Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

Я сказал наобум, чтобы досадить полковнику, хотя сам никогда не видел, чтобы Рудой покупал спирт. Но это делали все военспецы, добывая алкоголь по дешевке. Я не ошибся, Рудой не был исключением. Своей осведомленностью я его сразил. Но я плохо знал этого службиста, у него была натура скорпиона. По восточной притче, скорпион решил переправиться через Нил, но плавать не умел. Он попросил лягушку, чтобы она его перевезла.

– Ты ведь меня ужалишь, – сказала лягушка.

– Тогда я утону.

– Логично, – ответила лягушка и повезла скорпиона на другой берег. Скорпион едет и думает: «Укусить лягушку или нет?.. Укушу – утону, а не укушу – меня перестанут уважать» – взял и укусил…

Рудой настучал на меня Пожарскому. А разбирался со мной Шеин. Когда я рассказал ему про идиотизм полковника, он весело смеялся, и крылатая фраза Рудого «Высыпуемое равно досыпуемому» пошла гулять по советской колонии. Не смеялись над этим лишь члены высшего офицерского корпуса: полковник полковнику глаз не выклюет. Когда меня спрашивали об этом, я обязательно добавлял про поломанный позвонок Рудого.

С этого дня я редко видел полковника, и каждый раз при встрече на его лице вспыхивала торжествующая усмешка. Это говорило о его победе надо мной, переводчиком у него я больше не работал – так решил советник-посланник, а полковник приписал эту заслугу себе.

Затем была запоминающаяся встреча с женой полковника Рудого, такой же поганкой, как и он сам. Имя у нее было романтическое Алина Венедиктовна.

Как-то после полудня, когда уже спал зной и слегка тянуло свежестью с Нила, я прогуливался по Фуаду – центральной улице Каира. На каждом шагу пестрели стеклянные витрины магазинов и магазинчиков. Еще не зная, куда направить свои стопы в поисках какого-нибудь приличного иностранца, я свернул в узкую улочку и сразу услышал русскую женскую речь. Женщина говорила властным требовательным тоном, и другие женские голоса одобрительно ее поддерживали:

– Больше килограмма в руки не давай, ты, образина!

Это было уже что-то родное из советского быта, переброшенное сюда носителями наших традиций.

Я подошел к магазинчику: десятка два упитанных русских дамочек обступили худого, неопределенного возраста араба, а по терминологии одной из мадам, образину, который над чем-то колдовал. Он наклонялся вниз, доставал, взвешивал, а очередь, наша добротная советская – других иностранцев там не было – гудела и чего-то злилась. Заглянув через плечо одной из женщин, от которой несло «Кремлем» и потом, я увидел, что так взволновало их: «образина» торговал серебристой атлантической селедкой, вылавливая ее голыми руками прямо из бочки.

– Откуда взялась здесь селедка? – удивился я появлению такого дефицита.

Мне сейчас же рассказали детективную историю про рыбу: как в Александрии сбросили с буксира на берег бочку, а потом кто-то решил отправить ее в Каир. Из чего родилась эта байка – осталось тайной, но факт был налицо – селедкой торговали.

Одна молодящаяся особа с волосами-паклей наткнулась на эту селедку и принесла на виллу целых три килограмма. Тогда все женское стадо устремилось сюда. Хватали, кто сколько мог ухватить: цена-то бросовая – всего четверть фунта за килограмм.

Я тоже встал в очередь, хоть к селедке равнодушен, но хотелось кому-нибудь сделать приятное, угостив великолепной закуской. Выяснилось, правда, что селедки – всего одна бочка. Вот тут-то и раздался предупредительный «выстрел»:

– Тебе сказали, «черномазый», чтобы отпускал по килограмму! – Из числа последних в очереди выдвинулась мадам весом килограммов под девяносто, с перманентом на голове и в сарафане, который плотно облегал все эти килограммы.

