Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

– У тебя такой измученный вид, что я подумала, не болен ли ты. Темные круги под глазами. Если бы не одна деталь, я бы подумала, что у тебя была грандиозная попойка и ты еще в трансе.

– Какая деталь?

– У тебя появилась седина на висках. Это что-то новое.

«Да, Саша, ты проницательна до ужаса. Могло бы не быть седины и той картины, которая все стояла перед глазами, когда Катя Маслова обезумела от горя. Я не мог избавиться от вида ее пустых, безжизненных глаз, ее хлещущих обвинений, что я жив, а Барков мертв. Этот укор непрестанно стучал у меня в мозгу. Только гильотина могла бы вылечить эту головную боль».

– Что ты, Саша! Седина у меня уже года два-три, – вяло возразил я, но она не отставала:

– Нет! Что-то тебя так потрясло за эти дни, ты сильно изменился. Потухшие глаза, измученный вид. Ты сразу постарел. У тебя и сверху на голове появилась седина.

– Есть люди, которые просто рано седеют. Я как раз такой – без причин и потрясений, – сумел-таки угомонить Сашу.

– Тебе жениться надо, – заключила она под занавес. – Могу познакомить. – Саша лукаво взглянула мне в глаза.

– Для свахи ты слишком худа, – отшутился я от ее предложения.

Как-то я решился и навестил дом Барковых. Открыла мне мать. Она сразу узнала меня и впустила в прихожую.

– Сейчас будет Жора, и мы сядем обедать. Она выразительно поглядела на меня, давая понять, что там, в комнате, Катя.

Я вошел и поздоровался. Она поглядела на меня пристально, словно вспоминая, кто перед ней, встала и молча покинула комнату.

Зоя Павловна развела руками. Значит, я остался врагом для Кати, потому что живой, потому что в ее глазах был никчемным трусом, бросившим умирать ее мужа. Прошло больше двух месяцев, а она меня не простила.

– Мы ждем ребенка, – прошептала женщина. – Иногда плачет по ночам. Такое для нее сильное потрясение.

Пришел Георгий. Он оказался очень похожим на брата, только немного повыше и пошире в плечах.

– Я о тебе знаю, Герман Александрович информировал.

Зоя Павловна стала быстро накрывать на стол. Жора было рыпнулся ей помочь, но она замахала на него обеими руками.

Я почувствовал какую-то нервозность в их поведении.

– Как Катюша? – спросил он. Зоя Павловна пожала плечами. – Позову ее обедать. – Он пошел к двери в соседнюю комнату. Были слышны тихие голоса. О чем они говорили, я не понял. Георгий вышел в столовую и сказал: – У Катюши очень разболелась голова. Она просит извинения. – Он виновато спрятал глаза и отвернулся.

Я сразу же перевел это на свой язык: «Убирался бы ты отсюда ко всем чертям, и поскорее!» Мне уже не захотелось обедать в их доме, осталось извиниться и уйти. Я правильно все истолковал. Меня не удерживали. Георгий вышел проводить на лестничную клетку и с виноватой полуулыбкой сказал:

– Ты не обижайся! Пойми ее, только время залечит рану.

– Я все понимаю. И зачем я сказал ей, что расстрелял машину! – вдруг вырвалось у меня.

– Не сердись. Катюша сейчас для нас все. Мы так к ней привязались и любое ее огорчение принимаем как личное.

Я взглянул на Жору, в его посветлевшее лицо, ласковые и добрые глаза и понял: он любит ее. Если надо, будет отцом своему племяннику или племяннице. И дал себе слово больше здесь не появляться. Только если позовут.

