Текст книги "Слуга праха"

Автор книги: Энн Райс

Энн Райс
Слуга праха

Книга посвящается Богу

При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе; на вербах, посреди его, повесили мы наши арфы.

Там пленившие нас требовали от нас слов песней, и притеснители наши веселья: «пропойте нам из песней Сионских».

Как нам петь песнь Господню на земле чужой?

Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня десница моя; прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего.

Припомни, Господи, сынам Едомовым день Иерусалима, когда они говорили: «разрушайте, разрушайте до основания его».

Дочь Вавилона, опустошительница! блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам!

Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!

ПРОЛОГ

Убита. Черные волосы, черные глаза.

Это случилось на Пятой авеню… Убийство среди шума и суеты фешенебельного магазина одежды. Можно представить, какой ужас охватил всех, когда она упала… Да, наверное, так и было.

Я увидел это на телеэкране. Эстер. Я знал ее. Да, Эстер Белкин. Когда-то она училась у меня. Эстер. Славная девочка из обеспеченной семьи.

Ее отец… Он был главой очередного всемирного храма: пошлый оккультизм и футболки с логотипами. Белкины были богаты – настолько, насколько об этом вообще можно мечтать. И вот теперь Эстер, милая Эстер, нежный цветок, скромная девушка, стеснявшаяся задавать вопросы, мертва.

О ее смерти рассказали в новостях в прямом эфире. Я в тот момент читал какую-то книгу и практически не смотрел на экран. Звук был выключен, и немые сюжеты сменяли друг друга: последние сплетни о звездах шоу-бизнеса перемежались репортажами из горячих точек. Цветные блики безмолвно плясали на стенах. В общем, телевизор работал, что называется, вхолостую, так что даже после сообщения о ее смерти я продолжил спокойно читать.

В последующие дни я время от времени вспоминал об Эстер. После смерти девочки произошли страшные события, связанные с ее отцом и его электронной церковью. [1]1
  Электронной церковью в Америке называют религиозные радио– и телепередачи. (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]Пролилась новая кровь.

Я никогда не знал ее отца лично. Его последователями были отбросы общества, обитатели улиц.

Однако Эстер я помнил очень хорошо. Чрезвычайно любознательная девушка, умевшая внимательно слушать, застенчивая и милая, да, очень милая. Конечно, я помнил ее. Какая ирония судьбы! Как странно переплелись события… Убийство Эстер… Иллюзии и трагические заблуждения ее отца…

Впрочем, я никогда не пытался до конца понять ситуацию.

Я забыл о ней. Забыл о том, что ее убили. Забыл о ее отце. Мне кажется, я забыл даже о том, что она вообще когда-то жила на свете.

Слишком много событий. Слишком много новостей.

На время следовало вообще отказаться от преподавательской деятельности.

Я скрылся от мира, чтобы написать книгу. Поднялся в горы, в царство снегов. И даже не удосужился помолиться за Эстер Белкин, воздать должное ее памяти. Но ведь я историк, а не священник.

Только оказавшись в горах, я наконец понял истину. Повесть, которую мне довелось услышать, перевернула все, а смерть Эстер предстала передо мной в новом свете и наполнилась смыслом.

ЧАСТЬ I

Кости скорби

 
Кости скорби золотом сияют,
Но направлен внутрь их свет
И насквозь нас прожигает —
Пика, протыкающая снег.
Между материнским молоком
И гниением, которым все кончается,
Мы способны грезить, но не думать.
Кости скорби коркой покрываются.
Золотистый, серебряный, медный шелк.
Скорбь – молоко, сбитое из воды.
Сердечный приступ, убийца, рак.
Кто знал, что кости такие весельчаки.
Кости скорби золотом сияют.
Внутри скелета другой скелет.
От мертвых мы ничего не узнаем.
Невежество – вот наш крест.
 

Стэн Райс. Агнец божий (1975)

1

Эту повесть поведал мне Азриэль. Он умолял меня выслушать и записать ее. В ту ночь, когда Азриэль появился на пороге и спас мне жизнь, он дал мне имя Джонатан. Зовите и вы меня так.