Араб замер, держа в руках по одной селедке. Доморощенная переводчица с арабского языка наскребла два слова: «Уахед кило». «Уахед! Уахед», – одобрительно загалдела очередь, чем повергла в неописуемое удивление торговца. Он никак не мог своими восточными мозгами ухватить главную суть социализма – равенство. Разве можно позволить, чтобы один обожрался селедкой, а другой даже ее не попробовал? Нет, мы такого не потерпим, не так приучены: либо всем по кусочку, либо всем шиш с маслом. Где бы ни был наш человек, он всегда должен оставаться носителем справедливости. Всем выстроиться в очередь, всем по килограмму! Но тут одна мадам решила взять три кило, и продавец стал накладывать селедку на весы.

– Алина Венедиктовна, – взмолились предпоследние в очереди, – так нам и по штучке не достанется, если все будут хапать по три кило.

Дама, которая была под девяносто килограммов, шагнула вперед, раздвигая в стороны очередь, и сбросила с весов селедку в бочку. Продавец совершенно обалдел, он ничего не понимал не только потому, что не знал идиоматических выражений, которыми его награждали наши защитницы справедливости, но вообще ничего не понимал в социализме и потому не ждал такого самоуправства.

– Ты, буржуй недорезанный! Или будешь вешать столько, сколько мы тебе скажем, или сейчас нырнешь башкой в бочку! – Алина Венедиктовна подступила вплотную к арабу, так что он мог видеть ее пышные груди. Он глядел не на Алину Венедиктовну, а на груди, забыв об этой проклятой селедке, которую, как дурак, приволок сюда из Александрии. У него три жены, он в состоянии их содержать, но у них, если даже сложить их груди вместе, не будет столько, сколько у этой одной сердитой мадам. Он горестно вздохнул. Очередь начала накаляться: от «образины» и «сморчка» перешли к нецензурным определениям его мужских достоинств. В какую-то секунду он испугался и стал пятиться к стене. Алина Венедиктовна напирала на него грудями и рычала, поминая его ублюдков – детей нехорошими словами. – Интересно посмотреть, чем ты этих детей настрогал, – глянула она на ширинку брюк!

– Женщины! – воскликнул я тревожно, мне показалось, что они сейчас надругаются над торговцем, сняв с него штаны. – Вы бы полегче, распустили языки, как сапожники. За границей все-таки!

– А он все равно не понимает, – хихикнула худая, как щепка, мадам, которой, видимо, доставляло удовольствие нецензурно обзывать хоть арабского, но мужика и заодно поглядеть, чем арабы «строгают» детей.

Алина Венедиктовна повернулась ко мне, в ее глазах стояла ненависть. Она кого-то мне напоминала, притом знакомого. И вдруг меня осенило – этот взгляд, полный презрения и высокомерия, был так разительно похож на взгляд Рудого, что я уже безошибочно знал – это и есть жена полковника. От долгого совместного проживания они стали копией друг друга.

Откуда появился Дед, я не видел. Он стремительно подошел к очереди. За его спиной вырос адъютант.

– Рудаков, перепиши мне эту банду, я их выгоню из Каира вместе с мужьями! – прошипел яростно генерал.

Он так выразительно прошипел эту фразу, что наступила мертвая тишина, а затем будто рванул снаряд: дамы бросились врассыпную. Они так шустро убрались, несмотря на солидный их вес, что через полминуты ничто не напоминало об их присутствии. Мы остались трое возле лавки. Пожарский внимательно поглядел на меня и сказал:

– Говорят, меня зовут Дед, а теперь будут еще называть «самодур». А как прикажете поступать?

– Дед – это уважительно, – заметил я, совсем не стесняясь высказывать свои мысли генералу.

– Этих только могила исправит. Офицеры не ведут никакой воспитательной работы с женами. Надо сказать об этом председателю профкома Боброву. Пусть соберет собрание.

Занятый своими мыслями, я и не заметил, как впереди показалась Александрия. Было около девяти утра. Я поехал прямо на пляж, где длинной вереницей, красиво окрашенные голубой и белой краской, над водой нависали кабинки для раздевания. Уплатив фунт и получив ключ от двери, я вошел, закрылся изнутри, сел на скамейку и закрыл глаза. Вода тихо и ласково плескалась у моих ног, отвлекая от горестных мыслей, навеянных событиями последних дней: американцем, гнусной миссией, которую мне поручил Визгун. Очевидно, он решил приобщать меня к своим гадостям. Повязать каким-нибудь действием.