* * *　

Снова агрессия Израиля против Египта. Теперь уже и против Сирии. По радиоперехвату я вычитал, что и египтяне, и сирийцы потеряли огромное количество военной техники. Черт возьми! Угрохали мы туда миллионы: танки, другая бронетехника – все там побросали. Арабы орали на всех перекрестках, что они раздавят, уничтожат Израиль. Их решимость в криках, размахивании руками и марширование на парадах кого хочешь введут в заблуждение. Выходит, прав один мой знакомый из Швеции, когда давал характеристики арабским воинам: «Поставили трех солдат в одинаковой военной форме, кто они по национальности – не отличить. Создали им боевую обстановку, двое сразу стали окапываться, а третий размахивал руками, грозил кулаками в адрес противника, делал страшные глаза. Начался обстрел, один пригнулся в окопе и пережидает, второй выскочил из окопа и перебежал в другое место, где и укрылся от обстрела, а третий бросил автомат и только его и видели. Так вот, первый, который не двинулся из окопа, был русский, второй, обученный тактике боя, был немец, а третий – араб». Из сообщения перехвата видно, что танкисты бросали танки, заправленные горючим, с полным боекомплектом и работающими двигателями при первых орудийных выстрелах и бежали в пустыню. Началось паническое бегство египетской армии по Синайской пустыне аж до самого Суэцкого канала.

Дело было дрянь, надо спасать Египет. Заявление советского правительства отрезвило Израиль. В Тель-Авиве поняли: если в танки сядут русские, то остановятся только в их столице, а дело шло к этому. Да и в Сирии положение оказалось не лучше. Если мы не выполним наш интернациональный долг, то социализма нам не видать ни в Сирии, ни в Египте. Израиль добьет их, египтяне и сирийцы разуверятся в нашей дружбе и могут перекинуться в объятия Запада.

Конечно, мы пригрозили Израилю, для пущей важности разорвали дипломатические отношения – пусть весь арабский мир знает, где у него истинные друзья. И чего не сделаешь ради друзей!

Как раз в эти последние дни пребывания израильского посольства в Москве для дипломатического корпуса устроили экскурсию на шарикоподшипниковый завод, которым мы очень гордились и который, как я узнал позже, отставал от швейцарского производства шариков лет на двадцать пять. Во всяком случае, для нашей космической техники шарикоподшипники мы покупали в Швейцарии. Об этом мне сообщил посол Израиля в Москве господин Кац. Это была его последняя экскурсия. На следующей неделе он отбывал в Одессу вместе со всем составом посольства, где стоял под парами теплоход.

За день до отъезда господина Каца я заехал к нему, чтобы передать фотоснимки, сделанные на заводе.

– Господин Головин, вы считаете справедливым такое решение вашего правительства? – задал мне хитрый вопрос Кац, чем ввел меня в смущение. Да, я считал этот ход правительства неправильным, но я сидел на низкой колокольне, и мне было видно лишь до соседней улицы, а мое правительство могло обозревать со своей колокольни весь город, и ему было виднее, чем мне. Опасаясь подслушивающей аппаратуры, я лишь пожал неопределенно плечами. Господин Кац все понял. Он был умным человеком, сам родом из России. Да они там все выходцы из России: премьер Голда Меир – из Киева, главнокомандующий Моше Даян, бывший советский полковник, потерявший глаз в боях с фашистами, Шимон Перес откуда-то из-под Сум, а сейчас руководит разведкой Моссад. Чиновники рангом пониже – каждый третий из России. А здесь у них осталась «пятая колонна», каждый советский еврей – потенциальный израильский шпион. Не мог же я все это сказать господину Кацу. Мы сидели в гостиной, которая еще не напоминала отступление, пили коньяк и мирно беседовали, будто советское правительство еще не сделало своего враждебного демарша в отношении Израиля.

– Наступит время, когда вам будет стыдно того, что вы сделали сегодня. Израиль – это государство, добрые отношения с которым стоят дружбы со всеми вместе взятыми арабскими странами. Они продажны, и когда им покажут кошелек из-за океана, они вас предадут, как Иуда предал Христа. Кстати, вы знаете, что Израиль на этой войне с Египтом и Сирией сэкономил на вооружении почти миллиард долларов? Пятьсот советских танков мы захватили на Синае – нам не надо их покупать ни в Англии, ни в Германии. А инструкторов из Советского Союза нам не　занимать, они у нас есть. Если арабы снова нападут на нас, мы оккупируем их страны.

– А если бы в танках сидели наши танкисты?

– Я думаю, хватило бы и двухсот танков, чтобы войти в Тель-Авив. Так что главное – не вооружение, а люди. Если они трусы, то лучше им не давать танки. Это пустая трата средств.

