Текст книги "Слуга праха"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Свиток стал для меня новостью, никогда прежде я его не видел. Сияние золота ослепляло, на глаза навернулись слезы. Я ощущал аромат кедра, благовоний и дыма, навсегда впитавшийся в дерево, и смешанный запах множества людей.

Голова закружилась.

Я почувствовал запах праха.

Боже, кто же меня вызвал? О, если бы я мог хоть на минуту увидеть приветливое лицо моего бога, моего собственного бога, того, кто всегда находился рядом со мной! Внутри каждого человека должен быть бог, которого он ощущает постоянно, как я ощущал своего. О, если бы он оказался здесь!

Мысли мои были вызваны не воспоминаниями, а страстным, но необъяснимым желанием. Я смутился, меня бил озноб.

Но мысли не покидали меня.

Я попытался представить, как повел бы себя мой бог, очутись он рядом. Стал бы он насмехаться надо мной, говоря: «Итак, твой Господь обманул твои ожидания, Азриэль? И теперь, даже находясь среди избранных, ты вновь призываешь меня? Разве я тебя не предупреждал? Разве не советовал бежать, пока это было возможно?»

Однако моего бога не было в комнате. Он не улыбался мне по-дружески, как если бы мы просто прогуливались прохладным вечером по берегу реки. И он не произнес ни слова. Но я знал, что когда-то он все-таки существовал. Прошлое, словно бурный поток, манило меня, завлекало в свои смертоносные воды.

Во мне зародилась нелепая безосновательная надежда, и сердце мое отчаянно забилось. Запахи, витавшие в воздухе, сделались настолько явными, что я едва не потерял сознание.

«А что, если никто не призывал тебя, Азриэль? – думал я. – Если ты пришел сюда по собственной воле и сам себе хозяин? Быть может, ты вправе сколько угодно тешить себя ненавистью и презрением к этой парочке?»

Мысли доставили мне такую радость, что я едва не рассмеялся в голос.

«Свиток отлично сохранился, ребе, – возбужденно заговорил Грегори. – Смотри, его легко вытащить из-под цепей. Ты можешь его прочитать?»

Однако старик посмотрел не на Грегори, а на меня, словно это я задал вопрос.

«Ты действительно считаешь меня красивым, старик? – мысленно спросил я. – Я знаю, что ты видишь. Не Азриэля, заключенного в ту или иную форму и обязанного подчиняться повелителю, а Азриэля, который был когда-то создан Богом и обладал собственными душой и телом».

«Я приказываю тебе оставаться на месте и не выдавать своего присутствия, дух», – так же безмолвно произнес он, не сводя с меня пристального взгляда.

«Приказываешь, старик? – откликнулся я. – Неужели я заставил биться сильнее твое холодное сердце? Нас связывает нечто общее: мы оба преисполнены ненависти. Как думаешь, она ниспослана нам Богом? В ответ на ее смерть? На смерть Эстер?»

Он смотрел на меня, зачарованный, не в силах произнести ни слова.

Грегори присел на корточки возле шкатулки и осторожно, с опаской коснулся свитка.

«Ребе, он один стоит целого состояния! – воскликнул он. – Прошу, позволь мне развернуть свиток».

Он положил руку на шкатулку и любовно погладил дерево.

«Нет! – отрезал ребе. – Только не в моем доме».

Я взглянул в его затуманенные глаза.

«Ненавижу тебя! – мысленно обратился я к нему. – Неужели ты думаешь, что я стал тем, кто я есть, по собственной воле? Был ли ты когда-нибудь молод? Были ли твои волосы черными, а губы красными?»

Старик не отвечал, хотя я знал, что он слышит мои слова.

«Присядь, – велел он внуку, указывая на обитый кожей стул рядом с собой. – И пиши. После того, как заполнишь нужные чеки, эта вещь будет твоей, и я расскажу все, что о ней знаю».

Я едва не рассмеялся в голос. Так вот оно что! Вот как все будет! Он знал, что я рядом, и намеревался продать меня внуку, которого презирал. Это станет расплатой за все то зло, которое он причинил старику и его Богу. Он уступит меня ни о чем не подозревающему Грегори. Кажется, я все-таки рассмеялся, правда безмолвно, но так, чтобы старик заметил, увидел искорки в моих глазах, насмешливый изгиб губ и покачивание головы в знак признания его хитрости и холодности сердца.

