Текст книги "Откровения секретного агента"

Автор книги: Евгений Ивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Потом предстояла встреча с послом: тут уж заведенная традиция – информирование посла о всех более-менее значительных событиях в Бельгии.

Алексей вошел в приемную и остолбенел: за столиком сидела, сияя молодостью и красотой, Катя Маслова.

– Здравствуйте, товарищ Барков! – сказала она прерывающимся от волнения голосом. – Посол вас ждет. – Она улыбнулась, и Алексею показалось, что солнце ворвалось сюда, в эту мрачную с высокими потолками комнату, осветив ее всю до самого дальнего уголка.

– Катя! – тихо и растерянно прошептал он. – Как же так, я ничего не знал!

Она улыбалась, и в ее глазах засияла нежность и любовь. Алексей был уверен, что он видит эту любовь, если она даже и хотела скрыть ее в эти минуты.

«Господи! До чего же она хороша! Можно сойти с ума. Неужели я ее люблю? А мне казалось, что это просто увлечение, „служебный роман“. Оказывается, нет!» Только разлука показала, что его чувство к ней созрело окончательно. Он ее любил еще тогда, когда они жили в одной квартире, изображая для Сержа любовников. Они играли в показную любовь, а она, настоящая любовь, уже тогда родилась.

Катя, не сумев скрыть радостную улыбку, приложила палец к губам и показала Баркову на кабинет посла. Ее губы едва слышно прошептали:

– Иди, у нас еще много будет времени. Я не во сне, я не исчезну.

Барков вошел в кабинет, посол был один и встал из-за стола, чего никогда ни для кого не делал, давая понять, где чье место.

– Там, в приемной, ваша сотрудница. Ее прислали секретарем по прессе. Я эту должность в штат не заказывал. Но, очевидно, функции она будет выполнять другие. Я распоряжусь, чтобы ее освобождали от работы по вашей просьбе. Она здесь в помощь вам.

Посол был сама любезность. Хоть его и назначали решением Политбюро и документ подписывал Брежнев, но КГБ есть КГБ, а послы, как правило, не всегда и не во всем безгрешны. И здесь уместно сказать, что все мы ходим под КГБ.

– Я в курсе приезда Масловой, – соврал он, подавив свои эмоции и стараясь не глядеть на посла, чтобы он ни о чем не догадался по его глазам. – Если вы не возражаете, я бы сейчас забрал с собой Маслову. Относительно поведения за рубежом она проинструктирована. Да и я пригляжу, пока она обживается.

– Скажите, это правда, что она была судима? – понизил голос посол и неприятно удивил Баркова своей осведомленностью. Значит, какой-то стукач из КГБ эту информацию донес до него.

– Да, в оперативных целях ее судили. Надеюсь, вы поняли, что это такое? Каким доверием она пользуется, вам не надо объяснять, раз ее прислали в столицу, где находится штаб НАТО. – Алексей особо подчеркнул «штаб НАТО», тем самым пресекая всякие дальнейшие кривотолки. Его подмывало спросить посла, кто дал ему информацию о Масловой, но благоразумие удержало от ложного шага. Очевидно, из кадров КГБ пришла сопроводиловка.

Катя молча, еле сдерживая рвущуюся наружу радость, пошла впереди Баркова, покачивая красивыми бедрами.

– Ты хочешь есть? – спросил ее Алексей, когда они сели в «ситроен».

– Нет! Я хочу заехать домой и взять там подарки для тебя, а потом ты повезешь меня к себе, где мы можем обо всем поговорить, – проворковала девушка, чей голос звучал для него музыкой.

В квартире Баркова он написал на листе бумаги два слова: «Меня прослушивают», а вслух произнес:

– Как дела, товарищ Маслова?

Она усмехнулась и ответила:

– Здесь можно помыть руки?

– Конечно! – воскликнул Алексей и повел Катю в ванную комнату.

Она прикрыла дверь, включила воду и повернулась к нему.

– Я хочу сообщить тебе очень важный секрет, – с совершенно серьезным лицом начала она. – Я не хочу, чтобы знала иностранная разведка, но я очень тебя люблю! Очень!