– Вас не беспокоит разворачивающаяся партизанская война Ясира Арафата? Это серьезная сила – Организация Освобождения Палестины. Насколько я знаю, его бойцы преданы делу освобождения и фанатичны в своей борьбе.

– Эта заноза будет нам еще много портить крови. Но скажу вам по секрету, тет-а-тет: если бы не было Ясира Арафата, его надо было бы создать. ООП формирует арабское единство, но ООП формирует и еврейское единство, обеспечивает нашу поддержку еврейских кругов Америки, да и советских тоже. Нам дают кредиты, которые мы не собираемся возвращать. Пожертвования, вооружение, развитие экономики – это благодаря войне с ООП. Поверьте, я уже немолодой человек, но предсказать будущее могу: пройдет десять – пятнадцать лет, и мы снова будем друзьями, такова логика развития. Вожди приходят и уходят, а народы остаются.

Я покидал посольство Израиля с грустным настроением. Хотя был не совсем согласен с господином Кацем, но не видел в нем врага, с которым разорвал бы свои отношения. Он был просто симпатичным, умным человеком, который, прощаясь со мной, сказал:

– Сохраните нашу с вами фотографию, когда приедете в Израиль, она будет для вас пропуском куда угодно, вас примут как друга.

* * *　

…Господин Ишык был прав: дуаен, а попросту старшина дипломатического корпуса, посол Великобритании сэр Харрисон, договорился с МИДом, и мы едем на Байкал.

Перед самым отлетом позвонил генерал Шеин. Мы встретились. Он тоже уезжал. Его назначили военным советником в Монголию. Для меня это оказалось полнейшей неожиданностью. Шеин – человек, который организовал　и блестяще провел операцию по получению секретных материалов о разложении в одесской ЧК, вдруг стал не нужен.

Я высказал ему свое возмущение. Он улыбнулся и в отеческой манере сказал:

– Не кипятись! Мы не всегда понимаем поступки тех, кто там, наверху, поэтому и судим субъективно. Я ведь тоже не ожидал этого назначения.

– Пути Господни неисповедимы! – заметил горячо я и, увидев удивленное лицо генерала, добавил: – Человек предполагает, а Бог располагает. Все в руках Божьих!

– Что это ты вдруг Бога помянул? – тихо спросил Шеин.

– А я не вдруг, – как-то вырвалось у меня с вызовом. – Я верую в Бога! Молился, когда летел над скалами и пустыней в Египте! Молился Богу в соборе, когда шел на встречу с Барковым. Господь внял моим молитвам: я жив и здоров! Но он решил по-своему – Барков погиб. Так что к Богу я пришел через страдания. Вы считаете меня олигофреном? Думаете, я не знаю, почему вас спихнули в Монголию? Из-за меня! Я провалил вашу карьеру! Погиб Барков, погиб его агент, убил на чердаке этого Вальдемара Тоскано! Разве это не провал, когда вокруг меня трупы и кровь? Во всем моя вина, и в том, что в семье Барковых большое несчастье, там ждут ребенка-сироту. – Я задохнулся и не смог больше произнести ни слова. Спазмы сдавили мне горло.

Шеин поднялся, подошел, положил свою большую теплую ладонь мне на голову и сказал:

– Бог – это дело твоей совести. И ты, сынок, напрасно себя казнишь. В нашей работе бывает и такое. Потом ищут на всякий случай стрелочника. Ты думаешь, мне простили гибель Бориса Ивановича в Иордании? В сущности вины-то моей нет. Но сейчас не это срабатывает. Причина моего перемещения в Монголию лежит значительно глубже, чем можно даже предположить. Чтобы ты не терзался, я приоткрою тебе занавес. Материалы из Франции, которые Алексей добыл ценой собственной жизни, – это огромная услуга, оказанная тобой и Барковым Родине. Сейчас в Одессе прошли аресты, обнаружилось такое дерьмо, ты себе и представить не можешь. Как только стало известно, что мы добыли информацию, началась возня, потом паника, и притом на самом высоком уровне. Секретарь Одесского обкома партии Синица примчался в Москву. Он отлично знал, кому, когда и сколько привозил из Одессы. Разговор у него был прямолинейный с Сусловым, картина отвратительная: замешаны в получении всякой мзды члены семей некоторых из Политбюро. Главный идеолог публично, не называя имен, метал громы и молнии, а в узком кругу сказал, что такая информация не должна появиться в печати: это политический скандал мирового масштаба и пятно на Политбюро. Там замешаны были родственники и самого Суслова, и сын Брежнева, и зять, и дочь.