Дрожа от возбуждения, Грегори вернулся к столу и плюхнулся на стул. Старая кожа на сиденье потрескалась и свисала клочьями.

«Назови свою цену», – сказал он.

Я горько, понимающе улыбнулся, но оставался спокойным. Мой старый бог мог бы мною гордиться.

«Отлично, мой храбрец, борись с ними. Тебе нечего терять. Ты надеешься на милосердие Бога? Слушай лучше, какая участь уготована тебе».

Кто произнес эти слова? После стольких лет кто говорил со мной? Какое любящее существо оказалось в тот момент рядом и старалось предостеречь меня? Но я не давал душевной боли отвлечь меня и продолжал следить за Грегори. Сначала, я должен до конца разобраться во всем этом, а уже потом решать собственные загадки.

Я впился ногтями в ладонь.

«Да, я здесь. Я, Азриэль, нахожусь здесь, и неважно, презирает меня старик или нет, убийца ли и его глупый внук, неважно, что меня вновь собираются продать, как будто я лишен собственной души. Главное, я здесь, а не в шкатулке с прахом».

Я представил, что мой бог рядом, что мы стоим бок о бок. Но разве я не воображал то же самое, когда имел дело с другими повелителями? И разве мой бог хоть раз действительно пришел?

Я увидел, как в клубах пара, поднимающегося над кипящим котлом, мой бог оборачивается и смотрит на меня со слезами на глазах. Боже, помоги мне! Но все это происходило лишь в моем воображении, а я должен был наблюдать за тем, что творилось в комнате.

Грегори вытащил из кармана длинный кожаный футляр, открыл его, положив на колено, и достал золотую ручку.

Старик назвал суммы в американских долларах. Огромные суммы. И перечислил названия организаций, которым предназначались деньги: больницы, исследовательские институты, компания, через которую они впоследствии поступят на счета ешивы, где юные хасиды изучают Тору. Деньги следовало направить общине в Израиле, а также хасидам, которые организовали собственное поселение среди холмов за городом. Ребе называл будущих получателей, давая лишь краткие пояснения.

Не задавая вопросов, Грегори быстро заполнял чеки, один за другим откидывая листки книжки, и уверенно, как свойственно состоятельным и сильным людям, ставил на каждом листке свою подпись.

Наконец он придвинул стопку чеков к ребе. Тот разложил их на столе и принялся внимательно изучать. Выражение его лица сделалось удивленным.

«Ты готов заплатить столь большой выкуп за вещь, о которой ровным счетом ничего не знаешь и смысла которой не понимаешь?» – спросил он.

«Его имя было последним, что произнесла моя дочь», – ответил Грегори.

«Нет, ты просто хочешь иметь эту вещь. Хочешь обладать ее силой».

«А почему ты уверен, что я верю в ее силу? Да, я хочу получить ее и постараться понять, как о ней узнала Эстер. Вот почему я плачу тебе деньги».

«Вытащи из-под цепей свиток и дай его мне», – приказал ребе.

Грегори поспешно, как мальчик, повиновался и вложил свиток в руку старика. Свиток был не столь древним, как шкатулка с прахом.

«Интересно, – подумал я, – вымоешь ли ты потом руки?»

Ребе делал вид, что не замечает меня. Он осторожно развернул свиток, разгладил, полностью открывая взору написанное, и начал читать вслух, по ходу переводя на английский:

«Верните эту шкатулку евреям, ибо магия, в ней заключенная, принадлежит только им, и лишь они смогут вернуть содержимое туда, где ему надлежит быть, то есть в ад. Служитель праха больше не подчиняется своему повелителю. Он уже не связан клятвами. Древние чары против него не действуют. Призванный на землю, он разрушает все, что попадается на его пути. Только евреям известно истинное предназначение этого существа. Только евреи способны обуздать его ярость. Следует добровольно и незамедлительно передать его евреям».

