Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Эндрю Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Васько огрел его дубинкой по затылку:

– Тихо!

Через некоторое время из барака послышались крики и возбужденный голос Шарфа. Все замерли. Шарф вынес из барака самодельное лезвие, сделанное из крышки консервной банки. Заключенные резали им крохи украденного хлеба или сыра, которыми им удавалось разжиться.

– Могу я поинтересоваться, чье это? – спросил гауптшарфюрер. Демонстрируя нож, он осуждающим взглядом обвел всю шеренгу. Его воспаленные глазки, плоский нос и тонкие губы делали его похожим на мясника. Все застыли. Никто не проронил ни звука. За провинность одного человека обычно наказывали весь барак. Никто не рискнул бы раздражать взбешенного Шарфа.

– Ну же, говорите! – скомандовал капо Васько, двигаясь между рядами. Он приложил ладонь к уху: – Что, языки проглотили? Мне что-то послышалось? – он обращался с ними как с малыми детьми, отчего они его еще больше ненавидели. Он остановился позади Улли, булочника из Варшавы, одного из друзей Альфреда.

Булочник зажмурил глаза. Это было его лезвие. Он понимал, что для него все кончено.

– НИЧЕГО? – Васько поднял дубинку и ударил Улли по ногам сзади. Тот упал.

– Это только для еды, герр гауптшарфюрер, – взмолился Улли, таким образом признавая свою вину. В его глазах стоял ужас. – Ничего больше. Я клянусь вам.

Кто-то его сдал.

– Только для еды, я правильно расслышал? – переспросил Шарф. Все понимали, что это была издевка. – Ну тогда ладно. Да, Васько? Ну если это только для еды. Только я думаю, настоящий нож больше подходит для разрезания еды. – Шарф говорил откровенно издевательским тоном. Он обошел вокруг Улли. – Булочник, ты согласен, что нож больше подходит?

– Да, герр офицер. Конечно больше.

Им позволялось пользоваться лишь ложками, чтобы хлебать жидкое пойло из переваренной гнилой картошки и, если повезет, ошметка гнилого мяса на дне миски.

– Вы согласны, герр Васько?

– Согласен, герр Шарф, – кивнул украинец. Он был само подобострастие.

– Пожалуйста, – Улли склонил голову, прекрасно понимая, что его ждет. Он поискал взглядом немногих своих друзей, как бы прощаясь с ними.

– Герр гауптшарфюрер, – из барака выбежал охранник, в руках у него была жестяная банка, в которой Альфред прятал свои записи. У несчастного подвело живот. Шарф покачал головой и улыбнулся: не было нужды спрашивать, кому это принадлежало. Он шагнул к Альфреду.

– И что это у нас тут, профессор? – просиял эсэсовец. – Все еще носитесь со своими глупыми фантазиями? Разве мы не объяснили вам, что от них пора отказаться? – он выгреб из банки бумаги и скомкал их. – Для профессора вы какой-то бестолковый. Герр Васько, у вас есть спички?

– Конечно, – ответил тот и протянул Шарфу коробок.

– Да это всего лишь заметки, герр гауптшарфюрер, – взмолился Альфред. – Ерунда. Они важны только для меня.

– Кем вы были раньше, здесь не имеет ни малейшего значения! – закричал эсэсовец. Он поджег спичку и глядел с ледяной улыбкой на Альфреда, пока пламя поглощало бумажки. Он бросил их на землю. Сгорая, они сжимались и потрескивали. – Вы не понимаете? Забудьте, кем вы были. Вы здесь просто рабсила. Чертов номер. Вы живы, пока я этого хочу. Вам понятно?

– Да, герр гауптшарфюрер.

– Я в этом не уверен. Но я вам напомню. СМОТРИТЕ! Он достал свой люгер и приставил к затылку Улли.

– Ты думаешь, я забыл, зачем мы сюда пришли? – Улли опустил голову, зная, что будет дальше. – В следующий раз имейте это в виду, если решитесь прятать оружие! – и Шарф спустил курок. Улли зажмурился и издал стон.

Но пистолет не выстрелил.

Шарф выругался и снова нажал на курок. Снова осечка.

