Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

– Потом, не сейчас…

Вот и истолковывай как хочешь. «Потом» я истолковал в свою пользу: когда будем в Грузии и никто не будет нам мешать.

Грузия-Джорджия встретила нас ослепительным ярким солнцем. У трапа ждали автобусы и какой-то распорядитель в черном с бабочкой костюме, с прилизанными редкими волосами и зычным голосом, будто переодетый генерал. Говорил он по-английски с хорошим кавказским акцентом.

Нас повели в гостиницу – старинную, с лепными украшениями и богатым убранством. Расселили быстро, все было заранее продумано. Мне почему-то дали отдельный　номер, а корреспондента «Московских новостей» Николая Пастухова поселили с грузином, по сути, с комитетским работником. Еще был с ними Иван Маркович. Я понял, что он здесь главный под крышей МИДа. К нему приходили серьезные грузинские чиновники в дорогих заграничных костюмах и обсуждали какие-то вопросы. Иван Маркович тоже знал, кто я, потому что сразу предупредил: если возникнут какие-либо проблемы, следует обращаться прямо к нему. Мужик он был приятный, чем-то напоминал Бориса Сергеевича и по виду не был похож на подлеца.

Через час мы снова собрались в автобусах, и нас повезли кормить. Другого слова, как «кормить», нельзя использовать, потому что там, на горе, где специально застопорен фуникулер, в солидном ресторане нам устроили обжираловку и опиваловку. Тамадой выступал Председатель Президиума Верховного Совета Грузии, крупный специалист по принуждению выпить. Может быть, он поэтому и в Председатели выбился – эту важную черту заметили в нем в ЦК КПСС и в ЦК КП Грузии. А что? Был ведь случай на целине. Туда приехал Хрущев, и там, где остановился, на какой-то стройке, ему не понравился дощатый туалет. Так начальник строительства, пока Хрущев спал, соорудил ночью кирпичный туалет. Хрущев не забыл оперативную способность строителя и умение угодить и перевел его то ли в Госплан, то ли в Совмин зампредом. Вот так, через говенные дела можно пробиться в люди и припасть к золотой кормушке.

Завтрак затянулся до трех часов. Уже наступило время обеда. Но здесь, в горном ресторане, время просто остановилось. Столы буквально ломились от всевозможной снеди, вино было в таких бутылках, что я признался самому себе: никогда ничего подобного не видел и тем более не пил. Наверное, из каких-то секретных правительственных и партийных подвалов.

Потом началось представление: сольное и хоровое пение, трио, квартеты, квинтеты. А когда вспыхнули зажигательные грузинские пляски, дипломаты просто обалдели. Гостей рассадили за столами так, что возле каждого из них оказался опекун и ускользнуть от выпивки после произнесенного тоста было невозможно. Даже пригубляя все эти замечательные вина, которые выдерживались по полсотни　лет, дипломаты поднабрались. Чопорность с них слетела, они уже обнимались со своими грузинскими опекунами. Странно, но некоторые из них говорили по-английски и по-французски. Я не знал что и подумать, поэтому обратился к Ивану Марковичу, который, кстати, был трезвым как стеклышко.

– Где они набрали столько лингвистов?

– В КГБ. Их там муштруют как надо. Не будешь знать язык – выгонят. Здесь КГБ несравненно большая сила, чем у нас в России. Они власть, они закон. Если я буду нужен, помни. – И он многозначительно улыбнулся. Умный мужик, все понимает.

Анели сидела на противоположной стороне довольно далеко от меня и время от времени поглядывала в мою сторону. Два опекающих ее чекиста, горбоносые и усатые, из кожи вон лезли, чтобы завоевать ее благосклонность. Уж они-то были убеждены, что просто неотразимы для этой немки и она лишь колеблется, кому из них отдать предпочтение. Мне была понятна их психология: они действовали с напором, так, будто приехали в Москву и девки к ним липнут, словно мухи на мед. Стоит только помахать купюрами – и веди куда хочешь. Здесь у них была та же практика, только они не демонстрировали небрежно пачки денег.