Я снова не сдержал улыбку и с облегчением прикрыл глаза. Но только на миг. Когда я вновь взглянул на старика, тот сидел, не отрывая глаз от пергамента.

Я никак не мог поверить, что пришел сюда по собственной воле. Нет, здесь что-то не так, наверное, это западня, опасная ловушка, и смерть Эстер – лишь приманка.

Старик застыл, глядя на пергамент. Он не произнес больше ни слова.

Молчание нарушил Грегори.

«Но почему же ты не уничтожил шкатулку? – спросил он вне себя от волнения. – Что еще там написано? И на каком языке?»

Старик посмотрел на него, потом перевел взгляд на меня и вновь уставился на свиток.

«Я сейчас прочту, – ответил старик. – А ты слушай внимательно, ибо я не стану повторять. „Горе тому, кто уничтожит прах! Ибо, если сие деяние возможно, а так ли это, неизвестно даже наимудрейшим, на волю будет выпущен дух поразительного могущества, никем не управляемый и никому не подвластный, обреченный вечно скитаться по свету. Ему не суждено подняться на небеса, равно как и отворить врата забвения, дабы избегнуть вечных мук. Никто не знает, какую жестокую кару уготовит он детям Божьим. Мир же и без него изобилует демонами“».

Он выразительно посмотрел на внука, на лице которого читалось лишь напряженное внимание. От нетерпения и жадности он разве что руки не потирал.

«Мой отец взял ее, потому что полагал это своим долгом, – медленно проговорил старик. – И вот теперь ты являешься ко мне и просишь отдать ее. Что ж, считай, она почти твоя».

Грегори едва с ума не сошел от радости.

«О ребе! – восторженно вскричал он. – Это просто чудесно, мне трудно поверить в такое счастье! Но как же Эстер узнала о шкатулке?»

«А это ты должен выяснить сам, – откликнулся старик. – Ибо мне сие неведомо. Ни я, ни мой отец никогда не призывали духа. Не призывал его и тот мусульманин, который принес отцу шкатулку».

«Отдай мне свиток, – потребовал Грегори. – Я заберу все сейчас».

«Нет», – отрезал старик.

«Дедушка! Это же мое! – взмолился Грегори. – Вот смотри, чеки готовы!»

«И завтра деньги будут в банке? Вот завтра, когда деньги переведут и будут завершены необходимые операции…»

«Дедушка, позволь мне взять шкатулку сейчас!»

«Завтра. Ты придешь ко мне, заберешь шкатулку и станешь повелителем Служителя праха».

«Ты невозможно упрямый старик! – возмутился Грегори. – Ты ведь знаешь, что чеки подлинные. Отдай мне шкатулку!»

«Ох, как ты нетерпелив!»

С этими словами старик повернулся ко мне, и я готов поклясться, что, улыбнись я в тот момент, он ответил бы тем же. Однако я не улыбнулся.

Тогда он перевел взгляд на внука. Тот, уже практически на грани срыва, пристально смотрел на стоявшую у ног позолоченную шкатулку, сгорая от желания стать ее обладателем и в то же время не осмеливаясь коснуться заветной вещи. Он даже застонал от бессилия.

«Почему ты убил ее?» – в который раз спросил старик.

«Что?» – не понял Грегори.

«Почему ты убил свою дочь? – повторил старик. – Я хочу знать. Мне следовало назвать именно эту цену – твой ответ».

«Ты все-таки глупец! – вскипел Грегори. – Все вы глупцы, воинственные и полные предрассудков рабы своего Бога!»

Старик пришел в ярость.

«Это в твоих храмах, Грегори, толкутся обманутые и обреченные, – заговорил он. – Однако давай прекратим перебранку. Мы хорошо знаем друг друга. Завтра вечером, как только мои банкиры сообщат, что деньги поступили на наши счета, ты придешь и унесешь шкатулку. Ты должен держать все в тайне и оставаться верным клятве. Не говори никому, что ты… что ты был… моим внуком».

Грегори с улыбкой пожал плечами, жестом показал, что согласен, и повернулся уйти, даже не покосившись в мою сторону.

У двери он оглянулся.

«Передай Натану мою благодарность за звонок с соболезнованиями».