Я спустился по ступенькам в воду, закрыл за собой дверцу на замок, спрятал в кармашек плавок ключ и поплыл. Здесь, в Средиземном море, я надеялся очиститься от визгуновской скверны, отвлечься от непрекращающихся тревожных мыслей, засевших в мозгу после Порт-Саида. Вода была прекрасной, она меня лечила, восстанавливала душевное равновесие и настроение. Я отплыл от берега метров на сто и увидел такого же одинокого пловца с огненно-рыжей шевелюрой. Он плавал превосходно, я бы сказал, профессионально, особенно когда переходил на кроль.

Рыжий поравнялся со мной и поднял голову, я определил, что лет ему было немногим за сорок.

– Вы очень красиво плаваете, – похвалил я его искренне, без всякой задней мысли, не имея в виду устанавливать контакт.

– О! Я был чемпионом университета, – гордо ответил рыжий. – Это было, правда, давно, но с тех пор я держу форму. Иногда люблю пройтись и баттерфляем, – и вдруг, развернувшись, в несколько мощных рывков ушел от меня метров на двадцать. И так же легко и быстро возвратился. Это было великолепное зрелище. Мы, не торопясь, поплыли к берегу. Оказалось, что наши кабинки почти рядом, и мы, не сговариваясь, вышли одновременно из воды.

Кто он? Откуда? – профессионально закрутились в голове вопросы. Чемпион университета. Какого университета? Мне совсем не хотелось устанавливать контакт. И вообще решил хотя бы в Александрии отдохнуть от своих шпионских дел. Я предложил рыжему выпить по чашечке кофе, мы как раз подошли к ресторану, где прямо на воздухе под полотняным тентом стояли, словно игрушечные, белые резные стулья и круглые столики. Он согласился без колебаний и, едва мы сели, сказал:

– Сейчас я отгадаю, откуда вы. Судя по произношению, вы – американец. Во всяком случае, не с островов. У нас так не говорят.

Ясно – англичанин. Такого еще в моей коллекции не было. Они как-то ухитрились обходить меня в Каире.

– Я из Финляндии. А учитель у меня был из Штатов. Отсюда и произношение, – сразу разъяснил я, чтобы избавиться от лишних вопросов и представился: – Урхо. Застрял здесь на несколько дней по делам фирмы. Вечером еду в Каир.

– Это прекрасно! – воскликнул англичанин. – Я через пару дней буду в Каире. У меня заказан в «Хилтоне» номер. Вот моя карточка, – протянул он мне визитную карточку, – позвоните, буду рад продолжить знакомство, – довольно настойчиво надавил на меня англичанин.

Я мельком взглянул на карточку: «Гордон Голдбридж. Коммерческий директор авиационной фирмы» – название мне ничего не говорило. Мы выпили кофе, договорились, что я позвоню ему в «Хилтон». Он добавил, что, если бы не ожидал прибытия парохода, который доставит ему кое-какие материалы для переговоров по авиационному двигателю «роллс-ройс», он охотно бы поехал в Каир вместе со мной. Единственное, что я выяснил из его болтовни, а поговорить он любил, это его надежды убедить арабов дать разрешение на постройку сборочного завода авиационных двигателей. На этом мы расстались, я поехал в гостиницу, где обитало руководство военно-морских специалистов, помогающих арабам овладеть советской военно-морской техникой.

– Мне звонили из Каира, – встретил меня глава группы. Типичный солдафон, хоть три штатских костюма надень. – Насчет Маркова такая диспозиция: мы его от работы не отстранили, чтобы не настораживать. Здесь ждет полковник Гусенко, он, собственно, и застал Маркова с проституткой. Позвать?

Я проникся собственной значимостью, если передо мной изгибается полковник. Вошел, кланяясь не по-военному, Гусенко – морщинистый, с поросячьими глазками и белесыми бровями мужик, заглядывая заискивающе мне в глаза, будто бы от меня зависело его повышение до генерала или прибавка в двадцать пять фунтов к зарплате. Он не позволил себе фамильярности и в моем присутствии не садился.