Если бы Азриэлю не понадобился тогда кто-то способный изложить на бумаге его рассказ, к утру меня уже не было бы в живых.

Позвольте пояснить. Я довольно известный историк, археолог, специалист по шумерской культуре, а мои труды штудируют студенты: одни – по необходимости, другие – из искреннего интереса к загадкам древности. Тайны архаичных религий и верований – моя любимая тема! Однако, хотя имя Джонатан действительно в числе тех, что дали мне при рождении, вы не найдете его на титульных листах и корешках моих книг.

Азриэль пришел ко мне, зная о моих научных достижениях и преподавательском опыте.

Мы оба согласились, что в наших беседах имя Джонатан будет для меня наилучшим. Азриэль выбрал его из трех имен, указанных на обороте титульных листов моих книг. И я решил, что буду отзываться на него. Так оно стало моим единственным именем на все время нашего долгого общения. Его историю я не осмелюсь опубликовать под своим официальным именем, ибо, как и Азриэль, знаю, что она никогда не встанет в один ряд с другими моими трудами.

Итак, меня зовут Джонатан, и я всего лишь летописец, дословно передающий на бумаге то, что рассказал мне Азриэль. Впрочем, его слабо интересует, какое имя я выберу для общения с вами. Ему важно только, чтобы кто-то изложил его рассказ. Поэтому считайте, что Книга Азриэля записана Джонатаном.

О да, он хорошо изучил меня. Прежде чем встретиться, он скрупулезно проштудировал все мои труды. Он знал мою репутацию в академических кругах, и, судя по всему, что-то в моем облике и манерах понравилось ему, привлекло внимание.

Возможно, ему импонировало, что я, достигнув вполне почтенного возраста – мне исполнилось шестьдесят пять, – по-прежнему напряженно работал и мог трудиться сутками напролет, ни в чем не уступая молодым. Или мое нежелание оставить преподавательское поприще, хотя, честно признаться, мне требовалось время от времени сбег а ть куда-нибудь от учебных забот.

Как бы то ни было, выбор его нельзя назвать случайным. Не просто так он пешком, через снега, поднялся по крутым, густо поросшим лесом склонам, держа в руках только свернутый в трубку журнал. От холода его защищала густая, ниже плеч, грива черных волос – великолепная мантия, прикрывавшая голову и шею, и толстое пальто на подкладке – только высокие, стройные, романтичные мужчины могут с гордостью либо с очаровательным безразличием носить столь бросающуюся в глаза одежду.

Он возник передо мной внезапно: освещенный пламенем молодой человек приятной наружности, с огромными черными глазами, ярко выделяющимися на лице густыми бровями, небольшим носом и крупным ртом херувима. Снег припорошил волосы, а ветер, ворвавшийся вслед за Азриэлем в дом, взметнул его пальто и раскидал во все стороны мои драгоценные бумаги.

Порой пальто становится слишком велико Азриэлю. Возможно, причина в том, что меняется внешность гостя, и он делается похожим на человека с обложки принесенного им журнала.

Это чудо я уже видел раньше, еще до того, как узнал, кто он, и понял, что лихорадка проходит и я выживу.

Поймите, я не безумен и даже не эксцентричен по натуре, и уж тем более никогда не имел склонности к саморазрушению. Я отправился в горы не затем, чтобы умереть, – мне просто хотелось побыть в одиночестве, запереться в доме, оборвав связь с внешним миром, не вспоминать о существовании телефона, факса, телевизора и даже электричества. В течение вот уже десяти лет я трудился над книгой и отправился в добровольную ссылку, чтобы наконец завершить ее.

Дом принадлежал мне и был оснащен всем необходимым для длительного пребывания. Я в достатке заготовил здесь питьевую воду, масло и керосин для ламп, свечи, батарейки для маленького магнитофона и портативных компьютеров, которыми пользовался, а также сухие дубовые дрова для очага.

В жестяной коробке хранились самые необходимые медикаменты. В еде я непритязателен, мне достаточно простейших продуктов, блюда из которых можно приготовить на открытом огне. Предполагалось, что запасов риса, мамалыги, консервированного куриного бульона и яблок мне хватит на всю зиму.