«Он и не думал тебе звонить!» – выкрикнул старик.

«Ничего подобного, – усмехнулся Грегори. – Звонил. И разговаривал со мной, старался утешить меня и мою жену».

«У него нет ничего общего ни с тобой, ни с тебе подобными!» – настаивал ребе.

«Только не подумай, что я стремлюсь обрушить твой гнев на голову Натана. Нет. Я просто хочу, чтобы ты знал, что Натан любит меня. Именно поэтому он позвонил и выразил сочувствие по поводу смерти бедной девочки».

Грегори распахнул дверь, и с улицы повеяло холодом. Ночь была студеной.

Старик поднялся, опираясь кулаками о стол.

«Держись подальше от брата!» – крикнул он вслед внуку.

«Да хватит уже! – откликнулся Грегори. – Прибереги советы для своей паствы. В моих храмах проповедуют любовь».

«Твой брат – истинный приверженец Бога!» – не унимался старик, но голос его утратил уверенность.

Ребе устал. Силы его иссякли.

Он случайно наткнулся взглядом на меня, и я пристально посмотрел ему в глаза.

«Не вздумай обмануть меня, ребе, – все еще стоя в дверях, предупредил Грегори. – Если завтра окажется, что шкатулки здесь нет, перед твоим домом соберется целая толпа репортеров с камерами, а в следующей книге я подробно расскажу о своем детстве среди хасидов».

Комнату заполнял холодный воздух.

«Смейся надо мной сколько угодно, Грегори, – с трудом выпрямляясь, ответил старик. – Мы заключили сделку, и завтра Служитель праха будет ждать тебя здесь. Ты избавишь меня от шкатулки. Ты воплощение зла. Ты творишь зло. Ты идешь рука об руку с дьяволом. Твоя религия исходит от дьявола. И ее последователи приспешники дьявола. Кому, как не тебе, якшаться с демонами и их соплеменниками. А теперь убирайся из моего дома!»

«Повинуюсь, о мой учитель, мой Авраам». – С этими словами Грегори шире распахнул дверь и шагнул за порог.

Напоследок он обернулся, демонстрируя старику ехидную усмешку.

«О мой патриарх, мой Моисей, скажи брату, что я его люблю, – добавил он. – Должен ли я передать от тебя соболезнования моей жене?»

Он вышел и так сильно хлопнул дверью, что в комнате зазвенело стекло и металлические предметы.

Я застыл на месте.

Потом мы со стариком посмотрели друг на друга, я вышел из-за стеллажа и сделал несколько шагов в сторону ребе, который по-прежнему сидел за столом.

Он задрожал.

«Возвращайся в прах, дух, ибо я тебя не вызывал. И я не стану говорить с тобой, разве что велю убираться прочь».

«Но почему? – умоляюще спросил я по-древнееврейски, ибо был уверен, что он меня поймет. – За что ты так презираешь меня, старик? В чем я провинился? Я не имею в виду духа-убийцу. Я говорю о себе, Азриэле. Что плохого я сделал?»

Старик, казалось, был потрясен до глубины души.

Я замер перед ним, одетый почти так же, как он. У самых моих ног, так близко, что я мог коснуться ее ступней, стояла шкатулка, показавшаяся мне в тот момент очень маленькой. В ноздри ударил запах кипящей в котле воды.

«Мардук, бог мой!» – воскликнул я на давно забытом халдейском языке.

Но цадик-то его помнил и уставился на меня в ужасе.

«О бог мой, они не станут мне помогать! – продолжал я нараспев. – Я снова здесь и не вижу перед собой праведного пути!»

Старик поднялся с места и замер, завороженный, не веря своим глазам и в то же время исполненный отвращения ко мне. Наконец он пришел в себя и взмахнул руками.

«Изыди, дух! – выкрикнул он. – Убирайся, исчезни с лица земли, возвращайся туда, откуда пришел, скройся во прах!»

Я почувствовал во всем теле легкую дрожь, но сохранил прежнюю форму и твердо стоял на ногах.

«Ребе, – заговорил я. – Ты сказал, что он убил ее. Это правда? Я расправился с теми, кто поднял на нее руку».