– Твою мать! – он прижал пистолет к голове Улли и все жал и жал на курок. Клинк-клинк-клинк. Но оружие заклинило. Глаза немца налились бешенством. – Ефрейтор, – крикнул он одному из охранников, – дайте мне ваше оружие!

Роттенфюрер направился к нему, на ходу расстегивая кобуру. Но тут Шарфа окликнули от главного здания охраны.

Эсэсовец обернулся.

– Капитан Нихольц, – произнес охранник. – Он ждет вас в комнате охраны. Немедленно.

Все видели, как напряглись жилы на шее у Шарфа. В раздражении он пнул в бок стоявшего на коленях булочника.

– К чему тратить на тебя гребаную пулю? Иди в строй, гниль. Твое время скоро придет и так.

Он ушел. Васько, помахивая дубинкой, фыркнул, ухмыльнулся и, уходя, бросил через плечо:

– До следующего раза, булочник. Я сам с тобой разберусь.

Дрожащий и обделавшийся Улли попытался подняться. Лицо у него было абсолютно белым.

– Добро пожаловать обратно в мир живых, – один за другим люди подходили, чтобы помочь товарищу встать на ноги.

Альфред смотрел на обуглившиеся остатки своих записей, которые постепенно превращались в пепел. Он было шагнул к ним: вдруг что-нибудь еще можно было спасти? Но потом остановился.

Да какой в этом смысл? Шарфу следовало покончить с ними обоими. Каждый день строились новые печи. Людей теперь даже не завозили в лагерь, а прямо с поезда отправляли в Биркенау, и они исчезали навсегда. За одну только прошлую неделю, как ему сказали, – сто тысяч евреев из Венгрии. Всем им предстояло умереть здесь.

Бедняга Улли, может, это и не самый ужасная смерть. Выстрел в голову. Он глядел на тлеющие остатки своих трудов.

Десять лет.

Кто-нибудь может ему объяснить, ради чего стоило откладывать неизбежный конец?

Глава 16

Работа в лагере никогда не прекращалась. Железнодорожные пути прокладывались дальше, прямо до ворот соседнего Биркенау, туда, где непосредственно происходило уничтожение. В две смены, днем и ночью. Всего в трех километрах строился химический завод «ИГ Фарбен». Ходила шутка, что нацисты экономили на транспорте, производя газы на месте.

Каждый день рабочие бригады выстраивались за утренней пищей. Строители, электрики, маляры, землекопы с кирками и лопатами. Людей все время выстраивали и пересчитывали, проверка следовала за проверкой. Потом под бодрящую музыку живого оркестра все маршировали на двенадцатичасовую смену. Тот же оркестр встречал их после работы, когда они, еле волоча ноги, тащили умерших на тачках.

Случались и передышки: несколько минут до начала сбора бригад и после проверки или приема пищи. Или днем, если вас ставили в ночную смену. Попасть в лазарет считалось настоящим отпуском.

Альфреду, учитывая его возраст, поручили чистить офицерские велосипеды. Он тер их и тер, счищая грязь с колес. Через неделю после шмона, устроенного Шарфом, оберштурмфюрер Мейтнер поручил Альфреду сопровождать больного заключенного в лазарет. Там он наткнулся на небольшую группу, наблюдавшую за игрой двух заключенных в шахматы.

Один был средних лет с суровым взглядом и серьезным выражением лица, говорили, что он чемпион лагеря. Другой – совсем мальчишка, на вид не больше шестнадцати лет. Они играли каменными фигурами, условно напоминавшими шахматные, на самодельной картонной доске. Немцы разрешали. Так же как они разрешили, а вернее потребовали, чтобы во время прибытия новых партий заключенных и ухода на работу играл оркестр. Музыка отчасти создавала ощущение нормальной и даже цивилизованной обстановки посреди всеобщего безумия и смерти. Уровень игроков в шахматы был довольно высок, даже охранники время от времени отвлекались, чтобы понаблюдать за игрой. Говорили, что сам доктор Менгеле порой проявлял интерес. Это напоминало гладиаторские бои в Древнем Риме: чем дольше ты оставался в игре, тем больше у тебя появлялось шансов оставаться в живых.

