Текст книги "Слуга праха"

Автор книги: Энн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Все эти перемены, до глубины души потрясшие Грегори, дались мне на удивление легко.

«Фантастический человек!» – воскликнул он.

«Может, мне стоит закончить на этом и уйти?» – спросил я.

Грегори взял себя в руки.

«Ты еще успеешь продемонстрировать мне все свои способности, – заговорил он дрожащим голосом, в котором слышалась уже не насмешка, а уважение. – Но сейчас ты должен повиноваться мне».

«Значит, планы для тебя важнее, чем возможность избавиться от меня?» – усмехнулся я.

«А разве Александр не был в первую очередь озабочен воплощением своих замыслов? – парировал Грегори. – Все уже готово. И тут появляешься ты, правая рука Бога».

«Не будь столь опрометчив и не бросайся словами, – предостерег я. – О каком боге ты говоришь?»

«Значит, ты отрекаешься от своего происхождения и порицаешь все зло, которое сотворил?» – спросил Грегори.

«Именно так», – кивнул я.

«Тогда ты должен приветствовать тот мир, который я отдам в твои руки, – сказал Грегори. – О, кажется, теперь я понимаю! Ты послан, чтобы заставлять нас после конца света!»

«Какой еще конец света? Когда же люди перестанут твердить о конце света?! Я столетиями слышу это нытье!»

«Возможно. Но мне известна точная дата конца света, – невозмутимо заявил Грегори. – Потому что я сам ее назначил. Пора разъяснить тебе все подробности моего плана. Не вижу причин скрывать их и дальше. Ты смеешься надо мной, отказываешься иметь со мной дело, но как только ты обо всем узнаешь, твое отношение изменится. Ты ведь образованный и ученый дух?»

«Образованный и ученый дух…» – такое определение мне понравилось, и я согласно кивнул.

До меня донеслись шаги в коридоре и, кажется, голос матери Эстер – тихий, но настойчивый. К сожалению, она все еще плакала.

Оценив обстановку, я пришел к выводу, что расстояние между мной и Грегори не имело значения. Сила моя была неизмерима, и я ощущал полную независимость от него, что меня вполне устраивало. Прямо на его глазах я унизал пальцы золотыми перстнями с любимыми драгоценными камнями: изумрудами, алмазами, жемчугом и рубинами.

Я видел наши отражения во множестве зеркал и подумал, что мне следовало бы, как обычно, повязать волосы кожаным ремешком. Впрочем, не к спеху. Я ощупал лицо, убеждаясь, что оно такое же гладкое, как у Грегори. Я всегда предпочитал длинную бороду, но сейчас его тщательно выбритое лицо нравилось мне больше.

Грегори молча обошел вокруг меня, полагая, наверное, что заключил в магический круг и лишил силы. Однако он понятия не имел ни о магии в целом, ни о магических кругах и пентаграммах.

Я постарался вспомнить, был ли кто-то из моих прежних повелителей столь возбужден, охвачен гордыней и жаждой славы. Перед глазами замелькало множество искаженных в экстазе лиц, я услышал песнопения, но ни одно лицо не выделялось из общей массы, а их восторги не казались искренними. А мой бог плакал. Так что память не дала мне ответа.

А ответ состоял в том, что я не мог убить его, во всяком случае не сейчас. Не мог, потому что жаждал многое узнать от него. Однако мне необходимо было определить пределы его власти. Что, если он способен управлять мной, как ребе?

Я отпрянул от Грегори.

«Ты что, испугался меня?» – спросил он.

Я покачал головой.

«Нет. Став духом, я не служил ни одному царю, но видел многих. Я был свидетелем смерти Александра…»

«Да что ты? – удивился он. – Неужели?»

«Тогда, в Вавилоне, вместе с другими подданными, не выделяясь из толпы, я прошел мимо его смертного одра, – сказал я. – Александр то и дело приподнимал левую руку, а на его лице уже застыла печать смерти. Не думаю, что он строил тогда какие-то планы. Возможно, их отсутствие и стало причиной его ухода из жизни. Но в твоей голове роится множество замыслов, и ты действительно, как когда-то Александр, охвачен жаждой деятельности. Я борюсь с тобой, хотя… Думаю, смог бы тебя полюбить».

