Текст книги "Слуга праха"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Мы оказались на высоте, превосходящей высоту самых грандиозных зиккуратов и замков, в царстве духов воздуха.

«Вот моя скромная обитель», – тихо произнес Грегори и на минуту отвел глаза, но тут же взял себя в руки.

Из-за плотно закрытых дверей доносились голоса, слышался топот ног, потом раздался пронзительный, исполненный муки женский крик. Однако никто не появился.

«Это рыдает мать Эстер? – спросил я, зная ответ. – Она оплакивает смерть дочери?»

Грегори побледнел, лицо его стало печальным. Нет, не просто печальным. Оно отражало куда более болезненное чувство, которое он тщательно скрывал в присутствии ребе, выслушивая обвинения в смерти дочери. Мне показалось, что он колеблется, желая сказать что-то, однако в итоге он только молча кивнул. Весь его облик: лицо, поза, даже рука, безвольно повисшая вдоль тела, – свидетельствовал о глубокой скорби.

Он снова кивнул.

«Наверное, нам следует пойти к ней?» – спросил я.

«С чего вдруг?» – мрачно отозвался он.

«Потому что она плачет, – пояснил я. – Страдает. Прислушайся к голосам. Похоже, ее кто-то обижает».

«Ничего подобного, – возразил Грегори. – Они лишь пытаются заставить ее принять лекарство, которое прописал врач».

«Я хочу рассказать ей, что Эстер не мучилась, что я был там и видел, как ее дух воспарил над землей. Легкий, воздушный, он полетел прямо на небеса. Я хочу рассказать ей об этом».

Грегори задумался. Голоса тем временем стихли. Рыданий тоже не было слышно.

«Прислушайся к моему совету, – крепко взяв меня за локоть, наконец заговорил он. – Поговори сначала со мной. Давай сядем и побеседуем. Поверь, сейчас твои слова ничем ей не помогут».

Его предложение мне не понравилось, но я понимал, что нам необходимо поговорить с глазу на глаз, без свидетелей.

«Хорошо, – кивнул я. – Но потом я все же хочу повидаться с ней, утешить. Я хочу…»

Неожиданно все слова вылетели у меня из головы – все поглотило острое осознание собственной независимости. Почему, во имя Неба, мне позволили вернуться в мир, обрести облик живого человека и столь великую силу?

Грегори с интересом наблюдал за мной.

В тускло освещенном вестибюле я увидел двух женщин в белых одеждах. Из-за плотно закрытой двери доносился хрипловатый и сердитый мужской голос.

«Ни в коем случае не показывай ей это, – предупредил меня Грегори, имея в виду шкатулку. – Не то она разволнуется еще больше. Но сначала иди за мной».

«Да, эта вещь любого удивит», – согласился я, вновь оглядывая шкатулку в своих руках.

Позолота начала кое-где отслаиваться.

И вновь головокружение. Печаль. Даже свет стал чуть иным.

«Прочь все сомнения, тревоги и страх перед неудачей», – прошептал я на языке, который Грегори не мог понять.

Я опять ощутил зловоние кипящей жидкости в клубах золотистого пара. Ты знаешь почему. Но тогда я этого не понимал. Я отвернулся и зажмурился, а потом вновь открыл глаза и перевел взгляд на окно в конце коридора, на видневшееся за ним ночное небо.

«Посмотри», – сказал я, сам не вполне понимая, что конкретно имею в виду.

Наверное, мне хотелось как-то сопоставить красоту неба с тем, что нас окружало, – с великолепием мрамора, с арочными сводами над головами, с пилястрами, обрамлявшими каждую дверь.

«Взгляни на звезды. Звезды…»

В доме наступила тишина. Грегори внимательно смотрел на меня, прислушиваясь к моему дыханию.

«Да, звезды…» – мечтательно произнес он.

Его блестящие темные глаза расширились, на губах вновь заиграла ласковая улыбка.

«Мы встретимся с ней чуть позже, – пообещал он, беря меня под руку и указывая на одну из дверей. – А теперь, думаю, пора в кабинет, поговорить наконец. Ты согласен?»

«Не знаю… – пробормотал я. – Она ведь все еще плачет?»

«Она будет плакать до конца жизни», – ответил Грегори.