Я наблюдал за Анели и понял, что ей смертельно скучно. Когда в перерыве концерта начали играть «Аргентинское танго», я поймал ее взгляд и показал пальцами, что хочу с ней потанцевать. Он сразу же радостно кивнула головой, решительно отстранив очень назойливого поклонника.

– Анатоль, я больше там не могу сидеть. Хочу возле вас, – были ее первые слова, как только мы начали танцевать.

– Вы очень строго судите. Они хозяева и хотят вам угодить, – ухмыльнулся я собственным словам.

– И поэтому не прочь лапнуть мои коленки. Может быть, они приняли меня за простую служащую посольства?

– Это у них такое представление, как можно угодить гостье.

Анели засмеялась:

– Странная у вас способность все представить в невинном свете.

Я мельком заметил, как пристально наблюдает за нами Иван Маркович. Неужели Абрамыч посвятил его в свой план «приручить» какого-нибудь дипломата. Он решил, что я «работаю» над этой немкой и скоро попрошу у него помощи.

Где-то около пяти часов вечера нам дали возможность отдохнуть от завтрака и обеда, а потом повезли смотреть красоту вечернего Тбилиси. Гид трещал не умолкая. Он рассказывал обо всем на свете, что касалось Грузии, и договорился до того, что грузины – выходцы из Испании, а древнее название Грузии – Иберия. Вот так-то! И не меньше! Гид, наверное, работал не только в «Интуристе», но еще и в археологии, но маршрут вызубрил на память. Английскому явно обучался не по принуждению.

Потом был легкий ужин, действительно легкий: пил тот, кто хотел, тамады не было. Вялые дипломаты быстро разбежались по своим комнатам и, наверное, через пять минут уже спали. Такой щадящий вечерний режим объяснялся тем, что наутро намечалась поездка на гору Давида, где похоронен Александр Грибоедов, а потом в село Цинандали, в дом-музей жены Грибоедова Нины Чавчавадзе, а там, как я слышал, древнейший подвал с винами, заложенный еще отцом Нины Чавчавадзе.

Мы с Анели ни о чем не говорили, молча поднялись на два этажа. Она остановилась перед дверью своего номера и протянула мне руку.

– Хочу пожелать вам приятной ночи, – сказала она.

Я удержал ее руку и вопросительно глядел в ее глаза.

– Я зайду. Мы еще посидим? – полувопросительно, полуутвердительно сказал я, будучи уверен, что она сейчас распахнет дверь и впустит меня в комнату для греха. Но Анели отрицательно покачала головой:

– Меня поселили с Памелой, дочкой посла Чили, – и развела руками, мол, ничего не поделаешь.

Я ушел в какой-то раздвоенности: с одной стороны, с сожалением, а в душе с радостью, что ничего у меня с Анели не вышло. Сразу пришла на память Люба, которой я хотел только что изменить. Я сам себя похвалил за стойкость. Мог же пригласить ее к себе в номер выпить кофе…

На лестнице мне повстречался Иван Маркович. Он загадочно улыбался.

– Нас пригласил посол Камеруна Раймонд Н’тепе. Я уже сказал Пастухову. Супруга посла очень общительна. Они решили пригласить журналистов и меня по случаю рождения пятой дочери. Мы посидим, немного выпьем – дань вежливости.

Вот и хорошо, подумал я, по крайней мере, компенсация за сексуальный провал.

Мы вошли в огромный номер посла. На столике в углу, на подставке, стоял флажок Камеруна – территория Камеруна. На столе были выставлены бутылки с виски, французским шампанским, тоником, в середине – большое блюдо с бананами, желтобокими манго, виноградом, миндальными орехами и арахисом, банки с соками. Видно, все это Аиме Раймонд привез с собой. Его супруга, миловидная мулатка с высоко взбитой прической, выглядела довольно экзотично в своем национальном широком цветастом платье.

Кроме Коли Пастухова, тут же находился и Временный Поверенный в делах Нигерии Абдулкадир Дафуа Гадау – низенький, худенький, напоминавший подростка с тонкими ручонками. Он был таким же черным, как и посол Камеруна, и лишь белки глаз указывали, куда он смотрит.