Борис Пономарев, руководивший международным коммунистическим движением, считал, что такое разоблачение нанесет удар по идейным позициям КПСС в международном коммунистическом движении. Что делать? Прежде всего отстранить от этого дела того, кто держит все нити компромата. Дело передать надежному человеку. Суд в Одессе провести, но на локальном уровне, только по отдельным случаям контрабанды червонцами. Вообще, нити, идущие вверх, отрубить – центральный аппарат КПСС должен быть чист, святее Папы Римского.

Дальше крутить это дело не стали, провели посильную чистку в одесском КГБ, ряд сотрудников уволили якобы по подозрениям в валютной контрабанде. Возможных агентов ЦРУ постарались изолировать, но обвинений в этом направлении не выдвигали. Получился неплохой фарс. Что ты собираешься делать? Или ты уже свое продвижение закончил? Будешь журналистом до конца своих дней? Не поскользнись среди дипломатов. Падать будет больно. В случае чего иди прямо к Лазареву – он пока еще в силе. – Вопросы, рекомендации, пожелания – все генерал выдал одним духом, без пауз и ожидания ответов.

Я понял его – он расстроен несправедливостью, и ему хотелось выговориться. Я же был шокирован тем, что услышал от него. Это не укладывалось в моем патриотическом сознании…

…Мы прилетели в Иркутск. Отсюда должно было состояться познание дипломатами Сибири. Гостиница напоминала гостиницу «Москва» – массивная, полы в коридорах застелены стандартными ковровыми дорожками. Вроде все как должно быть и вроде не все – уж слишком казарменное. Что делать? Так раньше строили, так угрюмо　обставляли, но надежно и надолго, сколько будет стоять советская власть.

Потом нам устроили ужин. Ресторан работал только для полусотни дипломатов, секретаря Иркутского обкома партии с его сопровождением – то ли телохранителей, то ли слуг, – и, разумеется, для меня. Почему-то так получилось, что я оказался единственным корреспондентом, допущенным сейчас в дипломатический корпус, и поэтому прилетел сюда. Я даже не знал своей задачи. Борис Сергеевич ничего мне не поручал. В своей обычной манере загадочно улыбнулся и сказал:

– Знакомься, отдыхай, смотри, слушай. Журналистскую инициативу у тебя не отнимаю. – Это был весь его ответ на мой вопрос.

Кормили нас так, будто нам предстояла голодная неделя. А поили… Они выпили столько, сколько не пили и за месяц. Конечно, блеснул гостеприимством за государственный счет секретарь обкома. Сам он набрался быстро, и я не заметил, как слуги тихо его умыкнули из зала. Так уж получилось, что я оказался один за столиком. Дипломаты – кто с женами, кто в одиночку, – были все между собой хорошо знакомы и расселись по четверо за столиком. Где-то часам к одиннадцати вечера сказалось то, что иностранцы плохо рассчитали свои силы в борьбе с настоящей русской водкой. Они развеселились, громко, не по-дипломатически, смеялись, переговаривались через весь ресторан.

Среди женщин я выделил двух: мадам Бузири, жену посла Туниса – худенькую, красиво причесанную шатенку с гордой головкой на шее, увитой какими-то замысловатыми бусами. Вторую я совсем не знал, видел ее впервые, но что она была без супруга, понял это сразу. Сколько ей было – трудно сказать, но где-то к пятидесяти. Лицо молодое – очевидно, делала подтяжку, потому что морщинки на шее все же выдавали ее возраст.