Плечи его горестно опустились. Чувствовалось, что душа его разрывается от боли. Я позволил ему провести меня по коридору. Мне очень хотелось о многом узнать. Точнее, обо всем.

Поэтому я молча повиновался.

18

Итак, мы пошли по коридору. Грегори – чуть впереди, постукивая каблуками по мраморному полу, я – за ним, восхищаясь персиковыми стенными панелями. Мрамор на полу, кстати, был того же оттенка.

Миновав множество дверей, мы подошли к той, что была открыта и вела в комнату женщины.

Комната поражала своим убранством: кремовые тона, красный шелковый балдахин с фестонами над кроватью, белоснежный мраморный пол.

Но вся эта роскошь меркла перед красотой женщины, плакавшей на низком диване. На ней было красное платье из легкой переливающейся материи. Я увидел такие же, как у Эстер, огромные глаза со сверкающими белками и черные волосы, сильно тронутые сединой. Видимо, возраст давал о себе знать. Они густой волной струились по ее плечам. Вокруг женщины суетились сиделки. При виде нас одна из них поспешно прикрыла дверь.

Однако женщина успела выпрямиться и бросить взгляд в нашу сторону. Я заметил, что глаза ее мокры от слез. А еще я увидел, что она отнюдь не стара и, судя по всему, родила Эстер совсем юной.

Грегори шел вперед. Оглянувшись, он взял меня за руку и повел за собой. Его ладонь была гладкой и теплой.

Из-за дверей дальше по коридору доносились шепоты, но женского плача я больше не слышал.

Наконец мы пришли в великолепную полукруглую комнату с высоким куполообразным потолком. Вдоль прямой наружной стены тянулся ряд высоких французских окон, разделенных переплетами на двенадцать частей. Вогнутую стену за нашими спинами через равные интервалы прорезали одинаковые двери.

Это было потрясающе.

Но еще больше меня поразил вид из окон, за которыми царствовала вечная ночь. Вдалеке ровными рядами огней светились высокие башни. Присмотревшись, я увидел длинные вереницы совершенно одинаковых окон. Да, этот век весьма прагматичен и математически точен.

Голова моя кружилась от обилия информации.

Оказалось, что окна выходят вовсе не на реку, как я ожидал, а на большой, не освещенный ночью парк. Я ощутил запах травы и деревьев. Расстояние, отделявшее нас от земли, поражало. Далеко внизу все еще толпились люди, казавшиеся совсем крошечными, а среди них неловко метались конные полицейские, похожие на кавалеристов в горячке боя. Все это напоминало огромный муравейник.

Я обернулся.

Дверь за нашей спиной закрылась. Теперь я даже не мог сказать, в какую именно мы вошли. В памяти вновь возникла картина рыдающей женщины, однако я заставил себя вернуться к действительности.

В центре полукруглой стены возвышался огромный, холодный, больше похожий на алтарь камин, отделанный белым мрамором и украшенный барельефами с изображением львов. Над каминной полкой висело большое зеркало, в котором отражались окна.

Надо отметить, что отражения я видел повсюду, даже в оконных стеклах, словно все они тоже были зеркалами. Поразительная иллюзия.

Внутри камина лежали дрова для растопки, как будто на дворе стояла жестокая зима.

Все двери были двустворчатыми, с изящно изогнутыми позолоченными ручками и резными панелями, обрамлявшими зеркала или стекла.

Я с интересом оглядывал комнату, стараясь ничего не пропустить, оценивая и запоминая каждую мелочь и уделяя особое внимание деталям, которые казались мне непонятными. Многое поначалу поразило меня и даже вызвало недоумение. Назначение всех этих предметов я узнал позже.

На специальных подставках красовались китайские статуэтки и великолепные стеклянные вазы с цветами. Особенно меня порадовала греческая урна. Повсюду стояли кресла и диваны, обитые персиковым бархатом с золотым шитьем, столики с блестящими столешницами, вазы, расписанные чудесными лилиями и огромными золотыми маргаритками. Пол покрывал потрясающей красоты ковер с вытканным изображением древа жизни, на ветвях которого среди райских плодов сидели сказочные птицы. Под сенью древа мастер изобразил людей в восточных одеждах.