Я сел на бархатную подушечку и, подперев голову руками, задумался.

Грегори встал шагах в десяти от меня и сложил на груди руки.

Я оставался начеку.

«Ты уже любишь меня, – заговорил он. – Как и все, кому приходилось со мной встречаться. Даже мой дед продолжает меня любить».

«Ты так думаешь? – откликнулся я. – А известно ли тебе, что я присутствовал в комнате, когда он продал тебе шкатулку с прахом? Он видел меня».

Грегори лишился дара речи. Он потряс головой, пытаясь что-то произнести, но не издал ни звука.

«Это правда, – подтвердил я. – И когда ребе рассказывал все, что ты хотел узнать о Служителе праха, и соглашался продать шкатулку, его голубые глаза смотрели прямо на меня».

Потрясенный, Грегори едва не разрыдался. В замешательстве он стал расхаживать взад-вперед по комнате.

«Он видел тебя… – шептал он. – Он знал, что дух можно вызвать из праха, и отдал его мне…»

«Он знал, что дух стоит рядом, и всучил тебе кости в надежде, что я уйду вместе с ними. Да, он счел возможным поступить так с тобой. Понимаю, тебе невыносимо горько это сознавать. Одно дело, когда боль друг другу причиняют обычные люди, и совсем иное, когда цадик, видя демона и понимая, что демон способен тебя уничтожить, передает его тебе».

«Хорошо, это твоя точка зрения, – с горечью сказал Грегори. – Итак, он презирает меня. Я пристал к нему с расспросами, и он сделал выбор. Я был слишком настойчив, и потому он вычеркнул меня из списка живых, едва я покинул его дом. – Он вздрогнул всем телом. – Он видел тебя и передал мне прах! Он видел тебя!»

«Все так», – подтвердил я.

Грегори на удивление быстро успокоился и погрузился в размышления. Лицо его приняло новое для меня доверительное выражение. Казалось, он сумел сделать то, что следовало сделать мне: выбросить из сердца всю ненависть и боль.

«Ты можешь сказать мне кое-что? – спросил он, и лицо его просияло. – Когда ты впервые увидел меня или кого-то из тех, с кем я так или иначе связан?»

«Я уже говорил тебе, что вернулся в тот момент, когда Билли Джоэл, Доби и Хайден отправились убивать какую-то богатую девочку. И сделали это прежде, чем я успел разобраться, что к чему. Я последовал за ними и прикончил их. Эстер увидела меня перед смертью, и, едва она произнесла мое имя, душа ее вознеслась к свету. Потом я обнаружил тебя в комнате ребе, нет, точнее, когда ты в окружении охранников шел к дому. Я переступил порог вместе с тобой. И следующим вечером тоже. Вот так. Остальное я уже объяснил. Я обрел плоть, старый ребе увидел меня и заключил с тобой сделку».

«Ты говорил с ним?» – спросил Грегори и отвернулся, словно желая скрыть боль.

«Он обрушил на меня проклятия и заявил, что не желает иметь дело с демонами и не станет мне помогать. Он отказался смилостивиться и ответить на мои вопросы».

Я не рассказал Грегори, что в первый вечер старик заставил меня раствориться, но в следующий раз я сумел противостоять ему.

Выражение лица Грегори резко изменилось, прежние чувства и намерения покинули его. Грегори не утратил ни чувства юмора, ни внутреннего ликования, ни силы, ни, конечно, смелости – напротив, в нем вдруг открылось нечто новое, жестокое и безжалостное, и я отчего-то вспомнил, как мои пальцы сомкнулись вокруг деревянной рукояти ножа, когда я всадил его в мягкий живот Билли Джоэла, прямо под ребра.

Грегори повернулся и отошел на несколько шагов. И вновь я ничего не почувствовал. Я просто наблюдал за ним, ощущая, как струится кровь по венам и напрягаются в улыбке мышцы лица. Эту мимолетную улыбку я, естественно, постарался скрыть.

Все это было лишь иллюзией, Джонатан, но те детали, о которых я упомянул, свидетельствовали, что это хорошая иллюзия. Такая же приятная, как и то, что я сижу сейчас перед тобой. Однако ты понимаешь, что возникает она благодаря огромным усилиям. Со временем я привык к таким усилиям, но тогда они казались мне в новинку.

