Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

– Я неправильно выразился. Нам нужны люди, которые могли бы беспрепятственно что-нибудь привезти из СССР или завезти к вам. Нам не нужны шпионы, мы этим не занимаемся. У нас бизнес. Разве ты, Алекс, не оказывал мне услугу? Помнишь, привез альбом по живописи от нашего друга Макса Саблина? Это что, шпионское донесение? Но такой альбом мог привезти только ты как журналист с дипломатическим паспортом. И мы за это платим, и хорошо платим. Нам не нужны услуги на общественных началах. Это принято у вас в стране, а мы за все платим, чтобы не быть кому-либо обязанными.

«Да-да, господин Сатувье, в том альбомчике было такое донесение вашего резидента Макса, что оно стоило больших денег! От меня вы тоже будете получать „донесения“, которые будут стоить больших денег. Выражаясь вашим языком, чтобы не быть мне обязанным. Мы еще к этому вернемся», – иронически произнес мысленно этот монолог Алексей.

– Зачем вам этот артист Мкртчян?

– Он не Мкртчян. Это очень хитрый лис. Ему поручали в свое время вывезти из Ливана Донга, агента КГБ, глубоко проникшего в английскую разведку, отдел Ми-5. И он блестяще это выполнил.

«Откуда ты, Аланчик, об этом знаешь?» – вклинилась моя мысль.

– Вот такого бы надо нам для сотрудничества. А кто второй?

Барков взял фотографию Дениса, внимательно поглядел и сказал:

– Вот этот парень. Я как-то был с ним в одной компании в Одессе. Пьет и жаден до денег. Его жена обирает.

Алексею было стыдно клеветать на покойника, который вместе с ним устанавливал факт прилета в Одессу Сержа, агента, завербованного Максом. Но ситуация потребовала выдать именно такую информацию на Рубленко, чтобы попытаться укрепить доверие Сатувье.

– Он год как умер, – констатировал бельгиец, и Алексей понял, что кто-то из КГБ снабжает иностранную разведку информацией. Георгий или Влад? И все-таки не это главное, ради чего Сатувье примчался в Париж. Нанта и мое появление возле него. Совпадение? Смешно! И дураку　ясно. Вот она и причина появления в Париже бельгийца. Я насторожил ЦРУ. Если бы не пленка, уничтожили бы свидетелей. Теперь меня обложат, как волка, красными флажками. Пока Нанта на свободе… Но он тянул за собой хвост, и его могли уже взять. Вывод: пока Нанта молчит, я могу перекинуть пленку.

Они посидели, немного выпили. Барков сварил кофе и взглянул на часы, тем самым намекая Сатувье, что им пора расстаться. Сейчас он уже знал, как переправить пленку.

Сатувье понял его намек и заметил:

– Мы еще увидимся. Вы оказали мне большую услугу.

– На общественных началах, – улыбнулся Барков, провожая бельгийца. Оба засмеялись. – Пожалуй, я пойду с вами. Мне надо в конгресс-холл. Вы на машине? Могу вас подвезти.

– Нет, нет. Мне тут недалеко, пройдусь пешком.

Они вместе вышли из гостиницы. Алексей поймал такси, перебежав на противоположную сторону улицы, чтобы избежать какой-либо случайности, когда ему подставят машину. Свой «пежо» он не взял – там наверняка приклеили «маяк» и поедут за ним. Не ускользнешь.

В конгресс-холле Барков сразу отправился в комнату, которую отвели для главы советской делегации.

– Петр Максимилианович, я хотел бы взять у вас интервью по поводу первых результатов конференции, – обратился к главе Барков, а на листе бумаги написал: «Я передам вам фотопленку с донесением для КГБ».

Петр Максимилианович побледнел, глаза его забегали, будто он искал, где спрятались иностранные агенты, которые сейчас выскочат и наденут на него наручники. Он даже подвигал кистями, словно проверял, не скованы ли они.

– Как насчет интервью? – уставился Барков в лицо главе. Тот, слегка заикаясь и почти пропавшим голосом, ответил:

– Нет, нет! – Он замахал руками, как бы отталкивая от себя Баркова. Его реакцию можно было истолковать и как нежелание давать интервью, и как нежелание принять донесение.