– Как было дело? – спросил я строго. А мысленно дал ему характеристику: «Подлюга».

– Мы уехали в порт, а Марков должен был подготовить документацию и привезти ее нам для работы. Мы оборудуем док для подводных лодок. Жена его работает с нами, она инженер-строитель. Возник один вопрос, надо было срочно привезти Маркова. Я захожу в его номер, он в трусах, а девка в чем мать родила.

«Надо стучаться, полковник, когда входишь в чужую комнату», – заметил я про себя.

– Ну, он сразу ей: «Иди, иди отсюда!» Я, мол, прилег, а она вошла, сразу разделась и ко мне. Это он пыль мне в глаза пускал. Я же вижу, что он ее выгнать не может, потому как надо заплатить.

«Понятно, порядочный офицер платит за удовольствие», – усмехнулся я.

– Конечно, я ее тут же выставил. Сделал вид, что поверил. И все.

– Где Марков?

– Сейчас привезут. Машина за ним пошла.

– Когда придет Марков, вы оставьте нас вдвоем.

– Конечно, конечно! – воскликнули оба полковника.

Через несколько минут вошел капитан первого ранга Марков. Вот он, развратник и аморальный тип! Воевавший на Севере на подводной лодке. Награжден орденами. Высокий, седой, мужественный, смотрит прямо, глаза виновато не бегают. Ему, кажется, даже интересно, что это за сопляк, перед которым ходят на полусогнутых полковники. Наверное, будет нести банальную чушь, может быть, даже поучать. Это я прочитал в его мелькнувшей усмешке.

Полковники дружно выкатились из номера. Марков стоял и смотрел на меня.

– Николай Георгиевич, садитесь. У меня для вас печальная весть. – Я напустил на себя грусть.

Он снова едва заметно усмехнулся: мол, давай, давай, знаю, что за весть. О проститутке все уже наслышаны.

– Мы получили телеграмму, ваша мама умирает и еще надеется в последний раз вас увидеть.

Лицо его дрогнуло, оно стало беспомощным, глаза потухли, он слегка сгорбился. Тяжело опустился в кресло.

– Надо ехать? – каким-то бесцветным тоном спросил он.

– Надо! Супруга ваша пусть останется, а вы полетите. – Я видел, как он встревожился, наверное, очень любил свою мать, и весть, которую я ему привез, воспринял за чистую монету. Да, жестоко таким образом выманивать из-за границы нашего советского офицера. Придумал Визгун иезуитский метод. Меня послал, чтобы вообще не вызвать подозрений, мол, дело рядовое, простое – молодого парня за тобой, капитан первого ранга, послали. Так что давай быстрей в самолет!

А что, собственно, произошло? Ну, трахнул арабку. А что он будет рассказывать своим друзьям, когда вернется?

Спросят обязательно: ты там не попробовал арабку? Какие они? Такие же, как наши бабы? Или что-то особенное. Все-таки экзотика.

Собрался он быстро, мы заехали в порт. Вышла за проходную жена. Ничего особенного, серенькая, наверное, женился, когда пришел из плавания. Там ведь невесты котируются по верхней планке, все же Север. Они и едут туда, чтобы подыскать себе подходящего мужа. На каждую бабу пять моряков.

Примерно с час мы молчали. Марков ехал с закрытыми глазами и, казалось, дремал. Потом он повернулся ко мне, внимательно поглядел и промолвил глухо:

– Послушай! Я все понимаю. Дело не в матери. Но вы придумали ловкий ход с женой – это убедительно. Поэтому я тебя очень прошу, будь человеком, нарушь приказ, скажи мне правду. У меня сердце останавливается при мысли, что могу потерять мать. Это единственный близкий мне и родной человек. Жена для меня ничего не значит: надел хомут и буду тащить его до гробовой доски. А мать! Скажи правду. Я понимаю, ты из ГРУ, ты не скажешь. Но мне, если бы ты знал, как тяжело!

И тут я сделал то, что могло для меня кончиться плачевно, может быть, трагически. Я мог сорвать весь замысел эвакуации Маркова. Но я проявил себя человеком. Может быть, оттого, что я отдал Визгуну на растерзание американца и мне как-то хотелось очиститься. Я остановил машину, посмотрел внимательно в глаза Маркову и сказал:

– Ваша мать жива и здорова!