Так всегда: мир менялся, иногда не в лучшую сторону, становился все более сложным. Но, несмотря на любые открытия и новшества, я повсюду видел детали времен моей юности. Вот и сейчас, в этой комнате, каждый предмет был так или иначе создан по знакомым мне эстетическим принципам.

Мне вдруг представилось, что на ковре изображены древние израильтяне, те самые, которых предали, когда Навуходоносор завоевал северное царство. Это случилось еще до падения Иерусалима. Перед глазами промелькнули видения прежних битв и пожаров.

«Азриэль, – мысленно приказал я, – возьми себя в руки».

«Расскажи мне о Храме разума, – попросил я, тщательно скрывая свое восхищение убранством комнаты. – Что же он собой представляет, если его глава живет в такой роскоши? Ведь это твои личные покои? Неужели твой дедушка прав, и ты действительно вор и шарлатан?»

Грегори не ответил, однако я видел, что вопрос ему не понравился. Он молча наблюдал за мной и ждал, когда я снова заговорю.

«Там лежит газета, открытая на странице, которую ты читал, – сказал я. – На ней фотография Эстер. Она улыбается. Теперь это уже история. А что в чашке рядом с газетой? Черный кофе? Я ощущаю его аромат. Все это твое, личное, здесь ты отдыхаешь и размышляешь. Твой Бог, есть у него разум или нет, очень богат. – Я улыбнулся. – А ты очень богатый священник».

«Я не священник», – возразил Грегори.

Неожиданно одна из зеркальных дверей открылась, и в комнату робко вошли двое юношей в белых рубашках с жесткими воротничками и темных брюках. Грегори занервничал и быстрым раздраженным жестом приказал им удалиться.

Юноши повиновались и плотно притворили за собой дверь.

Мы вновь остались одни. Я ощущал собственное дыхание, чувствовал, как движутся в орбитах глаза, и был до слез счастлив, что могу прикоснуться к реальным вещам. Будь я в тот момент один, непременно расплакался бы.

Я с подозрением смотрел на Грегори. Ночь за окнами сверкала огнями, отражавшимися в зеркалах. Огней было невероятно много. Свет играл в эту эпоху такую же важную роль, как в прежние времена вода. Даже в этой комнате я видел множество ярких ламп под кремовыми абажурами, на тяжелых бронзовых подставках. Свет, свет, свет… Повсюду.

Я почти физически ощущал возбуждение Грегори. Он едва сдерживался, ибо жаждал засыпать меня вопросами, вытянуть все, что я знал. Но я упрямо молчал и твердо стоял на ногах, как будто был живым человеком, имеющим право поступать как вздумается.

По комнате гулял легкий ветерок, наполненный запахами деревьев, лошадей и машин. Шум мчащихся внизу автомобилей разрывал тишину ночи. От него можно было избавиться, закрыв окно, но тогда нам не удалось бы насладиться ароматами улицы.

Терпение Грегори лопнуло: он не мог больше сдерживаться.

«Кто вызвал тебя? Кто поднял тебя из праха? – спросил он. – Ты должен ответить, потому что теперь я твой повелитель».

Вопросы прозвучали не слишком резко, скорее, в них слышалось искреннее любопытство ребенка, явно несвойственное Грегори.

«Не советую говорить со мной таким тоном, – заметил я. – Мне ничего не стоит убить тебя. Поверь, я сделаю это с легкостью».

Я с удовлетворением отметил, что сопротивление его воле ничуть меня не ослабило.

А что, если мой повелитель теперь – весь мир? Что, если им мог стать каждый? Перед мысленным взором я увидел яркую вспышку Божественного огня.

Шкатулка с прахом, которую я все еще держал в руках, вдруг сделалась очень тяжелой. Может, мне следовало взглянуть на кости?

«Я поставлю шкатулку? – спросил я. – Вот сюда, на стол, рядом с газетой и чашкой кофе, рядом с очаровательным личиком Эстер».

Он кивнул. Рот его приоткрылся, будто он хотел сказать что-то и с трудом сдерживался, слишком ликуя в душе, чтобы оставаться спокойным.

Я поставил шкатулку и почувствовал, как по телу прокатилась волна приятных ощущений, вызванных близостью праха и осознанием того, что он принадлежит мне, что когда-то я умер и стал духом, но теперь снова вернулся в мир.