Алексей испугался, что сейчас он ляпнет про пленку, и микрофон сообщит в контрразведку то, что они упорно хотели знать.

– Что, нет? – мягко, едва сдерживая эмоции, спросил Алексей и приложил палец к губам. Потом он сунул под нос главе лист бумаги и ручку.

Наконец Петр Максимилианович овладел собой, первый испуг прошел, и он повторил:

– Нет! Нет! Это преждевременно! Могут истолковать как давление. – Он схватил ручку и размашисто написал, не соблюдая никаких знаков препинания, кроме восклицательного: «Занимайтесь своим делом! Не впутывайте меня! Я выполняю важное правительственное задание! Моя миссия превыше всего! Мне, наконец, поручило Политбюро, и я не могу отвлекаться и не оправдать доверия высшего органа партии! Я не могу заниматься мелочами!»

Барков хотел поправить его, что высший орган партии – съезд, но понял, что с этим истуканом не о чем говорить. Надо хотя бы дезинформировать контрразведку.

– Вы могли бы выполнить мою просьбу? – понизил он голос.

– Да! Но все зависит от того, какая просьба, – сопротивлялся этот идиот высокого ранга в звании посла. – Учтите, я не курьер! Но чем могу…

Алексей отчаянно сделал ему знак рукой, чтобы он заткнулся, и с улыбкой сказал:

– Невинная. Совсем невинная. Вот она. – Пауза. – Встретимся после заседания, может, будут какие-нибудь результаты.

Итак, замысел через дипломата переправить пленку провалился. Очевидно, Нанта все же взяли и он заговорил. Остался запасной вариант – «Ле бистро». Алексей три дня обживал это место. Он дважды в день пил здесь кофе, читал газету. Но вчера ему показалось, что в бистро его не контролируют. Утром он не обнаружил хвоста. То ли беседа в кабинете главы делегации и эта многозначительная фраза «Вот она!» убедили контрразведчиков, что пленки у него нет, он уже передал ее дипломату, и они потеряли к нему интерес, то ли что-то изменилось в их тактике, тогда они поняли весь микрофонный блеф и делают вид, что поверили версии о передаче пленки дипломату. Скорее всего, они приняли микрофонный блеф за истину и теперь переключились на главу делегации. «Если это Сюртэ, то будут действовать деликатно – все-таки в своей стране, может быть крупный международный скандал. А если все же ЦРУ? Надо научиться правильно переходить улицу. Такого провала оно мне не простит. Будет месть? Тогда зачем меня вербовали? Ведь практически я не раскрыт. Если только Нанта… Пока хоронить себя рано, я им еще нужен».

Знал бы Барков, что Нанта умер под пытками: у него оказалось больное сердце, он был бы более спокоен и ждал связь.

Часы отсчитали последнюю минуту. Сейчас появится тот, кого он ждет уже два дня. Сегодня самый благоприятный день, слежки не видно, значит, он все делал правильно. «Может быть, связник уже здесь, в бистро? Кто он? – подумал Алексей. – Вот этот в синем комбинезоне? Да, он внимательно посмотрел в мою сторону. Газета в правой руке – у меня все спокойно. Нет, не он. Может быть, тот, что так аппетитно ест гамбургер и запивает пивом? Никуда не смотрит, увлечен едой. Это может быть тактика. Не тот же, что переходит улицу с дебильной перекошенной рожей, пузатый и с собакой на руках. Черт возьми! А пароль: „Вас еще не кусала собака?“». Алексей внимательно поглядел на этого идиота и отвернулся – совпадение с собакой. Вдруг он уловил едва слышную фразу. Говорили по-испански за столиком позади Баркова. Испанский он знал не блестяще, но то, что сказала женщина, понял:

– Перестань пить и жрать, еще пропустишь связника.

Барков перекинул газету в левую руку, резко поднялся и шагнул к выходу. Это был приказ связнику: «Не подходи! Исчезни! Я в опасности! Не подходи! Не подходи!!!»

Едва Алексей ступил на тротуар, как из двора бистро вылетел черный «бьюик», завизжали на повороте мощные шины.