Марков глядел на меня, и глаза его оживали, в них появился блеск, легкая улыбка тронула его губы. Он покачал головой.

– Спасибо! Дорогой ты мой! – воскликнул он взволнованно, схватив мою руку. Пожатие у него было сильным. – Все остальное мне не страшно: армия, партия – не умру. И не беспокойся, я никому, ничего. Будь спокоен!

Я привез его прямо к трапу самолета, передал билет, и в эту минуту подскочил на «форде» Визгун. Он поднялся по трапу следом за Марковым и скрылся в проеме. Через пару минут вышел, и дверь закрылась. Визгун прошел к своей машине, бросив на ходу:

– Зайдешь ко мне!

В кабинете военного атташе шеф опять изображал из себя черт-те что, корчил властного босса.

– Ты зачем ему сказал, что не было телеграммы? – блефанул он. Но меня не так-то просто было взять на понт.

– С чего это вы взяли, шеф?

– Уж очень веселый был.

– Радовался, что уехал от жены. Она настоящая грымза.

– Ну, ну, гляди, парень, – пригрозил он мне. – Когда-нибудь да проколешься на своих штучках. Тогда берегись!

В Йемене произошел переворот: демократические республиканские силы свергли короля Эль-Бадера, страна раскололась, появились повстанческие силы, поддерживающие Эль-Бадера. Два арабских королевства: Иордания и Саудовская Аравия – приняли решение атаковать республиканцев и вернуть трон Эль-Бадеру. Воздушная разведка, которую осуществили советские летчики на самолетах с египетскими опознавательными знаками, проинформировала, что крупные силы объединенных войск с танками и бронетранспортерами движутся к йеменской границе. Все это мне сообщил Визгун. Я передал ему полстранички своего донесения на рыжего англичанина Гордона – золотой мост – Голдбридж. Шеф небрежно повертел в руках бумажку и сказал:

– Роджер, вы стали очень лаконично описывать объекты вербовки. Надо побольше информации. Ведь над объектом будут работать. – Он бросил листок в стол и посмотрел вопросительно на меня: ну что, мол, еще? И я, пересиливая какую-то неловкость, сказал, что прошел месяц, и я хочу представить финансовый отчет.

Визгун прочитал и этот документ с подписью «Роджер» и спросил:

– Так какую сумму следует сюда вписать?

– Я ведь указал в рапорте.

– Нет! Так не пойдет! Когда обрабатывали американца, я за все платил из своего кармана. Поэтому все расходы по американцу мы спишем на тебя. Вот тебе лист бумаги, сумму впишешь в восемьсот пятьдесят фунтов, высчитаешь свои расходы, остальное отдашь мне.

«Черт возьми! Уж не Иван ли Дмитриевич передо мной!»

Начинается старая песня: почему бы не обокрасть родное ГРУ? Подумаешь, какие-то сотни фунтов! А что, если я ему подкину идею, которую он сам, наверное, вынашивает, ночами не спит, но не знает, как к ней подступиться? Хорошо, американец подвернулся. Я уверен, свои затраты он уже компенсировал. Я быстро переписал отчет, расписался кличкой и протянул бумагу Визгуну.

– Я мог бы каждый раз в отчете писать сумму больше, ведь вы же со мной работаете, тоже тратите свои деньги.

Визгун непроизвольно оглянулся, будто кто-то мог нас подслушать, глаза тревожно метнулись – я понял, что «завербовал» шефа. Легко и просто, без мозговых усилий: люди гибнут за металл.

– Потом решим этот вопрос, – выдавил он из себя. – Ты, пожалуй, прав!

От шефа я ушел с большой уверенностью, что мне теперь не будут дышать в затылок и меня он снимет с мушки.