«Боже, – взмолился я, – не допусти моего возвращения в прах, прежде чем я во всем не разберусь».

Грегори направился ко мне. Не дожидаясь, пока он подойдет, я снял со шкатулки крышку, осторожно положил ее на стол, чуть примяв газету, и буквально впился взглядом в кости.

Они сияли золотом так же, как в день моей смерти. Когда же это было?

«День моей смерти, – прошептал я. – Суждено ли мне докопаться до правды? Быть может, это часть замысла?»

Мне вновь вспомнилась мать Эстер, женщина в красных шелках. Я остро ощущал ее присутствие под крышей этого дома. Она, несомненно, видела меня, и я старался вообразить, каким предстал перед ее глазами. Ах, если бы она вошла сюда или мне удалось проникнуть к ней!

«О чем ты говоришь? – нетерпеливо спросил Грегори. – День твоей смерти? Когда ты умер? Ответь! Кто превратил тебя в духа? О каком замысле ты говоришь?»

«У меня нет ответов, – вздохнул я. – Иначе я вообще не стал бы иметь с тобой дело. Прочитав то, что написано на шкатулке, ребе сообщил тебе много больше, чем было известно мне».

«Не стал бы иметь со мной дело?! – воскликнул Грегори. – Не стал бы иметь со мной дело?! Да неужели ты не понимаешь, что если действительно существует какой-то замысел, более грандиозный, чем мой, ты являешься его частью?»

Мне было приятно наблюдать, как растет его возбуждение. Это придавало мне сил. Его красивые брови чуть приподнялись, и я увидел, что глаза Грегори очаровывают не только глубиной и цветом, но и миндалевидным разрезом.

«Когда ты вернулся? Почему Эстер видела тебя?» – продолжал спрашивать он.

«Если цель моего возвращения состояла в том, чтобы спасти ее, я не добился успеха, – ответил я и, в свою очередь, поинтересовался: – Но скажи, почему ты назвал ее агнцем Божьим? И о каких врагах ты говорил?»

«Ты скоро узнаешь, – сказал Грегори. – Мы окружены врагами. Их раздражает, что мы обладаем властью и противостоим замыслам, которые обставляются с божественной серьезностью, хотя сводятся к простой рутине, ритуалам, традициям, законам и правилам. Они диктуют, что считать нормальным, приличным, разумным и так далее. Ты, конечно, понимаешь, о чем я».

Да, я понимал.

«Так вот, – продолжал он. – Я вступил в борьбу с ними, а они ополчились против меня. Но я им не по зубам. У меня достаточно силы и власти, чтобы сводить на нет их мелкие пакости».

«Надо же! – воскликнул я. – Вот это новость! Но почему ты решил открыться мне?»

«Потому что ты дух, божество, ангел, посланный свыше. Ты был свидетелем ее смерти, гибели невинного агнца. Как ты не понимаешь? Ты появился в момент ее смерти, будто бог, принимающий жертву».

«Я сожалею, что она умерла, – возразил я. – И жестоко отомстил ее убийцам».

«Так это твоих рук дело?» – удивился Грегори.

«Да, ее убили Билли Джоэл, Хайден и Доби Эвалы. Все они мертвы. Газеты писали об этом. В новостях говорили, что на их ножах обнаружили ее кровь, смешанную с кровью братьев. Да, я сделал это, потому что не смог помешать им. О каком жертвоприношении ты плетешь? О каком агнце? Разве там был алтарь? И ты глупец, если считаешь меня богом. Я ненавижу Бога и вообще всех богов. Ненавижу!»

Потрясенный до глубины души, Грегори приблизился вплотную ко мне, потом отпрянул и обошел меня кругом.

Если он и был причастен к смерти дочери, то ничем себя не выдал и смотрел на меня с восторгом.

И тут я совершил открытие: Грегори делал пластическую операцию! Хирург подтягивал кожу на его лице. Я рассмеялся. До чего только не додумаются люди! Гениальность самой идеи, простота и результат были просто поразительны.

«Но что, если цель моего появления связана и с его кошмарами, и с чудесами, происходящими в мире? – с ужасом подумал я. – Что, если в этом мой шанс и дальше оставаться живым?»

