Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)

Дипломаты уже привыкли, что им от выпивки не отвертеться. Поэтому без особого сопротивления выпивали то, что им наливали официанты в белых куртках, прикомандированные из КГБ к дипломатическому корпусу. Может быть, дипломаты не сопротивлялись натиску тамады еще и потому, что очень любили выпить на халяву, да еще вместе с главой республики.

Анели снова посадили в стороне от меня, но мы с ней могли переглядываться и улыбаться друг другу. Одними губами она прошептала по-немецки, но я понял: «Их либе дих!» Я люблю тебя!

Теперь я должен делать вид, что продолжаю за ней ухаживать и добиваться ее благосклонности. Это должны видеть те, кто заинтересован в организации компры на мадам фон Вальтер.

На следующее утро мы улетали в Москву. Анели незаметно сунула мне в сумку конверт и тихо сказала:

– Откроешь в Москве.

Я открыл в самолете и обомлел: на цветном прекрасном фото была Анели, снятая в чем мать родила с закинутыми за голову руками. Позади виднелись такие же голые женщины и мужчины, в уголке фото даже было видно, что они играют в волейбол. Ее сфотографировали на нудистском пляже, она член нудистского клуба. Именно там, на своих пляжах, в своих клубах, они беззастенчиво предстают друг перед другом обнаженными. «То, что естественно, то не стыдно!» – вспомнил я лозунг, который прочитал в одном нудистском журнале.

Абрамыч был просто разъярен; я понял, что он все время держит руку на пульсе этой операции. Он решил меня просто одурачить, чтобы я переспал с Анели в оборудованном спецтехникой номере. Меня бы сняли, а я не должен был об этом и знать. Дальше он бы навалился на мадам фон Вальтер, и я оставался в неведении. Он решил, что держит меня за болвана, которому позволили пофакаться с немкой. Очевидно, роль соблазнителя Анели отводилась вначале тому грузину-чекисту, который так уверенно начал лапать ее за колени. Потом сообщили, что мои с ней отношения развиваются более перспективно. Тогда началась скрытая подготовка вокруг меня. Пусть я ничего не вижу, ничего не знаю, просто флиртую с немкой и все же в конце концов залезу к ней в кровать. Его держали в курсе развития событий. Абрамыч, наверное, уже проделал дырку на пиджаке для нового ордена, который принесет ему на тарелочке, сам того не ведая, секретный агент Роджер. «А хуху не хохо, Михаил Абрамыч?» Нашел Ваньку-дурака! Таскать моими руками из огня каштаны вы не будете. Это я точно знаю. Хватит!

– Как же ты мог провалить такую операцию? – вдруг не сдерживая эмоции, воскликнул он сразу после первых слов приветствия и вонзил свой птичий взгляд мне в лицо.

– Какую операцию? Вы о чем говорите? У нас же не было никакого замысла. С послом Кувейта я поработал. Кроме того, он поставил передо мной один очень серьезный вопрос. – Я спешил, не давая ему меня прервать. – Он хочет выступить посредником в установлении дипломатических отношений с Саудовской Аравией. Очевидно, этот вопрос он уже провентилировал через свое правительство и через Эр-Рияд. Вы бы смогли мне дать точную информацию: будем устанавливать эти дипломатические отношения или не пришло еще время? Шаммас очень хочет войти в историю дипломатии как настоящий политик.

Абрамыч молча слушал, что я говорил, и думал, что бы такое мне сказать, но явно не по вопросу дипломатических отношений с Эр-Риядом. Его голова была полностью занята немкой, которая ускользнула от него. Жаль! Можно было бы рассчитывать на досрочное присвоение звания, да и орден бы засветил. Все это я прочитал на его алчном лице, хотя там просматривалась и злобная ярость.

– Не строй из себя дурака! – такого он себе еще ни разу не позволил. Вот оно, кагэбэшное хамство! Мужичье при неограниченной власти.

– Что вы, собственно, себе позволили? – спросил я возмущенно. – Я не служу вам лично. И свое дело исправно выполняю!