Везет же мне – женщины не первой молодости продолжали нравиться и волновать меня. Видимо, тем, что были более доступны и не требовали затрат энергии на ухаживание и обхаживание. С ними сохранялась энергия для любви, я чувствовал себя более свободным и раскованным, когда мы факались. Во всяком случае, эта голубоглазая брюнетка, возможно подкрашенная, с чувственными полноватыми губами и слегка надменным взглядом, демонстрирующим свою недоступность, была обаятельной. Несмотря на ее видимую холодность, взгляд у нее был ласковый, и в глазах появлялась теплота, когда она улыбалась.

Мне не показалось, а я был уверен, что пару раз поймал ее заинтересованный взгляд, брошенный в мою сторону. Она сидела через проход на два или три стола дальше, поэтому мы хорошо друг друга видели. С ней была уругвайская пожилая чета, наверное, имеющая уже массу внуков. Я не заметил, чтобы они оживленно беседовали – видно, даме было скучно с латиноамериканцами. Когда она снова взглянула в мою сторону, я слегка улыбнулся и чуть кивнул головой. Она резко отвернулась, словно проверила, кому это я кивнул позади нее, но тут же повернулась и улыбнулась в ответ. От этого приятного занятия меня оторвал первый секретарь бельгийского посольства господин Люмьери. Он подошел ко мне с рюмкой водки и, улыбаясь на все тридцать два зуба, спросил:

– Могу вам составить компанию?

Этот господин первый секретарь был уже навеселе. Хорошая водка дело свое делала умело. Не дожидаясь моего согласия, упал на стул, слегка расплескал водку. Из моей бутылки без церемоний долил и потянулся ко мне. По-русски с акцентом сказал:

– Прозит! Или как у вас принято: «Будем здоровы!»

Я поднял рюмку. Раз «прозит» – чокаться не надо, и одним глотком выпил холодный алкоголь. Бельгиец тоже попытался одним глотком, но захлебнулся и надрывно закашлялся, освобождаясь от водки, которая пошла не в то горло. На несколько секунд мы оказались в центре внимания всей дипломатической братии. Наконец он справился, слезы выступили у него на глазах, и почти шепотом проговорил:

– Этот номер не для меня. Ему надо учиться.

Когда исчезла незнакомка, я не заметил. Уругвайская чета сидела на своих местах, а незнакомки уже не было.

Утром нас подняли рано. Завтрак такой же обильный: много сметаны, блинчиков, пирожков, кофе и чай, яйца и холодное мясо. Круглый, словно колобок, распорядитель, потирая голый череп, твердил:

– Господа дипломаты! Ешьте, пейте, когда еще доведется! Едем на Байкал! Кто желает поправить здоровье, подойдите к буфету. Там вас ждут.

Два черных и два белых дипломата подошли к стойке. К моему удивлению, туда прошел и посол Судана, красавец-мулат с ритуальными шрамами на щеках – Осман Абдалла Хамид.

Мы ехали проторенной дорогой – по ней возили всяких именитых гостей к самому Байкалу. Она и сделана была для этой цели. Нас подвезли к крутой, довольно высокой горе, поросшей деревьями, и предложили с пол-часика размяться. Колобок-распорядитель крикнул:

– Кто поднимется до тридцатиметровой отметки, получит специальный приз. Вперед, господа дипломаты! А потом будет жаренный на кострах омуль!

Человек пятнадцать полезли по снежному скользкому склону наверх. Я тоже хотел получить приз и полез вместе с охотниками. Команда редела быстро: «альпинисты» после первого, второго падения и сползания к подножию прекращали эту гонку. Я упорно лез, потому что хотел выпендриться – видел, как снизу смотрела очаровательная незнакомка.

До тридцатиметровой отметки нас добралось двое – еще был сравнительно молодой норвежский дипломат Хансен. Мы подняли руки, и нас приветствовали ликующие крики. Призом были четыре бутылки шампанского из подвалов Абрау Дюрсо. Забрав свои трофеи, мы начали тяжелый по сравнению с подъемом спуск. Норвежец просто поехал вниз на заднице. Он думал, что его дипломатические штаны выдержат наши русские горки. Спас его водитель автобуса, одолжив ему комбинезон.

