Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

– Три дня выходных. Еду в Александрию. Живу, как на вулкане, вот-вот произойдет извержение. А у меня чутье, как у животных.

Визгун подумал и ответил согласием.

– Давай сообщим нашим врагам, что ты уезжаешь в Александрию. Должен встретиться с торговым агентом. Думаю, в Александрию машина за тобой не потащится. Их интересует тот, кто сядет к тебе в машину и заговорит по-русски, чтобы ты провалился. Наши специалисты нашли микрофон под приборной доской. Завтра утром наговорите с Волошиным подготовленный текст на микрофон, пусть послушают и успокоятся. Текст о домашних в Кейптауне.

Я позвонил Эвелин и сказал с сожалением, что уезжаю на три-четыре дня по делам. Мое сообщение ее очень огорчило. Старушка уже привыкла ко мне.

– ЦРУ тебя не допрашивало? – весело спросил я ее с тайной мыслью.

– Нет, не допрашивало. Даже их посольская подстилка молчит.

Ясно, Джеральдина ничего не сказала Эвелин о нашей встрече – очевидно, боится элементарного скандала, который может закатить ей в припадке ревности Эвелин.

Мне почему-то казалось, что она женщина как раз такого склада, как наша русская баба: надо рвануть за волосы соперницу и обидчицу – рванет. Эвелин будет защищать свое любыми средствами. Как-то после полученного постельного наслаждения она сказала:

– Никому не позволю даже дотрагиваться до тебя. Ты мой, и только мой.

До Александрии за мной шло сопровождение. Визгун хотел знать, будет ли хвост. Слежки не было. Теперь шеф окончательно уверовал в свою правоту, что я напрасно паниковал. Из гостиницы я не стал звонить Визгуну, а вышел к уличному автомату. Но и тут, соблюдая конспирацию, сказал по-английски условную фразу. Шеф ответил, что завтра утром придет в порт «Феликс Дзержинский». Можно проветриться до Магриба.

Это было приятное сообщение. Он сказал мне все это по-русски, но я от радости не потерял голову и конспиративно ответил: «Извините, ошибка», – и повесил трубку.

«Феликс Дзержинский» был комфортабельным теплоходом. На нем было полно иностранцев. Я поднялся по трапу. Здесь не то что у нас – не было пограничного контроля, – но двое дежурных матросов подозрительно глядели на меня.

– Я представляю фирму «Ибис». Иду на встречу с капитаном.

Один из матросов повернулся и сказал:

– Идите за мной.

У одной из кают он остановился и постучал в дверь. На пороге выросла высокая фигура сравнительно молодого человека в морской форме.

– Товарищ третий помощник, этот господин к вам, как вы приказали.

Я переступил порог каюты и почувствовал настоящее блаженство: ни тебе напряжения, ни притворства, лжи, сексуальных контактов с врагами.

– Влад, – представился третий помощник. – Это твоя каюта. Вот тебе деньги, черкни расписку. Кое-что из барахла я тебе принес, мы вроде одного роста. – Он указал на целлофановый пакет на кровати.

Владик мне понравился. Я просто обалдел от той метаморфозы, которая произошла со мной всего за несколько минут, едва я пересек границу.

– Владик, у тебя есть настоящая водка? – Мне так хотелось в эту минуту выпить, но нашей, настоящей водки.

– Конечно! Что за вопрос! – Он открыл холодильник и извлек оттуда бутылку «Посольской» водки. Из зажимов вытащил два тонких стакана и налил их до половины. Достал из холодильника два яблока, разломил – и закуска была готова. Мы чокнулись и молча выпили. Он сразу же налил еще понемногу.

– Тяжко? – спросил он.

– Устал, – ответил я, и он все понял.

Мы чокнулись, и я одним глотком опрокинул в себя водку.

– Я пошел. Каюту третьего помощника тебе покажет любой матрос. Что и как делать – не мне тебя учить. Ты кто?

– Паспорт, журналистское удостоверение со мной. Больше никакого прикрытия, да оно и не нужно. На обратном пути высадишь – вот и все.

Владик ушел. Я почувствовал, что действительно устал. И через минуту уже крепко спал, ничего не чувствуя и ничего не ведая. Проснулся, когда теплоход был уже в море. Играла музыка. Какой-то ансамбль развлекал пассажиров на электроинструментах. Казалось, все пассажиры теплохода собрались на палубе. Девушки и женщины надели на себя все самое богатое и изысканное и были в разноцветных огнях настоящими богинями.