Альфред довел сопровождаемого до места и на обратном пути присоединился к толпе зрителей. Сам он последний раз играл в шахматы еще в университете, но посмотреть было любопытно. Эсэсовцы и узники, жившие в постоянном страхе перед ними, тихо обсуждали между собой ход матча, полностью поглощенные происходящим. После каждого хода старший игрок, явно нервничая, потирал свое рыхлое одутловатое лицо. Его юный оппонент, напротив, нисколько не волновался. И новичку было понятно, что у юнца преимущество. Немцы переговаривались и кивали головами, открыто восхищаясь тем, как молодой расправляется с соперником.

– Вы точно хотите продолжить борьбу? – парень откинулся назад и сцепил руки за затылком.

– Подобная самоуверенность сослужила плохую службу игрокам получше вас, – огрызнулся его оппонент, отклоняя предложенную ничью.

– Смотрите, слон берет коня, и это ставит под угрозу вашу ладью, – указал ему юнец.

– Я не идиот, – буркнул чемпион.

– Не сомневаюсь. Тогда я пойду пешкой на С5, и вы захотите спасти ладью… Я также уверен, что вы видите… – Даже Альфреду было понятно, что следующий ход парня давал ему полный контроль над доской. Исход был неизбежен.

Старший еще раз поскреб свои обвислые щеки, оттягивая развязку, затем спокойно кивнул, признавая поражение, и протянул руку.

– У нас новый чемпион! – закричали в толпе. – Молодой Король Волчек! – вторили другие. Немцы оживленно обсуждали матч, двое из них обменялась купюрами – было заключено пари. Затем охранник, который, судя по всему, поставил не на того, обернулся к толпе:

– Веселье окончено, уроды! Все. Быстро тащите свои задницы на рабочие места. Вы меня слышали? – он замахнулся дубинкой на замешкавшихся, настроение у него было явно испорчено. – Быстро!

Теперь немцы могли вернуться к своей ежедневной рутине – убивать заключенных.

Когда толпа стала расходиться, Альфред заметил привлекательную женщину в платье с набивным рисунком и кардигане. Она даже поаплодировала исходу матча. Эсэсовцы обращались с ней почтительно. Когда все разошлись, незнакомка вернулась в лазарет.

– Красотка, не правда ли? – стоявший рядом лагерник-француз слегка толкнул Альфреда локтем. Красный треугольник на его робе означал, что он был политический.

– Кто она? – спросил Альфред по-французски. – Медсестра? Я ее прежде не видел.

– Не знаю, – француз пожал плечами. – Но она точно любит шахматы. Я не первый раз ее здесь вижу. Умная и красивая – прекрасное сочетание!

– Да, сочетание приятное, – отреагировал Альфред. И загрустил, вспомнив свою дочь Люси.

– Этот парень – нечто, – продолжал болтать француз, пока они шли к баракам. – Он победил всех, с кем играл. Совершенно очевидно, что у него фотографическая память. Он клянется, что помнит каждую свою игру.

– Неужели?

– Я как-то жил с ним в одном бараке. Он там никого не знал, ну, кроме своего кузена из Лодзи или откуда-то еще. Кто-то предложил проверить его память. Он согласился – за пятьдесят злотых с каждого. Мы спросили, где он возьмет две тысячи, если проиграет, на что этот сопляк ответил, мол, не переживайте, я не проиграю. И мы все подписались на это. Мы сообщили ему наши имена и названия городов, где мы родились. Ну, чтобы ему было посложнее. Нас было человек тридцать. – Француз остановился напротив барака. – Это мой блок. Номер двадцать два.

Ну и? – Альфреду не терпелось узнать, чем все закончилось.

Француз пожал плечами.

– Пацан не сделал ни одной ошибки. Каждого назвал, черт его побери. Кое-кто разозлился и наехал на них с кузеном, что, мол, это все подстроено. Но парень пошел дальше. Он повторил, кто из какого города. Просто замечательно, да?

– Да, но мне приходилось встречать немало молодых людей, у которых была память ничем не хуже. Главное найти этому правильное применение.

– Если позволите, чем вы занимаетесь? – поинтересовался заключенный. – Преподаете?