Мы выпили виски, поздравили счастливых родителей с той большой радостью, что случилась год назад и отразилась на судьбе верных родителей в этот замечательный день. Это я попробовал воспроизвести то пожелание, которое им высказал по-английски гость и их близкий друг из Нигерии.

Потом камерунец втянул меня в дискуссию о судьбе Африканского национального конгресса. Я старался обойти острые углы и не высказывать резких суждений о ярко выраженном национализме в этом Конгрессе. Неожиданно он упомянул о форуме Негритюда. На втором съезде в Нигерии он присутствовал лично и даже выступал, подкрепляя свои аргументы ссылкой на труды Ленина, что национализм играет важную роль в национальных революциях, формируя единство.

– У вас в этом вопросе большие разногласия с китайцами, – заметил он, подливая в мой стакан виски «балантайн».

– Мы не одобряем Негритюд, точнее, его расовые склонности, – не удержался я от замечания.

– Да, это правильно, – неожиданно согласился со мной хозяин. – Там, на Конгрессе, было более ста китайцев. Самая большая делегация.

– А зачем на Конгресс Негритюда приехали китайцы. Это же Негритюд! Форум черной Африки.

– Я член Исполкома и первым высказался за то, чтобы допустить китайцев в качестве гостей. Но, как оказалось, на восемьдесят процентов работу Негритюда финансировали китайцы. А тут вы сами понимаете…

– Кто платит, тот и музыку заказывает, – перебил я посла.

– Именно так. Китайцы и программу форума разрабатывали.

– То-то она имела расистский характер. Как открытая рана.

Посол помолчал. Мы немного выпили. Иван Маркович извинился и покинул нас. Пастухов о чем-то спорил с нигерийцем. Я только услышал, как он сказал:

– Я могу выпить целый стакан виски без тоника.

Дафуа Гадау засмеялся и самодовольно воскликнул:

– Это ерунда, я тоже могу выпить стакан, – и, взяв бутылку, принялся разливать виски в два стакана.

Сейчас будет мощное сияние. Пастухов – это лошадь, его стаканом не свалишь, отметил я чисто автоматически, не задумываясь о том, что лошади и полстакана хватит, чтобы свалиться.

– Да, главная идея в выступлении китайцев на форуме заключалась в том, что люди с черной и желтой кожей очень талантливы и способны реально изменить мир, если бы белые не препятствовали и дали бы им возможность развернуться. Люди с белой кожей способны только на жестокость и порабощение темнокожих и желтокожих.

– Эта идея родилась не сегодня, – заметил я. – Китайцы всегда утверждали, что желтокожие просто гениальны, и в качестве примера ссылались на изобретение пороха, шелка, фарфора и кое-чего еще. А теперь им выгодно пристегнуть к своей расистской философии черную Африку.

– Вы представляете, они нашли поддержку их теории среди некоторых делегатов Негритюда. Кое-кто выступал с подобными докладами.

Краем глаза я видел, как Пастухов выпил весь стакан виски. Нигериец очень внимательно следил, как он это сделает. Двумя пальцами взял свой стакан, оттопырив мизинец, и пил долго, небольшими глотками, но осилил стакан до дна.

Через три-четыре минуты он отключится, подумал я, поглядев на Пастухова с неприязнью.

Коля похвалил Временного Поверенного и положил ему на плечо свою огромную лапу.

– Ты молодец! Люблю таких! – И поцеловал нигерийца. – Я был боксером и раньше совсем не пил. А сейчас могу.

– Я тоже боксер! – встрепенулся Гадау. – Давай в стойку! Я покажу тебе некоторые свои удары – никто не мог устоять. – Он быстро сбросил пиджак и закатал рукава ослепительно белой рубашки. Пастухов тоже снял пиджак и встал в стойку, набычившись. Это была карикатурная сценка: маленький, худенький, с тонкими ручонками негр и Пастухов, две лапы которого были равны голове Гадау.

– У меня самый большой номер в гостинице, – гордо заявил Аиме Раймонд. – Даже у американского посла Колера меньше. Я подарил администратору бутылку виски.