Эта мысль заставила меня содрогнуться, и я постарался выбросить ее из головы.

Грегори намеревался вновь засыпать меня вопросами, но я поднял руки, призывая его к молчанию.

Я повернулся к шкатулке, долго смотрел на сияющие кости, а потом коснулся их пальцами. Своими материальными пальцами я коснулся собственных останков!

И тут же почувствовал, что кто-то трогает меня. Я ощутил, как чьи-то руки поглаживают мне ноги, а прикосновение к черепу мгновенно отозвалось на моем нынешнем лице. Я погрузил большие пальцы в пустые глазницы, туда, где когда-то были мои глаза. Мои глаза… Что-то кипит в котле… Отвратительный запах… Жуткие воспоминания заставили меня вскрикнуть, и я устыдился своей слабости.

Свет в комнате сделался ярче, она вдруг задрожала и начала уменьшаться…

«Нет, не смей, – зажмуриваясь, приказал я себе. – Оставайся здесь. Оставайся с ним».

К счастью, тревога была напрасной. Я по-прежнему твердо стоял на ногах.

Я медленно открыл глаза, закрыл, снова открыл и посмотрел на позолоченные кости, прикованные железными цепями к деревянному дну и стенкам шкатулки. Ткань под ними почти истлела, но шкатулка оставалась все такой же. Масла, пропитавшие дерево, препятствовали разрушению. Перед моими глазами возникло лицо Зурвана, и я вновь услышал его голос: «Любить… Учиться… Знать… Любить…»

И опять вспомнились высокие городские стены, облицованные синим глазурованным кирпичом, золоченые львы, вопли толпы и выделяющийся из общего гвалта голос человека – пророка, который указывал на меня пальцем и кричал по-древнееврейски.

Что-то произошло. Я совершил нечто, из-за чего меня превратили в духа, с незапамятных времен обреченного служить повелителям.

Я опасался, что воспоминания сделают меня слабым и заставят исчезнуть, однако надеялся, что этого не случится.

Память больше не возвращала меня в прошлое. Я убрал руки и застыл, глядя на кости.

Грегори вывел меня из задумчивости.

Он подошел и положил руки мне на плечи. Его сердце отчаянно билось, и я понял, что он давно хотел это сделать. Прикосновение к моей вновь обретенной плоти показалось мне невероятно эротичным. Сам того не ощущая, я по-прежнему набирал силу.

И теперь чувствовал себя в полной безопасности.

Пальцы Грегори щупали ткань моего пальто. Он внимательно рассматривал его покрой, блестящие пуговицы, ровные строчки. Все это вызвали к жизни древние заклинания. При желании я мог бы предстать перед ним в облике женщины, однако не хотел его пугать. К тому же я был счастлив оставаться Азриэлем.

И все же… Меня тянуло понять пределы своей силы в отсутствие повелителя. И тогда я решился на проделку, жестокую, должен признаться. Вспомнив все заклинания и магические формулы, какие когда-либо знал, я произнес их и принял облик Эстер.

Эстер…

Я физически ощущал ее маленькое тело, смотрел на мир ее глазами, чувствовал даже тяжесть мехового пальто, в котором она была в последний день жизни.

Хвала Господу, сам я не мог видеть этого. А Грегори мне стало даже жалко.

«Прекрати!»

Попятившись, он рухнул на пол и отполз в сторону, а потом остановился, опершись на локти.

Я вернул себе прежнее обличье. Итак, я сделал это, и он не смог мне помешать. Я действовал по своей воле. Я был горд собой и в то же время стыдился.

«Почему ты назвал ее агнцем? – поинтересовался я. – Почему ребе утверждает, что ты убил ее?»

Грегори вскочил на ноги, причем сделал это без малейшего усилия.

«Слушай меня внимательно, Азриэль, – сказал он, подходя ко мне. – Что бы ни случилось, запомни: этот мир принадлежит нам. Весь мир, Азриэль».

Я опешил.

«Весь мир, Грегори? – переспросил я. – Что ты имеешь в виду?»