Шесть дней на борту комфортабельного теплохода показались мне раем, где ангелы в легких воздушных платьях порхали с палубы на палубу, загорали у бассейна, ночи проводили в барах и ресторанах, заводили скоротечные романы, ссорились и мирились. Одним словом – жили жизнью, полной удовольствий, которые им давало морское путешествие.

Я тоже был приобщен к этой отдыхающей элите, мог позволить себе обедать в ресторане первого класса, проводить время в баре и даже играть с «одноруким бандитом» – игральным автоматом. И, что самое удивительное, я дважды обыграл этот железный цветной ящик, вытряхнув из его карманов почти пятьсот долларов. Не играл только в рулетку: бегающий шарик не внушал мне доверия.

Очаровательных девочек тут было пруд пруди, и они охотно со мной знакомились. Одна из них, француженка Жаннет, с такой доверчивостью и преданностью относилась ко мне, что я даже привел ее в свою каюту и с возбуждением и трепетом юнца целовал ее нежные губы. Испорченный опытным бабьем, я уже подумывал посягнуть на невинность этой девочки, но вдруг узнал, что ей нет еще шестнадцати и сразу потерял к ней интерес, с сожалением подумав о ее матери, которая благосклонно поглядывала на меня.

Мы уже шли обратно. Мне оставалось наслаждаться этой жизнью еще пару дней, и я с большим сожалением ждал конца моих каникул.

Ночью меня посетил Владик.

– Ты не хотел бы побыть в нашей компании? – спросил он. – У одной из девушек день рождения.

Я обрадовался приятному развлечению, быстренько сходил в магазин и купил в подарок целый набор французской парфюмерии – десять шикарных предметов.

Мы прекрасно провели время. Я сразу вписался в среду остроумных и веселых студентов – их наняли на теплоход в каникулы, раскованных и без архаичных предрассудков. Я пил, искренне веселился, а время неумолимо сокращалось, как шагреневая кожа, неумолимо приближая меня к катастрофе, о которой я еще не подозревал. Если бы можно было говорить языком радио– и телекомментаторов, которым они говорили во время карибского кризиса, когда «Полтава» везла на Кубу ядерные ракеты, я бы сказал: «До катастрофы осталось тринадцать часов».

Я целовался, обнимался, почти честно признавался очаровательной брюнетке из Одессы по имени Лера, что влюбился. Даже сделал ей предложение выйти за меня замуж, назначив день свадьбы на первое сентября.

– Давай сначала познакомимся, – предложила Лера. – Раньше так делали. А то пойдешь под венец и не знаешь с кем.

– Что ты хочешь обо мне узнать? – спросил я, любуясь этой красоткой.

– Ну, например, храпишь ли ты во сне?

– О, это мое главное достоинство. Я настолько способен, что быстро научу и тебя храпеть. Ты представляешь, что мы будем выделывать вдвоем по ночам!

– Так мы по ночам будем храпеть? – лукаво спросила она. – А я думала…

– Правильно думала. В промежутках между храпом… – Но она закрыла мне рот ладонью, не дав договорить.

– Что ты тут делаешь на теплоходе? Владик тебя так расписывал, что я даже решила тебя прикупить на весь рейс. Сколько стоит ваша светлость?

– Моя светлость не продается, а может быть вручена вам в качестве приложения.

– К чему?

– К моей любви!

– Я правильно поняла? Твою любовь можно купить, а тебя получить даром? – Она откровенно смеялась надо мной, все время подсовывая какой-либо подтекст под мои слова. Но я был уверен, что нравлюсь Лере, и прикидывал, какая была бы из нас прекрасная пара, по крайней мере, внешне.

– Я добровольно и с охотой передаю себя в твои руки.

– Не выкручивайся, а отвечай на поставленный вопрос.

– Отдыхаю, как все. Я папенькин сынок. Он решил, чтобы я проветрился.

– Это ты сочинил для меня? Рисуешься, хвалишься, чтобы я растаяла. А на самом деле я знаю, кто ты, раз тебя опекает Владик. Я не такая уж непроходимая тупица, чтобы не понять этого. Когда ты появился на теплоходе после Александрии, я подумала, что…

«Ну поняла и поняла, ничего страшного тут нет. Не пройдет и десяти часов, как я также исчезну с судна в Александрии. А ты, милая, будешь спать в своей каютке. Жаль, придется уходить, а было так комфортно…»

– А что, дочка секретаря Жовтенского райкома партии не могла бы составить счастье рядовому армии ЧК? Или в вашем кругу это не принято?