Всего секунда, и машина, как осаженный уздой конь, замерла с визгом тормозов. Справа и слева выскочили двое и бросились к Баркову…

* * *　

Я уже миновал фонтан и давил несчастное животное, делая собаке больно. Она повизгивала, а я успокаивал ее:

– Потерпи, псина, сейчас ты дашь стрекача к своему сопляку-хозяину, который ждет тебя за углом рядом с　овощным базаром. Потерпи самую малость! Там у меня «мерседес».

Я говорил, а сам рыскал глазами, искал подкрепление тем двоим, мужчине и женщине, что вот уже три часа сидят у стены. Мужчина все ест и пьет, а женщина сидит, повернувшись спиной. То, что они тут не случайно, нет никаких сомнений. Знает ли Барков, что за спиной у него хвост? Где же укрылись остальные? Я ведь обошел все вокруг, машин стоит много, но людей там нет.

Мне оставалось пройти не более пятнадцати шагов – это двадцать секунд. Кругом все спокойно, никаких перемещений. Но вдруг Барков буквально выхватил газету левой рукой из правой и резко поднялся. Что-то произошло! Он отдал приказ не приближаться. Тут из-за бистро вылетела машина. Я видел ее, она стояла там прикрытая брезентом. Хитрые сволочи! Двое кинулись к Баркову. Один толкнул его к машине и заставил положить руки на крышу, быстро, профессионально обыскал. Сейчас наденут наручники и затолкают его в салон.

Что делать? По законам конспирации я должен пройти мимо или куда-нибудь свернуть. Это по законам. Разум приказал: «Стой! Не смей!» А эмоции, сердце и что-то там еще дружно хором заорали: «Вперед! Куда же ты смотришь? Это же твой товарищ! У него пленка. Ты зачем, сукин сын, приехал сюда? Смотреть, как берут Баркова? Как уплывает информация о вражеской агентуре в одесском КГБ? Сволочь ты трусливая!»

Я рванулся вперед, отбросил в сторону шпица, выхватил пистолет и подскочил к удивленно взглянувшему на меня цэрэушнику. Стволом наотмашь где-то ниже виска. Удар оказался сильным, его даже перекрутило, и он упал на тротуар. Второй, смуглый, широкоскулый бросился ко мне, выхватил свой служебный сорок пятый калибр, но налетел прямо на ствол моего пистолета, который вломил ему в рот все зубы верхней челюсти. Он упал на колени и захрипел. Я добавил ему рукояткой пистолета выше правого уха.

– Быстрее, Алексей! – крикнул я Баркову и бросился бежать по тротуару. Он топал следом за мной. Люди в испуге шарахались в стороны. Что там было позади – не хотел знать и поэтому не оглядывался, лишь чувствовал, что Барков вплотную бежит за мной.

Первые выстрелы застали нас, когда мы уже были рядом с аркой. Пули взвизгнули и ушли в пустоту. На повороте под арку Алексей вдруг споткнулся и, цепляясь за меня, замедлил бег. Я подхватил его за талию, и мы нырнули под каменный свод древнего сооружения. Барков сразу ослаб, и ноги у него подкосились, на губах выступила кровавая пена.

«В легкое», – чисто автоматически отметил мой мозг.

Я подхватил Алексея, вскинул его на левое плечо. Правильно говорят психологи, что в экстремальных ситуациях включается скрытая резервная энергия – я смог еще и бежать с такой тяжелой ношей на плече. А правая рука была свободна, я мог отстреливаться. Под холодными сводами мои шаги гулко отдавались в этой кирпичной трубе.

– Левый ботинок, левый ботинок, – едва слышно, медленно выдавливая слова, говорил Барков.

– Ничего, Алеша, мы выскочим! – и я смачно выматерился.

Тяжелый он все-таки, когда лежит беспомощно. Мы, наверное, с ним в одной весовой категории, он должен легко прыгать и передвигаться. А на моем плече весил все сто килограммов.

– Мост… – то ли Фер, то ли Февр, то ли Бер, я не понял. – Под мостом, – сказал он последнюю фразу и замолк.