Вдобавок я притащил с собой пару мешков ямса, ибо рассудил, что его можно завернуть в фольгу и поджарить на углях. Мне нравился ярко-оранжевый цвет ямса. Поймите меня правильно: я отнюдь не кичусь выбранным рационом и не собираюсь писать статью о пользе такой диеты. Просто мне надоела высококалорийная пища, я устал от переполненных нью-йоркских ресторанов, изобильных шведских столов и шикарных обедов в домах друзей, куда меня приглашали каждую неделю. Иными словами, я решил ограничиться самым необходимым питанием для тела и мозга.

В общем, я обеспечил себе условия для нормальной работы, а больше я ни в чем не нуждался.

Книг в доме было много. Вдоль старых стен, обшитых деревянным брусом, до самого потолка стояли полки с дубликатами всех изданий, которые я когда-либо открывал в поисках нужной информации, а также несколько поэтических томиков с любимыми стихами – время от времени я с восторгом перечитывал их.

Мои компьютеры, неожиданно мощные для таких небольших размеров, хранили на своих жестких дисках мегабайты свободной памяти. Их я привез заранее вместе с приличным запасом дискет для копирования и сохранения материалов.

Откровенно говоря, большей частью я делал записи на бумаге, одну за другой заполняя желтые страницы блокнотов. Для этого у меня имелось несколько упаковок черных ручек.

Все было прекрасно.

Добавлю только, что мир, который я оставил, казался мне чуть более безумным, чем обычно.

Львиную долю новостей составляли мрачные сообщения с Западного побережья о ходе суда над известным спортсменом, перерезавшим горло собственной жене. Эти же события служили темой множества обсуждений, дискуссий и телепередач, включая примитивные, по-детски наивные шоу, создаваемые индустрией развлечений. Лучшего способа повышения рейтинга нельзя было и придумать.

В Оклахома-Сити на воздух взлетело офисное здание, причем взорвали его, как полагали, вовсе не заезжие террористы, а коренные американцы, участники военизированных формирований, посчитавшие, как за много лет до них хиппи, что главным врагом нации является правительство. Однако хиппи и те, кто протестовал против войны во Вьетнаме, ограничивались тем, что ложились на рельсы и распевали песни на демонстрациях и митингах, а новоиспеченные защитники нации, забив себе головы лозунгами о грядущей угрозе, убивали собственных сограждан. Сотнями.

А за пределами Америки шли непрекращающиеся войны. Не было дня, чтобы нам не сообщали о новых зверствах в Боснии или о массовых убийствах сербов – Балканы во все времена то и дело становились театром военных действий. Честно говоря, я перестал понимать, где мусульмане, где христиане, кто на стороне русских, а кто наши друзья. Название города Сараево американцы слышали едва ли не в каждом выпуске новостей и в других телевизионных программах. На улицах Сараево ежедневно умирали люди, в том числе бойцы миротворческих сил ООН.

Население африканских стран гибло от недостатка продовольствия и гражданских войн. Кадры с опухшими, умирающими от голода африканскими детьми стали такими же привычными, как ежедневная кружка пива.

На улицах Иерусалима евреи сражались с арабами. Бомбы сыпались градом. Солдаты стреляли в террористов, а те, в свою очередь, выдвигали требования и в подтверждение их серьезности уничтожали ни в чем не повинных людей.

Приверженцы идей развалившегося Советского Союза развязали самую настоящую войну против гордых и независимых горцев, не привыкших склоняться перед врагом. Люди гибли в снегах по причинам, которые невозможно объяснить.

В общем, в мире существовало немало мест, где ежедневно шли сражения и лилась кровь, где страдания стали нормой, материалом для съемок и журналистских репортажей, в то время как парламенты многих стран безуспешно пытались найти пути мирного разрешения конфликтов. Бесконечные войны сделались основной чертой последнего десятилетия.