– Что? Составлять счастье?

– Спускаться по социальной лестнице.

– Давай с тобой выпьем шампанского, и я тебе расскажу про эту лестницу. – Она взяла из ведерка бутылку шампанского, я открыл, и мы, не обращая внимания на распавшуюся попарно компанию, выпили по целому фужеру вина. После этого она меня поцеловала. Да, все же умеют в Одессе чему-то научить хорошенькую девушку. Когда же она прошептала мне, что хотела бы посмотреть, как устроена моя каюта, я пришел в еще большее восхищение. Мы с ней ушли, и я не подозревал, что через несколько часов для меня закончится этот пир и наступит чума.

* * *　

Теплоход я покинул ночью. Провожал меня только третий помощник капитана. Владик стукнул меня по плечу и сказал:

– Случится быть в Одессе, обязательно найди меня. Телефоны, которые я тебе дал, все действующие. Последний – моей матери. Она всегда в курсе, где меня носит.

– К сожалению, я не могу тебе сказать: «Будешь в Москве, найди меня». Скорее всего, я буду в Кишиневе. Одним словом, я тебя найду. Когда это будет? Возможно, очень скоро.

Я не был провидцем, но моя катастрофа уже наступала мне на пятки на египетской земле. Я шел через вокзал на площадь, но еще не чувствовал, что под ногами у меня загорелась земля. Она тлела все сильнее и сильнее и вот-вот должна была полыхнуть.

Моя машина была на стоянке под надежной охраной. Только я ее не взял. Проще и надежнее уехать на такси – береженого Бог бережет.

Я разбудил пожилого араба, который спал, привалившись к стойке машины.

– Покажи, на что способен твой кар. Выжми из него сто миль. Если быстро доедем до Каира и ты не позволишь никому нас обогнать – плачу двойную цену.

Араб молча кивнул, и мы рванулись с места, как пришпоренный конь. Надо сказать, видавший виды «мерседес» промчался весь путь на большой скорости, ни разу не чихнув. За квартал до гостиницы, где жили советские военные специалисты, я вышел, дождался, пока такси исчезло за углом, и быстрым шагом, остро прислушиваясь к любым звукам позади себя, за несколько минут добрался до подъезда гостиницы.

Дежурный, бдительный полковник Россомахин, принялся было выяснять, где это я, какой-то переводчик, шлялся до трех часов ночи.

– Я должен письменно донести генералу Пожарскому, что вы пришли в гостиницу в три часа семь минут.

– Не семь минут, а пять! – взыграл во мне бес. Я разозлился на слово «донести», хотя это был его повседневный язык. – И нечего приписывать мне больше, чем на часах.

Он – счастливый. Он не понял моей иронии. Ему показалось, что это очень важно – семь минут или пять, поэтому, став, как истукан, категорично заявил:

– Я свои часы проверял в двадцать четыре часа по Москве, по бою курантов! И нечего тут увиливать от ответственности!

Конечно, чего там увиливать, он же свои часы проверял по курантам. А часы у него советские, чистопольского завода, не то что мои, швейцарские. Советские часы – лучшие в мире часы, советский карлик – самый маленький карлик, а советский рак – самый лучший рак. Каждый раз мне приходит это на ум, когда мы твердим, как попугаи, что «советское – значит, отличное», хотя я вволю насмотрелся на то отличное, что выпускает Запад. Поэтому я по вопросу «отличного» был уверен лишь в наших самолетах, танках, ракетах – тут мы даем Западу сто очков вперед. Поэтому нас боятся и не знают, чего от нас можно ожидать.

Наконец он меня милостиво отпустил, приказав немедленно идти спать, что я с удовольствием и выполнил. Но эта скотина подняла меня в семь утра и, с трудом скрывая торжество, сообщила, что мне надлежит явиться к Рудакову, который доложит генералу Пожарскому. Конечно, он не смог удержаться, чтобы не сообщить мне свои умозаключения:

– Готовься к отправке в Союз! Терпеть тут таких разгильдяев мы не будем!

Я промолчал. Еще жив был в памяти эпизод с полковником Рудым и его «высыпуемым и досыпуемым».

– Хорошо. Сейчас умоюсь, побреюсь, позавтракаю и поеду, – ответил я хмуро, будучи злым как черт, что он не дал мне выспаться.

– Нет! Ни умываться, ни бриться, ни тем более завтракать! Немедленно выходи из гостиницы. Тебя сопроводят в резиденцию майор Калачев и подполковник Лесюк.

– Я что, сам дороги не знаю? – не врубился я в ситуацию после сна.