Алексей засмеялся, радостное чувство, которое охватило его с той самой минуты, как он увидел Катю, еще усилилось. Она обвила его шею руками и поцеловала, приподнявшись на самые носки. Барков обнял ее, прижал к себе и стал страстно целовать ее нежные влажные губы.

– Катя! Катенька! – шептал он, отрываясь на секунду от ее губ, и потом снова целовал и целовал девушку.

– Как так получилось, что ты приехала сюда? – все еще не избавившись от изумления, спросил Алексей, когда наступило успокоение, и Катя, не стесняясь своей наготы, пробежала на цыпочках к столу, вытащила сигарету, щелкнула зажигалкой и вернулась на кровать. Она вложила ему в губы сигарету и положила удобно голову на его плечо.

– Я и сама не знаю. Но дядя Гера сказал, что ты очень скучаешь. Я собралась, и вот я тут.

Барков все понял, очевидно, у Лазарева состоялся разговор с Масловой по поводу ее отношения к Алексею, и он принял решение направить ее сюда.

– Мы легализуем наши отношения, – заметил задумчиво Барков.

– Нет, Алеша! Все должно быть как и до моего приезда. У тебя много журналистской работы. Я видела рукопись на столе: ты начал книгу. Будем сдержанны, я не хочу, чтобы сотрудники посольства ехидствовали по поводу моего приезда. Пусть думают, что у нас только деловые отношения, а потом будет видно.

– Тогда будем вместе работать. Вечером поедем к моему другу в художественный салон, там собирается интеллектуальный бомонд. Тебе будет интересно.

– Во-первых, я без языка, а во-вторых, я не знаю, что такое бомонд.

Вечером у Сатувье не было никого, что несколько удивило Алексея, и у него сразу появились подозрения, что Алан знал о приезде Масловой и их визите к нему, поэтому решил никого не приглашать, кроме молодого ученого, поджарого блондина с бородкой. Его Сатувье представил как крупного социолога месье Луи Картье.

Гость внимательно осмотрел Баркова и Маслову по очереди и сказал:

– Это счастливые люди, у них любовь.

Алексей сразу же перевел его заявление на свой язык подозрений: «Прослушивали, и все знают про нашу любовь».

В этот вечер они пили, как никогда: социолог по принципу «дармовой выпивки», Катя, верная своему правилу, лишь пригубляла вино. Сатувье подливал и подливал, словно хотел споить Баркова и Картье. Но социолог держался молодцом, а о Баркове и говорить нечего, он больше притворялся, и Катя была в этом уверена. Наконец цель выпивки открылась: Сатувье предложил Кате посмотреть новые картины и увел ее. Слышно было, как они пытались объясняться, смеялись, и мозг Баркова автоматически регистрировал эти детали. И тут Картье «прокололся»: он выразил восхищение, что Катя сумела сохранить свою чистоту и невинность для любимого человека.

«Ах, сволочи! – выругался мысленно Алексей. – Влезли-таки в самое святое. Да, Катя, действительно, до встречи со мной не имела мужчин. И вы узнали это благодаря прослушиванию. Но социолог пришел не эту проблему обсуждать со мной. Что же их интересует?»

Пьяный Картье уже не делал никаких подходов, он просто спросил Баркова: достаточно ли прочны его коммунистические убеждения?

– А вы верите в будущее капитализма? – вопросом на вопрос ответил Алексей. – Он ведь обречен как отмирающая стадия развития общества.

– Слишком долго мы отмираем, – возразил бельгиец.

– Я верю в наше будущее. У моей Родины великое предназначение.

– А вот Бельгия не хочет коммунизма. Социологические исследования показали, что только десять процентов населения за изменение общественного устройства, а одна десятая процента – за коммунистическое общество. Это как раз количество членов Коммунистической партии Бельгии. Ответьте откровенно, вы считаете свое общество безгрешным, раз у вас уже закончилось строительство социализма? – Он с трудом выговорил «строительство социализма».

– Ну почему же? – Барков почувствовал, что его оппонент вооружился аргументами и логикой для такого спора, и не так уж он пьян, как хотел показаться. – Еще сохраняются пережитки проклятого прошлого, – чуть не лозунгом ответил Алексей и сам на себя разозлился за глупость, которую сморозил. Как в детском садике, когда дети вместо аргументов могут сказать: «А твоя мама дура!»