«Да, – подумал я, – сам я от него не завишу. А мой прах? Как вообще такое может быть? Неужели я действительно предназначен ему? Еще немного, и Грегори придет к выводу, что способность цадика видеть меня и его решение передать прах внуку никоим образом не противоречат теории о предназначении».

«Все правильно, – кивнул Грегори в ответ на мои мысли. – Он просто послужил посредником, даже не подозревая, что все эти годы хранил прах именно для меня. А слова Эстер стали связующим звеном. Умирая, Эстер направила меня к нему, чтобы я забрал шкатулку с твоими костями. Ты достоин стать моим, таково твое предназначение».

«А знаешь, – заговорил я, – в твоих словах, возможно, есть доля истины. Только речь не о том, что я достоин тебя, а о том, что ты достоин меня. – Я помолчал и продолжил: – Наверное, мои прежние повелители не были меня достойны».

«Да и не могли, – вкрадчиво заметил Грегори. – А вот я – другое дело. Вижу, ты начинаешь понимать и помогаешь понять мне. Я твой повелитель, но только в пределах твоего предназначения. Ты… ты…»

«Обязан тебе помочь», – подсказал я.

«Вот именно, – обрадовался он. – Обязан».

«Поэтому я пока не отнимаю у тебя жизнь, несмотря на то что ты благословил убийство бедной девочки и несешь сущую ерунду в свое оправдание», – подчеркнул я.

«Но факты свидетельствуют в мою пользу, – возразил он. – Она свела нас с тобой, а посредником стал мой дед. Она это сделала. Значит, мой план сработает, я смогу воплотить свои замыслы. Она была мученицей, жертвенным агнцем и в то же время провидицей».

«Ты во всем видишь направляющую руку Господа?» – саркастически поинтересовался я.

«Распоряжаться событиями буду я. Но так, как велит мне Господь».

«И ты, конечно, будешь добиваться моей любви, – заметил я. – Ведь ты привык, что тебя любят все: и те, кто открывает перед тобой двери, и те, кто наливает тебе напитки, и те, кто водит твою машину…»

«Я нуждаюсь в этом, – прошептал он. – Мне необходимо ощущать любовь и уважение миллионов. И мне нравится быть под прицелом объективов, равно как видеть, что мои идеи находят все больше сторонников».

«Пусть так, – кивнул я. – Однако моей любви тебе придется ждать очень долго. Еще до смерти Эстер я невероятно устал от своего теперешнего состояния. Мне надоело быть духом, надоело служить разным повелителям. Я не считаю себя обязанным исполнять предначертание, запечатленное на шкатулке».

От гнева меня бросило в жар.

Я взглянул на шкатулку и прокрутил в голове слетевшие с языка слова. Неужели я осмелился на столь крамольные речи? Да, осмелился, но это сущая правда. Я не собирался ни проклинать кого-либо, ни обращаться с мольбой.

В комнате повисла тишина. Грегори не произнес ни слова – я, во всяком случае, не слышал. Однако до моего слуха донесся другой звук – вскрик боли или чего-то более страшного. Но что может быть страшнее боли? Ужас? Мне показалось, этот вскрик выражал нечто среднее между всепоглощающим ужасом и безумием, которое избавляет от всех других эмоций. Он говорил, что человек пребывает на грани между светом и тьмой – тонкой и недолговечной, как полоса красной меди на горизонте.

«Ты видел собственное убийство? – спросил Грегори. – Может, теперь тебе удастся узнать причину?»

Я вновь услышал рев огня под котлом, почувствовал запах снадобий, брошенных в кипящее золото.

Я понимал, что должен ответить, но не мог: слишком тяжелы были нахлынувшие воспоминания. Так случалось уже не впервые. Много раз я пытался все забыть, навсегда выбросить из памяти, но безуспешно.

«Послушай ты, ничтожный человечишка, – в ярости заговорил я. – Я пребываю здесь целую вечность. Иногда сплю. Иногда дремлю. Время от времени просыпаюсь. Я ничего не помню. Возможно, меня убили. А возможно, я вообще не рождался. Но я вечен, и я устал. Смертельно устал от своей полусмерти. Устал от неполноценности всего».