Пару раз я падал, падал и катился. Цепляться за кусты не мог, потому что руки были заняты бутылками. Но все же весь в снегу и без шапки – она скатилась раньше меня, – я, торжествующе подняв бутылки над головой, пошел к иностранцам. Колобок-распорядитель подал нам коробку, где были граненые стаканы, и я открыл шампанское. Первый же стакан я протянул улыбающейся незнакомке. Она вытянула трубочкой губки и отрицательно покачала головой. Но удивила меня тем, что из-за спины вытащила мою пыжиковую шапку.

– Наденьте, вы простудитесь.

– Не знаю, как вас благодарить, мадам… – Я сделал паузу.

– Фон Вальтер. Анели фон Вальтер.

– Анатоль Головин, – поклонился я заботливой госпоже фон Вальтер. Так, значит, супруга посла ФРГ.

Наступил самый интересный момент нашей поездки на Байкал. На кострах, надетые на палочки, жарились омули. Из снега извлекались бутылки с водкой. Начался процесс пития водки из стаканов и поедания редчайшей во всем мире рыбы.

Дипломаты охотно пили по двум причинам: во-первых, потому что водка дармовая, а во-вторых, они уже замерзли в снежном лесу, и колобок-распорядитель их обнадеживал, что как только они осушат по стакану – он так и сказал «осушат», – им станет тепло и весело. Я-то знал, что с ними будет, когда они «осушат» по стакану. Они, продрогнув, выпили-таки по стакану, поели замечательной рыбы и еле добрались до автобусов.

Я тоже выпил целый стакан водки. Холодная, она легко пошла в желудок. Мне почему-то не хотелось, чтобы мадам фон Вальтер видела, как я «осушил» стакан, поэтому спрятался за спину съежившегося от холода посла Нигерии и выпил свою водку.

В автобусе все отвалились спать. Я оказался рядом с госпожой фон Вальтер. Она посмотрела на меня со своей загадочной улыбкой и заметила:

– Вы выглядите нормально, Анатоль. Будто и не пили вместе со всеми.

Наблюдала за мной, с какой-то потаенной радостью подумал я и взял ее за руку. На ней были тонкие кожаные перчатки, и сквозь них я почувствовал, как озябли ее пальцы. Я снял с нее перчатки, сложил ладони вместе и прикрыл своими горячими руками. Она чему-то радостно засмеялась.

Мне хотелось хвастаться, какой я сильный, что могу выпить стакан водки – и ни в одном глазу, но потом я поймал себя на мысли, что это дешевка и совсем не прибавит мне авторитета в ее глазах.

Дальше не было никаких экскурсий. Нас привезли в лес в какой-то таинственный особняк. Дипломаты до вечера переваривали водку, поджаренного на костре омуля и очухались лишь к ужину.

– Господа, господа! – покрикивал колобок-распорядитель. – Сейчас организуем похмелочку, и вы будете как огурчики.

Такую фразу дипломатам перевести оказалось не под силу. Они обратились ко мне за разъяснениями.

– Все очень понятно. Вечером выпивка называется пьянка. А утром выпивка называется похмелочка, чтобы голова перестала болеть, и вы становитесь свеженькими, как молодой огурец. У вас произошло смещение процесса – пьянка была утром, а сейчас любезный хозяин будет вас лечить от головной боли с помощью похмелочки.

– Дам я им по полбутылки на брата, – сказал мне колобок. – Думаю, хватит. Слабаки! Тут бывали гости очень высокие – по две бутылки едва хватало. Специалисты! Не дураки!

– Хрущев был здесь?

– А как же! Целлюлозный комбинат – его идея. Омуль сдохнет! Отходы льют прямо в Байкал – это же отрава.

– Хрущев тоже пил?

– Он что, святой? Мастак был принять стаканчик! А ты кто при них?

– Журналист, аккредитованный в дипкорпус.

– Одним словом, гэбэшник, а для них журналист.

Я не стал с ним спорить, а от себя добавил:

– Просят, чтобы шампанского им дали.

– Это предусмотрено нашим протоколом. Будет им «Северное сияние».