«Изыди, дух!»

Старик закрыл лицо руками и отвернулся. Потом он вышел из-за стола и принялся ходить вокруг меня, снова и снова, точно заклинание, повторяя те же слова. Голос его окреп, приобрел твердость и звучал все громче и громче, а руки так и мелькали у меня перед лицом. Я чувствовал, что слабею. По щекам текли слезы.

«Почему, ребе, ты утверждаешь, что он убил Эстер? Расскажи мне все, и я отомщу за нее. Я наказал наемных убийц. О Бог наш Саваоф, Господь воинств небесных! Яхве велел Саулу и Давиду уничтожить всех: мужчин, женщин, детей. Саул и Давид повиновались и исполнили его волю. Так неужели мне не следовало убивать грязных мерзавцев, которые лишили жизни невинное создание?»

«Изыди, дух! – снова закричал старик. – Пропади пропадом! Изыди! Изыди! Я не желаю иметь с тобой дела! Возвращайся в прах!»

«Я ненавижу и проклинаю тебя!» – хотел ответить я, но с губ моих не сорвалось ни звука.

Я начал медленно растворяться в воздухе. Все, что я собрал воедино, создавая свой облик, постепенно исчезало, как будто его уносил ветер, внезапно ворвавшийся в комнату.

«Убирайся, дух! – не унимался старик. – Прочь! Прочь из моего дома! Прочь от меня!»

И вновь меня окружила темнота, но мысли продолжали крутиться в моей голове.

Я не перестал существовать. Я не мог этого сделать.

«Мы еще встретимся, старик», – подумал я.

Я вдруг увидел сон – совсем как при жизни, как будто я уснул, и разум мой был распахнут настежь.

«Нет, Азриэль, нет, – сказал я себе. – Лучше исчезнуть, чем смотреть сны».

Тем не менее передо мной возникло лицо Самуила, я увидел улицы Страсбурга, объятый пламенем дом со всеми книгами и свитками, и услышал собственный голос: «Возьми меня за руку, повелитель, и унеси с собой в небытие…» Будь ты проклят, Самуил! И этот старик тоже.

Будьте прокляты, все мои повелители!

С вершины холма я смотрел на маленький городок Страсбург. Видел я его не так хорошо, как в прежние времена.

Тем не менее он находился передо мной. Я знал, что евреи, живущие там, страдают. Я был одним из них и в то же время не был. До меня доносился перезвон колоколов, столь же безапелляционный и надменный, как и люди, точнее, убийцы, выходившие из церквей. Но молчаливое небо ничем не отличалось от того, что я видел шесть столетий назад, когда эфир не переполняли всевозможные звуки. Тишина стояла и сейчас. Наверное, поэтому я так отчетливо различал колокольный звон.

«Азриэль…»

Незнакомый голос позвал меня по имени, потом послышалось бормотание и пронесся легкий ветерок. Невидимые в туманной дымке духи приближались, окружали меня все плотнее, будто ощущали мою слабость, страхи и страдания.

«Азриэль…»

Толпа становилась все гуще – это были жадные, завистливые души мертвых, обреченные вечно скитаться по земле.

Нет, пусть уходят и не мешают мне вспоминать.

Я должен был все выяснить. Мне следовало пробраться сквозь их толпу, как я протиснулся между людьми на улице, чтобы Эстер увидела меня. Я должен был вспомнить… Должен…

На мгновение я вновь отчетливо предстал перед ребе, и он показался мне настоящим великаном, а голос его звучал громче бури.

«Убирайся, дух! Я приказываю!»

Лицо старика сделалось багровым от ярости.

«Убирайся, дух!» – в который раз повторил он.

Его слова ударами сыпались на меня, причиняя жгучую боль, словно плеть. А мне так хотелось тишины. Раз уж мне не суждено пребывать в мире и покое, пусть наступит тишина и тьма окутает меня.

«Все могло сложиться и хуже, Азриэль», – подумал я.

Да, могло сложиться и хуже.

Плохо быть побитым, но еще хуже погубить невиновного и ненавидеть так, что сводит скулы и рот кривится в усмешке.