Вот тебе и Негритюд: хотя бы в том, что гостиничный номер у него больше, чем у белого ‘посла, у него превосходство перед белым. Да, заразная это штука – расизм.

Коля стоял в стойке и легонько помахивал правым кулаком, не давая Гадау приблизиться. А тот прыгал вокруг, делал выпады, пытался пробить пастуховскую защиту. Пастухов медленно, как неуклюжий медведь, поворачивался, принимая его удары на левую руку. Потом произошло что-то непонятное. Я проглядел этот момент, но понял, что Пастухов выбросил вперед правую руку и его кулак пришелся в грудь Гадау. Временный Поверенный в делах Нигерии отлетел назад и упал на спину. Секунду, вторую, третью, пятую он лежал без движений. Коля стоял все так же набычившись и держал вытянутую руку с кулаком, равным голове годовалого ребенка.

Аиме Раймонд Н’тепе вскочил с кресла. Мы говорим в такой ситуации «побледнел», а посол «почернел». Белки глаз вдруг стали красными, как у кролика, правая сторона щеки у него дернулась, и он с хрипом выдавил:

– Этот белый хулиган бьет моего гостя!

Да, он сказал не просто «хулиган», а «белый хулиган» – вот она и вся философия, проста, как соль: сухая она есть, а опустил в воду – она исчезла.

Пастухов ничего не понимал. Он покачивался, потому что был пьян как свинья – стакан виски сделал с ним свое дело. Я бросился к негру. Он лежал без движения, раскинув в стороны руки. «Черт возьми! Он же его нокаутировал! Так и в кому впасть немудрено!»

А посол все больше распалялся. Он тыкал пальцем в Пастухова и что-то быстро говорил на своем племенном наречии. Я понял только одно: Коля действует на Раймонда как красный плащ на быка.

– Пошел отсюда! – заорал я на Пастухова и, развернув его, толкнул к двери. Он без сопротивления вышел и, покачиваясь, побрел по коридору. Я вернулся к нокаутированному негру, легко поднял его и положил на диван.

Мулатка не плакала, не кричала. Она как-то тихо, по-собачьи повизгивала и лишь сказала:

– Он убил нашего гостя!

И тут Временный Поверенный в делах Нигерии вдруг захрапел и пожевал толстыми губами.

Господи, воскликнул я с облегчением про себя, он же пьян и спит!

– Нет-нет! Не волнуйтесь! Он просто много выпил и спит! – воскликнул я радостно.

Но не так-то просто было укротить уже разбушевавшегося посла. Он сейчас был как вулкан перед извержением.

– Завтра я дам представление в МИД! Завтра же мы покидаем Грузию и уезжаем в Москву! Я не потерплю, чтобы над нами, на нашей же территории, издевались только потому, что мы не белые! – Опять во все щели полезли расистские идеи. Он особо подчеркнул «на нашей территории».

Дело складывалось худо. Пастухову грозила политическая смерть. Я уже мысленно увидел, как представление посла ложится на стол Министру иностранных дел, потом оно идет наверх, в ЦК, в Политбюро. Пастухова с треском выгоняют с работы с какой-нибудь ужасной формулировкой вроде «Дискредитация Родины» или «Хулиганские действия в отношении дипломатического представителя иностранного государства», а могут просто «За подрыв авторитета СССР» – придумать можно что угодно. С любой подобной формулировкой, да еще без партийного билета – а его сразу же отнимут, – можно работать дворником, и не в каждом дворе, вспомнил я свою формулу.

И тут я из кожи вон полез, чтобы доказать, что ничего подобного у Пастухова и в мыслях не было, он просто оказался сильно пьяным, они шутили, и произошел этот нехороший случай.

– Мы прекрасно относимся к вам. Для нас не существует цвета кожи. Вы же видели, как они мирно, по-дружески, беседовали, выпивали. Это просто произошел нелепый инцидент. Завтра Пастухов будет очень сожалеть. Он придет утром просить у вас прощения. – Я специально употребил слово «прощение», а не «извинение». Белый будет просить прощения. Это должно было смягчить его негритянское самолюбие, маслом пройти по его горячему сердцу. И действительно, он вдруг смягчился и, поглядев на меня своими выпуклыми глазами, уже с белыми белками, промолвил:

– Если завтра он не попросит у нас прощения, я осуществлю свое право.