– Прошлое тогда должно быть прекрасным. Ты видел в Брюсселе нищих? Нет! Ты думаешь, мы их в лагеря распихали? Их нет! Наш жизненный уровень в два с половиной раза выше вашего хваленого социализма. У нас машин, холодильников и телевизоров в десять раз больше на душу населения. Вы так, кажется, определяете благосостояние? Если я не ошибаюсь, ваш академик Несмеянов подсчитал, что подлинное благосостояние наступит тогда, когда вы будете производить по восемьдесят килограммов зерна на человека. А в Бельгии уже сейчас сто два килограмма. Но вы об этом хоть и знаете, но правду народу не говорите. Ты бы смог написать подобную статью, например, в «Правду» или в «Известия»?

– Ее не опубликуют, – признал Барков правоту бельгийца.

– А тебя запихнут в сумасшедший дом вместо заграницы.

– Месье, вы, оказывается, очень злой. Копаетесь в наших язвах, а почему бы вам не покопаться в своих. У вас все идеально?.

– Нет, не все! Но разница в том, что вам еще надо создавать, а нам улучшать и совершенствовать. У нас так: если рабочему не хватает на бензин (они у нас ездят на машинах), он объявляет забастовку, и хозяин прибавляет ему зарплату, чтобы он продолжал ездить на машине. А у вас можно объявить забастовку? Кажется, в Новочеркасске были расстрелы забастовщиков, но ваша печать об этом не писала.

«Прав ты, социолог! Уж я-то знаю, что было в Новочеркасске. Наши там поработали, и многие попали в лагеря за эти забастовки. Мне ты можешь все это не доказывать. Я специально жду, чтобы ты меня распропагандировал, вызвал у меня сомнения в правоте социализма. Я за этим к вам и пришел. Давайте, оплевывайте, наверно, уже настало время мне вам поддакивать. Я же начинаю сомневаться…»

– У вас, чтобы получить пенсию, надо тридцать лет трудиться и все эти годы делать взносы в социальный фонд. А нам достаточно отработать четверть века, и пенсия обеспечена, – подкинул Барков тему, чтобы он его разнес, и социолог немедленно этим воспользовался.

– Какая это пенсия у вас? Обеспечивает жалкое существование. Спросили бы своих рабочих, хотят они, чтобы у них двадцать пять лет высчитывали из зарплаты, а потом платили им сто процентов? Подавляющее большинство　захотят получать такую пенсию. Это я вам говорю. Сейчас вы мне скажете, что у вас образование бесплатное, медицинское обслуживание тоже, право на труд…

– А вы неплохо знаете нашу конституцию. Я ведь понимаю, что вы сейчас скажете: наше образование никуда не годится, а медицинское обслуживание – хуже некуда. Вот тут вы очень заблуждаетесь. Мы учим всех: из умных и талантливых выйдет толк, а бездари никуда не пробьются.

– В партийные или профсоюзные функционеры, – проворчал социолог, но так, чтобы это дошло до Баркова.

Алексей ухватил эту мысль и решил на ней подыграть бельгийцу.

– Да, в руководстве партии сидят далеко не умные люди, я бы сказал, у нас там полно тупых карьеристов, а в профсоюзах много теплых мест, которые заняли недостойные люди, – пьяно согласился Барков.

– С партийными билетами, – ввернул Картье.

– Да, если хотите. У нас руководят профсоюзами члены Коммунистической партии. Эту идею выдвигал еще Ленин.

– А партийный билет – это индульгенция на ум, честь и совесть? Если с партийным билетом, то уже и гений? Ваш Ландау был беспартийным. Кажется, и Королев тоже. А Оппенгеймер, Ферми, супруги Кюри? А Нильс Бор – они были далеки от коммунистических идей, а считаются гениями. Вы хотели бы что-то сказать в этой связи? Нет! Тогда прямой вопрос: если бы вы не были с красной книжечкой, вас послали к нам работать? Ответьте!

«Наконец-то я могу сдавать свои позиции. Надо признавать правоту бельгийца. Что же последует за этим?»

– Если честно, то нет!

– Вы же талантливый журналист, я читал ваши статьи по Дании и Голландии.

«Эй, бельгиец! Я же не дурак! Те статьи были года четыре назад. И ты их читал», – подумал Барков и, чтобы обострить ситуацию, спросил:

– А почему вы вдруг так заинтересовались этим?