Вечером мы пошли с Галкой в «Парадиз» посмотреть два фильма, поужинать там и поболтать. Она мне нравилась, но, честно сказать, я не знал, что с ней делать, вести на конспиративную квартирку – Визгун может мне этого не простить. Снять номер в гостинице – Галка удивится, и обязательно начнутся расспросы и подозрения, а может быть, и донос настрочит. В этой заграничной колонии все о всех знают, а от кого ждать пакости – не знаешь. Гулять с ней весь вечер – можно обалдеть и заболеть от половых желаний. Но Галка сама нашла выход из положения, наверно, тоже думала, как бы со мной пофакаться.

– Давай никуда не пойдем. Купим вина, я приготовлю ужин. Верка, моя соседка по квартире, с Бушагиным. До двенадцати ночи ее не будет. Ты согласен?

Еще бы я не был согласен! Я же не идиот!

После трех рюмок бренди Галка слегка захмелела, и ее потянуло на откровенность. Она стала объяснять мне, как я ей нравлюсь, что, возможно, она в меня влюбилась. Если бы у нас были теплые отношения, то она могла мне сделать блестящую карьеру.

– Ты даже не представляешь, кто я? – понесло ее на признания. – Мой родственник Фирюбин, – с гордостью сказала она. – Это тебе о чем-нибудь говорит?

Я налил еще по одной, мы выпили. Конечно, я знал, кто такой Фирюбин – заместитель министра иностранных дел, а его жена – министр культуры Екатерина Фурцева, член Политбюро и в приятельских отношениях с самим Никитой Сергеевичем. Да, для карьеры Галка годилась, достаточно на ней жениться, и быстро полезешь в гору. На какую высоту влезешь – зависит от того, сколь долго Фурцева – Фирюбин просидят в своих креслах.

– Тебя возьмут в аппарат МИДа или поступишь в Академию внешторга и поедешь торговым советником в какую-нибудь приличную страну, – изливала она вслух. свою мечту, будто мы уже сладили с ней.

– А ты что будешь делать? – спросил я небрежно, прикидываясь пьяным, словно передо мной был кандидат на вербовку.

– Могу с тобой, как жена. А могу тоже работать. Как скажешь! Мы, наверное, будем хорошей парой.

– Какие у тебя отношения с Волошиным? – спросил я о том, что давно хотел узнать после поездки на Красное море. – Ты спала с ним?

– Спала! – призналась она легко. – И с Бушагиным. Но они оба свиньи! Я им еще устрою! Я злопамятная!

«Наверное, предлагала им карьеру, чтобы они женились на тебе», – подумал я, и что-то во мне восстало против девушки.

Нет, я на тебе не женюсь, делать карьеру не буду. Может быть, я последний дурак, и во мне говорит молодость, бесшабашная независимость, и поэтому я так себя веду. Нет, Галка, я на тебе не женюсь и спать с тобой не буду. Ты же меня потом зачислишь в свиньи, в одно стадо с Бушагиным и Волошиным или еще с кем. Может быть, я не прав: карьера в наши дни – это своего рода капитал. Высоко залезешь, получишь индульгенцию на круг общения, в который сам никогда не попадешь и не пробьешься, будь ты семи пядей во лбу. Вон, Аджубей, что он, умнее меня, талантливее? Возможно, даже был ничтожеством, но женился на дочери Хрущева, и теперь говорят: «Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей». Если девка красавица и не дура, то она этот капитал заложит с выгодой на всю жизнь. Я ведь тоже имею солидный капитал в этом плане и могу его вложить в свою карьеру. Не забывай только, что жить тебе с ней годами, а она элементарная блядь, которая ляжет под любого. А у тебя – карьера и рога – заманчивая перспектива! У нее свой расчет – она хочет замуж и высокого положения, потому и спит, с кем хочет – вдруг клюнет.

Мы выпили еще, и Галка отключилась. По всем правилам неписаной науки о сексуальных связях я должен сейчас ее раздеть. Я раздел, положил ее на кровать, груди у нее были мягкими и свисали набок, совсем неаппетитно. Я подумал, что она слишком увлекается мужиками, все тягали эти груди, поэтому они так и свисают. Конечно, это была чушь, просто я себя настраивал против нее, потому что боролся с возникшим желанием. Хотелось отбросить всякое самокопание и получить хоть и от пьяной, но удовольствие, которого был давно лишен. Все же я переборол закипающую в себе страсть, накрыл Галку простыней, вышел из спальни и сел за стол. Полстакана бренди выпил залпом, закусил.