– Ладно! Не лезь в бутылку! Я просто расстроен. Все же не пойму: она была у тебя в руках, почему вдруг ничего у тебя с ней не вышло?

Я злорадно подумал, что идиот – он и в КГБ идиот. Не все можно мерить грязью, кое-что надо и цветами.

– Кстати, куда вы делись? По времени должны быть в номере, и вдруг нет! – Он подозрительно уставился на меня.

– А что, время не стыкуется? Сначала ключ искала, потом я пошел помыть руки. А разрешение у КГБ она не спросила, когда ей захотелось на горшок! – Я зло усмехнулся. С хамами жить – по-хамски выть! Плевал я на все его замечания! Единственное, что мне неясно: у него подозрения в отношении меня или ему нужен просто козел. Наверное, уже успел руководству преподнести, что вот-вот скрутим немку. А сейчас надо отступать. Свалить не на кого.

– Я же сказал: не лезь в бутылку. У нас работа такая.

– Подозревать? Своих?

– Ты сможешь развивать с ней знакомство? – спросил он, не обращая внимания на мою реплику.

– Да! Через неделю у них прием в резиденции по случаю дня рождения Аденауэра. Я приглашен госпожой фон Вальтер.

– Очень важная встреча на этом приеме. – Он вдруг улыбнулся, чем неожиданно обескуражил меня. Что у него там на уме?

– А как насчет Эр-Рияда? Что сказать Шаммасу?

– Думаю, ему будет скоро не до Эр-Рияда. – Он ухмыльнулся, как сукин сын. – Но мы узнаем об этом.

Из реплики Абрамыча я сделал вывод, что он начал «обкладывать» Шаммаса. Возможно, нашел для него девку, а может, уже и подсунул. И я, не зная почему, вдруг встревожился за Саида.

Наверное, я стал терять профессиональное чутье и патриотизм.

На приеме в резиденции посла ФРГ гостей было не много. В этом особняке, на улице Воровского, я вообще был впервые, поэтому с интересом рассматривал портреты политических деятелей. На рояле в большом зале был выставлен портрет Конрада Аденауэра. Я остановился и с удивлением взирал на то, с какой точностью и скрупулезностью художник выписал черты его лица. Посол ФРГ фон Вальтер остановился за моей спиной. Я не повернулся, но знал, что это был он.

– Очень хорошо написан портрет, не правда ли? – спросил посол, и я наконец имел возможность увидеть «живьем» этого представителя ФРГ. Он не производил какого-либо впечатления, я бы сказал, скорее был просто серым и бесцветным, незаметным на улице.

«Неужели Анели его любила?» – с непонятной ревностью подумал я и сказал:

– У него хитроватое лицо. В политике – это настоящий лис. В остальном он походит на Меттерниха. Хотя дипломатической хитростью мог бы посоревноваться с русским канцлером Горчаковым.

Дальше мы поговорить не успели – к нам подошла Анели. Лицо у нее было усталым, с сероватым оттенком. «Наверное, почки», – подумал я с сожалением.

Она взяла меня под руку и, мило улыбнувшись, увела от мужа.

– Анели, это наша последняя встреча, – начал я сразу, как только мы отошли. – Нам ни в коем случае нельзя больше встречаться. Ни в коем случае! – подчеркнул я последние слова.

– Я все понимаю, – печально сказала она. – И так тебе благодарна! – Она сжала мою руку, согнутую в локте. – Я никогда этого не забуду! И обязана тебе честью, совестью и жизнью. Я буду молиться за тебя!

* * *

Несколько дней я чувствовал себя не в своей тарелке, жил с гадким чувством совершенной подлости по отношению к Любе. Я пытался оправдаться тем, что намеревался все это сделать ради интересов нашего большого дела – безопасности Родины, но не мог избавиться от состояния гнусного презрения к себе. Потому что ни о какой безопасности Родины я не думал, когда пошел в номер к немке и факался с ней на ковре в прихожей.