«Весь мир. Мир, как понимал его Александр, когда отправился в завоевательный поход. – Грегори говорил спокойно и терпеливо. – Что тебе известно, друг мой? Знакомы ли тебе имена Бонапарта, Петра Великого или Александра? Знаешь ли ты, кто такой Эхнатон или Константин? Кого ты вообще знаешь?»

«Всех, кого ты назвал, и еще многих, – ответил я. – Они были императорами, завоевателями. Добавь к ним Тамерлана, Скандербега [41]41
  Скандербег, или Георг Кастриоти(1405–1468) – вождь антиосманского албанского восстания.


[Закрыть]и, наконец, Гитлера. Гитлера, уничтожившего миллионы моих соплеменников».

«Наших соплеменников, – с улыбкой поправил Грегори. – Мы с тобой действительно принадлежим к одному народу. Я не сомневался».

«В каком смысле „не сомневался“? Тебе сказал об этом ребе. Он прочел свиток. А что значат эти завоеватели для тебя? Кто правит электрическим раем по имени Нью-Йорк? Ты служитель церкви – так говорил ребе. Но ты и купец. Твои капиталы во всех известных миру валютах неизмеримы. Как думаешь, Скандербег в своем замке на Балканах жил в такой же роскоши, как ты здесь? А Петр Великий привозил в Россию такие богатства, какими обладаешь ты? Нет, у них не было такой власти. Не могло быть. В те времена мир не опутывала электрическая паутина».

Грегори расхохотался, в его глазах сверкнули искорки удовольствия.

«В том-то и дело, что в современном мире при всех его чудесах никто не обладает такой властью, как они. Никто не сравнится силой с Александром, принесшим мудрость греческих философов в Азию. Никто не осмеливается убивать так, как делал это Петр Великий, без суда и следствия рубивший головы солдатам. Его руки были по локоть в крови».

«Ну, твое время отнюдь не худшее, – возразил я. – У вас есть вожди, вы умеете вести переговоры, богатые проявляют заботу о бедных, большинство людей по всему миру стремятся к добру и ненавидят зло».

«В мире полно безумия, – не согласился Грегори. – Подумай только! Безумия!»

«Какое значение это имеет для тебя? – спросил я. – В чем миссия твоей церкви? В том, чтобы получить контроль над миром? В этом, как сказал старик, ты видишь свою главную задачу? Ты жаждешь власти, чтобы рубить людям головы? Этого ты добиваешься?»

«Я хочу все изменить, – ответил он. – Ты мудрый дух, так вспомни всех завоевателей прошлого. Вспомни, чего они добились».

«Вспомню, – кивнул я. – Продолжай».

«Кто из них действительно навсегда изменил мир? Кому единственному это удалось?»

Я не ответил.

«Александру, – сказал он. – Александру Великому. Он осмелился уничтожить всех, кто стоял у него на пути. Он поощрял смешанные браки между азиатами и греками. У него достало храбрости разрубить мечом гордиев узел».

Я задумался. Мне вспомнились греческие города на азиатском берегу, стоявшие там и через много лет после смерти Александра в Вавилоне. Я смотрел на мир как бы со стороны, и перед глазами мелькали то ярко освещенные, то погруженные во мрак картины.

«Александр изменил ваш мир, – наконец заговорил я. – Западный мир. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Александр заложил краеугольный камень в процветание Запада. Но Запад, Грегори, – это еще не весь мир».

«Ничего подобного! Весь, – настаивал Грегори. – Потому что западный мир, созданный Александром, заставил измениться и Азию. На земле нет уголка, который не подвергся бы влиянию Запада. И нет на земле человека, готового изменить мир, как сделал Александр… Как сделаю я».

Он подошел ко мне вплотную и резко толкнул меня. Я даже не шелохнулся. Так ребенок мог толкать взрослого мужчину. Он остался доволен, успокоился и сделал шаг назад.

Я, в свою очередь, отпихнул его одной рукой. Он отшатнулся, оступился и упал. Потом медленно, не желая показывать потрясение, поднялся на ноги.

Он не обиделся, не рассердился, а только широко расставил ноги и ждал, стоя в шаге от меня.

«Зачем ты меня испытываешь? – спросил он. – Ведь я не утверждал, что я бог или ангел. Но разве ты не понимаешь, что послан мне? Ты появился накануне коренного изменения мира как знамение свыше. Подобно тому, как приход Кира означал, что евреи вернутся домой, в Иерусалим».