Я пробежал уже метров двадцать, когда заработали два пистолета. Все, кто оказался под аркой, сразу попадали наземь. Не останавливаясь, я повернулся назад и выпустил пол-обоймы по двум бегущим фигурам. Один тут же завалился, второй прижался было к стене, но потом выскочил из-под арки. Там, на улице, раздались частые выстрелы. Стреляли ритмично из двух пистолетов и так часто, как это может сделать профессионал, нажимая на спусковые крючки. Потом стрельба вдруг переместилась в сторону, и я понял, что нас кто-то прикрывал и теперь потащил на себя весь огонь, который предназначался нам с Алексеем.

Я выбежал из-под арки. Справа стояла моя запасная машина. Хорошо, что во Франции не всегда надо закрывать ее на ключ. Я так спешил, что буквально бросил Баркова на заднее сиденье. Его левая нога зацепилась за дверцу. Я вспомнил про ботинок и сунул его под пиджак на свой большой надувной живот. Машина буквально прыгнула вперед и понеслась по улице. Один поворот, второй, третий – в зеркале никого, кто бы вызвал подозрение. Я промчался по спуску вниз и снова, почти не сбавляя скорости, крутанул в узкую улицу. Что там в конце – не знаю, но главным для меня было оторваться от возможного преследования. Перед выездом из улочки я остановил машину, выбросил закладку изо рта, оторвал усы, стащил парик, под курткой открыл клапан на моем «животе». Теперь я стал почти сам собой и оглянулся на Алексея. Господи! Что это? Его было не узнать: пуля попала в затылок и на выходе разворотила всю нижнюю челюсть. Это уже был не Барков, это был его труп с обезображенным лицом. Вдруг мне пришла в голову страшная мысль: а ведь это он спас мою жизнь, он принял в голову ту, вторую пулю, которая предназначалась мне. Его голова прикрывала мою левую лопатку. Пуля угодила бы мне прямо в сердце. Спасибо тебе, мой друг Алеша! Ты даже мертвый защищал меня! Ты собой закрыл меня от смерти. Я не был сентиментален, но видеть Баркова с развороченным кровавым лицом и кровавым месивом вместо затылка оказалось для меня непосильным. Кольнуло сердце, но через несколько секунд боль отпустила.

Я надел Алексееву туфлю, а свою вместе с усами и париком зашвырнул в мусорный бак. Девчушка лет восьми, грязная и нечесаная, с любопытством смотрела на меня. Она не понимала, что делает этот весь перемазанный в крови человек. Я выхватил из кармана мертвого Алексея бумажник со всеми документами и погнал машину вперед. На набережной увидел мост – очевидно, о нем говорил умирающий Барков. Название я не успел прочитать, но мне показалось, что это был не то Лефевр, не то Лемевр. Перед мостом свежее табло указывало, что там идет ремонт дороги и надо объезжать. Я проскочил под его аркой и увидел у обочины «симку». За рулем сидела женщина. Она махнула рукой, и я понял, почему Алексей говорил о мосте. У него здесь была подстава – значит, он предполагал, что ему придется уходить из-под слежки.

Я остановил машину и выскочил на дорогу. Она была пуста, только впереди метрах в двухстах работали люди в желтой спецодежде. Женщина открыла мне заднюю дверь. В секунду я принял решение, о котором даже и не помышлял. Скорее всего, это продиктовал инстинкт. Оставшиеся в пистолете патроны я расстрелял по машине. Бензин потек во все стороны. Последняя пуля подожгла его. Я зашвырнул в реку пистолет, и мы резко взяли с места. Позади раздался мощный взрыв, и все вокруг окутало пламенем и дымом. Машину разнесло на куски.

– Нет, я не дам вам Алешку! Никогда вам не узнать, куда он делся, – едва слышно, почти одними губами шептал я. – Вы будете гонять по дорогам, блокировать трассы, но вам его не найти.

– Вы что-то сказали, месье? – спросила женщина, и только сейчас я рассмотрел ее. Непривлекательная, бесцветные крашеные волосы, возраст неопределенный, от тридцати до сорока, может, старше. Глаз не видно из-за толстых стекол очков. Только зубы хорошие, здоровые, белые.

– Где месье Барков? – спросила она, не поворачивая головы.

– Там, – махнул я рукой назад, и она поняла. – Он мертв.

Мы проехали с десяток миль, и женщина повернула машину к небольшой рощице, внутри которой оказался родничок. Она остановила машину и сказала:

– Вам бы надо умыться и переодеться.