Почему я это сделал? Я не любил ее! Она мне нравилась, но я видел, что она уже стара и, если ее поставить рядом с Любой… Так почему? Или я уже до такой степени развращен, что не могу устоять перед любой юбкой? Мной не руководило чувство патриотического долга, как это бывало раньше в Каире. Для нее понятно! Потеряла голову, встретившись с молодым мужиком, который довольно прозрачно намекал ей, что был бы не прочь заняться с ней любовью. Опытная в таких делах, Анели безошибочно читала в моих взглядах все, что ей хотелось прочитать. А я еще разжигал ее страсть. Зачем? Как ни крутился, ни уклонялся от истины, но подсознанием понимал, зачем я это сделал. Я был похож на садистски самолюбивого красноармейца в дни революции, который ворвался в графский дом и факал графиню, получая удовольствие не от самого полового процесса, а от сознания, что вот он, крестьянский сын, еще недавно державший в руках навозные вилы, факает эту белокожую, изнеженную буржуйскую бабу, которая до начала революции не замечала его, как не замечала шкаф, стол, уличный фонарь. Переспал с графиней – до смерти не забыть! Наверно, я и был тем красноармейцем, сыном малограмотных родителей, которому подвернулась дама голубых кровей с приставкой к фамилии «фон», – вот оно горделивое самолюбование. Да еще не просто «фон», – а иностранка, и притом из высшего германского света. Была у меня в Каире Галка, которая относила себя к советской голубой крови, почти к высшему свету, но связь с ней почему-то не наполняла меня ни радостью, ни гордостью. Так, элементарное половое удовольствие. А тут – мадам «фон»! И только в последнюю, критическую минуту я увидел перед собой не «фон», а просто женщину, для которой я много значил. Я знал наверняка, что Абрамыч задумал ее скомпрометировать, но меня со счетов сбросил, потому что я уже однажды взбрыкнул, заявив ему, чтобы не превращал меня в сводню по отношению к Шаммасу. Поэтому он решил обойтись силами грузинского сердцееда. Задели мое самолюбие? Отбросили меня? Хотел доказать Абрамычу, что со мной так обращаться нельзя? Дурак набитый! Идиот! То, что у него с грузином провалилось бы, я не сомневался, – я наблюдал за Анели. Ах, какое гадство! Какое безобразие! Решили обойтись без меня! Самолюбие задели? Профессиональные чувства? Я корил себя. Казнил и бичевал, но дать задний ход уже не мог. Дело сделано!

Люба заметила мое состояние. Внимательно приглядевшись ко мне, спросила:

– После Грузии ты стал каким-то другим. Случилось что?

«Черт возьми! У женщин сверхъестественное чутье. Когда-то Татьяна, моя первая жена, после моего возвращения из Москвы сразу учуяла что-то неладное. И Люба тоже…»

– Пока сам не знаю. Подождем. – И от этих слов моя мысль вдруг перекинулась на другое направление. Я принялся анализировать поведение Абрамыча: «Не строй из себя дурака!» – это его первая настораживающая фраза. Потом полудопрос о времени, где я был двадцать три минуты после того, как ушел с немкой в ее номер. После моего визита в резиденцию посла, где у меня состоялся последний разговор с Анели, Абрамыч довольно холодно выслушал устный отчет и никак не прокомментировал мое замечание, что, видно, я упустил время в своих отношениях с Анели. Вдруг на память пришла фраза, которую бросил Абрамыч: «Думаю, ему будет скоро не до Эр-Рияда», – и его сучья ухмылка. Все это сказало мне не меньше, чем если бы он выдал это открытым текстом. Значит, ему удалось подобраться к Шаммасу, нашел или уже подсунул ему девку. «…Будет скоро не до Эр-Рияда» – видно, все подготовлено, девку ввели в дело, но компромат еще не получили. Черт возьми! Как же помочь Шаммасу? Теперь я рассуждал как элементарный предатель Родины. Если с Анели у меня прошло, то стоит мне оградить Шаммаса, как я снова совершу измену Родине. Мои дружеские отношения с послом Кувейта не давали мне права забывать об интересах и безопасности страны. Но и раздавить Саида я позволить не мог. Если бы за этим стоял не Абрамыч, а, допустим, Борис Сергеевич Шведов, я бы, наверно, не особенно расстраивался. Но эта сука Абрамыч! Карьерист и хапуга! Правильно сказал в свое время Шведов, что он при нужде пойдет по моим костям и переступит через труп. Ах, как мне не хватает Шеина! Если бы он был здесь, наверно, я бы ему все рассказал. Он бы не казнил меня. В конце концов, мне наплевать на Абрамыча! Я офицер в резерве Второго главного управления Генерального штаба и сейчас придан контрразведке КГБ. Ему ничего со мной не сделать, доказательств ему я не дам.