Кир Персидский… Это имя причинило мне мучительную боль. Я с трудом сохранял спокойный вид.

«Не смей вспоминать о нем. Рассуждай об Александре, если угодно, но не о Кире. Ты ничего не знаешь о тех временах», – побелев от ярости, прошептал я.

Думаю, ты можешь представить мое состояние: я был просто вне себя.

«А ты знаешь?» – спросил он.

«Я хочу знать, почему сейчас оказался здесь, – твердо ответил я. – Меня не трогают твои пылкие речи и пророчества. Скажи, ты убил Эстер? Ты подослал к ней головорезов?»

Грегори мучительно поморщился и погрузился в размышления, но я не мог прочесть его мысли.

«Я не желал ей смерти, – наконец произнес он. – Я любил ее. Но ей следовало умереть во имя высшего блага».

Это была ложь, явная и намеренная ложь.

«А что бы ты сделал, скажи я, что действительно убил Эстер? – снова заговорил он. – Что я убил ее ради всего мира, нового мира, возрожденного из пепла, из остатков прежнего, населенного ничтожными людишками с их мелкими мечтами».

«Я поклялся отомстить за смерть Эстер, – ответил я. – И теперь знаю, что ты виновен в ее гибели. Я убью тебя. Но не сейчас, а когда сочту нужным».

«Ты убьешь меня? – Грегори расхохотался. – Неужели ты посмеешь?»

«Конечно, – кивнул я. – Вспомни, что сказал ребе. Я убивал каждого, кто вызывал меня».

«Но я-то тебя не вызывал, – заметил он. – Пойми, таков замысел. Во имя всего мира. Ты послан ко мне, потому что я нуждаюсь в твоей помощи, и будешь делать то, что я прикажу».

«Во имя всего мира…» Именно эти слова я повторял про себя в отчаянной надежде. Но неужели во имя мира Грегори?

«Ты непременно должен мне помочь, – снова заговорил он. – Я не претендую на то, чтобы стать твоим повелителем. Но ты мне нужен. Я хочу, чтобы ты все увидел и понял. Это просто замечательно, что ты стал свидетелем убийства Эстер и уничтожил преступников. Ведь ты сам сказал, что уничтожил их?»

«Ты любил Эстер?» – спросил я.

«Да, очень, – кивнул он. – Но Эстер оказалась недальновидна. Как и Рашель. Вот почему появился ты. Вот почему ты был дарован нашему народу, моему прадеду. Твое предназначение – явиться мне в зените славы и стать свидетелем. Ты тот, кто все поймет».

Его слова меня озадачили. О каком предназначении шла речь?

«Свидетелем чего я должен стать? – спросил я. – У тебя есть твоя церковь. А какое отношение к этому имела Эстер?»

Грегори надолго задумался.

«Ничего удивительного, что ты убивал прежних повелителей, ведь ты предназначен мне, – с детской непосредственностью сказал он и рассмеялся. – Разве ты не видишь, что мы друг друга стоим? В том-то и прелесть, что ты вполне соответствуешь моему времени, моему благосостоянию и моим замыслам. Мы с тобой отличная пара. Думаю, ты поистине принц духов. Точно принц».

Он потянулся к моим волосам.

«Я так не думаю», – возразил я.

«Принц, я уверен. И ты послан ко мне, – настаивал Грегори. – Именно ради нашей встречи твои прежние повелители из поколения в поколение хранили и берегли тебя».

Тронутый собственными словами, Грегори едва не прослезился. Его сияющее лицо приняло доверительное, почти нежное выражение.

«Ты по-царски спесив и надменен, Грегори», – заметил я.

«Согласен, – кивнул он. – А теперь вспомни, что обычно говорили тебе прежние повелители».

«Ничего, – уверенно солгал я. – Будь у меня возможность, я ни за что не остался бы с тобой. Но я хочу вспомнить и понять. Мне следовало бы убить тебя прямо сейчас – подобно тому, как твой драгоценный Александр разрубил гордиев узел».

«Нет. – Грегори покачал головой. – Этого не случится. Не таков замысел. Если бы Бог желал моей смерти, меня убил бы любой. Ты не осознаешь масштаб моих планов. Александр понял бы».