Из багажника она достала сумку на молнии, открыла ее и вытащила костюм, рубашку и галстук.

– Думаю, вам подойдет, вы с месье Барковым одного роста.

Я снял туфли. Они мало отличались друг от друга, только левый, который принадлежал Баркову, стоил значительно дороже: за него Алексей заплатил своей жизнью – там в каблуке находилась микропленка. Если бы все было нормально, под столом в бистро мы, не привлекая внимания, не торопясь, обменялись бы туфлями.

Я забрел в ручей прямо в одежде и стал обливать лицо и голову холодной водой. Здесь наконец представилась возможность избавиться от своего «живота». Женщина сидела на траве и смотрела, как я моюсь и переодеваюсь, топлю в ручье одежду, и только когда все уже было закончено, сказала:

– Ну, слава Богу! Кажется, пронесет! Поехали!

Стрелки на часах будто остановились: с того мгновения, как я встретился с Барковым, прошло всего сорок　минут. За это время произошла жестокая схватка, стрельба, погоня, смерть, взрыв машины и мое очищение, в смысле отмывания.

– Вы садитесь назад и отдохните, – предложила женщина. – Перед погранпостом я вас разбужу. День у вас выдался, наверное, тяжелый. Мне так показалось.

Да уж, не приведи Господь, подумал я и вскоре уснул.

– Месье, погранпост! – окликнула меня женщина, и я удивился, что так долго проспал.

Граница была совсем рядом. Впереди виднелись погранпост и таможня, разместившиеся в аккуратном беленьком домике с красной черепичной крышей.

Я передал женщине свой паспорт на имя канадца. Она, не сбавляя скорости, открыла, посмотрела фотографию, имя и положила рядом с собой на сиденье.

С пограничниками опять не было никаких осложнений. Только собака что-то уж очень принюхивалась ко мне, и я слегка заволновался. Наркотиков у меня не было, но если меня высадят из машины и вдруг им придет в голову проверять, то я не знаю, где у меня что. Собака потянулась ближе к моему лицу. Пограничник, молодой парень, засмеялся.

– Месье, вы порезались справа, поэтому вас и обнюхивает мой пес. Счастливого пути! – Он возвратил нам паспорта, и мы тронулись к бельгийскому посту.

Женщина засмеялась. Смех ее был спокойный и дружелюбный.

– Это же надо! – воскликнула она. – Собака унюхала кровь.

Я ничего ей не ответил, потому что знал – унюхала она кровь не от пореза бритвой, а ту, что незаметной осталась на моем теле, когда я нес убитого Баркова. Смыть ее запах можно только в горячем душе с мылом. Так что собака есть собака.

На бельгийском пограничном посту шла чуть ли не поголовная проверка не только документов, но и таможенный контроль. Наверное, кого-то и что-то искали. Офицер заставлял открывать машины, выходить, досматривал все очень тщательно. Одного мужчину даже увели в здание для личного досмотра. Я поглядел на женщину. Она была спокойна. Из кармана достал бумажник Алеши Баркова и только сейчас понял, почему собака так принюхивалась: бумажник был в крови, она уже засохла, но собака ее учуяла. Женщина оглянулась, на ее лице было полное спокойствие. Я показал ей бумажник. Она все поняла без слов.

– Уберите в карман, – сказала она и продвинула машину к пограничнику. Тот взглянул на женщину и улыбнулся:

– Софи, рад тебя видеть! Чего ты ездила в Париж? И так рано домой.

Она вышла из машины, поцеловала в щеку офицера и что-то шепнула ему на ухо. Он еще шире расплылся в добродушной улыбке, склонив голову, заглянул в салон. Наши глаза встретились. Я улыбнулся беспечно, сколько мог в моем положении.

– Здравствуйте, лейтенант!

Он кивнул в ответ головой и повернулся к женщине:

– Кажется, туда ты ехала с другим молодым человеком? – продолжая улыбаться, спросил он. – Сестричка, ты стала легкомысленной. В твоем-то возрасте…

Все это он говорил добродушно, и, видно, ему доставляло удовольствие нас задерживать и общаться, поэтому он и не спешил.