Если с мадам фон Вальтер я еще колебался, участвовать в ее компрометации или нет, то насчет Шаммаса твердо решил, что его надо предостеречь. Войти с ним в контакт очень осторожно, как бы естественно, чтобы агентура Абрамыча ничего не заподозрила.

Вскоре такая возможность представилась: посольство Танзании на Пятницкой давало в ресторане «Прага» прием по случаю национального праздника, и мы с Любой были приглашены. Среди гостей я увидел Ивана Марковича. Он обрадовался нашей встрече и, поглядывая на меня со своей едва заметной загадочной улыбкой, спросил:

– Как идут дела? Судя по вашей цветущей супруге, у вас все хорошо. Я рад за вас!

Мы еще немного поболтали, к нам подошел посол Судана Хамид, пожал нам руки и наполовину по-русски сказал, что совершит «киднеппинг», и увел с собой Любу. Я смотрел на Ивана Марковича и догадывался, что он хочет сказать мне что-то важное, но сдерживается. Когда он наконец решился, к нам подошли два китайских дипломата: один в ранге Временного Поверенного в делах Китая, который исполнял в СССР обязанности посла, второй был моим знакомым – руководитель пресс-службы. Я представил их Ивану Марковичу, и мы получили, в порядке ценного презента, по большому значку Мао Цзэдуна – такие носили лишь крупные чиновники Китая. Временный Поверенный вручил нам приглашения на прием, который состоится на следующей неделе в посольстве Китая.

– Наверно, никто не решается идти к ним на прием, – заметил Иван Маркович. – У нас ведь как: если наверху плюнут, то внизу закидают соплями. Совсем лишили людей самостоятельности и независимости, – удивил он меня высказанными вслух мыслями. – Я о чем тебя хотел предупредить. Не все у тебя хорошо. Принцип айсберга знаешь? Думай и смотри. Не оглядывайся, а смотри. Главное – осторожность, это сейчас твоя тактика. – И он ушел, не дав мне даже возможности задать ему вопрос.

Но и за это я был ему благодарен. Если он говорит так, то где-то задымило. Есть только один источник – мадам фон Вальтер. Могли записать наш еле слышный разговор. Исключено – в прихожей микрофонов нет. Только в номере: над столом, над кроватью. Но мы там проиграли спектакль, и притом без фальши, вполне естественно. Единственное, что не поддается объяснению, – время. Фиксация присутствия в номере с момента нашего появления там. Служба наружного наблюдения, если она была, зафиксировала время нашего входа в номер. Вот она, улика! Объяснение этому хоть шаткое, но есть: либо чьи-то часы ошиблись, либо аппаратура записи и съемки включилась с опозданием. А мы в это время мыли руки, ходили в туалет и фактически ни о чем не говорили. Все это необходимо, если имеются серьезные подозрения против меня. А почему они, собственно, должны быть? «Принцип айсберга помнишь?» – не выходили из ума слова Ивана Марковича. Что же там, под водой? По-моему, ничего нет. А на поверхности я проанализировал.

Пока все это вертелось в моем мозгу, кто-то взял меня под руку. Я оглянулся – передо мной стоял улыбающийся Саид Шаммас. Казалось, он всем был доволен.

– Мы с тобой уже не виделись почти месяц, – начал он. – А я тебя очень хотел видеть. Пытался пригласить, но секретарь несколько раз звонила в агентство и безуспешно.

– Саид, я рад встрече с тобой. Все дела, вот только сейчас вырвался на прием.

– Я видел Любу. Это действительно чудо природы! Хамид завладел ею, и никому не подступиться.