– С сопровождающими будет надежнее! – вошел в роль этот дубешник. – Мало ли что ты захочешь выкинуть, – откровенно намекнул он на то, что я могу сбежать, потому что, по его убеждению, меня прямо из посольства повезут к самолету «Аэрофлота».

Меня это основательно разозлило.

– Мне надо позвонить, – сказал я.

– Куда собираешься звонить? – убежденный, что держит в руках врага, который уже снюхался с империализмом; он, наверное, уже видел себя настоящим героем и мысленно сверлил дырочку на лацкане мундира для ордена, который ему дадут за мою поимку.

Я, конечно, взорвался. Это было уже слишком со стороны военспеца.

– Какое твое козлиное дело, куда я буду звонить! – прошипел я.

Полковник Россомахин позеленел. Наверное, знал, что такое «козел».

– Да я тебя… да мы тебе… скрутим! – заикался он от ярости и от моей оскорбительной наглости.

Народ просыпался и стал собираться вокруг, ничего не понимая во всей этой кутерьме. Не знаю, куда бы зашел Россомахин со своей властью, а я бы со своими ногами и кулаками, если бы меня начали скручивать, но тут появился Волошин и удивленно раскрыл рот.

Полковник уже взахлеб направо и налево рассказывал, как я намеревался рвануть отсюда куда-то, но он, полковник Россомахин, не такой дурак и сразу раскусил меня и пресек враждебные намерения. Оказывается, у меня уже были враждебные намерения, что я хотел куда-то рвануть.

– Гена, позвони, пожалуйста, сообщи, что полковник Россомахин меня арестовал, намерен скрутить и доставить в посольство, чтобы отправить в Москву, а то я сбегу.

Волошин посмотрел на Россомахина как на идиота и презрительно усмехнулся, что означало ни много ни мало: «Откуда берутся дураки-полковники? Ясно, из дураков-подполковников», и стал набирать номер телефона на аппарате, который висел тут же на этаже.

– Извините за ранний звонок, но чрезвычайные обстоятельства. Полковник Россомахин арестовал Головина. Сейчас его будут вязать и доставлять в посольство для отправки в Москву.

Наступила пауза. Потом Волошин подтвердил:

– Никакой это не анекдот. Я звоню из гостиницы. Он уже людей тут собрал, – и сразу же протянул телефонную　трубку Россомахину, не скрывая своей презрительно-издевательской улыбки. Потом взглянул на меня и весело подмигнул.

По мере того как Россомахин слушал, он вытягивался во фрунт и глупо хлопал глазами, повторяя одну фразу:

– Слушаюсь, товарищ генерал!

Теперь я умылся, побрился, позавтракал, надел свежую рубашку, купил в киоске газету «Уик-энд» и журнал «Лук», сел в автобус и стал ждать, пока соберутся остальные. Почитал в газете рубрику необычных сообщений и открыл журнал «Лук». Я еще не видел заголовка статьи, но мои глаза наткнулись на фотографию небольшого формата. Со снимка на меня смотрело… мое лицо. Необычный ракурс – поворот головы с наклоном вперед – не оставлял сомнений: снимали меня в «Оберж де Пирамид». Тогда я увидел и заголовок: «Русский шпион на Востоке».

Только теперь мне стало понятно, каким путем меня полностью нейтрализовали, более того, насовсем убрали с Ближнего Востока. Джеральдина сделала свое дело, подставила меня со всех сторон под объектив. И как же мне не хотелось с ней встречаться последний раз, но Визгун давил на меня: «патриот», «честь Родины», «доверие», «партия». Ему хотелось отличиться, пока Шеина нет. Показать, какой он профессионал. А фактически он совал меня под топор. И когда я говорил ему, что это провал, он твердил, как упрямый баран, что никакого провала нет. Меня снимали на пленку – это и есть провал. А он гнул свое – никакого провала. Давай ему к праздничному столу шифровальщицу! Мать его…

Во всей колонии я был единственный, кто пока знал о моем положении. Теперь мне предстояло доложить генералу Шеину, что в его епархии основательно завалился инок и загубил перспективную американку.

Я прочитал всю статью и понял, что здесь поработало крупное ведомство. И охота шла не по мелочам: коротко сообщалось о Рогове в Ливане, назывался погибший в автомобильной катастрофе в Турции Султанбеков. На маленьком снимке на странице журнала просматривалось знакомое лицо. И я вдруг понял, что это вся наша тройка. Всех троих готовил Мыловар. Откуда известно обо всех нас? Значит, информатор сидит где-то в ГРУ и имеет доступ к документам, фотографиям. Не по этой ли причине　погиб Султанбеков и искалечили Рогова? Выходит, нас еще только готовили, а вражеский агент уже всех нас засветил. Господи! Вот это катастрофа!