– Может быть, попьем у меня кофе? – предложил он. – Ты туда ехала и спешила, а сейчас?

– Морель, я очень устала и хочу домой, так что мы поедем. Скажи Антуанете, в пятницу я буду у вас обедать, если ты не возражаешь.

– С молодым человеком? – Офицер снова взглянул в мою сторону.

– Если у него не изменятся планы.

Он поцеловал женщину, она села за руль, и мы спокойно и беспрепятственно покатили на территорию Бельгии.

– Сам пойдешь к Катрин и все ей расскажешь! – довольно жестко сказала Софи.

– Как я ей скажу? – в отчаянии воскликнул я. – Вы женщина, вам проще!

– Нет! Скажи ей сам. Добавь, что перед смертью он поминал ее имя, может быть, это смягчит удар. В общем, иди к Катрин.

Мы въехали в Брюссель. День клонился к концу. По моей просьбе она довезла меня до собора Сен-Мишель-э-Гюдюль, и мы тепло распрощались.

– Я так вам благодарен! Вы спасли мне жизнь!

– Это я делала не для вас, а для другого человека. Такое уже было когда-то, – печально закончила она, и я почти ничего не понял. Но я глядел на нее, и в моих глазах она преображалась, словно Золушка под влиянием волшебных чар. И губы у нее уже были не тонкие, и волосы аккуратно зачесаны, нос показался мне римским. Вот только глаз ее я так и не увидел, но был уверен, что глаза у нее были изумительными, и она была молода и привлекательна, как Венера Милосская. Софи улыбнулась, показав мне свои прекрасные белые зубы – такой я и запомнил ее надолго.

«Волга» с посольским номером стояла на том же месте, где я взял «мерседес» и уехал в Париж. За рулем сидел мужчина средних лет. Я открыл дверцу и, садясь на переднее место, спросил:

– Давно ждете? Можно было бы на час раньше, но погода не позволила.

– Если надо, будем ждать вечность. – Это были пароли. – Полковник Трегубов, зам. военного атташе. Какие будут поручения? Готов служить вам, – предложил он с нотками «чего изволите-с?».

«Научился: „Кушать подано!“ Видно, хорошая здесь кормушка: „Готов служить вам!“» – почему-то со злостью прокомментировал я раболепие полковника.

– У ближайшего магазина купите мне пару туфель сорок третьего размера. Можно дорогие. Это паспорт, он мне больше не нужен, – передал я ему паспорт Бланшара. Пистолет я выбросил в реку.

– Это бы надо отразить в рапорте, – чересчур серьезно заметил полковник и еще больше разозлил меня.

– Вот и отражайте! Делать вам нечего! Слушайте, что я вам говорю, и отражайте!

– Извините, но так делается для порядка, – виновато заметил офицер.

– А разрывную пулю в затылок Баркова мне как отразить для порядка? – Я буквально взорвался, но все это прошипел, как самая ядовитая гадюка. – Мой паспорт у старшего туристической группы. Надо взять!

– Он уже у меня, – с готовностью подал он мне документ.

Полковник остановил машину возле крупного торгового центра и чуть не бегом побежал исполнять мою просьбу. Минут через пять он вернулся с коробкой. Туфли, конечно, взял дорогие – «Саламандру». Слава Богу, не поскупился! Пока он ходил покупать туфли, я открыл бумажник Баркова. Вытащил оттуда синий служебный паспорт, корреспондентское удостоверение, аккредитационную карточку и положил рядом на сиденье. Бумажник оставил себе: там были две фотографии. Крупным планом красивая девушка улыбалась в объектив. На второй сняты оба: Катя и Алексей. На обороте размашисто написано: «В этот день мы стали мужем и женой».

Полковник протянул мне коробку. Я взял оттуда туфли, свои снял и положил обратно. Новые надел, почувствовав внутри необыкновенную прохладу.

– Отвезите меня в гостиницу. Я хочу отоспаться. Но сначала поесть: сутки у меня не было маковой росинки во рту. На какой-нибудь ранний самолет возьмите мне билет. Вот оставшиеся деньги и документы Баркова.

Он довез меня до гостиницы «Хилтон». Всюду «хилтоны», подумал я автоматически, не придавая этому значения.