Я распрощался с Н’тепе, мы даже поцеловались с ним, и он сказал мне, что я ему нравлюсь как воспитанный человек.

Ивана Марковича я застал в номере. Он собрался лечь спать, полураздетый сидел перед телевизором и смотрел программу на грузинском языке.

– Вы понимаете грузинский язык? – спросил я удивленно.

Он засмеялся и ответил, что надо бы изучить либо грузинский, либо армянский – может быть, они когда-нибудь воспользуются ленинским правом самоопределения вплоть до отделения, и тогда это будет заграница. Такие шутки мог себе позволить только чекист. Доносить на него я не собирался. А если бы и донес, он всегда сказал бы, что затеял этот разговор в провокационных целях, чтобы проверить мою стойкость.

Я рассказал ему, что произошло на территории Камеруна. Он посидел, подумал и выругался:

– Дубина! Мать его так! Иди спать. Утром пораньше подними эту скотину и тащи в Камерун. И чтобы без прощения оттуда не возвращались! Мне не хватает объясняться с министром. Это же я дал добро на поездку Пастухова!

Еще только по радио прозвучал сигнал семь утра, я уже поднимал эту скотину Пастухова. Он ничего не понимал, его сознание еще было затуманено алкоголем. Но когда я сказал, что сегодня его отправят в Москву и он будет держать ответ перед Политбюро, где у него отнимут партбилет, Коля мгновенно пришел в себя и побежал в ванную. Через пять минут он был готов. От него сильно несло перегаром и одеколоном «Рига».

Посол и его супруга уже были на ногах. Коля, как только переступил границу Камеруна, сразу заверещал, что он ничего не помнит. Они вместе с господином Гадау выпили за дружбу. Кстати, сам Гадау сидел за столом, аккуратный, отутюженный, но так же как и Коля, с помятой рожей, пил кофе и хлопал удивленно глазами. А Пастухов до того разошелся в своем самобичевании и выпрашивании прощения, что обнял Временного Поверенного в делах Нигерии и расцеловал его своими толстыми слюнявыми губами. Потом вытащил из-за стола и, оторвав от пола, крепко-крепко обнял. Негр расплылся в радостной улыбке, хотя мне показалось, что он так ничего и не понял.

– Я очень люблю ваш народ! Я так люблю вашу Африку, что без мысли о ваших страданиях не ложусь спать! – выдал Коля и такую сентенцию. А в заключение добавил, что если когда-нибудь уедет из СССР, то только в Африку.

Международный инцидент был исчерпан. Коля объяснил Гадау, что вчера во время бокса случайно задел его.

Они слегка опохмелились, а я пил кофе и вел светский разговор с супругой посла, выспрашивая у нее, чем отличаются Хельсинки, где ее супруг был послом раньше, от Москвы. Часа через полтора мир был полностью восстановлен, наши знамена повержены к ногам черной Африки, а Пастухов снова влез на коня. Опасность войны с Нигерией отступила.

В коридоре нас ждал Иван Маркович. Он тревожно взглянул на меня, но я показал ему двумя пальцами букву «О», что означало «о’кей».

– Чтобы ты всегда был у меня на глазах! – прошипел он Пастухову довольно жестко и пошел вперед.

Завтракали мы на скорую руку: холодное мясо, яйца, сыр, кофе. Кто хотел – тому кефир.

В автобусе мне не удалось снова сесть с Анели. Посол Кувейта настойчиво приглашал занять место рядом с ним.

– Тебя было трудно вчера уловить, – заметил он с улыбкой. – А ты мне был так нужен! Но ты предпочел женщину.

– Как сегодня? Нужен?

– Еще как! Ваш президент едет в Ирак.

– Да. Если не ошибаюсь, послезавтра.