Незаметно в комнату вошла Верунчик: полненькая, типичная хохлушка с ямочками на щеках и пухлыми губами. Она не была красавицей, но милая и приятная на вид, да притом еще грудь имела, пожалуй, под четвертый номер. Последнее обстоятельство, видимо, и подхлестывало мое желание трахнуть Веру.

– Я тоже хочу выпить, – сказала она жеманно и улыбнулась своей обвораживающей улыбкой.

Во мне сразу взыграл бес, я вскочил со стула.

– Верочка, лапочка, до чего же ты хороша! На тебя не насмотришься. Сколько ни смотри, а глаз оторвать не хочется.

Конечно, Верка сразу развесила уши – давай скорей лапшу! Я пододвинул ей стул, налил в Галкин стакан бренди и себя не забыл. Мы чокнулись.

– Я хочу выпить за такую прекрасную девушку, настоящую русскую красавицу. Жаль, что у тебя нет косы. Повезет же кому-то в жизни, если ты полюбишь! Я пью за то, чтобы твоя красота доставляла нам эстетическое удовольствие. Чтобы, взглянув на тебя утром, мы весь день были в прекрасном настроении.

Верунчик покраснела, видно, хорошо ее вымазал елеем, хотя, наверно, знала сама, что не красавица. Да и ноги у нее подкачали: во-первых, росли не из-под мышек, а во-вторых, были «музыкальными» – напоминали собой ножки рояля.

– Толик, а ты бесстыжий подхалим и трепло! – возразила она, явно довольная комплиментом.

Мы выпили, я наговорил ей всякой чепухи про чудесные руки и, осмелев, про ее великолепные груди, к которым мне бы очень хотелось приложиться губами. Верка раскраснелась и с улыбкой легонько шлепнула меня по щеке.

– А где твоя пассия? – спросила она, оглядываясь.

– Пассия ку-ку, – ответил я и указал на дверь спальни. – Она нажралась быстрее, чем у нее возникли какие-то желания. Не люблю пьяных девушек. Если выпивши – да, а пьяных – нет!

Мы допили бутылку, начали еще одну, и я решил, что уже настало время нам с Верой целоваться. Я выдал ей дифирамб про ее губы и сказал, что умру, если она не позволит мне их поцеловать.

Конечно, Вера позволила мне все, все, все. Видать, с Бушагиным у них что-то не склеилось, и она пришла домой удрученной. Но тут ей дико повезло: подруга напилась и в наличии оказался мужик, да еще какой! До баб особенно охоч!

В половых сношениях она была первоклашка и признавала только рабоче-крестьянскую обстановку: чтобы в комнате был погашен свет, чтобы она лежала на спине, а я сверху на ее телесах. Да еще, в придачу ко всему, я старался сам, она мне даже не помогала. Когда она удовлетворилась, я и не заметил. Хотел было изменить позицию, чтобы она для разнообразия постояла на коленях, но эта корова, хоть и пьяная была, оскорбилась до ужаса и сказала с возмущением, что не предполагала во мне пошлого развратника и извращенца. Не знаю, кем бы она меня еще обозвала, предложи я ей что-нибудь у меня поцеловать.

Вот тут уж и начинаешь думать, а кто же лучше в постели: Галка, которая перепробовала, наверное, всех, с кем хотела и как хотела. Или эта корова, которая думает, что, позволив мне поупражняться в рабоче-крестьянской манере, осталась чуть ли не целомудренной. Чтобы знать, надо сравнить.

Через пару минут после нашего, извините за выражение, факанья, Верунчик удовлетворенно засопела, видно, уже встретилась с Морфеем.

Мне очень не хотелось уходить вот так, непонятно как, и я пошел к Галке. Она спала, тихо посапывая, приоткрыв свои нежные губы. Но стоило мне только провести рукой по ее грудям, спуститься до лобка и погладить, как она, не открывая глаз, прошептала:

– Толечка, я очень тебя хочу! Я вся трепещу от желания! Сделай так, чтобы нам было приятно обоим.

