобно было нести в таком виде в прокуратуру, да и девочку очень она жалеет…

Кауш мысленно крепко выругал чистюлю-санитарку, а заодно и себя за то, что не проследил, а вслух сказал:

– Придется официально допросить санитарку. Видимо, злого умысла с ее стороны не было, но все-таки…

Балтага с интересом прислушивался к разговору. Аурел разъяснил ему, в чем дело, и он заметил, что такую дуру-санитарку надо гнать с работы.

– Чудак ты, Никушор, – возразил Кауш, – разве не знаешь, что санитарка – нынче профессия редкая, следователя легче найти, чем санитарку, а тем более в морг. Просто ее надо крепко предупредить, чтобы впредь не занималась самодеятельностью.

Кауш взял еще один такой же пакет плотной бумаги, вложил в него платье и постановление о судебно-медицинской экспертизе, запечатал и написал адрес:

«Кишинев, республиканское бюро судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения МССР».

В тот же день с нарочным пакеты ушли в столицу.

Кауш позвонил в райотдел Сидоренко и попросил его прийти. Через некоторое время они оба стояли перед одноэтажным, весьма неприглядным с виду зданием с потрескавшейся стеклянной вывеской: «Жилищно-эксплуатационная контора № 3».

Открывая захватанную руками многочисленных посетителей дверь, Кауш оглянулся на Федора. В легкой летней рубашке и светлых нарядных брюках он вовсе не походил на инспектора уголовного розыска, скорее на спортивного тренера. «Хорошо, что догадался переодеться, работа предстоит деликатная».

После яркого солнца коридор, в который они вошли, показался необычно темным. Когда глаза привыкли к полумраку, Аурел разглядел на двери одной из комнат табличку: «Техники-смотрители». Возле двери толпилась группа людей. Они безразлично рассматривали пошедших. Старушка в платке и теплых домашних тапочках на босу ногу пояснила:

– Не принимают. Говорят, заявку надо сделать, а я и запамятовала, сколько этих самых заявок дала, а крыша текет…

В ответ Кауш пробормотал нечто сочувственное, и они вошли в комнату техников. Молодой, щеголеватого вида человек недовольно произнес:

– Приема нет. Заявки на ремонт – только в письменной форме.

Сдерживаясь, Кауш вежливо спросил, кто из присутствующих Махаринец. Им оказался именно этот щеголеватый молодой человек. Следователь дал понять, что им нужно поговорить наедине. В комнате, где еще минуту назад оживленно комментировали вчерашний футбольный матч, стало тихо. К таким дерзостям со стороны просителей здесь не привыкли. Махаринец удивленно вскинул голову с длинными темными волосами:

– А в чем, собственно, дело?

– Вот об этом и поговорим, – уклончиво ответил Кауш. – У вас найдется свободное помещение?

Свободным оказался маленький красный уголок. Кауш показал технику свое служебное удостоверение. Эта темно-красная книжечка с вытисненным на обложке государственным гербом не произвела особого впечатления на Махаринца. Он только снова удивленно повторил свой вопрос.

– Меня и старшего лейтенанта Сидоренко, из уголовного розыска, интересует ваш рабочий Виктор Матвеевич Пысларь и особенно – где он работал 16 августа. Это можно установить?

– Конечно, можно, по нарядам. Сейчас принесу. А зачем вам? – с некоторым беспокойством спросил техник.

Упоминание об уголовном розыске больше подействовало на него, чем удостоверение следователя прокуратуры.

– Так, проверить кое-что.

Махаринец просмотрел пачку бумажек и отложил несколько.

– Пожалуйста. 16 августа слесарь-сантехник Пысларь выполнял следующие работы: чистка канализации во дворе дома 89 по Колхозной; ремонт стока в ванной, Вторая Парковая, 30, квартира 5; ремонт бачка, улица Труда, дом 294, квартира 12. Это все.

– Он один работал?

– Один. Вдвоем там делать нечего, ремонт пустяковый.

– А Порецкий Михаил в тот день работал?

– Порецкий? Так он же в отпуске с понедельника, как раз с 16-го числа. В тот день я его видел после обеда, он отпускные получал вместе с Пысларем. Пысларь тоже в отпуск уходил, но я попросил его еще поработать пару дней.