Кровь бросилась мне в лицо, глаза увлажнились. Удобная одежда не стесняла движений, позволяла с легкостью сложить на груди руки или обхватить себя за плечи. Краем глаза я видел тень от гривы своих волос. Несмотря на внутреннюю боль, мне нравилось ощущать себя живым.

«О Эстер! – громко воскликнул я. – Кем ты была, моя дорогая? Что ты хотела от меня?»

Грегори молчал, завороженный.

«Ты и сам знаешь, что обращаешься не по адресу, – после долгой паузы сказал он. – Ей не нужно отмщение. Как убедить тебя, что ты предназначен мне?»

«Объясни наконец, чего ты от меня добиваешься? Чему я должен стать свидетелем? Очередному убийству?»

«Пойдем со мной в мой тайный кабинет, там ты своими глазами увидишь карты. Узнаешь все планы».

«И тогда я забуду о ее смерти, о мести за нее?» – спросил я.

«Нет, но поймешь, ради чего она умерла. Во имя великих империй всегда должен кто-то умереть».

Пронзительная боль в груди заставила меня согнуться.

«Что с тобой? – удивился Грегори. – Скажи, ну какой смысл мстить за смерть одной девушки? Если ты ангел мщения, почему бы тебе не пройтись по улицам? Там каждую минуту умирают люди, так почему бы не отомстить за них? Действуй как герой плохих комиксов: убивай плохих парней. Давай, вперед! Пока не устанешь и не надоест, как надоело быть духом. Ну иди же!»

«Ох, какой ты смелый, бесстрашный человек!»

«А ты невероятно могущественный дух!»

Мы стояли, пожирая друг друга взглядом.

«Да, ты силен, – первым заговорил он, – но глуп и упрям».

«Повтори!»

«Глуп и упрям. Ты многое знаешь, но не понимаешь. Ты получаешь знания из воздуха, как одежду и даже, наверное, плоть, но их так много, что ты не успеваешь все переварить. Тебя это смущает. Я выбрал правильное слово? Я чувствую это в твоих вопросах и ответах. Разговаривая со мной, ты жаждешь ясности и четкости. И в то же время тебя пугает зависимость от меня. Грегори нужен тебе. Поэтому ты меня не убьешь и не поступишь вопреки моей воле».

Он подошел ко мне, глаза его расширились.

«Прежде всего имей в виду вот что, – продолжил он. – У меня есть все, что только может пожелать человек. Я богат. Ты даже не представляешь, сколько у меня денег. Ты прав: я богаче фараонов, римских императоров или мудрецов, забивших тебе голову шумерскими сказками. Мой Храм божественного разума известен по всему миру. У меня миллионы последователей. Ты понимаешь, что это значит, дух? А вот что: мои желания – закон. Это не иллюзии, не страсть, не нужда в чем-либо. Это то, чего хочу я, человек, у которого есть все».

Он оглядел меня с ног до головы.

«Ну так как? Ты достоин меня? – требовательно спросил он. – Достоин? Будешь ли ты мне помогать, чтобы потом вместе насладиться результатами? Или мне следует тебя уничтожить? Думаешь, мне не по силам? Я попытаюсь. Ведь другим удавалось от тебя избавиться. И мне удастся. Что ты значишь для меня, человека, желающего власти над всем миром? Ничего».

«Я не буду тебе служить, – заявил я. – Я даже не останусь с тобой».

Он был прав. Я уже начинал любить его и в то же время ощущал в нем нечто ужасное, жестокое и разрушительное. Ничего подобного я не находил прежде ни в одном человеке.

Я повернулся к нему спиной. Не знаю, что именно я испытывал – отвращение или ярость. Да и не важно. Достаточно, что он был гнусен и мерзок, а боль и ярость не позволяли мне мыслить здраво.

Подойдя к шкатулке, я снял крышку и взглянул на позолоченный скалящийся череп, который до сих пор содержал в себе часть меня, как флакон содержит жидкость. Я взял шкатулку в руки.

Грегори мгновенно оказался рядом, но я бросился к мраморному камину и, прежде чем он успел мне помешать, с грохотом водрузил шкатулку на сложенные дрова. Несколько поленьев упало, шкатулка провалилась глубже, крышка съехала набок.