– Это не вдруг. Господин Сатувье сказал, что вы чрезвычайно интересный человек, и, как говорят у вас, «руку в пасть не клади». Он посоветовал прочитать ваши статьи.

«Понятно, Сатувье по долгу службы меня изучал. Задание Макса – перспективная замена убитого Сержа. А говорить надо, господин Картье: „палец в рот не клади“. Когда же вы начнете раскрываться, вы же чувствуете, что Барков готов?»

Но господин Картье был уверен, что он еще не «добил» Баркова аргументами, которые заставят его глубоко задуматься.

– А давайте возьмем вашу кардинальную идею социализма – общественную собственность. При социализме все общее. Вот и докажите, что у вас общее. Я не архаик – ни жен, ни квартир, ни одеяла не касаюсь – это все личная, или, по-нашему, частная собственность. А в остальном, что же у вас общее?

– А у нас все общее.

– Тогда назовите хотя бы три позиции, где все общее.

Откровенно Барков почувствовал, что бельгиец поставил его в тупик. Ответить на выпад Картье чрезвычайно трудно. «Действительно, что же у нас общее, которое принадлежит всем? Но чтобы принадлежало всем – надо это еще иметь. А мы никто ничего не имеем, следовательно, нет слагаемых. Думаем, что имеем».

– Общественная собственность – фабрики, заводы, леса, земли, недра – кому принадлежат? Государству! Но не вам всем? И что же у вас остается общего? Городские туалеты! – захохотал бельгиец, и Алексею захотелось дать ему по зубам. «Но тогда меня не завербуют, раз я еще защищаю социализм кулаками. В конце концов, „по зубам“ – это не аргумент в споре». Ему вспомнилось откуда-то взявшееся: «Доисторические люди, когда обменивались мнениями, пронзали дротиками груди, дробили головы каменьями».

«Так что же у нас общее? А ничего! Потому что ни у кого ничего нет и не было! В колхозе можно считать общим лишь скот, потому что когда-то его обобществляли. Выходит, что социализм – это обобществленные средства производства – какой-то нонсенс? Человек у нас как хозяин страны. Но не хозяин. Хозяин, когда что-то имеет, он этому и хозяин. А если не имеет? На фабрике все хозяева, но попробуй чего-нибудь возьми. Вот теперь я по-настоящему дозрел, можно вербовать».

Картье словно подслушал мысли Алексея, он без всяких подходов предложил:

– Вы бы могли для нашей газеты писать полемические статьи, разумеется, критического характера. Вы возьмете　псевдоним, тайну имени автора мы строжайше храним. Счет будет открыт под вашим шифром. Мы платим солидным авторам солидно…

«Надо немного поломаться, – подумал Алексей. – Иначе будет неправдоподобно. Словно я ждал такого предложения».

– Иными словами, вы предлагаете мне роль Иуды и звените сребрениками?

– Предлагают те, кто лжет. Вам же предлагается самовыражение. Пишите, о чем хотите, рассуждайте, но не славословьте в угоду идейным принципам, которые у вас поколеблены. Вы своим умом опережаете время. Будьте оракулом. Кстати, вы едете во Францию на конгресс. Повезете туда Катрин. Первую вашу статью мы авансируем. Потом заключим контракт.

– Никаких контрактов! – возразил Барков, пьяно погрозив пальцем бельгийцу. – Контракт – это документ, а я не хочу оставлять в чьих-либо руках документы против себя. Вдруг вам захочется меня прижать! Пошантажировать! – Алексей уставился в лицо бельгийцу. Картье таким же пьяным взором глядел в глаза Алексею. «Хитришь, буржуй! – Барков мысленно посмеялся над необыкновенной „удачей“ бельгийца. – Сейчас ты откажешься от контракта, будешь согласен на безбумажные отношения. Тебе важно меня заполучить. И ты почти уже положил меня в карман. Чего тебе стоит отказаться от контракта, если твой будущий агент так хочет сегодня».

– Хорошо! За каждую статью вы будете отдельно получать.

– Как?

– Наличными и предварительно оговорив размер.