– К несчастью, в данный момент я занимаюсь транспортом, – Альфред указал на велосипедную шину.

– Ну да, здесь мы все обрели новые профессии, – засмеялся француз. – Я был в своем городе мэром.

А как его зовут? – спросил Альфред и, сняв очки, отер пот со лба.

– Кажется, Волчек, – ответил француз, направляясь в свой барак. – Лео. Следите за его игрой, если вам повезет.

Они оба знали, что он имел в виду, сказав «если вам повезет».

– Следите лучше за своими деньгами. Это может стоить вам полсотни злотых.

Глава 17

Неделю спустя Альфред увидел, как парень играет с другим местным чемпионом, Марковым. Лео разыграл староиндийскую защиту и, к восторгу зрителей, победил более опытного соперника в двадцать ходов.

Ему аплодировал даже Марков.

Альфред снова обратил внимание на привлекательную блондинку. Она стояла, облокотившись на перила перед входом в лазарет, и была полностью поглощена игрой. Но, как только матч закончился, она удалилась, сопровождаемая вежливыми поклонами охранников. Должно быть, медсестра. Или новый доктор.

Пока зрители расходились, Альфред протолкался к победителю, чьи карманы были набиты заработанными припасами и сигаретами.

– Могу я с вами переговорить, пан Волчек?

– Со мной? Я вас знаю? – насторожился молодой человек. Подозрительность была здесь естественной реакцией. Все, включая обладателей полосатых роб, либо хоть на какое-то время искали защиты, либо оказывались шпионами.

– Когда я преподавал в университетах Геттингена и Львова, меня называли герр доктор Мендль, – представился Альфред. – Но здесь, я полагаю, можно просто Альфред.

– А меня в Лодзи называли просто Лео, – улыбнулся юноша. – Но здесь я стал Королем Лео.

– Приятно познакомиться, как бы вас ни называли, молодой человек, – отреагировал Альфред. – Ходят слухи о вашей удивительной памяти. И вы, безусловно, знаете толк в шахматах.

– Буду рад, если это поможет мне продержаться тут подольше… Дома в Лодзи я был чемпионом среди юниоров, пока нас не переселили в гетто. Там конкуренция быстро сошла на нет. Шахматы уже не казались столь важным занятием. А вы, профессор, играете?

– Играл в университетские годы, – признался Альфред. – Как вы понимаете, это было довольно давно.

– Ну, здесь все мы почти одного возраста, – философски заметил Лео. – Тут никогда не знаешь, какой день будет последним. В любом случае, герр доктор, был рад. Если не возражаете, боюсь, мне пора…

– Вы так же хороши в точных науках и математике, как в шахматах? – напрямую спросил Альфред. – Раньше говорили: мозги без правильного применения – это как красота без доброты. Пустая трата сил.

Парень пожал плечами:

– Боюсь, мое образование пришлось отложить после того, как нас заставили переехать в гетто. Однако, – он лукаво улыбнулся, – я мог бы вам кое-что продемонстрировать, если вам любопытно.

– Почту за честь.

У парня были тонкие черты лица, и, будь у него волосы, он был бы блондином. Живые голубые глаза на вытянутом лице и острый ум. Плюс самоуверенность.

– Сообщите мне дату своего рождения, герр профессор.

– Как я уже говорил, я не молод. И, может быть, слишком стар, чтобы играть с вами в игры. Однако, я родился седьмого октября, если угодно. За четырнадцать лет до окончания века.

– То есть, в 1886 году, так? – мгновенно отреагировал Лео. Он взмахнул руками и поклонился. – Вот видите?

– О да, это впечатляет, – насмешливо ответил Альфред.

– А вы ожидали большего? Ну хорошо… Итак, седьмое октября 1886 года. Так вы сказали?

– К сожалению, – согласился Альфред.

– Дайте подумать, – юноша прикрыл глаза, приложил ко лбу два пальца и безмолвно зашевелил губами, словно производя подсчеты в уме. Потом он открыл глаза и произнес: – Мои поздравления, профессор, вы особенный человек, вы родились в шабат.

У Альфреда отвисла челюсть.