– Он мог бы одновременно посетить Кувейт? Это же рядом. Меня очень интересует этот вопрос. Чрезвычайно важно знать!

– Я понял. Если да, то ваш шейх пошлет ему приглашение прямо в Багдад?

– У тебя есть возможность выяснить это?

– Не хочу обещать, но попробую. Слишком мало времени.

Иван Маркович словно ждал этого вопроса. Наверное, мидовский аппарат и аппарат самого президента уже проработали этот вариант. Ответ был отрицательным.

Вечером, когда мы уже напробовались вин из погребов Чавчавадзе, осмотрели собрание картин в княжеском доме, я подошел к Шаммасу.

– Приглашение посылать не надо. Президент не сможет посетить Кувейт. Наверно, есть какие-нибудь причины, – добавил я от себя и подумал, что огорчил Саида. Но он обрадовался. Для него что положительная, что отрицательная информация были в равной степени важны. Эго показывало, что он не даром ест хлеб в Москве.

Погода – удивительное Божье творение, она способна быстро улучшить настроение: ласковый теплый ветерок, солнце, словно улыбающееся с небес, и нигде ни одного даже малюсенького облачка. Нет грустных, озабоченных дипломатов – на их лицах наслаждение от этого необыкновенного путешествия по райскому уголку нашей большой страны. Рассказывают притчу: «Когда Господь Бог раздавал землю народам, грузин задержался на вечеринке – он произносил там длинный тост. Прибежал к шапочному разбору, уже ничего не было. Он стал умолять Господа: „Посели нас где-нибудь! Мы ведь не можем оставаться между небом и землей“. И Бог пожалел грузин. „Есть у меня один небольшой уголок, – сказал Господь. – Для себя оставил, чтобы отдыхать после трудов праведных. Но негоже мне, Богу, оставлять что-то себе, когда у другого нет. Отдам тебе этот уголок, а сам поселюсь в душах милых мне　людей“. И отдал Грузию». Теперь мы имели возможность увидеть тот замечательный уголок земли, где намеревался поселиться Господь Бог.

Плавно покачиваясь на мягких рессорах, мы выехали к морю. Здесь начиналась Абхазия, укутанная в зеленые покрывала. Впереди нашего автобуса шли четыре или пять черных правительственных лимузинов, а первой, с целым набором мигалок, мчалась «Волга», расчищая нам дорогу, прижимая к обочинам десятки машин.

Я сидел рядом с Анели. Она незаметно подсунула под мой локоть свою теплую нежную руку, и на поворотах, когда автобус, скрипнув тормозами, заваливался в вираж, она прижималась ко мне, и я чувствовал необыкновенную нежность, которую она излучала. Позади нас устроились Чончарен и его секретарша, закутанная в сари женщина неопределенного возраста. Они о чем-то тихо говорили на своем наречии, и им совсем не было дела до нас. Все остальные не понимали нашего языка эмоций, да и вряд ли хотели что-либо знать, кроме окружающей экзотики.

Вчера после очередного банкета, когда все напробовались вин, закусок, обогатились красочными, витиеватыми тостами, единственным приемлемым мероприятием для дипломатов оставались постели в их номерах.

Глаза у Анели сияли, она не скрывала своего взгляда и прямо смотрела на меня через стол. На этом банкете ее снова взялись опекать два кавалера-чекиста. Но она решительно и бескомпромиссно отклонила их ухаживания и так на одного посмотрела долгим презрительным взглядом, что он сразу перестал уделять ей внимание.