– Изучай русский язык, это упростит твое с ней общение, – улыбнулся я Шаммасу.

– Представь себе, я уже начал изучать русский! – воскликнул он обрадованно.

– Уже есть успехи?

И он продемонстрировал их:

– О да! Добрый вечер! Как вы поживайте? Давайте сдохнем кино!

Я поперхнулся от этого милого русского языка: «…сдохнем кино». Я объяснил ему ошибку, и мы тихо, не привлекая внимания, посмеялись.

– У тебя хорошая учительница? Или учитель?

– Учительница. Римская красота, хорошо говорит по-английски. Нашла ее Галя, мой секретарь.

Стоп, Шаммас! Галя, твой секретарь – сотрудник КГБ. И учительницу тебе подсунули из КГБ. Вот оно: «…скоро ему будет не до Эр-Рияда». Вот где вылезли уши Абрамыча.

– И сколько же ты взял уроков русского?

– Два. Но уже «сдохнем кино» говорю, – засмеялся посол Кувейта. – Да, я месяц ношу с собой подарок для тебя. Ты мне преподнес замечательный кляссер, а я привез тебе из Кувейта запонки для рубашки. – Он как-то небрежно сунул мне в карман пиджака коробочку и сразу забыл о ней.

– Где вы занимаетесь? В посольстве? – вернул я его к урокам.

– Да, но ей это неудобно. В следующий раз еду к ней домой. Она очень привлекательна: совмещаю эстетику со знанием русского.

Мы оба улыбались, со стороны это не могло вызвать каких-либо подозрений. Я твердо решил разрушить коварный замысел Абрамыча. И не расценивал это как предательство Родины, хотя формально так и было. Я вмешиваюсь в разработку КГБ, разрушаю план вербовки. Как это еще расценивать? Да меня убить мало! Я же принимал присягу на верность Родине. А сам готов выдать врагу совершенно секретные сведения, воспрепятствовать его вербовке. Но Саид не враг моей Родине. Он стремится к развитию дружеских отношений.

– С Эр-Риядом надо подождать, время не пришло, – заметил я, не стирая с лица улыбки. Мне эту информацию дал Иван Маркович, и я воспользовался ею. – Пожалуйста, не делай серьезного лица. Ты сейчас услышишь такое, что заболит сердце. А ты дипломат и должен будешь улыбаться, если не хочешь меня подвести.

– О да! Я так и буду делать, – сразу врубился этот умный интеллигентный человек и расплылся в своей широкой улыбке, показав замечательные коралловые зубы.

– Я сотрудник КГБ, – расплываясь в не менее искренней улыбке, сказал я, приглядываясь к Шаммасу, – не попал ли ему в рот уксус. Но все было нормально.

Дальше я не успел ничего ему сказать: напротив, в углу зала, началась какая-то возня: мужчины, женщины раздвинулись, образовали сначала небольшой круг, потом вся шире и шире. Они что-то высматривали на полу. Потом пошло совсем необъяснимое: двое молодых мужчин в смокингах упали на колени и, чиркая зажигалками, при свете их пламени что-то выискивали на темном дубовом паркетном полу.

Мы с Шамасом сразу отвлеклись от нашего серьезного разговора. По другую от нас сторону стола стоял посол Ганы и с не меньшим интересом следил за таинственными поисками. Шаммас спросил его, что случилось.

– Госпожа Харрисон, супруга посла Великобритании, потеряла бриллиант из сережки, кажется, девятнадцать карат, – пояснил нам посол.

Поиски приняли судорожный характер, теперь уже четверо мужчин в черном ползали на коленях. Все склонили головы в надежде обнаружить эту драгоценность. Половина зала забыла, зачем сюда пришла. Все включились в поиск. Госпожа Харрисон едва сдерживала слезы, они уже стояли у нее в глазах.

На пороге зала показались моя жена и посол Судана, они удивленно глядели на всю эту необычную картину.

– Что они ищут? – тревожно спросила Люба, приглядываясь к усилиям британских дипломатов.

– Госпожа Харрисон потеряла из серьги настоящий бриллиант в девятнадцать карат. Целое состояние!