– Я также могу вычислить, что подобное может заявить только один человек из семи, – поддразнил его Лео.

– Первого фокуса было вполне достаточно, – произнес Альфред, безусловно впечатленный.

Парень был прав. Мать Альфреда всегда шутила, что он чудом стал ученым, а не раввином, так как в буквальном смысле родился в синагоге. Он просчитал в уме все эти годы и календари, более пяти десятков, учел високосные годы…

– Да, это удивительно. Позвольте спросить, каким образом вы это делаете? Без бумаги и карандаша, и так быстро?

– Я вывел формулу. Она включает цифровые обозначения каждого дня недели в каждом веке. В любом году даты 4/4, 6/6, 8/8, 10/10 и 12/12 выпадают на один и тот же день. Потом надо учесть високосные года, в вашем случае их было четырнадцать. Так я могу высчитать в уме любой день. Так как насчет правильного применения моих мозгов, профессор? – полюбопытствовал юноша, явно довольный собой.

– Я бы сказал, что это производит сильное впечатление, – неохотно признал Альфред. – Если вы стремитесь работать календарем.

– А вы к чему стремитесь? За то время, что вам здесь отведено.

– Не хотите попробовать кое-что? – Эту задачку на выведение простых чисел Альфред давал только самым сильным из своих студентов. – Я назову число. Запомните его.

Лео посмотрел на него и пожал плечами, готовый принять вызов.

– Не вижу проблемы.

– Оно длинное: 9 007 199 254 740 991. Теперь повторите его.

– И всего-то? – Лео выглядел разочарованным. Он быстро повторил названное Альфредом число. – В чем здесь подвох?

– В какую степень нужно возвести два, чтобы получилось это число?

– Хм, степень двух… – Лео в задумчивости поджал губы. – Это непросто, – он набрал в грудь воздуха, как бы принимая вызов, нахмурил брови, и его взгляд потерял фокус. Он держался рукой за подбородок. – Сколько у меня времени?

– Ну, такому как вы, – улыбнулся Альфред, – не знаю, наверное, хватит двух-трех минут… Сколько вам надо?

– За две-три минуты справлюсь. – И парень принялся производить в уме многочисленные математические действия, бормоча себе под нос, двигая указательным пальцем из стороны в сторону, на манер метронома. Время шло. – Двух, говорите?.. – переспросил он, вид у него при этом был озадаченный. В конце концов он посмотрел на Альфреда, покачал головой и повел плечами. – Я уже объяснял вам, что мне не удалось продолжить образование из-за войны. Дело не в том, что я не могу вычислить решение, просто… Мне нужна бумага и, пожалуй, еще немного времени. Я уверен, что справлюсь.

– Я не сомневаюсь в этом, – Альфред потрепал парня за плечо. – Это неважно, задание сложное. – Охранники уже начали загонять всех обратно на рабочие места. – Мы могли бы еще раз пообщаться? Мне хотелось бы кое-что обсудить.

– Хотите, чтобы я научил вас играть в шахматы, профессор? Сами сказали, много лет прошло. Это будет не так быстро.

– Может быть, это я хочу вас чему-то обучить, – ответил Альфред.

– И что это может быть?

– Физика электромагнитных излучений.

– Электромагнитные излучения? – Лео закатил глаза. – О да, это мне очень пригодится, профессор. Это и еще справка от самого рейхсфюрера Гиммлера – вот что поможет мне продержаться здесь лишний день.

– Не будьте таким воображалой. Применение физики чрезвычайно важно. Так мы можем поговорить еще раз? Как насчет завтра? – настаивал Альфред. Он видел, что у охранников начало портиться настроение, и в ход уже пошли дубинки.

– Боюсь, что шахматы занимают все мое свободное время, – ответил Лео, как бы извиняясь, и повернулся, чтобы уйти. – Но мне доставила удовольствие беседа с вами, профессор. Да, и чтобы не оставалось вопросов… Насчет задачки… – он поднял указательный палец, словно его только что осенило. – Я полагаю, ответ, который вы ожидали услышать, будет два в степени пятьдесят три. Не так ли?

– Простите? – пробормотал Альфред в замешательстве.

– Ваше число, профессор. Разве это не два в пятьдесят третьей степени?