«Черт возьми! Я уже завербован. Так быстро! Недаром долго изучали. Значит, я им понравился своей непорядочностью? Учуяли, что деньги для меня играют важную роль. Сейчас этот нюанс усилился с приездом Кати. Не слишком ли быстро я бегу в их объятия?»

Картье открыл бумажник и, пьяно шевеля губами, отсчитал купюры. Но так как он уж очень старался не ошибиться в подсчете, Барков догадался, что Луи валяет дурака и хмель у него показной. Так два разведчика разыгрывали из себя пьяных, чтобы им было легче договориться, с одной лишь разницей: Барков знал, что Картье притворяется, а бельгиец считал, что этот русский уже «нажрался». Только бы завтра русский, оценив все, что произошло, не попятился назад. Надо всунуть ему солидную сумму. Пусть без расписки, дальше будет, как надо. Картье засунул в карман пиджака Алексею пачку банкнот и сказал:

– Ты мне нравишься. Люблю умных, расчетливых прагматиков. Жизнь у нас одна и надо прожить ее так… – Картье замолк, подбирая слова, а Барков подумал: «Если сейчас скажет: „…чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы“ – дам ему в морду за Островского». Но Картье имел свой репертуар: —…чтобы ни один день не был омрачен безысходным отчаянием, что не можешь заработать деньги.

Словно зная, что спектакль окончен, подошли с улыбками Сатувье и Катя.

– Алеша, ты представляешь, мы с Аланом неплохо понимаем друг друга. Так что и без языка можно общаться.

– Иногда и с языком люди не понимают друг друга, – сказал в ответ многозначительно Барков, надув пьяно губы.

Катя подошла вплотную, поглядела на Алексея и с улыбкой сказала, как маленькому ребенку:

– Все, все Алешечка готов! Ему пора бай-бай! Пойдем, маленький мой! – Она взяла Баркова под руку и, сказав общее: – Аре ву ар! – повела его к выходу.

Сатувье улыбался: по одному взгляду Картье он уже понял, что операция прошла успешно.

– Может быть, вы останетесь? – предложил он. – Комнаты у меня свободны.

– Нет, нет! Только домой! – ответил Алексей по-французски и потащил за собой Катю.

В машине он стал петь: «По долинам и по взгорьям, шла дивизия вперед…» – в паузу он поцеловал Катю в щеку. Она хотела что-то сказать, но он приложил палец к ее губам и запел еще громче, не давая ей возможности говорить. И только возле дома, когда открылась дверь гаража, он, обняв за шею Катю, тихо шепнул ей на ухо:

– Все прекрасно! Меня завербовали!

Катя было отшатнулась от него, но он притянул ее к себе и снова прошептал:

– Так было задумано.

* * *

Телефонный звонок в редакцию застал меня в тот момент, когда мы разбирали политический ляпсус Эввика Давыдова. Конечно, если взглянуть на все это без накручивания и оглядывания на грибоедовскую Марью Алексеевну, то дело это выеденного яйца не стоит. Засылая в арабские газеты официальный отчет по поводу визита в СССР президента Сирии, Володя перечислил партийную знать, и так уж у него получилось, что главный идеолог партии Суслов оказался на третьем месте, а сразу за Брежневым стоял глава сельского хозяйства Кулаков. Как объяснил Давыдов, мол, идеология никуда не денется, а на носу Пленум по сельскому хозяйству, вот он и решил поставить Кулакова сразу за Брежневым. Таким образом поставил сельское хозяйство над идеологией.

Нет, Эввик, партийные бонзы не любят, когда их сдвигают подальше от Генсека, тем более Суслов. Все бы ничего, проскочило в арабских газетах, и на следующий день забыли бы, кто за кем стоял, но как на грех сирийская газета «Ан-Нида» попала на глаза корреспонденту «Нью-Йорк таймс». Он сразу углядел что-то неладное с товарищем Сусловым и расписал в своем радиосообщении, которые регулярно перехватывало АПН, что, очевидно, ожидаются изменения в области идеологии: Суслов уже не занимает в печати место рядом с Брежневым, а фаворитом, наверное, будет Кулаков.