Сколько в ту ночь продолжалась наша любовь, сказать трудно, да и время было для нас не обязательно. И все, что я делал, я твердо знал, что не ради карьеры, а собственного удовольствия для.

Измученные и ослабевшие, мы лежали рядом, Галка положила свою головку ко мне на плечо и тихо, почти шепотом спросила:

– Я тебе подхожу?

Я повернулся к ней и поцеловал ее мягкие губы.

– Или Верка лучше?

Вот это она мне отвесила, разведчик чертов! Баба тебя провела как младенца. Она притворялась с той минуты, как пришла Вера, и, наверное, подглядывала за мной, как я извивался перед толстушкой, но не мешала нам. Знала, на что способна подруга, а точнее, что она ни на что не способна в постели, и дала возможность мне в этом убедиться. Да, но я мог после Веры уйти и тогда было бы все потеряно. Куда бы я делся? После Верунчика хочешь не хочешь, а пойдешь к Галке – слишком сильным было желание, и оно осталось неудовлетворенным.

– Забудь! Верки нет и не будет! Если хочешь, чтобы у нас все было хорошо, забудь и про карьеру. До тех пор, пока мне с тобой хорошо, мы будем вместе.

– Я все поняла. – Она поцеловала меня долгим поцелуем и даже прикусила мне губу. – Чтобы ты меня помнил!

Домой я пришел около двух ночи. С улицы увидел, на кухне горит свет.

«Шеф ждет меня», – подумал я уверенно. И действительно, Визгун расположился на кухне, пил кофе, прикончил полбутылки коньяка, что стоял у меня в холодильнике. Накурил он, как в общественном сортире в театре. Окурков в пепельнице я не считал, но их было штук пятнадцать – видно, давно он меня ждет.

– Завтра вылови своего рыжего англичанина. Так как вы через два дня расстаетесь, я подключу к тебе Бушагина, передашь ему и подумай, как это поестественней сделать. Можешь предложить вариант?

– Чтобы он был обязательно с девушкой, притом интересной, – с ходу я начал выдавать вариант. – Я заметил, что Гордон посматривает на них. Ее легенда: американка польского происхождения, туристка. Пусть крутятся у пирамид, приглядятся к рыжему. Он нас заинтересовал?

– Еще как! Шеин прочитал твой рапорт, тут же связался с Москвой и последовал приказ – любыми средствами добыть двигатель. Вербовать его пока не будем – все должны сделать деньги. Завтра будет информация на рыжего из Лондона. Как ты думаешь, откуда приехал Бушагин?

– Его фамилия «Бушейган» – ничего не меняйте, только букву «а» на английский манер. Он из Южной Африки – бур. Это лучшее ему прикрытие. Я подумывал «похоронить» своего финна и стать буром. Теперь отдаю легенду.

– Идея хорошая. А девку мы возьмем у польских специалистов, они работают на строительстве перерабатывающего завода.

Так, за полчаса мы разработали план охвата рыжего англичанина, чтобы купить двигатель «роллс-ройс». Любая страна на Западе может приобрести у англичан этот двигатель без особых помех, заключив контракт и уплатив требуемую сумму. Но нам, странам социализма, никто не продаст техническое достижение Запада. Поэтому мы хотим воровски купить и увезти французский «Мираж-IV», теперь двигатель и, наверное, многое другое добываем таким путем, чтобы не тратиться на длительные разработки. Я патриот и радуюсь тому, что можем украсть какие-либо секреты для своей Родины и не позволить этим «ястребам» застать нас врасплох или недостаточно технически оснащенными в военном отношении. И я сделаю все возможное, чтобы эта операция прошла успешно.

Утром позвонил в «Хилтон», Голденбридж был на месте. Он искренне обрадовался моему звонку, и Мы договорились встретиться после трех, когда начнет спадать жара. Позвонил Визгун и сказал:

– Рыжий – стоящий парень. Можешь в свои расходы заложить сумму побольше. Где будет встреча с Бушейганом?

– В десять вечера в ночном клубе «Оберж де Пирамид». Когда мы придем, они должны быть там. Восклицание Алексу Бушейгану: «Урхо, а я думал, что ты уже в Австрии!» Дальше я сам поведу. Полячка есть?