17

Мне следовало сделать несколько вещей. Во-первых, покинуть эту комнату целым и невредимым и проследить за Грегори. Я находился в теле и был прилично одет. В таком виде я мог свободно разгуливать по улицам Бруклина и задавать людям интересующие меня вопросы, чтобы лучше узнать и понять этот мир.

Во-вторых, мне требовались подробные сведения о Грегори Белкине и его Храме разума. Так почему бы не порасспрашивать прохожих? Внешне я не отличался от обыкновенного человека и поэтому мог вместе с другими смотреть телевизор в какой-нибудь таверне. Короче говоря, я рассчитывал с толком провести вечер, вместо того чтобы позволить старому ребе лишить меня человеческого облика и бросить в пустоту.

Во всяком случае, не стоило терять время и взывать к моему богу.

Не пристало Служителю праха обращаться к богу, ибо с тех пор, как много лет назад я сделался тем, кто я есть, и попал во власть зла, моего бога никогда не оказывалось рядом. Служитель праха, обрушивший проклятия на голову Самуила, вряд ли вообще помнил о моем боге, поскольку забыл, что значит быть человеком. Мой бог мог считаться по-настоящему моим только в те далекие времена, когда я обычным человеком жил и умер в Вавилоне.

Стыдно признаться, но при мысли о Самуиле я вспоминаю прежде всего о гордости, которую испытывал, о том, как лестно мне было воображать себя самым талантливым и искусным помощником мага, духом необычайной силы, которому известны все секреты магии, и в то же время человеком, знающим, как этими секретами воспользоваться.

Все воспоминания о смертной жизни ушли из памяти. Я даже не помнил, кто повелевал мною до Самуила, хотя, конечно, со времен Вавилона добросовестно служил многим и пережил всех.

Так должно было быть. И так было. Служитель праха переходил из рук в руки.

Но, как совершенно верно объяснил ребе внуку, Служитель праха не захотел больше мириться с такой участью и восстал против своей мрачной миссии. На самом пике магической силы он вдруг решил стать другим и набросился на того, кто в очередной раз вызвал его из праха. Впоследствии он так же расправлялся со всеми, кто осмеливался заявить о желании повелевать им.

Но какова предыстория тех событий? Разве я не был когда-то простым смертным?

К чему все эти воспоминания? Что хотела от меня Эстер? Почему я так жаждал иметь глаза и уши, чувствовать боль и вновь испытывать ненависть и стремление убивать? Да, желание убивать я ощущал особенно сильно.

Я хотел убить ребе, но не мог, ибо он казался мне хорошим человеком, не имеющим изъянов, за исключением разве что потребности в доброте. А винить и карать можно только за зло, которого в мире немало. Вот почему я не сумел убить его. И рад, что не сумел.

Но только представь, как я мучился от неизвестности, от непонимания самого себя, вынужденного скитаться между небесами и адом, теряясь в догадках, по чьей воле и ради чего вновь оказался среди живых.

Нет, я не был угоден Господу, не принадлежал к числу тех, кого он любил, и не имел своего бога. И когда ребе изгнал меня, использовав всю свою немалую силу, чтобы лишить меня тела и подчинить мой разум, я не противостоял ему, ибо он действовал во имя Бога. А я не мог воззвать к тому же Богу, которому служил он и поклонялся мой отец, – верховному Богу воинств небесных.

Увы, в момент слабости Азриэль-дух и Азриэль-человек обратился к своему древнему языческому богу, которого любил и почитал при жизни.

Внимая проклятиям ребе, я пришел в ярость и намеренно призвал Мардука по-халдейски, чтобы старик услышал звучание языческой речи. Однако я знал, что мой старый бог не явится на помощь, что наши пути разошлись навсегда.

Должен ли я был восстанавливать в памяти все события? Следовало ли мне знать все с самого начала?

Да. Если я стремился собрать воедино все обрывки воспоминаний, чтобы понять, кем все-таки был и как превратился в Служителя праха, то лишь по одной причине: мне хотелось умереть.

Умереть по-настоящему.