Может быть, Володя Давыдов подложил свинью Кулакову, а может быть, так это и должно было быть, но через неделю состоялся Пленум ЦК КПСС по сельскому хозяйству, и особа, приближенная к Брежневу – Кириленко, – зверски разделал Кулакова за недостатки в сельском хозяйстве. Кулаков пришел с Пленума и… то ли застрелился, то ли просто помер. Если в этом виноват Давыдов, то ему следует отнести это в заслугу – как-никак, а факт исторический. Хотя, взглянув на это философски, без особого труда можно понять простую истину: если политического деятеля назначили руководить сельским хозяйством, то скоро ему отвернут голову. Это как раз та область деятельности у нас, вроде ссылки, как у царя-батюшки Нарым и остальная Сибирь, где есть мальчик для битья.

Для Эввика неумение расставлять фигуры по значимости чем-то грозило. Звонил суслик – помощник Михаила Александровича – и таким отеческим тоном пронудил:

– Куда вы там смотрите, хотите нас разгневать? Алфавита не знаете?

Сурен Широян, конечно, пробежал по горячим угольям босыми ногами, сказав в ответ:

– Буква «С» идет после «К». Но мы как раз разбираем эту ошибку.

– Политическую ошибку! – с металлом в голосе поправил сусленок. – И выводы должны быть политические! Ясно?

Куда уж ясней: Давыдову выговор по партийной линии за политическую близорукость и уволить за допущенную серьезную ошибку.

Мы могли смеяться, разыгрывать, потешаться, но бросать на съедение суслятам нашего товарища – это уж слишком.

Саша Алиханова посмотрела на меня, и сразу все уставились без всяких слов, но это было так выразительно, что я их понял.

– Пойди к Гале, она к тебе прислушается и поможет, – сказала она тихо.

Я взглянул на Володю – у него в глазах стояли слезы. Да, в такой ситуации заплачешь! Куда ему после всего? В дворники? Не в каждый еще дом возьмут.

Я ничего не сказал, а только покивал головой, и без Сашиной подсказки собирался это сделать. Галя Брежнева работала в АПН в редакции прессы.

Где-то с год назад мой старый товарищ по ГРУ Вовка Перкинс, высокий широкоплечий красавец, зазвал меня в одну компанию. Там была Галя, я ее сразу узнал: мужские черты лица, широкие брови и внимательный ласковый взгляд, словно она поощряла, чтобы ей открывались, делились сокровенным. Вовка представил меня.

– Я тебя знаю! Ты с Ближнего Востока, – мягким грудным голосом сказала она и улыбнулась, обнажив ослепительно белые зубы. – Вовик, он почему-то меня избегает. Ни разу не пил со мной кофе в кафетерии в АПН, – кокетливо взглянула она на Перкинса.

– Я стесняюсь, – заметил я и хитро потупился.

Галя засмеялась, и мы как-то сразу понравились друг другу.

– Друзья моих друзей – мои друзья! Буду рада, если надо помочь. – Она поднялась и пошла к бару.

Тогда Галя быстро напилась, и Перкинс увез ее домой. У него с ней был роман. Потом Вовка сказал мне, что их связывают и деловые отношения.

– Хочешь, она сделает тебе карьеру? – весело спросил он.

– Какую? Даст мне звание генерала? Или сделает председателем АПН?

– Ты несколько зачумленный. Тебя надо в Сандуны сводить, отпарить. Для нее сделать генерала – что на пальцы пись-пись. Я просил за двоих, оба теперь в звании и при хорошей службе – это мой резерв на случай какого-нибудь землетрясения.

– Возле Галки долго не продержишься, она, видно, довольно капризна. Попадешь в опалу. Это тебе не Екатерина Вторая со своими любовниками, поместья не получишь. А ссылку обеспечит.

Мы еще потрепались немного на эту тему, и Вовка вдруг спросил:

– Ты Валента Брадле знаешь? В газете «Сельская жизнь».

– Знаю. Приближенный Якова Ильича Брежнева. Вместе по бабам, по вину. Я как-то был в номере в «Москве», туда сучонку молодую ему приводили.

– Никогда никому об этом не говори. Валент хочет к Щелокову. Яков за него просил. Дадут ему звание полковника, будет инспектором по особым поручениям при МВД. За раками слетать на юг, охоту организовать, стол накрыть для узкого круга – вот и вся работа, – с какой-то завистью сказал Перкинс, но я не стал к нему цепляться. Мне думается, он и так нашел дойную корову, дает сливки вместо молока. Попадешь в опалу – радуйся, если все обойдется без потерь.