Люба вдруг весело засмеялась, привлекая к себе всеобщее внимание.

– Неужели это настоящий бриллиант в девятнадцать карат! – воскликнула она наивно и достала из сумочки злополучный камешек. – Я-то думала, это простая подделка. Скажи мадам, чтобы она не убивалась понапрасну. Я нашла его в коридоре возле женской комнаты.

Наступила немая сцена, как в «Ревизоре» после слов «К нам едет ревизор!». Люба держала двумя пальчиками сверкающий гранями камешек, даже не представляя, какое богатство она нашла, и так легко, без сожаления, протянула его госпоже Харрисон.

Последовали восторженные возгласы, благодарности сыпались на Любу со всех сторон. Сэр Харрисон, худой и длинный, я бы сказал сухопарый англичанин, склонившись к Любе, поцеловал ей руку. Мы были приглашены в гости к британцам, но меня больше всего занимал неоконченный разговор с Шаммасом. Он тоже ждал его продолжения и не отходил от меня ни на шаг. Пока Люба принимала поздравления и благодарности, я посмотрел на Саида и сказал:

– Улыбайтесь, сэр! Делай вид, что мы обсуждаем Любин поступок. Итак, я сотрудник КГБ и выдаю тебе секрет огромной важности. Твоя учительница русского языка, прелестная подруга Гали, работает в КГБ. Если ты еще не был у нее дома, это твое счастье. Саид, ты мне друг, и я не хочу, чтобы КГБ загнал тебя в западню. Под благовидным предлогом откажись от изучения русского языка. И главное – в гости к ней не ходи! Нет, ты только посмотри, как Люба вошла в роль героини! – переключился я на другую тему. – Все забыли, что пришли на праздник Танзанийской республики.

Мы покинули посольство одни, и, когда уже сидели в машине, Люба вдруг спросила меня:

– Ты не одобряешь, что я вернула англичанке бриллиант?

– Что ты, Люба! Ты просто умница! Я бы, конечно, не вернул.

– Почему? – удивленно повернулась ко мне жена. – Это же нечестно! Это нам не принадлежит!

– Они проклятые эксплуататоры! Пьют кровь из простого народа. И бриллиант этот добыли рабы в Африке или Индии. Моя задача нанести им как можно больший урон, чтобы ослабить капитализм! Ради победы социализма и коммунизма во всем мире!

Люба наконец поняла, что я ее дурачу своими лозунгами, и с улыбкой прислонилась щекой к моему плечу. Этот эпизод немного развлек нас, внес какое-то оживление в нашу жизнь. Любе было о чем теперь рассказывать…

Мне позвонил Иван Маркович и сказал:

– Хочешь поехать в аэропорт встречать Ясира Арафата?

Хочу ли? Наивный вопрос! Увидеть знаменитость, которая вот уж добрых два десятка лет занимает умы самых различных политиков. О чем еще может мечтать журналист? Ни одна звезда кино не смогла столько продержаться в звездах, как Арафат. Всюду за границей его принимали на уровне министра или главы государства. Интервью с ним было делом моей профессиональной чести. Я очень благодарен Ивану Марковичу за приглашение поехать в аэропорт.

– Мы нашу прессу в известность не ставим о его приезде. Этот визит – полуофициальный, и он просил журналистов не привлекать. Тебя увидеть Арафат пожелал сам. Я гляжу, ты котируешься там, среди арабов. Так что давай дерзай!

– Будут какие-то указания, рекомендации?

– Напишешь отчет; если договоришься, то опубликуешь. Будет что-то конкретное, тебе сообщат.

Я узнал Арафата сразу, даже если бы он был без своей традиционной клетчатой накидки на голове. Среднего роста, подтянутый, в полувоенной одежде, он был похож на профессионального военного. Арафат легко сбежал по трапу самолета в сопровождении одного телохранителя. К трапу подогнали черную «Волгу». Встречали его, кроме Ивана Марковича, двое чиновников из МИДа и я, так что прилет был обставлен незаметно.

Поселили его в гостинице «Советская», я бы сказал, не в лучшем отеле, но здесь был лучший контроль КГБ.