Убийство Эстер Белкин и последовавший за ним скандал, связанный с Храмом разума, внесли свою лепту в череду трагических событий эпохи. Тайные склады оружия были обнаружены в представительствах и поселениях Храма разума от Нью-Джерси до Ливии, а в их лечебницах нашли горы взрывчатки и огромное количество отравляющих веществ. Глава популярной во всем мире религиозной секты Грегори Белкин был сумасшедшим.

Предшественники Грегори Белкина, такие же безумцы с непомерными амбициями, обладали меньшими, чем у него, возможностями. Достаточно вспомнить Джима Джонса и его Храм людей. Массовое самоубийство более девятисот приверженцев этого культа в джунглях Гайаны потрясло мир. Причем большинство сектантов приняли яд добровольно, предварительно отравив малышей и тех, кто проявлял нерешительность.

А как расценить поступок лидера адвентистской секты «Ветвь Давидова» Дэвида Кореша, который взорвал осажденную агентами ФБР ферму неподалеку от техасского городка Уэйко, где располагалась его штаб-квартира? Ведь взрыв и начавшийся вслед за ним пожар унесли жизни не только самого Кореша, но и почти ста его последователей, включая детей.

В Японии состоялся суд над руководителем религиозной организации «Аум Сенрикё», члены которой устроили химическую атаку зарином в токийском метро, убив двенадцать и отравив пять с половиной тысяч невинных людей.

А секта, носящая мирное название «Храм Солнца», организовала одновременное массовое самоубийство сразу в трех местах, в Швейцарии и Канаде.

Ведущий популярного ток-шоу, ничуть не стесняясь, давал слушателям рекомендации по поводу того, как убить президента Соединенных Штатов Америки.

В одной из африканских стран недавно распространился весьма активный вирус, поразивший всех думающих людей. Вирус исчез так же стремительно, как появился, но все, кого он затронул, стали проявлять повышенный интерес к проблеме конца света и пребывали в твердом убеждении, что он может наступить со дня на день. Как выяснилось, существует по меньшей мере три разновидности этого вируса, а в дождевых лесах по всему миру людей подстерегает неисчислимое множество других, не менее опасных.

Эти и сотни подобных им сюрреалистических историй становятся сюжетами ежедневных выпусков новостей и неизбежными темами разговоров между жителями всех цивилизованных стран.

От всего этого, как, впрочем, и от многого другого, я в конце концов сбежал в царство одиночества, тишины, вечных снегов, гигантских деревьев и равнодушно взирающих с высоты на мир крохотных звезд.

Чтобы укрыться здесь на всю зиму, мне пришлось пробраться на джипе сквозь густые леса, которые в память о Фениморе Купере все еще называют «владениями Кожаного Чулка». В машине есть телефон, и при желании, проявив некоторое упорство, по нему можно связаться с внешним миром. Поначалу я хотел выдрать его, что называется, с мясом, но не рискнул, побоявшись повредить машину, поскольку умельцем в таких делах меня не назовешь.

Итак, надеюсь, вы уже поняли, что я отнюдь не глупец, а только лишь ученый. И у меня был план. Я приготовился к густым снегопадам и свисту ветра в единственной металлической трубе над круглым очагом в центре дома. Мне нравится запах книг, аромат горящих дубовых дров, я люблю наблюдать, как изредка падают, кружась, в огонь случайно залетевшие снежинки. Много зим дом исправно выполнял возложенную на него миссию, даря мне все эти удовольствия и позволяя наслаждаться минутами счастья, в которых я так нуждался.

Поначалу тот вечер ничем не отличался от множества других. Лихорадка, как всегда, застала меня врасплох, и я помню, как старательно укладывал в круглом очаге высокую горку дров, чтобы огонь горел подольше, и мне не приходилось постоянно подбрасывать поленья. Даже не знаю, как и когда я умудрился выпить всю воду, стоявшую возле кровати, – наверное, сознание мое помутилось. Помню, как подошел к двери и отодвинул засов, но запереть снова уже не смог… Все остальное теряется в тумане… Возможно, я хотел добраться до джипа.

У меня просто не осталось сил задвинуть засов. Прежде чем заползти обратно в дом, подальше от ледяного чрева зимы, я долго лежал на снегу… Так, во всяком случае, мне казалось.