– А что, он всегда такой сознательный, ваш слесарь? – спросил Сидоренко.

– Как вам сказать… Когда трезвый – можно договориться по-хорошему, все понимает. А если выпивший… – Махаринец только махнул рукой.

– И часто он выпивает?

– Беда с ним… Вообще слесарь он неплохой… когда трезвый, конечно. Потому и держим.

– А что еще вы можете сказать о Пысларе, какой он человек?

Махаринец задумался. На этот вроде бы простой вопрос отвечать всегда трудно. Бывает, люди проживут рядом чуть не всю жизнь, а так и не разберутся друг в друге. Кауш это понимал и потому осторожно относился к показаниям свидетелей. И еще он знал, что мнения о человеке бывают весьма субъективными. Да и где, собственно говоря, тот прибор, которым с точностью можно измерить особенности характера. Один говорит – скуп, другой – бережлив, один убежден – трусоват; другой считает – осторожен; бесхарактерный – отзываемся о сослуживце его коллега, мягкий – уверен другой…

– Как вам сказать, я уже говорил, что работник он неплохой, когда не пьет, – еще раз уточнил техник. – Услужливый, зла не помнит, а вообще – бесхарактерный… Да вы у Варвары спросите, она его лучше знает, – закончил Махаринец с ухмылкой.

– А кто такая Варвара? Выражайтесь яснее. – Следователю не понравилась эта двусмысленная ухмылка.

– Да дворничиха наша, жэковская, Варвара Коробкова, ее все знают, а лучше других – Пысларь. – Техник снова ухмыльнулся.

Записав название дома отдыха, в который получил путевку Порецкий, а также адрес дворничихи, Кауш и Сидоренко снова оказались на залитой солнцем улице. Жмурясь от слишком яркого после конторского сумрака света, Аурел закурил и пробормотал, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику:

– Странный какой-то…

– Кто, Пысларь?

– О Пысларе разговор особый. Техник этот, смотритель, Махаринец.

– Вот-вот, Аурел Филиппович, – живо подхватил Сидоренко, – а я что говорил. Они все тут такие, в этой шарашкиной конторе. Добраться бы до них… давно пора порядок навести.

– Погодите, может, и доберемся, не все сразу. А с этим техником, уверен, придется встретиться еще разок. – Кауш помолчал, что-то обдумывая. – Вот что, товарищ старший лейтенант, готовьтесь-ка к командировке. К самому синему в мире морю… так, кажется, поется в песне. С вашим начальством я договорюсь. Запомнили, надеюсь, название дома отдыха, где сейчас Порецкий? Я тут один справлюсь.

Спустя час, когда старший лейтенант, остановив попутного жигуленка, уже катил в сторону Одессы, следователь поднялся на третий этаж жилого дома по Второй Парковой улице. На двери, обитой вишневого цвета дерматином, блестела ярко начищенная медная табличка. Затейливой вязью на ней было выгравировано: «М. С. Червинский, доцент». «Солидно, ничего не скажешь, не хватает только твердого знака. А какую табличку мне прицепить на дверь? А. Ф. Кауш, младший советник юстиции, следователь. Тоже неплохо звучит, однако «доцент» все-таки солиднее». – Аурел улыбнулся своим мыслям и нажал белую пуговку звонка. Дверь отворилась быстро, словно звонка ждали, но не настежь, а равно на столько, на сколько позволяла цепочка. В щель выглянула старая седая женщина. Ее маленькие колючие глазки настороженно уставились на непрошеного гостя.

– Простите, доцент Червинский здесь живет? – подчеркнуто-вежливо спросил Аурел. Старушка несколько смягчилась:

– Вы не ошиблись, молодой человек, здесь живет доцент Червинский. – Слово «доцент» она произнесла с видимым удовольствием. – Это мой сын, но его сейчас нет дома, он в институте. А вы по какому делу? – Она снова недоверчиво посмотрела на Кауша.

Аурел протянул удостоверение. Старушка взяла красную книжечку и ушла в глубь квартиры. «За очками» – догадался он. Наконец лязгнула цепочка, и Аурел оказался в просторной, богато обставленной комнате. Не сводя с него глаз, хозяйка сказала:

– Вы уж извините меня, старую, что расспрашиваю, кто да что. Сейчас как раз приемные экзамены в институте, а Миша, сын, – секретарь приемной комиссии. Сами понимаете… Он наказал никого не пускать, пусть идут в институт… родители, значит, если что надо выяснить.