– После обеда буду рад с вами повидаться, – сказал он мне приветливо, и мы ненадолго распрощались.

Когда я приехал во второй половине дня, у двери меня встретил телохранитель. По его глазам я понял, что ему очень хочется меня обыскать, и сам сделал жест, показав, что у меня за поясом нет оружия. Он засмеялся и пропустил меня в номер.

Странное испытываешь чувство, встречаясь с этим человеком. Я не волновался и не трепетал, когда бывал на приемах у Алексея Николаевича Косыгина, в кабинете министра культуры Екатерины Фурцевой, здоровался с маршалом Малиновским, даже тогда, когда меня принимал министр МВД Щелоков, и по-отечески похлопал по плечу Леонид Ильич Брежнев, вряд ли представляя, кто я такой. Я не испытывал особых эмоций. Так, было что-то вроде самолюбования: мол, допущен, мне доверяют. А в сущности, это ровным счетом ничего не решало и никак не влияло на мою личную судьбу. Наверное, потому что я не был честолюбив. Многие мои друзья и коллеги, лишенные такой «привилегии», удивлялись моему равнодушию, а некоторые считали, что я выпендриваюсь и многозначительно молчу, в то время как меня распирает непомерное самодовольство, от которого когда-нибудь лопну. Но я не фальшивил и мог в этом признаться даже самому себе.

Вот Арафат, действительно, меня волнует и интересует, потому что он был для меня не только героической личностью, но и загадкой, проникнуть в которую мне очень хотелось.

– Мистер Головин, я рад, что вы нашли время для встречи со мной! – сказал он приветливо. Прямо как главе государства: «Я рад, что вы нашли время для встречи со мной».

– Вы оказали мне большую честь этой встречей, – не остался я в долгу по части комплиментов. – Я так много слышал о вас, что увидеть и поговорить с вами для меня большая радость.

Этикет кончился, пора переходить к протокольной части.

– У меня есть двадцать минут, я их отдаю вам. Спрашивайте.

Но наша беседа пошла совсем по другому руслу; как-то незаметно мы стали говорить о проблемах, которые Арафат, возможно, никому не открывал. Во всяком случае, в прессе я этого не встречал.

– Палестинское движение имеет будущее – это не пропагандистский лозунг. Заявление сделано мной на основе научного подхода к развитию нашей освободительной борьбы. Она расширяется, хотя пару лет назад нельзя было предвидеть, что она примет такой размах. Хочу заметить, что мы находимся пока еще в начале пути. Я опасался, что нас не поддержат за пределами Палестины. Всем арабам Израиль как кость в горле, но никто не хочет сам выдернуть эту кость. Я же прекрасно понимал, что все желают ему гибели, но никто не рвется быть втянутым в этот смертельный международный конфликт, лезть на раскаленную сковородку. Мы же, палестинцы, обречены на эту упорную борьбу, это наше кровное дело, наши интересы. Никто не будет за нас воевать. Почему, например, СССР не раздавил Израиль? Был очень хороший повод.

– Мне думается, есть две причины. Первая – мы участвовали в создании Израиля, подписали креационный документ вместе с Великобританией и США. Израиль, так　сказать, и наше дитя. Когда в семье есть хорошие дети и плохой ребенок, разве родители убивают плохого ребенка? Советский Союз, участвуя в создании государства Израиль, не может через двадцать лет его уничтожить. Да нам и не позволит мировое содружество. Это значит вступить в военный конфликт со всем миром. Уничтожить один народ ради другого? Да и на каком основании?

– Это фашистское государство со своей идеологией, судами, тюрьмами, расстрелами тех, кто не согласен с Тель-Авивом. Вот перед вами сидит молодой человек, ему двадцать пять лет, он приговорен израильским судом к ста пятидесяти годам тюремного заключения. Его зовут Гази эль-Хусейни.

Я никогда не видел человека, приговоренного к безумному сроку тюремного заключения, и поэтому с большим интересом, как нечто диковинное, стал его рассматривать. Он, слегка прищурив свои черные лукавые глаза, с улыбкой глядел на меня, наверно понимая мое нездоровое любопытство.