Грегори тоже подскочил к камину, посмотрел на меня, а потом уставился на шкатулку.

«Ты не посмеешь сжечь ее», – сказал он.

«Я сделал бы это, будь у меня хоть искра огня, – возразил я. – Я мог бы призвать пламя, но не желаю причинять боль твоей жене и другим, находящимся в доме. Они этого не заслужили».

«Ну, это не проблема», – усмехнулся Грегори.

Сердце мое гулко билось. Свечи! Я огляделся, но не увидел ни одной зажженной свечи.

И тут я услышал чиркающий звук и краем глаза заметил огонек. В руках у Грегори была горящая спичка.

«Вот, бери, – сказал он. – Если хочешь».

Я взял спичку и осторожно прикрыл ладонью пламя.

«Как оно прекрасно, – прошептал я. – От него исходит тепло. Я чувствую…»

«Если не поторопишься, спичка потухнет, – усмехнулся Грегори. – Запали огонь. Подожги смятую бумагу. Мальчики все подготовили. Топка камина – их обязанность. Ну давай же, поджигай».

«Пойми, Грегори, – повернулся я к нему, – я не могу не сделать это».

Я наклонился и поднес догорающую спичку к бумаге, которая тут же вспыхнула и съежилась в язычках пламени. Крохотные искорки полетели в дымоход. Мелкие палочки с треском занялись, и меня обдало волной тепла. Огонь заплясал вокруг шкатулки, золото потемнело. О боже! Ткань внутри шкатулки вспыхнула, а крышка начала изгибаться.

Я не мог смотреть, как горят мои кости.

«Нет!!! – завопил Грегори. – Нет!!!»

Тяжело дыша, он наклонился и выхватил из огня шкатулку и крышку. Они упали на пол вместе с кусками горящей бумаги, которые Грегори тут же потушил, яростно затоптав.

Он стоял над шкатулкой, широко расставив ноги, и облизывал обожженные пальцы. Кости рассыпались и лежали как попало, однако не сгорели и лишь дымились, поблескивая золотом. Крышка обуглилась.

Грегори упал на колени, достал из кармана белый носовой платок и, что-то сердито бормоча под нос, принялся сбивать тканью последние искорки. Несмотря на копоть, на крышке по-прежнему читались шумерские слова.

Мои кости покоились на ложе из пепла.

«Будь ты проклят!» – воскликнул Грегори.

Мне еще не приходилось видеть его – да и вообще кого-либо – в таком гневе. Он буквально кипел от ярости – я понял это по брошенному на меня взгляду. Он осмотрел шкатулку и убедился, что очагов огня не осталось. Шкатулка лишь чуть подгорела.

«Пахнет битумом», – заметил я.

«Мне знаком этот запах, и я знаю, откуда он исходит. – Голос Грегори дрожал. – Что ж, ты доказал, что способен сжечь собственные кости».

Он поднялся на ноги и отряхнул брюки. Пол был усыпан пеплом. Пламя в камине продолжало гореть, теперь уже совершенно бесполезное.

«Позволь мне бросить их в огонь». – С этими словами я взял в руки череп.

«Хватит, Азриэль, – остановил меня Грегори. – Ты поступаешь нечестно. Не спеши. Не делай этого».

Я замер – не то из страха, не то просто потому, что миновал подходящий момент. Едва ли вы станете рубить мечом человека, когда битва уже закончилась. Представьте, что вы стоите на поле брани и видите его среди мертвых. Вдруг он открывает глаза и что-то говорит, принимая вас за друга. Поднимется ли у вас рука убить его?

«Если я сделаю это, мы оба увидим последствия, – сказал я. – А я хочу выяснить. Да, я боюсь, но знание важнее. Есть у меня подозрения».

«Понимаю, – кивнул он. – Ты считаешь, что кости уже не имеют значения».

Я молчал.

«И что их можно безнаказанно истолочь в порошок», – добавил он.

И вновь я не ответил.

«Путешествие твоих костей подошло к концу, друг мой, – снова заговорил Грегори. – Теперь они у меня. Настало наше время – мое и твое. Послушай, если мы сожжем кости, а ты останешься, сохранив облик, силу и красоту, все такой же дерзкий и язвительный, способный дышать, видеть и окутывать себя в бархат, – будешь ли ты моим помощником? Смиришься ли с уготованной тебе участью?»