«Я не принадлежу тебе, – заявил я. – Я уверен. Но я хочу постичь масштаб твоих замыслов и не намерен убивать тебя, пока не пойму, почему погибла Эстер. Но я не предназначен ни тебе, ни кому-либо другому. У меня вообще нет предназначения».

До меня вновь донесся плач матери Эстер. Я повернул голову.

Грегори крепко сжал мою руку.

«Делай, как я велю».

Я так резко вырвал руку, что, кажется, причинил ему боль.

Я сделался невероятно сильным. Мне хотелось двигаться, прикасаться ко всему, что попадалось на пути: неважно, к бархатной обивке диванов или к мрамору на полу. Мне нравилось просто разглядывать свои руки, хватка которых стала очень крепкой. Пожелай я в тот момент раствориться в воздухе, вряд ли мне удалось бы.

Странно было ощущать в себе столь великую силу и не знать наверняка, обладаю ли я прежними способностями. Но ведь совсем недавно я сумел принять облик Эстер. Искушение делалось все сильнее…

Но момент казался неподходящим.

Я вновь посмотрел на свои кости и осторожно накрыл шкатулку крышкой с начертанным на ней шумерским текстом.

«Зачем ты это сделал?» – спросил Грегори.

«Мне неприятно смотреть на кости», – ответил я.

«Почему?» – удивился он.

«Потому что они мои. – Я повернулся к Грегори. – Меня ведь тоже убили. Лишили жизни против моей воли. К тому же ты мне не нравишься, что неудивительно. Почему я должен верить, будто мы с тобой стоим друг друга? Что ты на самом деле задумал? И где твой меч?»

Я обливался потом. Сердце отчаянно билось. В действительности у меня, конечно, не было сердца, но мне казалось, что оно бьется. Я стащил пальто и удовлетворенно отметил свою безупречную работу: мое пальто было скроено гораздо лучше, чем то, по образцу которого я его создавал.

Грегори, похоже, тоже заметил разницу.

«Кто шил тебе одежду, Азриэль? – поинтересовался он. – Небесные ангелы в своих невидимых мастерских?»

Он рассмеялся, как будто сама идея показалась ему невероятной.

«Придумай что-нибудь поумнее, – парировал я. – Если я тебя и не убью, то бросить могу в любой момент».

«Нет, тебе отлично известно, что нет», – заявил он.

Я повернулся к нему спиной.

«Посмотрим, на что еще я способен», – подумал я, оглядывая стены, персиковые шторы и обивку, ковер с вытканным древом жизни.

Чуть помешкав, я подошел к окну. Легкий ветерок овеял прохладой лицо и волосы, и я медленно опустил веки. Я успел хорошо изучить комнату, поэтому мог передвигаться даже с закрытыми глазами. Усилием воли я приказал облачить себя в красное платье с шелковым поясом и инкрустированные камнями домашние туфли. Я в точности воспроизвел оттенок ткани и золотое шитье на рукавах, по краю подола и на мягких туфлях. Интересно, все матери здесь оплакивают детей в красном?

Вполне вероятно.

Он едва не задохнулся от шока. Взглянув на свое отражение во множестве зеркал, я увидел высокого темноволосого юношу в длинном халдейском одеянии красного цвета. Бороды не было. Мне нравилось гладкое, лишенное растительности лицо. Однако такой наряд меня не устроил: слишком уж старомодный. Я жаждал свободы и власти.

Я отвернулся от зеркал и снова закрыл глаза. Теперь я представил себе пальто такого же, как у Грегори, покроя, но красное и из самой лучшей шерсти, с золотыми пуговицами и свободные переливающиеся брюки, какие с радостью надел бы любой перс. С мягких, подбитых шелком туфель я убрал все украшения, однако форма их в точности повторяла форму туфель Грегори.

Под пальто на мне оказалась такая же, как у Грегори, рубашка, только шелк ее сиял ослепительной белизной. Поверх рубашки я надел две нитки бус, собрав их из самых любимых драгоценных камней: яшмы, лазурита, берилла, граната и нефрита, добавив слоновую кость и янтарь. Погладив пальцами тяжелые бусы, я скрыл это проявление тщеславия под лацканами пальто.