Похмелочка продолжалась долго. Водка с шампанским – это и было им «Северное сияние». Я вышел на воздух. Дышится там легко. Морозец прихватывает, но это приятно. Двор обнесен металлической решеткой, освещен прожекторами. Обкомовский особняк, понял я, или что-то в этом роде: большой банкетный зал, танцевальный зал, пол выложен квадратами черного и светло-коричневого паркета. Наверху масса спальных комнат – наверное, рассчитаны на всю челядь, которая сопровождает вельможного партийного бонзу.

Изолированные от всего мира дипломаты веселились от души. Как и наш люд, когда напьется: целовались, жали друг другу руки, клялись в своих симпатиях.

Анели выпила шампанского и раскраснелась, глаза ее блестели, она смеялась и поглядывала на меня с загадочной улыбкой. Я показал ей место напротив себя, но она отрицательно покачала головой. Наверное, вспомнила, что муж кому-нибудь из дипломатов наказал приглядывать　за ней. Уругвайская чета уже давно видит вторые сны. Супруга американского посла, господина Колера, больше занята выбором еды, опасаясь, чем-нибудь навредить своему желудку. Потом и они ушли. Атмосфера стала мягче, пошли тосты. Первый выпили за гостеприимного радушного хозяина – секретаря обкома партии, который хоть и не присутствовал, но дух его здесь витал в тех блюдах, которые стояли на столах, водке, вине, обслуживающем персонале. Потом пили за здоровье присутствующих послов, их жен. Когда заиграли летку-енку, выстроились в дипломатическую цепочку во главе с послом Туниса господином Бузири. Оказывается, они умели танцевать, а я-то думал…

Наконец напились, наелись, натанцевались, развлеклись и пошли отдыхать. Анели едва заметно сделала мне ручкой и улыбнулась. Дипломаты говорили на разных языках, но в их разговорах я слышал слово «похмелочка». Значит, завтра они ожидают, что с утра будет им «похмелочка».

Они не ошиблись. Колобок организовал им похмелочку. Потом прогулки пешком к Байкалу, бросали друг в друга снежки – словом, вели себя как обыкновенные люди.

На этом знакомство с Сибирью у дипломатов закончилось. Колобок-распорядитель выполнил поставленную перед ним задачу: поить, кормить и не позволять куда-то уходить, что-то смотреть – как-нибудь мы тут и без вашего глаза обойдемся.

В Иркутске перед отправкой в аэропорт был прощальный обед. Присутствовал секретарь обкома партии. Он выразил сожаление, что у дипломатов так мало времени и они не смогли ничего увидеть, кроме Иркутской ГЭС и озера Байкал. Если они смогут, то пусть приезжают летом, мы что-нибудь еще придумаем. На всякий случай каждому вручили проспекты с фотографиями.

Утомленные экскурсией дипломаты, как только мы взлетели, вознамерились отвалиться спать. Но я решил выполнить свои журналистские обязанности и убедительно попросил их поделиться своими впечатлениями о Сибири, об этой поездке, о людях.

Как в школе, раздал им по листу бумаги и попросил письменно изложить свои впечатления. Они написали прекрасные сочинения о сибирской природе, величественном Байкале, знаменитом омуле и гостеприимстве сибиряков, которых они, по сути, и не видели. Дипломаты добросовестно выполнили мою просьбу, и я имел больше двух десятков отличных интервью.

Перед посадкой в Москве ко мне подсел первый секретарь бельгийского посольства господин Люмьери и протянул две фотографии. На одной я был снят катящимся вниз по склону горы с двумя бутылками шампанского. Когда он смог это снять? Я не представлял, но понял, что это была скрытая съемка. Наверное, он взял с собой «Минольту» и снимал не только меня, а все вокруг, что представляло интерес для разведки. Только сейчас я оценил замысел руководства: повезти в Сибирь дипломатов, но ничего им не показать.

– Месье Головин, примите это в подарок от коллеги, – сказал он по-французски и пересел обратно на свое место.