Через три часа меня разбудил звонок. Это была Катя. Мы оговорили место встречи, и я поехал туда с тяжелым чувством какой-то вины. Меня преследовала все время одна и та же мысль: что я скажу Кате? Что я ей скажу? Господи, дай мне силы сказать ей все это! Как ей сказать?

Она появилась у входа в сквер вся сияющая, радостная, гордо неся свою очаровательную головку на длинной шее.

Сейчас обрушу топор на эту головку. Выдержит ли она, подумал я в отчаянии, страшась приближающейся жуткой минуты правды. Она подходила все ближе и ближе и, чуть склонив голову набок, приглядывалась ко мне с открытой улыбкой. Катя шла за вестями о Баркове, которые я ей пообещал сообщить при встрече. На ее лице отразилось любопытство, удивление, но никак не страх услышать что-то трагическое об Алексее.

– Вы меня ждете? – Она протянула узкую мягкую ладонь.

Мы сели. Я глубоко вздохнул, набрал побольше воздуха, будто собирался нырнуть в глубину, и решил сразу, без всяких подходов сообщить ей о гибели мужа.

– Катя! – Я помолчал, все же не решаясь. – Катя, – снова начал я.

– Говорите, что с Алексеем, – вдруг поняла она значение нашего рандеву и мою нерешительность. – Что с　ним? – чуть не выкрикнула она. В ее глазах я увидел всю глубину страха за любимого человека. Это был даже не страх, а отчаяние. Наверное, она уже догадалась, что я сообщу ей самую страшную весть.

– Он погиб, – наконец выдавил я, хотя собирался сказать ей что-нибудь длинное, и притом ободряющее, успокаивающее. И про то, что перед смертью Алексей говорил о ней.

– Неправда! – воскликнула она. – Я вчера говорила с ним.

– А через два часа он погиб.

Она молчала. Правда и неверие в эту правду боролись в ней. Она не могла принять правду и отталкивала ее.

– Как это было? – почти шепотом спросила Катя.

Я плюнул не конспирацию, секретность и стал подробно рассказывать ей все: как вел себя Алексей, начав с того момента, когда он ждал встречи со мной, а потом обнаружил, что находится под наблюдением, и отчаянно хотел не допустить этой встречи, чтобы не выдать меня контрразведке. Я не опустил даже тот момент, что в доме напротив сидел снайпер, который должен был застрелить Алексея, если тот попытается уйти от наблюдения. Я сообщил ей и такую подробность, как ликвидировал снайпера. Дальше рассказал, как бежал под аркой с раненым Барковым на плече и отстреливался от погони. Потом я дошел до того момента, когда увидел, что он мертв.

– Может быть, он был еще жив? – тихо и, как мне показалось, спокойно спросила Катя.

– Нет, Катя. Они стреляли разрывными, и пуля разворотила ему затылок и лицо. Он был уже мертв, когда я вез его, уходя от преследования.

Я не рассказывал ей, как взял его туфлю, в которой была секретная пленка. Это ей было совсем ни к чему. Я только сказал, что, благодаря Алексею, мы раздобыли огромной важности секреты.

– Он спас мне жизнь, – заключил я свой рассказ. – Эта пуля предназначалась мне, в мою спину и сердце. Она попала ему в голову. Он прикрыл меня от смерти.

– Куда ты его дел? – вдруг на «ты» заговорила она. – Ты привез Алексея сюда? – Катя упорно не говорила «труп», «тело», а называла его по имени, и от этого мне было еще больнее. Она подобралась к самому тяжелому　для меня. Я должен сказать ей, что уничтожил труп вместе с машиной, чтобы вся операция осталась в тайне.

– Он остался там, – тихо ответил я, уже заранее зная ее следующий вопрос.

– Где там? Его привезут? Когда? Надо же везти на Родину! – Она говорила, и я удивлялся, как она держится. Слез на глазах не было. Катя не плакала, лишь слегка дрожащий голос выдавал ее душевное состояние. Она не плакала – это плохо.

– Нет! Его не привезут. Скрывая нашу операцию, я расстрелял машину, в которой он остался. Она взорвалась.

Была жуткая пауза. Потом Катя повернула ко мне голову. В ее глазах вспыхнула смертельная ненависть.