Все эти подробности всплывают в памяти вместе с ощущением грозящей мне страшной опасности. Долгое и трудное возвращение в постель, к теплу очага совершенно вымотало меня. В незапертую дверь дома ворвался снежный смерч, и я спрятался от него под ворохом шерстяных одеял и лоскутных пледов. В голове крутилась единственная мысль: я должен взять себя в руки, вновь обрести способность ясно мыслить, ибо в противном случае зима полностью завладеет домом, потушит огонь и погубит меня самого.

Обливаясь потом и трясясь в ознобе, от которого не спасали даже одеяла, натянутые до самого подбородка, я наблюдал за круговертью снежинок под скошенными балками крыши, за пылающим в очаге пламенем, где постепенно сгорали и рассыпались углями поленья, отчего сложенная мной пирамида медленно оседала и становилась все ниже и ниже. Суп в котелке выкипел, и до меня донесся запах подгоревшей еды. Снег медленно ложился на столешницу и вскоре покрыл ее полностью.

Я собирался встать, но провалился в сон – тяжелый лихорадочный сон, наполненный странными, лишенными смысла видениями, – потом на мгновение очнулся, как от толчка, резко сел, но тут же упал обратно на постель и вновь погрузился в грезы. Свечи погасли, но огонь в очаге по-прежнему горел. Снежинки кружили по комнате, тонким слоем лежали на столе, на кресле и, по-моему, даже на постели. Я с удовольствием слизнул талый снег с губ, потом принялся собирать его по одеялу и есть с ладони. Меня мучила нестерпимая жажда, хотелось снова впасть в забытье и больше ее не чувствовать.

Должно быть, наступила полночь, когда появился Азриэль.

Не думайте, что он сознательно подгадал время ради драматического эффекта. Нет, ничего подобного. Он брел по снегу, борясь с пронизывающим ветром, и еще издали увидел горящий высоко в горах огонь, искры, вылетающие из трубы, и свет в проеме открытой двери. Все это стало для него ориентиром.

Мой дом – единственный на всю округу. Он узнал об этом из скупых официальных сообщений о моем затворничестве и недосягаемости ни для кого в течение ближайших месяцев.

Я увидел его сразу, как только он возник на пороге. Увидел блестящую гриву черных вьющихся волос и горящие глаза. Он с силой захлопнул дверь, запер ее и быстрым шагом направился ко мне.

Помнится, я сказал ему, что умираю.

– Нет, Джонатан, ты не умрешь, – ответил он.

Азриэль приподнял мою голову, поднес к губам бутылку с водой, и я, измученный лихорадкой, долго пил, не в силах остановиться, и отрывался от горлышка лишь затем, чтобы поблагодарить его за столь благословенный подарок.

– Обычная доброта, – просто сказал он.

Словно в полудреме я наблюдал, как он подкладывает в очаг дрова, смахивает отовсюду снег, а потом бережно собирает разлетевшиеся по комнате бумаги и, опустившись на колени, аккуратно раскладывает их возле огня, чтобы они просохли и удалось спасти хоть что-то. Такое отношение к моим записям было поистине достойно восхищения и привело меня в восторг.

– Ведь это твой труд, твой бесценный труд, – пояснил Азриэль, заметив, что я за ним наблюдаю.

Наконец он снял теплое пальто и остался в свободной рубашке навыпуск. Это означало, что мы в безопасности. Вскоре до меня донесся запах пищи, и я услышал бульканье кипящего куриного бульона.

Как только еда была готова, Азриэль принес мне глиняную миску – я предпочитал пользоваться самой простой деревенской посудой – и велел выпить еще дымящийся бульон, что я послушно и сделал.

Вода и бульон сотворили чудо и постепенно вернули меня к жизни, ведь поначалу сознание мое было затуманено настолько, что я даже не упомянул о небольшой аптечке, хранившейся в белой коробке.

Азриэль сполоснул мое лицо прохладной водой.

Потом он вымыл меня целиком: медленно, терпеливо, бережно переворачивая с боку на бок, и постелил чистые простыни.