Мы смотрели друг на друга. Я не хотел испытывать судьбу. Не хотел даже вспоминать о не знающих покоя душах мертвых. На память мне пришли слова, начертанные на шкатулке. Меня передернуло от ужаса при одной только мысли об утрате человеческого облика, о том, что мне придется бесконечно скитаться среди великого множества неприкаянных душ.

Грегори опустился на колени, осторожно взял шкатулку и крышку, потом медленно поднялся, подошел к столу и поставил шкатулку. Очень аккуратно прикрыв ее обгоревшей крышкой, он сел на пол, привалился спиной к столу и вытянул ноги. Несмотря на позу и чуть измятый костюм, выглядел он весьма торжественно.

Он смотрел прямо на меня и вдруг прикусил губу до крови – я видел, как сверкнули его зубы, – а потом вскочил и бросился ко мне.

Его рывок был стремительным, как прыжок танцора в балете. Он споткнулся, но все же сумел схватить меня обеими руками за горло. Почувствовав, как пальцы впиваются в шею, я резко оторвал от себя его руки. Тогда он несколько раз ударил меня по лицу и стукнул коленом в живот. Он знал толк в драке. Несмотря на внешний лоск и несметное богатство, он прекрасно владел приемами восточных единоборств.

Под его атаками я невольно попятился, но скорее от неожиданности, чем от боли. А он с поразительной грацией чуть отступил и снова нанес мне удар в лицо – такой мощный, что я отлетел на несколько шагов.

Он приготовился к новому сокрушительному приему: выставил локоть и тут же резко распрямил, выбросив вперед руку и намереваясь отшвырнуть меня еще дальше. Однако я успел перехватить и вывернуть его руку так, что он с яростным рычанием рухнул на колени. Я заставил его распластаться на ковре и удерживал, придавив к полу ногой.

«Тебе не соперничать со мной в этом мире», – сказал я, отступая на шаг и протягивая ему руку.

Ни на секунду не сводя с меня взгляда, Грегори поднялся. Должен сказать, что, несмотря на поражение, он не утратил достоинства и готов был в любой момент взять реванш.

«Ладно, ты показал, на что способен, – сказал он. – Ты действительно не обычный человек. Ты совершеннее, сильнее, ты обладаешь такой же душой и разумом, как я. Ты хочешь поступать по справедливости и творить добро, вот только твое понимание добра и справедливости граничит с глупостью».

«У каждого есть свое, пусть и глупое, понимание добра и справедливости», – мягко заметил я.

Я присмирел, неуверенный и сомневающийся во всем. Я испытывал удовольствие от происходящего, и это удовольствие казалось мне грехом. Грехом казалась даже моя способность дышать.

Но почему? В чем я провинился? Я решил больше не вспоминать прошлое и тщательно отгонял видения, о которых уже говорил тебе: лицо Самуила, кипящий котел и многие другие.

«Пора покончить с этим, Азриэль», – сказал я себе.

Стоя посреди комнаты, я поклялся, что выясню все и не буду оглядываться назад.

«Тебе ведь польстили мои слова о том, что у тебя есть душа? – спросил Грегори. – Или ты испытал лишь облегчение, когда я признал, что в отличие от деда не вижу в тебе демона? Ведь он считает тебя демоном? И прогнал прочь, потому что у тебя нет души».

От удивления я лишился дара речи. Подумать только! Обрести душу, стать добродетельным и подняться по небесной лестнице! Потому что цель жизни – в любви и желании постичь многообразие мира.

Грегори присел на бархатную подушечку. Я не сразу понял, что он запыхался, поскольку сам не чувствовал ничего подобного.

Меня вновь бросило в жар, на коже выступил пот, хотя и не слишком обильно. Конечно, отчасти мои слова были блефом.

Я не хотел вновь проваливаться в пучину тьмы и небытия. Даже мысль об этом казалась неприемлемой. Душа! Неужели я действительно способен обрести душу?

Однако я не желаю служить ему. А этот его план? Хотел бы я знать, в чем он заключается. И как, интересно, он намерен завладеть миром, в котором не прекращаются войны? Или он имел в виду мир духовный?