Я взглянул на вторую фотографию и обомлел: меня сняли в Брюсселе в тот момент, когда я садился в «Волгу» к полковнику Трегубову у собора Сен-Мишель-э-Гюдюль. В следующую секунду я понял, откуда этот снимок. «Они пасли Трегубова – все-таки заместитель военного атташе, а тут подвернулся я. Теперь понятно, почему пограничник в аэропорту „Сабена“ так изучал мой паспорт. Думали, что кто-то другой воспользовался паспортом, чтобы улететь из Бельгии».

АПН имело двадцать журналов не только здесь, в стране, но и за рубежом, там, где были корреспондентские пункты агентства. Я заслал все интервью, которые получил от дипломатов. Сурен Широян удивился, как я сумел взять такое количество интервью. Я своего секрета не выдал. Копии интервью передал в МИД и КГБ.

* * *　

Два важнейших события произошли в моей жизни: неожиданно ко мне приехала мама. Я был очень рад ее приезду и понял, что при том напряжении, которое мне пришлось вынести, человеку нужна отдушина, нужен кто-то, кто примет часть твоей душевной боли на себя, может быть даже и не подозревая об этом.

Я встретил ее на вокзале, обнял, и комок подкатил к горлу. Мне так ее недоставало! Как было бы здорово, если　бы она была рядом. Мама внимательно поглядела мне в лицо, и тревога отразилась в ее глазах.

– Толя, ты плохо выглядишь. Ты осунулся и поседел. Что с тобой?

– Ничего, мама. Просто я нерегулярно питаюсь, сплю.

Она, как и Саша Алиханова, печально покачала головой.

«Не могу же я тебе, дорогая моя, рассказать все, что приключилось со мной за этот год, начиная от Одессы и кончая Францией. Ты же будешь переживать, а лишние волнения не прибавят тебе здоровья. А еще про Катю…»

Как и Саша, она сказала:

– Тебе надо жениться. Приезжай, там у Гурьевых дочка объявилась после учебы. Красавица! Ты бы только на нее посмотрел. Я не говорю – женись на ней.

Я засмеялся. Мать улыбнулась и с укором добавила:

– Мало я тебя в детстве била. Надо бы и сейчас.

Это показалось мне настолько смешным: маленькая, худенькая мать и я, верзила, а она меня бьет ремнем. Я расхохотался, так это было нелепо.

Накануне приезда матери я наконец купил кооперативную квартиру, и ничего там, кроме кровати, стола и двух стульев, еще не было. Спекулируя на журналистике, я к вечеру достал всю мебель на обе комнаты и кухню. Она взяла в свои руки мой режим. Теперь я хоть обедал вовремя, остальное – как придется. Надо было новоселье отпраздновать, так уж положено, и мои сослуживцы напирали на меня беспардонно. Честно сказать, я хотел бы устроить новоселье, когда у меня будет девушка, а так – бобыль с квартирой.

Словно Господь Бог подслушал мою мечту и послал меня на Бульварное кольцо. Я неторопливо ехал на «Волге», не зная, что приближаюсь к своей счастливой судьбе. Она шла по тротуару, вся воздушная, яркая блондинка с карими глазами и обаятельной улыбкой на лице. Ее фигуре могла позавидовать любая фотомодель. Конец весны, тепло, у нее уже были загорелые плечи, а ноги такие длинные, что, наверное, из этих плеч и росли. Это был земной ангел, которого послал Господь.

Ангел махнул рукой, и я, без участия сознания, нажал на тормоза.

– Если вам по пути, подвезите меня. – Она назвала улицу. Это было действительно по пути. Но если бы даже　она сказала, что живет в противоположной стороне, то и тут мне было бы с ней по пути. Она села рядом, и я учуял запах вина.

– Была на дне рождения у подруги, – сразу пояснила она и попросила заехать по одному адресу, где оставила ключи от своей квартиры.

Мы подъехали к многоподъездному дому и остановились. Она доверчиво бросила на сиденье сумочку и легкой походкой впорхнула в подъезд. Проклятая шпионская школа, беспардонное поведение – я приоткрыл сумочку и взял паспорт. «Липова Любовь Владимировна», – прочитал я. На четыре года моложе меня. Быстро перелистнул странички – была замужем, разведена, дочери пять лет.