В какой-то момент поймал пристальный взгляд Ивана Марковича. В его глазах было что-то такое, чего я не смог даже истолковать. Конечно, именно он контролирует нас с Анели и ждет от меня инициативы. Готовилась солидная операция по дискредитации супруги посла ФРГ госпожи фон Вальтер. Я это чувствовал всей своей кожей. Дискредитация – это, пожалуй, легко сказано, – грязная компрометация доверчивой женщины, которая, поддавшись своим чувствам, бездумно шаг за шагом двигалась в западню, уготованную ей КГБ, – и, конечно, при моем ведущем участии. Мне было противно, потому что от меня скрывали, а я знал. На зубах почему-то появился вкус железа. А она смотрела на меня с доверчивостью молоденькой девушки, даже не подозревая, что над ее головой висит дамоклов меч всего лишь на тонком волоске, который может оборваться в ту минуту, когда я дам команду. Раз! – и он рассечет ее сердце, превратит в моральную покойницу. То, что хочет сделать эта грязная, сучья служба, может вообще оборвать ее жизнь. Или предашь Родину, мужа и работаешь на КГБ, или тебя вымажут грязью, смолой, вываляют в перьях и пронесут на шесте по страницам всех буржуазных газет. Кто может такое выдержать? Мать четверых детей, нежная женщина из высшего света? При такой перспективе только пулю в лоб во спасение чести детей, мужа, семьи. Возможно, она предпочтет избежать этой страшной огласки, а мы получим ценнейшего агента. Потом через нее КГБ доберется и до ее мужа. Вряд ли посол фон Вальтер пойдет на катастрофический скандал. Неужели я смогу сделать ей такую подлянку? А почему нет? Интересы Родины! Вражеские секреты! Боба Лейтера смог же положить на кровать с проституткой и отдал его на развлечение «голубому». Почему тогда не испытывал угрызения совести? Может быть, потому, что не я «развлекался» с американцем? А тут меня будут снимать на пленку вместе с Анели, и я должен придумывать такие позы, чтобы снимки были особенно эффектны. Наверно, это сделать совсем не трудно, она слегка подпила, даже таблетку бросать в вино не надо. Но я-то, неужели могу факаться на глазах у зрителей. На потеху КГБ?

Я встал из-за стола, допил свою рюмку коньяку. Сразу же поднялась и Анели. Мы, не сговариваясь – она по одну сторону стола, я по другую, – пошли к выходу. Люди ходили взад-вперед, и вряд ли кто обратил внимание на наш уход из-за стола. Правда, кому надо – тот обратил внимание. Ничего не изменилось, не нарушило установившегося стихийного ритма за столом: громкие разговоры, непринужденный смех. А мы идем неторопливо, каждый по своей стороне стола. Вот и конец пути, дальше мы сошлись и также неторопливо – она впереди, я позади, примерно на метр – переступили порог банкетного зала.

Я не оглянулся, но чувствовал, как мне жгли лопатки несколько пар глаз людей, задействованных в операции. Она шла и тоже не оглядывалась, уверенная, что я иду следом. Кто-то в белой поварской куртке сунул мне в руку пакет. «Вино, наверно, яблоки и шоколад, – чисто механически отметил мой мозг. – Тут работает целая банда. Готовились, наверно, со вчерашнего дня. Тамада тоже посвящен, то-то он пару раз буквально давил своими тостами на Анели, принуждая ее выпить».

Я шел как по лабиринту, где путь был только в одну сторону и никаких ответвлений. Идешь, идешь и – номер, где палачи подготовили свои инструменты для пыток. Взглянул на нежную тонкую шею Анели, которую открывали высоко поднятые волосы. Два небольших завитка едва шевелились от встречного движения воздуха. Во мне вспыхнула нежность, которая тут же сменилась горечью. Стала до того противна жизнь, что будь у меня с собой пистолет, я, наверно бы, приложил ствол к виску.

Она как будто почувствовала мое душевное неравновесие, мою душевную борьбу и оглянулась со своей изумительной призывной улыбкой. У нас еще ничего не было, а мы уже вели себя так, как будто были связаны физической близостью.