Из коридора донеслись голоса, среди которых я с легкостью выделил голос матери Эстер. Однако Грегори их словно и не слышал. Его никто не интересовал. Все его внимание было сосредоточено на мне, он смотрел на меня с восхищением и обдумывал мои слова.

Его распирало от любопытства, а то, что произошло в комнате, заставляло буквально светиться от восторга.

«Ты знаешь, какой это соблазн для меня, – сказал я. – Как нравится мне любоваться мрамором и ковром, чувствовать легкий ветерок из окна. Это великий соблазн – ощущать себя живым».

«Да, – кивнул Грегори. – И кроме всего прочего, рядом с тобой я, любящий, понимающий, соблазняющий».

«Вот именно, соблазняющий, – подтвердил я. – Мне кажется, в прошлом сама жизнь заставляла меня служить злу и людям, его вершившим. Сама жизнь и моя собственная плоть сбивали меня с пути истинного. И когда открываются врата рая, мне запрещено в них входить. Моим повелителям это было дозволено. Их прекрасным дочерям это было дозволено. И конечно, это было дозволено Эстер. Но мне – нет».

Грегори вздохнул.

«Ты видел райские врата?» – невозмутимо поинтересовался он.

«Так же отчетливо, как ты видишь явившегося к тебе духа», – ответил я.

«Я тоже, – признался он. – Я видел врата рая. И видел рай на земле. Оставайся со мной, пожалуйста, и клянусь, когда откроются врата, я возьму тебя с собой. Ты будешь достоин переступить порог рая».

Голоса в коридоре зазвучали громче, но я в тот момент смотрел только на Грегори, обдумывая его слова. А он выглядел таким же твердым, решительным, бесстрашным и одновременно дружелюбным, как и до нашей драки.

Голоса тем временем стали слишком громкими. Женщина явно сердилась, другие увещевали ее, но говорили с ней как с душевнобольной. Все это доносилось словно издалека. А за окнами стояла глубокая ночь, и темноту разрывало лишь сияние нью-йоркских огней, таких ярких, что небо окрасилось, как перед рассветом, хотя до утра было еще далеко. Легкий бриз нес прохладу.

Я вновь посмотрел на шкатулку и едва не заплакал. Итак, я в плену у него, у всего мира – во всяком случае, до тех пор, пока буду мириться с этим.

Грегори направился ко мне. Я повернулся и ждал, когда он подойдет ближе. Мы оба успокоились, и между нами внезапно возникло теплое, почти нежное чувство. Я заглянул ему в глаза и явственно разглядел черные кружки зрачков.

«Интересно, – подумал я, – что он видит в моих глазах? Только черноту?»

«Ты хочешь сохранить тело, – заговорил он. – Тело и силу. Ты должен был их получить. Тебе предначертано стать моим. Но я уважаю тебя и буду уважать отныне и навсегда. Ты не слуга мне. Ты – Азриэль».

Он похлопал меня сначала по руке, потом по щеке и поцеловал – горячо и нежно. Мгновенно повернувшись, я прижался губами к его рту и тут же отстранился. Пылающее от восторга лицо Грегори выражало искреннюю любовь ко мне. Не знаю, чувствовал ли я то же самое.

За дверью послышался громкий шум.

Грегори жестом попросил меня подождать и направился к двери, но тут она распахнулась, и на пороге возникла женщина. Это была мать Эстер. Я сразу же узнал ее черные с проседью волосы, хотя прежде видел ее закутанной в красный шелк.

Она явно плохо себя чувствовала, однако была аккуратно причесана и строго одета. Бледная, с капельками пота на лице, она вошла в комнату с тяжелой сумкой.

«Помоги мне!» – крикнула она.

Я не сразу понял, что слова обращены ко мне. Однако она стояла спиной к Грегори и смотрела именно на меня.

«Да, ты, ты, помоги мне!» – повторила она.