– Вот бульон, – сказал он. – Нет-нет, не возражай, ты должен его выпить.

И в течение всего времени, что он возился со мной, Азриэль поил меня водой.

Когда он спросил, велики ли мои запасы и хватит ли воды на его долю, я едва не рассмеялся.

– Боже, конечно, мой друг, – ответил я. – Бери все, что захочешь.

Он жадными глотками утолил жажду и пояснил, что вода – единственное, в чем он нуждается сейчас, когда лестница, ведущая на небеса, вновь исчезла и он брошен на произвол судьбы.

– Мое имя Азриэль, – сказал он, присаживаясь на край кровати. – Меня называли Служителем праха, но я стал мятежным призраком, ожесточенным и дерзким духом.

Он раскрыл передо мной журнал так, чтобы я мог разглядеть страницы. В голове у меня прояснилось. Я сел и оперся на божественно мягкие, восхитительно чистые подушки. Нет, этот полный жизни, мускулистый, энергичный мужчина совершенно не походил на призрака. Темные волоски, покрывавшие тыльную сторону ладоней и предплечья, усиливали впечатление его абсолютной реальности и недюжинной силы.

Со страницы знаменитого журнала «Тайм» на меня смотрел Грегори Белкин – отец Эстер, основатель Храма разума, человек, принесший зло миллионам людей.

– Я убил его, – сказал Азриэль.

Я повернулся к нему и вот тогда-то впервые узрел чудо.

Он хотел, чтобы я его увидел.

Он вдруг уменьшился в размерах, правда несильно, копна спутанных вьющихся волос исчезла, превратившись в аккуратную короткую прическу современного бизнесмена, просторное одеяние уступило место элегантному, великолепно скроенному черному костюму… Прямо на моих глазах он превратился в… Да-да, передо мной возникла фигура Грегори Белкина!

– Да, – подтвердил он, – именно так я выглядел в тот день, когда сделал свой выбор и навсегда лишился могущества, чтобы обрести плоть и познать истинные страдания, – точно как Грегори, когда я застрелил его.

Прежде чем я успел ответить, он снова начал меняться: голова стала больше, черты лица – крупнее, лоб обрел прежнюю выпуклость, на месте тонких губ Грегори Белкина появился рот херувима. Яростно сверкающие глаза под кустистыми бровями сделались огромными, а улыбка – таинственной и соблазнительной.

Но только не счастливой. В ней не было ни веселости, ни безмятежной радости.

Азриэль поднес журнал ближе к моим глазам.

– Я думал, что останусь таким навсегда, сохраню этот облик до самой смерти.

Он вздохнул.

– Храм разума разрушен и лежит в руинах. Люди больше не станут умирать. Женщины и дети не будут падать в дорожную пыль, вдохнув ядовитый газ. Но сам я не умер, а вновь превратился в Азриэля.

Я взял его за руку.

– Ты выглядишь как обыкновенный живой человек. Откровенно говоря, мне непонятно, как тебе удалось принять облик Грегори Белкина.

– Нет, я не человек.

Он покачал головой.

– Я призрак. Призрак, имевший достаточно силы, чтобы придать себе форму, которой обладал при жизни, и не способный теперь избавиться от нее. Почему Господь так поступил со мной? Да, меня нельзя назвать невинным. Я грешил, и немало. Но почему я не могу умереть?

Его лицо внезапно озарила улыбка, и он стал похож на мальчика с пухлыми щечками в обрамлении растрепанных темных локонов и очаровательным ангельским ротиком.

– Возможно, Господь оставляет меня в живых ради твоего спасения, Джонатан, – задумчиво продолжил он. – Что, если в том и состоит истинная причина? Что, если Он вернул мне прежнее тело, чтобы я взобрался на эту гору и рассказал тебе обо всем? Что, если в противном случае ты был обречен на гибель?

– Все возможно, Азриэль, – ответил я.