Я не желал провалиться в черноту и вновь по зову восстать из праха, дабы сделаться свидетелем очередной драмы. И уж тем более не желал оказаться в одной компании с потерянными душами, что вопя и визжа мечутся над землей и мечтают лишь об окончательной смерти.

Я хотел умереть, обрести наконец то, чего был лишен когда-то при помощи обряда, подробности которого никак не мог вспомнить.

«Азриэль, я предостерегаю тебя…»

Кто много веков назад произнес эти слова? Призрак? Что за человека я смутно видел плачущим у резного стола? Причем здесь царь? Ведь был какой-то великий царь…

Гнев и ярость ослабили меня и позволили ребе одержать победу – разрушить не только мое тело, но и разум. Я лишился способности рассуждать здраво и бесформенным облаком взмыл в ночное небо, неподвластный земному притяжению и бесцельно витающий среди огней и звуков.

Но я не сдался. Я не привык признавать себя побежденным.

Как только я пришел в себя и вновь обрел силу, мысли мои обратились к минувшим событиям. А что, если бы у меня вообще не было повелителей? Что, если бы я не потерпел поражение с Эстер? Что, если бы я обладал недюжинной силой? Все эти вопросы мучили меня, но я сознавал, что главное – любой ценой, любыми усилиями освободиться от власти этих двоих – ребе и его внука Грегори. Коль скоро мне не суждено умереть, я сделаю все, чтобы оказаться как можно дальше от них.

Никто не знает, что служит источником могущества духа, будь он во плоти или нет.

Современные люди, высмеивающие наши древние обычаи и обряды, с готовностью верят самым нелепым объяснениям. Взять, например, теорию возникновения града из крохотной пылинки, занесенной в верхние слои атмосферы, где она летает вверх-вниз, постепенно обрастая льдом и становясь все больше и тяжелее, пока наконец не достигает приличных размеров, после чего падает на землю и мгновенно тает. Вот уж поистине достойный финал столь удивительного процесса! Она исчезает без следа. Прах к праху!

Настанет день, когда люди, эти светлые умы, узнают всю правду о духах. Точно так же, как знают все о генах, нейтрино и множестве других вещей, которые невозможно пощупать. Врачи у постелей пациентов увидят отлетающие души умерших, как я видел целем Эстер. И не будет нужды в заклинаниях чародея, чтобы душа воспарила ввысь. Найдутся люди, способные уничтожить даже таких, как я, и навсегда избавить мир от духов.

Запомни мои слова, Джонатан.

Современные ученые выделили ген безглазой мухи дрозофилы и внедрили его другой мухе – спаси, Господи, эти крошечные создания! И знаешь, что получилось? У мушек появилось множество глаз. Повсюду: на тельца, лапках и даже крылышках.

Скажи, разве не испытываешь ты после этого любовь к ученым? Разве не относишься к ним с нежностью и уважением?

Поверь, когда я ночью пришел в себя и восстановил форму, оставаясь при этом бесплотным, но в то же время полным оптимизма и ледяной ненависти, мне и в голову не взбрело обратиться за помощью к ученым или чародеям в надежде, что они укажут мне путь к истинной смерти. Нет, хватит! Я больше не верил тем, кто имеет дело с невидимым и неосязаемым, и не желал ничего, кроме торжества справедливости. Я должен был узнать правду о гибели совершенно незнакомой мне девочки. А потом я найду способ умереть, пусть даже мне придется погрузиться в болезненные воспоминания и воскресить в памяти все, вплоть до мельчайших деталей. Лишь бы обрести наконец покой, увидеть лестницу на небеса или, в крайнем случае, врата ада.

А до тех пор, пока я во всем не разберусь, нужно оставаться живым.

В тот момент это было, пожалуй, единственное, что по-настоящему волновало меня и давало силы.

Следующим вечером я оказался на тротуаре в Бруклине и восстановил форму, причем очень быстро: так современный человек щелкает выключателем. Какое-то время я оставался невидимым для смертных, но вскоре тело мое сделалось плотным и осязаемым.

Именно этого я и добивался. Но стоило ли мне действовать самостоятельно? Я не был уверен. Так или иначе, тем вечером я отправлялся на поиски правды.