Такого яростного лица я еще ни разу не видел за все время знакомства с советником-посланником. Визгун был тут же и напоминал собой то ли побитую собаку, то ли надолго с головой опущенного в воду. Значит, Шеин уже знал про статью. Хорошо же начиналось утро. Как в старом анекдоте: приговорили еврея к смертной казни, а он спрашивает судью: «А какой сегодня день?» «Понедельник», – ответил судья. «Ну и неделька начинается!» – воскликнул приговоренный.

– Садись! – кивнул Шеин на кресло. – Коротко, самое главное. Я приказал тебе тихо сидеть. Почему ты вылез на американку? – Он еле сдерживался, что давалось ему с трудом. Лишь желваки выдавали его эмоции.

Поставленный вопрос удивил меня. Выходит, я сам, по собственной инициативе, начал слежку за Эвелин? Визгун не поднимал головы и смотреть на меня, видно, не собирался. Я пожал плечами. Нашли-таки козла отпущения. Отыграются на мне. Представят все так, будто я сам полез на рожон и провалился. Ну и сволочи! Вот так шайка!

– Чего молчишь? Я ведь спросил! – грозно прошипел Шеин.

– Вам же Борис Иванович доложил. Что я могу добавить?

– Мне нужно не добавлять, а четко и ясно изложить мотивы, – не меняя жесткого тона, потребовал Шеин.

– Я поручил ему, – хрипло произнес шеф. – Мне подумалось, можно…

У меня с плеч гора упала. Все-таки Визгун сохранил свое лицо.

Шеин метнул в него яростный взгляд, но снова сдержался. Гром и молнии будут без меня.

– Информация пришла ко мне из Москвы. Требуют расследования. Оба напишите отчеты, каждый за себя. И не вздумайте валить друг на друга и выгораживать! Через два часа представите мне документы. Тебе, Толя, даю еще два часа на сборы. Рудаков отвезет тебя в Александрию. Ты еще успеешь на теплоход. Сейчас важно, чтобы тобой тут и не пахло. Клевещут, ну и пусть клевещут. Если надо, посольство даст опровержение.

В дверь постучали. В кабинет вошел Рудаков. Он виновато взглянул на советника-посланника и сказал:

– Россомахин настаивает на вашей оценке: правильно ли он поступил, арестовав Головина.

Шеин уставился на Рудакова, не понимая, при чем тут Россомахин, какой еще Россомахин. Потом до него дошел смысл. Он что-то прорычал, наверное, мат.

– Моих людей могу арестовывать только я сам! – жестко сказал он Рудакову. – Я прекращу этот произвол! Тут им не гарнизон! Выслуживаются… – Он явно хотел выругаться, но сдержался. Видать, не из дураков-полковников генерал.

За два часа, которые мне дал советник-посланник на сборы, я успел купить кое-какие подарки. Что-нибудь докуплю в Греции.

Так бесславно закончился этот важный период в моей жизни.

К подъезду подкатила машина, из нее вышел Рудаков. Я взял чемодан, кейс и, оглядев напоследок конспиративную квартиру, пошел к лифту. Ни Визгун, ни Шеин даже не позвонили. Было обидно, словно я старая, уже отслужившая свой век собака, которую терпел и кормил хозяин, пока она еще охраняла дом и защищала домочадцев.

Я вышел из подъезда полный горечи и разочарования. В лицо пыхнул уже разогретый знойный воздух. Велико же было мое удивление, когда в машине на заднем сиденье я увидел советника-посланника. Непередаваемое чувство взволнованности и признательности охватило меня до такой степени, что я еле сдержал слезы. Очевидно, это результат напряжения последних часов.

– Мне тут до Замалека по пути, – коряво пояснил Шеин. – Толя, если что было не так, не поминай лихом. Это тебе сувенир от меня, – передал он мне пакет, перетянутый лентой. – И на Бориса Ивановича не держи зла. Все они из патриотических побуждений, преданности Родине, партии, а вовсе не со зла так себя вели. А если уж кому что не дано, так оно и не дано. Пожелаю тебе счастья! Поступай в академию. Надеюсь еще увидеть тебя.

У посольства Шеин вышел, сказав мне на прощанье, что направит на меня отличную характеристику.