На женщине был серый шерстяной костюм. Шелковый шарф закрывал шею. Изящные ремешки туфель на высоком каблуке охватывали тонкие лодыжки с проступавшими под кожей голубыми венами. От нее исходил густой аромат дорогих духов и еще каких-то веществ, мне незнакомых. Но помимо прочего, я отчетливо ощущал запах разложения и скорой смерти, которая раскинула щупальца по всему ее телу, опутала сердце и мозг, намереваясь в ближайшем времени погрузить женщину в вечный сон. Она схватила меня за руку. Прикосновение теплой, влажной ладони показалось очень соблазнительным. Женщина вновь обратилась ко мне:

«Помоги мне вырваться отсюда!»

Грегори прикусил губу.

«Рашель! – негромко произнес он. – Это лекарства так действуют на тебя. – И добавил жестче: – Вернись в постель».

В комнату вошли сиделки в белом и испуганные мальчики в коротких, наглухо застегнутых форменных курточках. Со страхом поглядывая на хозяйку, они столпились у двери и следили за каждым жестом Грегори в ожидании приказаний.

Женщина схватила меня за руку.

«Пожалуйста, – умоляла она, – помоги мне выбраться отсюда, проводи до лифта и потом на улицу. – Она старалась говорить как можно спокойнее и убедительнее, однако голос срывался, в нем звучали униженные нотки. – Помоги мне! Я заплачу, не сомневайся. Мне надо уйти, я не хочу умирать здесь. Я не пленница. Я не хочу умирать здесь! Неужели у меня нет права умереть там, где я хочу?»

«Уберите ее! – в ярости приказал Грегори столпившимся слугам. – Быстро! Выведите ее отсюда, только аккуратно!»

«Миссис Белкин!» – окликнула хозяйку одна из сиделок, а мальчики тем временем окружили больную плотной толпой.

Четверо из них осторожно, стараясь не причинить боли, подхватили ее под руки.

«Нет! – закричала она и вновь повернулась ко мне: – Ты должен мне помочь! Мне все равно, кто ты! Он убивает меня! Он травит меня ядом! Хочет отправить на тот свет раньше времени! Останови его! Помоги!»

Сиделки забормотали что-то, льстиво и неискренне, и повели женщину к двери.

«Она больна, – расстроенно пояснила одна из сиделок. – Ее накачали лекарствами, и бедняжка сама не знает, что творит…»

«Творит… творит…» – хором вторили остальные.

Возникла суматоха: мальчики и Грегори говорили что-то одновременно, Рашель Белкин кричала, сиделки громко увещевали ее…

Я бросился к Рашели и оттолкнул одну из сиделок, да так сильно, что та упала на пол. Все замерли, и только Рашель обеими руками схватила меня за голову, как будто заставляя посмотреть на нее.

Женщину трясло как в лихорадке. Приглядевшись, я определил, что она не старше Грегори – лет пятьдесят пять, не больше. Несмотря на обстоятельства, она была элегантна и уверена в себе.

«Черт побери, Рашель, прекрати! – рявкнул Грегори и повернулся ко мне: – Азриэль, отойди! А вы, – приказал он слугам, – проводите миссис Белкин и уложите в постель».

«Ну уж нет!» – заявил я, без труда отшвыривая еще парочку тюремщиков.

Чтобы удержаться на ногах, им пришлось ухватиться друг за друга.

«Ничего у вас не выйдет! Я помогу тебе, Рашель!»

«Азриэль… Азриэль…» – Она явно слышала уже мое имя, но никак не могла вспомнить, где и когда.

«Прощай, Грегори, – сказал я. – Посмотрим, придется ли мне вернуться. Твоя жена хочет умереть в другом месте. Она имеет на это право. И я должен помочь ей – в память об Эстер. Так что прощай. Возможно, мы еще встретимся».

Грегори стоял в ошеломлении.

Слуги тоже застыли на месте.

Рашель Белкин обхватила меня за шею, я обнял ее и крепко прижал к себе.

Женщина балансировала на грани обморока. В какой-то момент нога у нее подвернулась, бедняжка громко вскрикнула от боли, но я не дал ей упасть. Ее прекрасные, черные с проседью волосы были тщательно расчесаны. Стройная, изящная, она обладала особой красотой, прелестью плакучей ивы или сорванных ветром листьев, которые вынесло на берег волнами, и они лежат там, блестящие и неувядающие.

Мы поспешили к двери.

«Ты не можешь так поступить!» – побагровев от гнева и брызгая слюной, воскликнул Грегори.