У Альфреда было ощущение, что к его нижней челюсти приделали груз. Он дал юноше всего пару минут. Даже у самых одаренных студентов на вычисления уходило не меньше часа, при этом они исписывали целый блокнот.

– Да, это верно, – во рту у него пересохло. – Точнее будет…

– О, вы правы! – Лео не дал ему закончить. – Как глупо с моей стороны. На самом деле, это два в степени пятьдесят три минус один, – уточнил он с победной улыбкой на лице.

Альфред сморгнул.

– Да, действительно, минус один. – Он прочистил горло и кивнул в ответ, ощутив, что кровь отлила у него от щек.

– Так что да, профессор, давайте встретимся. – Лео отвернулся и помахал рукой, удаляясь.

Альфред так и остался стоять в полном изумлении. Придя в себя, он прищурился.

– А в какой день родились вы? – крикнул он вслед. – Если не возражаете.

– Я-то? – переспросил Лео. – А что? Двадцать второго января. Для ясности, через двадцать восемь лет после начала века.

– Ну да, после начала, – Альфред следовал за Лео, пока тот не растворился в толпе. За годы работы он встречал много способных людей. Одни сделали блестящую научную карьеру. Другие стали адвокатами, предпринимателями или пошли на государственную службу. Но этот… Да, француз был прав: этот парень – нечто. Именно это слово.

И ему было всего лишь шестнадцать лет.

Глава 18

Несколько дней спустя, когда Лео отдыхал после двенадцатичасовой смены, в бараке неожиданно появился ефрейтор Ланге. Несмотря на юный возраст, Лео был приписан к ремонтно-транспортной бригаде, потому что в первый же вечер после прибытия в лагерь он заявил, что его кузен работал в Лодзи механиком, что было правдой. Теперь ему приходилось учиться всему на лету.

– Заключенный Волчек, – Ланге встал около его койки.

– Роттенфюрер! – Лео вскочил, сердце его чуть не выпрыгнуло из груди.

– Надень шапку и иди за мной.

– Куда идти, роттенфюрер? – спросил Лео, стараясь унять страх. Когда тебя называли по имени, это не сулило ничего хорошего.

– Поднимай свою задницу и не задавай вопросов, говнюк. – Капрал стукнул дубинкой по доскам нар. – Иди за мной. Schnell!

Внутри у Лео все сжалось. Он поспешно сунул ноги в башмаки и схватил шапку. Что он сделал не так? Что это могло быть? Им не понравилось, как он выставляет напоказ умение играть в шахматы или свою память? Это можно было интерпретировать как желание возвыситься над другими заключенными, что противоречило тому, чего добивались нацисты, внушая им, что они все никто и ничто. Пока Лео вели к выходу, товарищи по бараку, склонив головы, смотрели на него с сочувствием и затаенным облегчением – в душе каждый радовался, что роттенфюрер пришел не за ним.

– Куда же мы идем, герр роттенфюрер? – спросил Лео с нарастающей тревогой. Ланге был жестоким зверем, готовым по малейшему поводу без колебания избить невинного заключенного до потери сознания. Только вчера Лео наблюдал, как ефрейтор забил заключенного лопатой, спихнул бездыханное тело в яму и стал на него мочиться, с хохотом рассказывая анекдот другим охранникам. Он вел себя так, словно тот человек не был живым существом всего лишь тридцать секунд назад.

– Иди, не рассуждай, – рыкнул эсэсовец, подталкивая Лео дубинкой по направлению к выходу из лагеря.

Сердце Лео трепыхалось где-то в горле. Куда Ланге его вел? Они миновали бараки. Впереди не было ничего хорошего. Черная стена, перед которой расстреливали заключенных. Крематорий с плоской крышей, откуда непрерывно шли клубы серого дыма и запах смерти. Может, его заставят там работать? Забрасывать мертвые обезображенные тела в печи и потом вычищать пепел и остатки костей и черепов? Он слышал про все эти ужасы. И про такую работу. Заключенным приходилось даже жить там.

Или, может, это была она. Его персональная Химмельштрассе. Но если так, он примет свою судьбу с достоинством, убеждал себя Лео. Это все равно должно было скоро произойти. Он жалел только, что так усердно готовился к следующей игре.