В другом коридоре, в конце, мелькнула мужская фигура. Анели ничего не заметила, но я-то понял, что это за фигура, – здесь каждый знал свое место, а я, мясник, веду жертву на заклание. Она замедлила шаг, вытащила из сумочки ключ от номера и молча протянула его мне. Я открыл дверь, Анели почему-то пропустила меня вперед и, захлопнув за собой дверь, замерла, даже ее дыхание не достигало моего слуха. Наверно, она стояла перед бездной, и у нее не хватало решимости сделать последний, роковой шаг. Я повернулся и в свете уличных фонарей, который проникал через номер в прихожую, увидел ее сверкающие глаза. В моих объятьях она вся затрепетала, и стон вырвался из ее груди. В следующую секунду Анели сделала то, что я совсем от нее не ожидал, – то, что вдруг все перевернуло во мне и сломало всю тщательно подготовленную операцию по организации компры и вербовки Анели. Она сняла с плеча мою руку и стала ее целовать. Я понял все – это были поцелуи благодарности, что я, молодой здоровый парень, не отказался от нее, не оттолкнул, пришел к ней, чтобы выразить ей свою любовь и нежность. Она прижала мою ладонь к щеке и так держала несколько секунд. Эти секунды окончательно провалили операцию.

– Пойдем! – прошептала она страстно и хотела включить свет.

Но я перехватил ее руку и так же шепотом сказал:

– Не надо зажигать свет. Так лучше.

Мне вспомнилась испанка Изольда в Каире, когда я занимался с ней любовью прямо у порога, чтобы избежать компрометирующей съемки на кровати.

Я стал страстно целовать ее; она отвечала на мои поцелуи и вдруг вся ослабела, ноги у нее подкосились. Здесь, на ковре в прихожей, мы валялись с ней в любовном экстазе. Я был уверен, что не смог бы с нею факаться под объективами камер. Именно об этом я размышлял потом, когда мы сидели на полу; она прижималась ко мне голой спиной и признательно целовала мою руку. Склонившись к ее уху, я прошептал:

– Анели, мы не пойдем с тобой в кровать. Обещай, что ты сделаешь то, что я тебе скажу.

– Сделаю, любовь моя! – прошептала она в ответ.

– Сейчас ты приведешь себя в порядок в ванной. Потом мы сядем за стол, я предложу тебе выпить вина, но ты наотрез откажешься. Скажешь, что болит сердце. И что бы я ни говорил – ты не притронешься к вину. Я сделаю попытку тебя поцеловать – ты решительно останови меня. Потом поблагодаришь за то, что я тебя проводил, и попросишь меня уйти, сославшись на то, что очень хочешь спать. Проводишь меня до двери. Так надо! Это очень важно! И очень серьезно!

Потом я снова ее целовал и только сейчас почувствовал, какие у нее упругие груди, даже удивительно, что она родила четверых детей. Мы снова насладились своей ковровой любовью…

Я вернулся в банкетный зал. Думаю, не ошибусь, если скажу, что добрый десяток вопросительных взглядов воткнулись в меня, едва я переступил порог ресторана. Иван Маркович, что-то говоривший грузину, вдруг на полуслове замер. По его глазам я понял, что он уже знает о провале операции. Вдруг холодок пробежал у меня между лопаток, – я совершил серьезное преступление перед Родиной и партией.

Теперь заработало чувство самосохранения, затрещала шкура, ее надо спасать любой ценой. Если они просчитают время, то обнаружат, что из моих запасов выпало больше двадцати минут. Их надо найти и обосновать. Конечно,　могут и не обратить на это внимания. А могут и обратить, и еще как…

Мне повезло: двадцать минут выпали у них из поля зрения. Это было главным. Иван Маркович уже потом, когда мы расходились по своим номерам, снова молча посмотрел мне в глаза. Я пожал плечами и виновато развел руками. Он едва заметно улыбнулся и сделал на лице гримасу, что, по-моему, означало: «А что делать? И такое бывает. Но не отступай! Мы на тебя надеемся».

Теперь мы ехали в Абхазию, где-то на Черной речке нас будут безудержно поить и кормить. В одной из машин впереди ехал главный спаивающий – тамада и, по странному стечению обстоятельств, тоже Председатель Президиума Верховного Совета Абхазии. Наверное, тоже попал в председатели за свой тамадинский язык. Тамада – это большое искусство. Я, например, помнил только анекдот про тамаду и тост для врагов: «Пусть твой дом будет полной чашей: во дворе стоят три автомашины, дом о трех этажах и на каждом этаже по телефону – белый, красный, голубой. Чтобы ты по белому звонил „03“, по красному – „02“, по голубому – „01“». Мне этот тост нравился.