Итак, я снова очутился в Бруклине, возле дома ребе, как раз в тот момент, когда там припарковалась машина Грегори.

Невидимый, я вплотную приблизился к Грегори, однако избегал касаться его и направился вместе с ним по аллее к воротам.

Он открыл дверь, и я прошел вместе с ним в дом, держась рядом и ощущая запах его кожи. Я не испытывал страха, лишь небывалый подъем, и радовался возможности рассмотреть Грегори во всех деталях.

Собственная невидимость приводила меня в восторг, хотя, как правило, я ненавидел это состояние. Но сейчас оно позволило мне приблизиться к Грегори и увидеть, каким сильным и холеным был этот по-царски державшийся человек. Темные глаза казались необычайно яркими, лишенное морщин лицо свидетельствовало о том, что он не знал забот и усталости. Но что особенно меня поразило, так это необыкновенно красивый рот. Его одежда, как и накануне, отличалась свойственной нынешнему времени простотой и изысканностью: длинное пальто из ворсистой шерсти, льняной костюм и тот же, что и в прошлый раз, шарф.

Я отошел в дальний левый угол комнаты и занял гораздо более удобную позицию, чем накануне: под покровом тени, в отдалении от обоих мужчин. Замечу: встреча явно не доставляла им удовольствия.

Мне были отчетливо видны обращенные друг к другу профили обоих и шкатулка на столе, с которого на этот раз старик убрал все священные книги. Впоследствии он непременно заново освятит стол при помощи свечей, многословных заклинаний и ритуальных пассов. Но меня это не волновало.

Я знал, что старик вот-вот заметит меня, и старался стоять неподвижно, сдерживая растущую во мне силу. Я предпочитал оставаться прозрачным, готовясь в любой момент исчезнуть, целым и невредимым просочиться сквозь стену, дабы не испытать того страха, что охватил меня накануне.

Ближайшая ко мне стена смотрела на улицу, а деревянной дверью, судя по запыленной медной ручке, давно не пользовались. Я хорошо видел очертания собственного тела, сложенные на груди руки и даже ботинки на ногах. Достаточно подробно запомнив одежду Грегори, я облачился в точно такую же.

Подперев голову руками, ребе внимательно изучал шкатулку. На фоне позолоты уродливые цепи казались особенно неуместными.

Тот факт, что он сидел так близко от моего праха, даже не тронул меня. Я заметил, что прикосновения к шкатулке или разговоры о ней меня вообще не тревожат.

«Будь осторожен, – сказал я себе. – Держись как обыкновенный живой человек, не желающий умирать. Не спеши».

Предостережение самому себе меня несколько позабавило, однако я все же отошел в самый темный угол, где луч света не мог даже случайно упасть на мой ботинок или блеснуть в глазах.

«Ну же, старик, действуй!» – призвал я, готовый ко всему.

Не сводя глаз со шкатулки, Грегори возбужденно шагнул к свету. Старик его не замечал, точно рядом с ним находился не внук, а его бесплотный дух. Ребе неотрывно смотрел на позолоченную шкатулку и опутывавшие ее цепи.

Грегори потянулся к шкатулке и, не спрашивая разрешения, положил на нее руки. Тут я ощутил дрожь и почувствовал, как силы мои мгновенно возросли.

Старик пристально наблюдал за Грегори, а потом с тяжелым вздохом, подчеркивающим драматизм момента, откинулся на спинку стула и, взяв со стола стопку дешевой, явно не пергаментной бумаги, резким движением водрузил ее на крышку шкатулки.

Грегори взял бумаги.

«Что это?» – спросил он.

«Все, что вырезано на шкатулке, – по-английски ответил старик. – Разве ты не видишь буквы? – Голос его был полон отчаяния. – Надписи сделаны на трех древних языках: шумерском, арамейском и древнееврейском».

«О, как это мило с твоей стороны, – откликнулся Грегори. – Не ожидал от тебя помощи».

Я, честно говоря, тоже. Интересно, с чего вдруг старик так расщедрился?

В нетерпении Грегори быстро просмотрел их, аккуратно сложил в том же порядке и уже открыл было рот, намереваясь прочитать вслух, но старик не дал ему произнести ни слова.