Пока он шел, ему вспоминалось долгое путешествие, приведшее его сюда. У его отца была небольшая юридическая практика в Лодзи, и он всегда с гордостью сопровождал своего сына-вундеркинда на турниры по шахматам. Однажды Лео даже пригласили играть в Варшаву. Но отец погиб под трамваем, когда Лео было одиннадцать. Они с матерью и младшей сестрой переехали жить к дяде. Потом пришли нацисты, и стало совсем плохо, их поселили в гетто. Многообещающему будущему Лео был положен конец.

Приятель его дяди предложил отвезти Лео и еще двоих ребят на юг, через Словакию в Венгрию – тамошнее пронацистское правительство еще не начало преследовать евреев. Все согласились с тем, что ему там будет безопасней. Они ехали на большом грузовике, кузов которого был нагружен запчастями и арматурой. Все шло по плану, пока они не остановились у овощного киоска, в тридцати километрах за словацкой границей. На горизонте было чисто, и Лео, спрыгнув с грузовика, пробежал метров тридцать до киоска, чтобы купить в дорогу слив и фиников на те гроши, что у него оставались. В этот момент мимо проезжала машина с немцами. Зеленщик, оценив ситуацию, схватил мальчика за руку и потянул за киоск: «Быстрее, сынок, прячься тут». Немцы осмотрели грузовик, обнаружили двух прятавшихся в кузове юнцов, по виду евреев. Несмотря на мольбы их сопровождающего, всех вывели в поле. Лео видел, как их расстреляли. После чего немцы вернулись к киоску и с удовольствием угостились финиками и персиками, болтая с продавцом. Все это время Лео, скрючившись, с бешено колотящимся сердцем сидел в двух шагах от них.

Когда немцы наконец уехали, зеленщик дал Лео фруктов и куртку. Две недели мальчик полями пробирался на юг. Однажды утром, проснувшись, он увидел над собой двух полицаев в черной униформе. Его привезли на контрольно-пропускной пункт на границе, а потом отправили в концлагерь Майданек, около польского города Люблин. Жестокость тамошних охранников поразила Лео: он и не представлял, что с людьми можно так обращаться. Но мальчику и здесь повезло – на одной койке с ним оказался дальний родственник, который обучил Лео основам лагерного выживания: усердно работай, не высовывайся, не смотри в глаза. Делай все как можно быстрей. Лео похудел и ослаб настолько, что приходилось подсовывать ему за щеки газету, чтобы он не выглядел доходягой, и охрана не сочла его негодным к работе. Он снова начал играть в шахматы. Восемь месяцев назад он угодил в партию заключенных, которых загнали в теплушки и этапировали в Аушвиц. По прибытии их всех вытолкали на перрон и построили в шеренгу. Набирали сто крепких работников. Родственник Лео вытолкнул его вперед, хотя парень был тощ, как палка, и ему было всего пятнадцать.

– Держись меня, – пробормотал кузен. – Любым способом попади в эту очередь.

Люди начали пробиваться вперед, и в сутолоке они потерялись. Эсэсовец отсчитывал добровольцев, Лео оказался девяносто восьмым. Его кузен стоял через три человека после него. Тех, кто не попал, увели в другую сторону, им сказали, что после дезинсекции их отведут в душ. Но, как потом узнал Лео, не прошло и часа, как все они, включая кузена Лео, были мертвы. Из тысячи с лишним людей, приехавших на поезде вместе с Лео, в живых осталось только сто.

Теперь они с Ланге приближались к черной стене, и юноша подумал о том, что его невероятное путешествие подходит к концу. Он вспомнил, как смотрел на него, прощаясь, кузен – с осознанием конца, но очень спокойно. Лео уводили вместе с добровольцами, а кузен оставался. Он знал, что хорошо подготовил своего подопечного.

– Сюда.

Удивительно, но Ланге направил его к дезинсекционным душам, где Лео побывал по прибытии в лагерь. В душевых никого не было. На секунду сердце Лео снова зашлось от страха. Охранник подтолкнул его под душевой рожок и включил воду.