– А теперь отдыхай, – велел он. – Лоб у тебя уже холодный. А я посижу рядом, подожду и послежу за тобой. И если увидишь, что я время от времени превращаюсь в того человека, знай, это лишь затем, чтобы проверить, насколько легко мне удается менять обличье. Благодаря чародею, призвавшему меня восстать из праха, мне никогда не составляло труда принять ту или иную форму. Я с легкостью создавал любую иллюзию, обводя вокруг пальца врагов моего повелителя или тех, кого он намеревался ограбить или надуть.

– Однако я все тот же юноша, что и тогда, в самом начале, когда я купился на лживые речи и стал призраком, а не мучеником, как они обещали. Лежи смирно, Джонатан, спи. Глаза твои ясны, и на щеках играет румянец.

– Дай мне еще бульона, – попросил я.

Он исполнил мою просьбу.

– Азриэль, – с благодарностью произнес я, – я непременно умер бы, не окажись ты рядом.

– Да, наверное, ты прав, – согласился он. – Но знай, я принял решение, когда одной ногой уже стоял на ступени лестницы в небеса, ибо полагал, что имею на это право теперь, когда дело окончено, и Храм разума разрушен до основания. Хасиды [2]2
  Хасиды – приверженцы религиозно-мистического течения в иудаизме. Для них характерны религиозный фанатизм и вера в чудеса.


[Закрыть]чисты и невинны, о них можно сказать только хорошее. И бремя сражений они должны возложить на таких монстров, как я.

– Святой Боже! – воскликнул я, в то время как в голове моей крутились обрывки воспоминаний о Грегори Белкине и его безумной затее. – Но ведь была еще девушка, красивая девушка…

Он забрал чашку с бульоном и вытер мне лицо и руки.

– Ее звали Эстер.

– Да.

Он снова раскрыл и свернул пополам журнал, теперь заляпанный пятнами и еще влажный, хотя в теплой комнате бумага сохла довольно быстро.

Я увидел знакомую всем фотографию Эстер Белкин, сделанную на Пятой авеню практически перед смертью девушки. Она лежала на носилках перед распахнутыми дверцами «скорой помощи».

Но только сейчас я обратил внимание на попавшую в кадр фигуру человека, которого видел и раньше – в телевизионных передачах и на других, более крупных снимках, сделанных на месте происшествия. Однако до сих пор я не придавал этому значения. Молодой человек стоял возле носилок, обхватив голову руками, и, кажется, рыдал от горя, оплакивая Эстер. Изображение было нечетким – так, один из многих в толпе, – однако две детали бросались в глаза: густые, красиво очерченные брови и пышная копна черных вьющихся волос.

– Это же ты! – вскричал я. – Азриэль, это же ты на фотографии!

Он молчал и казался смущенным, даже растерянным. Потом он ткнул пальцем в Эстер на носилках.

– Она умерла там. Эстер, его дочь.

Я объяснил, что знал ее. Давно, в первые годы существования Храма разума, когда он еще не обрел ни могущество, ни огромную аудиторию и часто становился предметом дискуссий. Эстер была хорошей ученицей: серьезной, скромной, умной и прилежной.

Азриэль долго смотрел на меня.

– Ты тоже считаешь ее очаровательной девушкой? – наконец спросил он.

– О да, – кивнул я. – Совершенно верно. Она не имела ничего общего с отчимом.

Он указал на свое изображение.

– Это действительно я, призрак, Служитель праха. Горе сделало меня видимым. Не знаю, кто позвал меня, и, скорее всего, никогда не узнаю. Возможно, я услышал призыв самой ее смерти, ужасной в своей красоте. Это навсегда останется тайной. Но, как видишь, мой нынешний облик в точности повторяет тот, что я принял тогда. Прежде он был неосязаем, а теперь обрел плоть. Господь вернул мне ее, и по Божьей воле мне с некоторых пор все труднее исчезать и возвращаться, воспарять, растворяться в воздухе и вновь представать в человеческом обличье. Что станет со мной, Джонатан? Что ждет меня впереди? По мере того как я делаюсь сильнее и все дольше нахожусь в облике человека, хотя это не более чем обман, страх мой растет: я боюсь, что не смогу умереть, что никогда не умру.

– Азриэль, – потребовал я, – ты должен рассказать мне все.