– Гази, ты расскажи ему, что выпало на твою долю, на долю твоего брата и наших товарищей по борьбе. Он думает, что, называя Израиль фашистским государством, я употребил это для эмоциональной окраски. Журналиста надо убеждать фактами.

– Мы всегда вели борьбу с колонизаторами, я не знаю другой жизни. Когда мне было двенадцать лет, я впервые стрелял из автомата. Это традиция нашей семьи. Мой дед Муса Казем-паша эль-Хусейни поднял восстание против англичан в 1930 году и был убит в бою. Мой отец Абдель Кадар эль-Хусейни в 1941 году засажен англичанами в крепость в Багдаде, там и умер от голодовки. Моя мать Уажиха, родом из древней богатой арабской семьи, распродала свое наследство и передала несколько десятков тысяч английских фунтов на покупку оружия. Отца не стало, когда мне было семь лет. Потом настала и моя очередь. Я подрос, Ясир Арафат сказал, чтобы я отправлялся в Кельнский университет и получил образование. Он уже тогда думал о будущем Палестины, где будут нужны образованные люди.

Я закончил университет, потом был полный курс подготовки в военном лагере, и мне присвоили звание лейтенанта. По заданию Арафата ушел в тыл к израильтянам, чтобы обучать феллахов военному делу.

Ясир Арафат сидел молча в кресле и, казалось, совсем не прислушивался к нашему разговору. О чем он думал в эти минуты? Вероятно, его занимала мысль о перспективах борьбы. Приезд в СССР – это не простая ознакомительная поездка по стране, которая первой построила социалистическое общество. Несомненно, ему нужен опыт, наше оружие и деньги. Я не вдаюсь в сферы высокой политики, но уверен: все это он получит.

– Меня взяли в Ханьюнисе, в доме моего товарища по университету Азиза Шахина. Ночью израильтяне окружили дом. Я схватил автомат и хотел было пробиться в темноте. Феддаины в плен не сдаются – это позорное пятно, которое смоет только смерть. И тут я увидел деда моего товарища. Он сидел в углу с маленькой девочкой на руках, четверо ребятишек жались к нему и в страхе глядели на меня, ничего не понимая в наших смертельных играх. Старик не протестовал, хотя знал, что расстреляют и его, и всех детишек-внуков тоже. За укрывательство феддаина полагалась всей семье смерть, и дом уничтожался. Напротив дома метрах в пятнадцати с борта «лендровера» солдат целился в дом из безоткатного орудия. Один выстрел – и на месте дома будут лишь развалины и трупы. И я не смог отречься от человеческих эмоций, быть жестоким к себе, к этим крестьянам и их детям. К себе – да, но не к ним! Я бросил автомат на землю и вышел с поднятыми руками навстречу своему позору.

– Это вам не напоминает фашистские зверства в России? – спросил тихо Арафат и, не дожидаясь ответа, добавил: – Очень уж похоже: одна школа, одна идеология.

– Меня бросили в крепость в Сарафанде, там располагалась тюрьма «Шин Бет» израильской контрразведки. В тюрьме находилось человек сто пятьдесят с большими сроками заключения. Лишь один был приговорен к девяноста девяти годам, остальные имели астрономические сроки. Но сидеть там суждено нам было не более трех-четырех лет. Каждое утро нас заставляли бегать вокруг внутреннего корпуса тюрьмы. Две остановки, и охранники всем раздавали сигареты и резиновыми дубинками принуждали курить. Через три-четыре месяца, как правило, туберкулез. Есть давали сырую рыбу – она вызывала адские боли в желудке. И брали кровь по пятьсот кубиков для израильских раненых солдат. Так что выжить там было невозможно. Оттого и сроки заключенных большие.

– Фашисты тоже брали кровь у советских солдат и детей для своих раненых, – заметил тихо Ясир Арафат. Он, оказывается, внимательно слушал то, что рассказывал Гази эль-Хусейни, несомненно зная в подробностях всю эту историю.

– Как же вам удалось вырваться из этого мертвого дома? – не удержался я от вопроса, потому что понял намерение Арафата закончить интервью.