Володя будто прочитал мои мысли, тихо прошептал:

– Квартиру она мне сделала через председателя Моссовета Промыслова, мебель привезла задарма, машина у меня есть. Прогонит – попрошу куда-нибудь за рубеж, она это может. А любовница она никудышная, без бутылки в кровать не ляжет, а после этого какая уж из нее… А Валенту скоро конец. Будут отсекать от Якова. Леонид Ильич обеспокоен – пьет очень.

Пару раз мы встречались с Галей в кафетерии и довольно долго пили кофе – по четыре-пять чашек – и трепались.

– Толя, почему ты меня избегаешь? Давай только начистоту.

– Хочешь начистоту? Ты мне нравишься. Тебе все легко достается. Ты родилась с бриллиантом во рту, как говорят англичане. И я тебя просто боюсь!

Она засмеялась довольным смехом: мужик признался, что ее боится. Галя похлопала своей большой широкой ладонью по моей руке и спросила:

– А чего? Я же не кусаюсь, я добрая.

– Вовкиной судьбы.

– Вовка доволен судьбой. Чего добивался – все получил. И хватит. Я просила генерал-полковника Дагаева. Ты знаешь, кто такой Дагаев?

– Начальник Десятого главного управления Генштаба. Его офицеры работают в разных странах.

– Молодец! Спасибо за справку. Вовка то ли в Египте, то ли в Кении с женой и ребенком. Сам выбрал это место, подальше от меня, – пошутила Галина с кривой усмешкой. – Так что друзей мы не бросаем. Если хочешь, за тебя тоже попрошу, просто так, по-дружески.

– Я хорошо знаю Дагаева, мы частенько встречаемся на дипломатических приемах. Ездил с ним, сопровождали группу алжирских высших чинов. Очень интересный человек, не чета другим генералам: образованный, начитанный, любит поэзию, музыку. Вот какой генерал Дагаев! Он мне тоже делал предложение. Но я хочу еще пожить здесь.

– Я его только по телефону знаю, по «вертушке». Старомодный генерал: извините, простите, Галина Леонидовна, но просьбы мои принимает с уважением.

– Приятно сознавать, что ты многое можешь? – спросил я, с интересом приглядываясь к ней.

– Да, приятно. Стараюсь помогать, – печально закончила она, и я вдруг понял, что она, в сущности, несчастный человек – окружают ее неискренние люди, друзей подлинных нет, все кланяются не ей, Галине, кланяются и пресмыкаются перед дочерью Брежнева. А ей хочется искреннего отношения, тепла, любви, а вместо этого – пустота. Спасает только вино: на несколько часов забудется, а потом опять подхалимские рожи. Может быть, со мной она дружелюбна, потому что я не ищу в ней ничего ради собственной корысти. Уклоняюсь от встреч, и она понимает, что я не лицемерю, правдив с ней…

…Пойду к Гале, буду просить не за себя, за Володю Давыдова.

Я зашел в редакцию. Там никого не было, кроме Юли Хрущевой – внучки Никиты Сергеевича. Она не была красавицей, хотя, когда Хрущев был у власти, все считали ее прехорошенькой.

– Юля, Галя на работе?

– По секрету, она в Домжуре обедает. С друзьями, – добавила она.

– А чего ты не идешь обедать? Хочешь, поедем в Домжур?

Она отрицательно покачала головой и махнула мне рукой, чтобы я скрылся за дверью. Сама уткнулась в какие-то бумаги.

Я нашел Галю в ресторане сразу. Она сидела в компании двух каких-то молодцов, явно военных. Завидев меня, замахала радостно руками:

– Толя, иди к нам! Это свои люди.

Было заметно, что уже захмелела – выдавал блеск глаз.

– Галя, у меня к тебе дело, – сразу начал я, пока она еще была способна что-то делать и решать.

– Выкладывай! Тут все свои! – повторила она.

– Вовку Давыдова знаешь?

– Этот с перевернутой грушеобразной мордой? Конечно!

Я подивился, что она многих знает в АПН.

– В отчете он поставил Кулакова за Леонидом Ильичом, а потом Суслова. Помощник звонил, чтобы выгнали. Жалко мужика.