– Все? О, таково и мое желание. Именно этого я хочу, Джонатан.

Менее чем через час я уже мог свободно передвигаться по дому, не испытывая головокружения. Азриэль отыскал и надел на меня теплый халат и кожаные шлепанцы. А еще через несколько часов я почувствовал, что голоден.

Заснул я, кажется, только под утро. А когда пробудился, была середина дня. В голове прояснилось, я полностью пришел в себя и вновь обрел способность мыслить ясно и четко. Огонь по-прежнему горел, в доме стало тепло. Азриэль зажег несколько толстых свечей и расставил так, что они, хоть и слабо, озаряли даже самые дальние пыльные углы.

– Тебе нравится? – спросил он.

Я предложил добавить еще свечей и зажечь керосиновую лампу на столе. Все мои пожелания были тут же выполнены. Азриэль умел обращаться со спичками и с зажигалкой. Он подкрутил повыше фитиль лампы и поставил две свечи на каменную столешницу возле моей кровати.

Неяркое сияние равномерно освещало комнату. Деревянные оконные рамы и дверь были плотно закрыты и заперты на задвижки, в трубе завывал ветер, снопы искр то и дело взлетали над очагом и тут же гасли. Буря за стенами чуть поутихла, однако снегопад не прекращался – снаружи вовсю хозяйничала зима.

Я знал, что никто не придет, не потревожит наш покой, не отвлечет от того, что нам предстоит, и смотрел на Азриэля в нетерпеливом ожидании. Я был счастлив. Несказанно счастлив.

Я объяснил Азриэлю, как готовить кофе по-ковбойски – достаточно просто бросить размолотые в порошок зерна в сосуд с кипятком, – и проглотил неимоверное количество восхитительного напитка, с наслаждением вдыхая сладостный аромат.

Потом, отказавшись от помощи Азриэля, я взялся за еду и показал, как смешать разные крупы из маленьких пакетиков, чтобы потом оставалось лишь вскипятить воду, высыпать образовавшуюся смесь и хорошенько взболтать – получалась вкуснейшая каша.

Азриэль смотрел, как я ем. Он сказал, что не голоден.

– Почему ты не хочешь хотя бы попробовать? – умоляюще спросил я.

– Мой организм не примет пищу, – объяснил он. – Ведь я, как уже говорил, не человек.

Он встал и медленно направился к двери. Мне показалось, он хочет распахнуть ее навстречу бушующей снаружи буре, и я съежился, опасаясь, что в комнату вот-вот ворвется мощный вихрь. Однако после всего, что Азриэль для меня сделал, мне даже в голову не пришло воспротивиться его желанию: если он хочет полюбоваться снегопадом, что ж, он имеет право.

Но случилось другое: Азриэль воздел руки, и, несмотря на то что дверь оставалась надежно запертой, по дому пронесся ветер, фигура моего гостя сделалась почти прозрачной, закружилась на месте, отчего все детали и краски стали неразличимы, и… исчезла.

Словно зачарованный, не веря глазам, я наблюдал за происходящим, а потом вскочил и по-детски отчаянным жестом прижал к груди миску.

Азриэля нигде не было. Ветер стих так же внезапно, как налетел, но потом поднялся снова, только на этот раз горячий, словно разогретый жаром очага.

Азриэль стоял напротив огня и смотрел прямо на меня. На нем были все те же черные штаны и белая рубашка. За распахнутым воротом я отчетливо видел на груди густые черные волосы.

– Неужели я никогда не стану нефеш?! [3]3
  Еврейское слово «нефеш» соответствует понятию «душа» в Библии.


[Закрыть]– воскликнул он. – Неужели тело и душа мои никогда не сольются воедино?!

Я помнил, что означает это слово в переводе с древнееврейского.

Я усадил его. Он сказал, что способен пить воду, что все призраки и духи умеют поглощать жертвенные жидкости и ароматы. Вот откуда берут начало издревле известные рассказы о возлияниях, о воскурении фимиама, о сожжении жертвоприношений и дыме, поднимающемся от алтарей. Вода не только утолила его жажду, но, похоже, принесла ему умиротворение.