– Мыться, – рявкнул немец и указал на кусок мыла. – Waschen sie sich sauber. Отмыться до чистоты.

Лео ступил под душ, не соображая, что происходит. Но было приятно стоять под ледяной струей, ощущая, как с тела сходит вся грязь. Ланге курил метрах в трех от душевой. Когда Лео закончил и оделся, охранник подтолкнул его дубинкой к выходу:

– Пошли.

Они двинулись дальше и, к удивлению Лео, вышли за ворота лагеря. Ланге обменялся саркастичными репликами с солдатами, стоявшими на часах. Для роттенфюрера сопровождать тощего заключенного было не бог весть какой великой честью, Лео видел, что это злило эсэсовца.

– Куда мы идем, герр роттенфюрер? – опять спросил Лео. С тех пор как год назад его привезли сюда, он ни разу не выходил за пределы лагеря.

– Не задавай вопросов, – прорычал ефрейтор, теряя терпение. – Здесь налево. Шагай.

Теперь юноша был уверен, что чертов сукин сын помыл его, только для того чтобы вывести в чистое поле, расстрелять и потом мочиться на его безжизненное тело. Лео такое уже видел.

Так вот в чем было дело.

Но они миновали рвы и повернули на неизвестную Лео дорогу. Они подошли к трем стоявшим в ряд кирпичным домам и остановились около второго – с фронтоном и красной крышей, каменными ступеньками и корзиной цветов, украшавшей крыльцо.

– Жди здесь, – велел роттенфюрер.

– Где мы?

– Молчи, за умного сойдешь, жиденок, – нацист пихнул Лео дубинкой под колени, заставив поморщиться. – Никто из заключенных здесь никогда не был. Это дом лагеркомманданта Акерманна.

Акерманн. У Лео по спине пробежали мурашки. Заместитель начальника всего лагеря. Что он такого сделал? Почему он здесь? Может, гадал Лео, они хотят его завербовать в осведомители? Он ни за что не согласится. Даже если это будет стоить ему жизни. Среди заключенных не было более презренной категории, чем те, кто нашептывал на ухо нацистам. А может, они собирались проводить над ним какие-нибудь страшные опыты? Лео оглядел дома, лужайки, фруктовые деревья в саду – пастораль посреди ада, который был тут же, за колючей проволокой. Последний дом был побольше. Должно быть, там жил коммандант Хосс. Или зловещий доктор Менгеле собственной персоной, один его вид повергал всех в ужас. Здесь мерзавцы слушали Моцарта и, набравшись, распевали свои песенки, притворяясь при этом, что преступления, которые они совершали днем, – просто сон.

Да, вот что они собирались с ним делать – опыты…

Ланге поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Через несколько секунд она отворилась, и он заговорил с кем-то, кто стоял внутри.

– Поднимайся. Живо, – позвал эсэсовец Лео.

Лео повиновался.

– Иди, – ефрейтор втолкнул его в дверь.

Лео с опаской переступил через порог. Сердце билось учащенно, как будто ему уже ввели какое-то лекарство. Дверь в прихожую была открыта, и он увидел небольшую комнату, украшенную цветами и портретами. Она вела в обставленную со вкусом гостиную. Диван с цветной обивкой, деревянные консоли с фотографиями в рамках, полированный гардероб, подсвечники на стенах.

Даже пианино.

Все здесь говорило о нормальной жизни. Лео вспомнился дом его дяди в Моравии. Совсем не похоже на жилище человека, который организовывал убийство тысяч ни в чем не повинных людей.

Лео несколько раз видел Акерманна в лагере. У него было бесстрастное, зловеще-красивое лицо. Он присутствовал на проверках, сопровождал визитеров по территории, и когда они шли мимо избиваемых до полусмерти людей, продолжал беседу как ни в чем ни бывало.

К Лео приблизился молодой темноволосый охранник.

– Войди. – Он подтолкнул юношу в гостиную. – Шапку сними, жид. Ничего не трогай, – он жестом указал на столик у окна, занавешенного от солнечных лучей цветными портьерами.

На столике Лео увидел шахматную доску с фигурами, расставленными для игры.

Два кресла стояли друг напротив друга.