– Не позволим! Толя, где здесь телефон? – Она решительно поднялась и взяла меня под руку.

Мы вышли в вестибюль. Галя набрала номер и сразу сказала:

– Ты чего расправляешься с моими друзьями? Я недовольна!

Дальше я не стал слушать, отошел. Она говорила минут пять, потом приблизилась ко мне вплотную и сказала полушепотом:

– Шуток не понимаете, оттого и голова у вас болит, и проблемы возникают. Сейчас позвонит. Я этому козлу кое-что сообщила.

…Как раз на том моменте, когда я сказал в редакции, что это была шутка, а мы слишком серьезный народ и чуть не испортили человеку судьбу, меня позвали к телефону.

Звонил Борис Сергеевич Шведов.

– Занят?

– Как всегда, – лаконично ответил я.

– Все брось и езжай на Смоленскую площадь. – Он подробно рассказал, куда мне войти, на какой этаж и номер квартиры. – Это наша квартира, – пояснил Шведов. – Там тебя ждут.

Эту конспиративную квартиру над гастрономом я нашел быстро. Дверь мне открыл незнакомый мужчина лет пятидесяти, пропустил вперед, и я вошел в просторную гостиную, обставленную дорогой мебелью. К моему удивлению и радости, я увидел в кресле генерала Шеина. Он улыбнулся, поднялся с кресла и крепко пожал мне руку.

– Знакомься, полковник Лазарев Герман Александрович, контрразведка, Комитет госбезопасности.

Полковник слегка придавил мою ладонь и сразу отпустил, но я почувствовал, что он не хотел демонстрировать свою силу.

– Мы с Германом Александровичем старые друзья, когда-то он был тоже армейским офицером.

Я понял, что Шеин неспроста подчеркнул, что он был офицером в Советской Армии, – мол, имей в виду, мы военная разведка, а секреты, которыми обладаем, касаются КГБ, но этому человеку я доверяю.

– Давно были в Париже? – спросил полковник.

Я усмехнулся и ответил:

– Хочу поехать второй раз. Первый раз уже хотел.

– Он по Ближнему Востоку, – пояснил генерал.

– Ясно! Так получилось, что наш человек из контрразведки оказался за рубежом. Он получил важнейшие секреты.

– Речь идет о связях одесских чекистов с американской разведкой. То, что мы с тобой обсуждали, решал этот человек, – внес ясность в затронутый вопрос Шеин.

– Поедете в Париж через Брюссель, там в условленном месте встретитесь вот с этим человеком. Это Алексей Барков. Он передаст вам пленку, и вы снова вернетесь в Брюссель, а потом в Москву. Пленку никому не доверяйте – ни нашему, ни вашему человеку. Все понятно? – Он протянул мне фотографию Баркова.

– Куда ясней! – Я усмехнулся, настолько просто он поставил задачу: приехал, встретился, получил – и обратно. Если бы было так просто, Барков либо сам приехал бы в Брюссель, либо подослали бы к нему зарубежного агента. А потребовалось посылать меня из Москвы. Значит, там пахнет жареным.

– Я плохо знаю французский.

– Обойдетесь без французского. Каждый третий турист не говорит по-французски. Каждый десятый не знает языка. Вы и будете десятым. Но многие французы говорят по-английски. Вот вам схема парижского местечка, где у вас будет встреча. Здесь все подробно расписано. Остальное додумайте сами. Час на изучение и вопросы. Сегодня вечерним рейсом с группой туристов вылетаете в Бельгию. Как принято оценивать срочность: вчера будет поздно.

– Почему тебя так спешно? – Шеин прошелся по комнате. – Барков там под присмотром. И носит при себе бомбу. Его не берут, ждут его связь. Мы не можем поручить это местным товарищам – слишком важный секрет у Баркова, а мы не уверены, что они там без хвостов. Малейшая его попытка оторваться или нырнуть в посольство будет пресечена, вплоть до снайпера. Ты едешь, чтобы спутать им карты. Хвоста за тобой не будет. Ты понял, насколько это серьезно? Если хочешь, можешь отказаться. Тут дело добровольное. Я просто подумал, что в Одессе ты вышел на эту группу предателей. А Барков доделал это там.