Кауш понимающе кивал головой.

– Я совсем по другому делу.

– По какому? – взгляд старушки опять стал настороженным.

– Одно обстоятельство проверить. Можно пройти в ванную комнату?

– В ванную? – удивленно переспросила женщина. – А-а, понимаю, помыть руки. Вот сюда…

Аурел последовал за ней и оказался в сверкающем кафелем и никелем великолепии. Он невольно сравнивал этот храм чистоты со своим совмещенным санузлом, выкрашенным ядовито-зеленой масляной краской (излюбленный цвет строителей). «Живут же люди… Учись, брат, у доцентов». Заглянул под ванну и увидел свежие царапины на водосточной трубе – явное свидетельство недавнего ремонта. Старушка с недоумением следила за ним. Удивление ее возросло, когда он спросил:

– Скажите, пожалуйста, когда слесари приходили?

– Почему слесари? Витька заходил, какого числа – так сразу и не припомню. А зачем это вам? – В ее маленьких глазках появилось любопытство. – Помню, пьяненький был. – Она засмеялась мелким смешком. – На него это похоже. Я ведь Витьку, слесаря, давно знаю. Человек услужливый… ну, угостишь его, конечно, не без того…

Кауш слушал не перебивая. Потом повторил вопрос. Хозяйка всплеснула ручками:

– Как же я, старая, запамятовала! 13-го числа приходил слесарь, в пятницу. Я почему помню, в тот день от сына депеша пришла, сообщал, что прилетит в воскресенье, он отдыхал в этой… Гагре. Звал еще с собой, да я отказалась, далеко эта самая Гагра, и название странное, словно птица какая.

Она хотела еще что-то сказать, но Кауш быстро попрощался и ушел.

Из квартиры 12-го, углового, дома на звонок вышел сам хозяин, крупный мужчина с пышущим здоровьем лицом. Приняв следователя за страхового агента, он поспешно сказал:

– Я уже застрахован, – и хотел было захлопнуть дверь, но Кауш показал ему свое служебное удостоверение. Здоровяк изобразил улыбку, однако глаза его не улыбались. Аурел уже привык, что следователей не не встречают овацией и цветами, поэтому без лишних слов вошел, сел в предложенное кресло. Оглядел комнату скорее по привычке, ибо его интересовал не сам хозяин и его квартира, а другое. Мужчина не спускал изучающих глаз с Аурела.

– Когда, спрашиваете, чинили бачок? Валентина! – позвал он жену, хлопотавшую на кухне. В комнату вошла миловидная женщина в ярком фартуке. – Товарищ из прокуратуры интересуется, когда ремонтировали у нас бачок в санузле. Ты не припомнишь?

– Да числа 18-го… Ну конечно, мы приехали в понедельник, бачок уже протекал, во вторник я сделала, заявку, а в среду пришел слесарь, высокий такой, худой. Тебя еще дома не было.

– Вы точно помните, что слесарь, причем один, приходил 18-го? Не раньше?

– Раньше никак не могло быть, мы же в понедельник поздно вечером приехали, у родственников гостили в Галаце. Еще и паспорта заграничные не сдали, могу показать, – обиженно отвечала женщина.

Кауш проверил на всякий случай паспорта и заторопился еще по одному адресу, указанному Пысларем.

Громада нового дома по Молодежной возвышалась среди одноэтажных домишек. Лифт еще (или уже?) не работал. На лестнице пахло известью и краской. Преодолевая высокие ступени, Аурел добрался до шестого этажа. В 23-й квартире звонок еще не успели провести. Постучал, но дверь не отворилась. «Придется вечерком заглянуть, на работе жильцы, видимо, а пока схожу к дворничихе», – решил он.

Варвара Коробкова жила в старом домике неподалеку от жэка. Внутреннее убранство дворницкой квартиры разительно не соответствовало внешнему виду убогого домишки. Чисто, полы и стены украшены коврами, в углу цветной телевизор. Во всем чувствовался достаток. «Вот тебе и дворник», – подумалось Каушу.