– Ты прибежал сюда живой и здоровый! – с дрожью в голосе воскликнула она и вцепилась в мою руку. – Спасая собственную шкуру, ты убил его! Сволочь! Негодяй! Подонок! Вонючее дерьмо! – Ее захлестнула безумная ярость. Она вскочила и принялась бить меня своими ладошками по лицу. Я не закрывался. Мне было больно, но не от ее ударов, а от безвыходности положения. Она била, что-то выкрикивала, а я молча сносил ее отчаяние. – Взорвал! Гад! Негодяй! Может быть, он был еще жив! Трус несчастный! Тебя убить мало! Ты убийца!

Она быстро выдохлась. Наконец слезы прорвались наружу, Катя закрыла руками лицо, и рыдания стали сотрясать ее хрупкое тело. Невдалеке остановились две старушки и с любопытством прислушивались к этой, как они думали, семейной сцене. Я махнул им рукой, и они деликатно удалились.

Катя рыдала и не могла остановиться. Это уже была нервная истерика. Надо было срочно везти ее домой. Я подхватил девушку за талию. Она не сопротивлялась. Остановил такси, и через несколько минут мы уже были в ее квартире, а точнее, в их квартире. Я налил ей коньяку, она выпила и не заметила, что пила. Потом налил минеральной воды и после этого уложил ее в постель.

До самолета у меня оставалось еще целых четыре часа. Катя успокоилась, но слезы сами текли из ее глаз. У нее наступило ступорное состояние. Она ни на что не реагировала, молча смотрела в одну точку, на мои вопросы не отвечала. Ее надо было увозить в Союз.

Тут полковник показал чудеса оперативности – был готов и билет, и паспорт. Я собрал все вещи, ее и Алексея. Полковник отвез нас в аэропорт «Сабена», и мы улетели транзитным рейсом «Люфтганзы». Всю дорогу до Москвы Катя молчала, как и прежде, глядела в одну точку – ступорное состояние у нее не проходило.

Встречали нас Лазарев и Шеин. С ними была женщина, мать Алексея, как я догадался. Они с Катей уехали на одной машине, а я вместе с Лазаревым и Шеиным – на другой. Так закончилась моя скоротечная эпопея, но мне показалось, что я прожил за это время большой кусок жизни…

* * *　

В редакции все было по-прежнему, ничего не изменилось за это время. Володя Давыдов сидел на своем месте и что-то усиленно правил. Нина Столярова обрабатывала интервью, которое я ей устроил с турецким послом господином Ишыком. Сделать это мне оказалось довольно легко. На одном из приемов в посольстве Ливана я стоял с послом Туниса господином Бузери и его очаровательной супругой. Мы обсуждали последний концерт русской музыки в Колонном зале, куда был приглашен дипломатический корпус. К нам подошел господин Ишык. Он был один, его супруга улетела в Анкару по семейным делам.

– Я слышал, что наш дуаен[1]1
  Дуаен – глава дипломатического корпуса.


[Закрыть] договорился с Министерством иностранных дел о поездке на Байкал. Фантастика! Дипломаты на Байкале! – Он отпил глоток шампанского и улыбнулся мне. – Вы, конечно, бывали на Байкале?

– Зимой там не особенно интересно. Вот летом… чудо!

Мы еще поболтали на различные темы. Но это не был пустой разговор: дипломаты осторожно щупали те вопросы, которые их интересовали. Я же вспомнил о просьбе Нины Столяровой и спросил господина Ишыка:

– Вы могли бы дать интервью корреспонденту АПН в связи с предстоящими праздниками Великой Октябрьской социалистической революции? Хотелось бы о традициях　добрососедства, заложенных еще президентом Турецкой республики Ататюрком.

– Я подумаю над этой темой, – ответил посол, а я перевел это на свой язык: «Надо согласовать со своим правительством».

Он принял Нину, час беседовал с ней, отвечал на ее вопросы, а потом вытащил несколько машинописных страниц на турецком и сказал:

– Интервью готово. Расставьте вопросы, где вам будет удобно.

Из своего угла, где у нее стоял стол, Саша Алиханова с нескрываемым любопытством смотрела на меня и качала головой, отвечая собственным мыслям. Она встала и села напротив.