Варвару Сергеевну Коробкову, женщину не молодую, но молодящуюся, что мог без труда заметить не только следователь, но и любой мужчина, появление Кауша не удивило, и это было естественно. Работники следственных органов иногда прибегают к услугам этих тружеников метлы и совка, получая у них нужную информацию.

Коробкова спокойно разглядывала незнакомого ей следователя, ожидая обычных вопросов, не догадываясь, что на этот раз она сама заинтересовала следствие. Кауш начал издалека, спросил о пьяницах и тунеядцах в квартале. Варвара Сергеевна отвечала обстоятельно. Он слушал, задавал вопросы и незаметно перевел разговор на нее саму. Родом Коробкова была с Урала, живет в Заднестровске уже много лет, после развода с мужем. Почему развелась, не сказала. Продали на Урале дом, деньги разделили, и она с сыном приехала в Молдавию; врачи посоветовали сынишке переменить климат, он часто прихварывал. В дворники пошла потому, что дали квартиру, да и работа не обременительная, если делать ее с умом. Словом, жизнью довольна. Сын школу закончил, на завод пошел.

Аурел слушал этот безыскусный рассказ и ожидал удобного момента, чтобы задать «главный» вопрос. Как бы между прочим спросил о Пысларе, и женщину будто подменили. Она отчужденно взглянула на следователя:

– А почему вы спрашиваете?

– Нужно, Варвара Сергеевна.

– Неужто натворил чего Виктор? – В ее голосе слышалось беспокойство.

– Слушаю вас, Варвара Сергеевна.

– Ладно, чего уж там, все равно узнаете… люди расскажут, да и приврут еще. Уж лучше сама… Все по правде.

«По правде» все выглядело так. С Пысларем Варвара познакомилась сразу по приезде в Заднестровск: работали в одном жэке. Чем привлек ее нескладный болезненный выпивоха? Поистине, неисповедимы пути женского сердца. Коробкова его «жалела». Их связь продолжается и по сей день. Варвара отозвалась о Пысларе как о добром, мягком, даже слабохарактерном человеке. Больше всего он опасался, что об их отношениях узнает жена. Боялся ее. Коробкова частенько одалживала ему деньги, и довольно крупные суммы: на корову, на оборудование подвала, на свадьбу дочери… Он деньги когда отдавал, а когда и нет.

В последний раз Виктор был у нее в понедельник, 16 августа. Пришел около семи вечера. Распили бутылку вина… Часов в девять Пысларь заторопился домой, чтобы успеть на последний автобус.

Когда Кауш оказался на улице, уже смеркалось. Рабочий день кончился, и народу прибавилось. «Домой торопятся», – не без зависти подумал Аурел и зашагал на Молодежную.

Молодой человек в белой спортивной майке, открывший следователю, вызывающе подтвердил: да, ставили добавочные секции батарей, что здесь такого. В комнате царил беспорядок, характерный для необжитой квартиры. Под голым, и потому казавшимся неестественно большим окном он увидел коричневую секцию, которая резко выделялась рядом с выкрашенными светлой краской витками старой батареи.

– Когда вам нарастили батареи, помните? – спросил Кауш новосела.

– Да 16 августа, в понедельник, я еще со службы отпрашивался.

– А кто делал работу?

– По фамилии не знаю, сантехники жэковские, одного Виктором, кажется, зовут, а другого Мишей. А что, нельзя разве?

Кауш хотел сказать, что самовольное наращивание батарей запрещено, да и неизвестно еще, откуда взяли слесари эти секции. Но взглянул на самодовольное лицо парня и понял, что говорить не имеет смысла.

Аурел медленно брел домой, прокручивая в памяти полученную за день информацию. Пысларь, выходит, лгал, говоря, чем занимался 16 августа, но лгал как-то странно. Почему он не сказал, что вечером был у дворничихи? Забыл? Вряд ли, ведь помнил же, что ставил батареи после обеда, да и многое другое помнил. Опасался, что следственные работники расскажут жене о его похождениях? Возможно. Надо еще раз проверить в жэке наряды: вдруг ошибаются жильцы, путают. Проверить, уточнить, перепроверить, допросить, передопросить… Работа, его работа, сам выбрал, никто не заставлял. Может, и прав был старший брат, – вспомнился давнишний разговор с Василием, – не для него, это дело.