Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Эндрю Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)

Глава 77

Госпиталь для ветеранов

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, – старик пошевелился в кресле, подняв на дочь запавшие, покрасневшие глаза, – что женщина, которую я держал в объятиях в самолете, – это твоя мать.

Дочь, все это время не отпускавшая его руку, кивнула. Ее глаза наполнились слезами.

– Да.

– Я поклялся, что никогда ее не отпущу. И не отпускал. Шестьдесят лет.

– Папа… – Она нежно прижалась щекой к его руке.

– Когда мы приехали в Штаты, она назвалась своим вторым именем, Ида. Так с ним и жила. Все эти годы. Как ты теперь понимаешь, было много такого, что нам хотелось бы оставить в прошлом. Мы, как и ее брат, поселились в Чикаго. Ведь там жили наши единственные оставшиеся в живых родственники.

Она впервые узнала истинную историю знакомства своих родителей. Единственное, что она слышала, – это то, что они познакомились «в лагере», но без особых подробностей.

– Ох, папочка…

Уже перевалило за полночь. Ей разрешили задержаться. Ночная сиделка периодически заходила к ним – то чтобы забрать тарелку, то чтобы принести лекарства, но ему дали возможность рассказать историю до конца. Все это время он сидел. Воспоминания лились из него нескончаемым потоком. Воспоминания, которые он прятал в самых потаенных уголках своей души. Лишь изредка он прерывался, чтобы смочить пересохшее горло.

Наконец он закончил и какое-то время просто сидел молча.

– Так что видишь, никакой я не герой. Я даже не смог уберечь человека, который спас мне жизнь. А что касается этой фотографии… – Он взял фото, где их награждают крестом «За выдающиеся заслуги». – Крест вручают не мне. Его вручают сестре, его единственной родственнице. Вы, наверное, не заметили в этом ящике маленькую табличку «Лейтенанту Натану Блюму, Армия США». Это он герой. – Старик покачал головой. – Твой дядя. Не я.

– Нет, пап… – Дочь тоже покачала головой. – Судя по тому, что я услышала, вы – оба герои.

– Не знаю… – Отец откинулся на спинку кресла. – Но я почтил его память величайшей из всех возможных почестей. – Он взял ее за руки. – Я назвал тебя в честь него, девочка моя. Я наконец могу тебе открыть, почему тебя назвали Натали.

Женщину охватило чувство гордости. Ее глаза сияли. Этого она не знала. Натали поклонилась отцу.

– Спасибо.

– Прости… – Старик снова покачал головой, по его щеке катилась слеза.

– За что? – Она поцеловала его руку.

– Прости за то, что все эти годы я не отваживался излить тебе душу. Не поделился тем, что всегда было здесь, – он постучал себя по груди.

– Все в порядке. – Она взяла платок, чтоб вытереть ему глаза. – Теперь ты все рассказал.

– Мы договорились с твоей мамой, что я больше никогда не возьму в руки шахматы, а она – кларнет, хоть ты, может, и слышала иногда, как она играет на фортепьяно. – Старик пожал плечами. – Но кларнет напоминал ей о том, за что она себя винила и хотела забыть. Хотя вот это она сохранила. – Он достал из сигарной коробки страничку концерта Моцарта, склеенную скотчем из двух половинок. – Как видишь, теперь она целая. Семьдесят лет она пролежала там… – Он посмотрел на дочь и улыбнулся. – Знаешь, ведь это он был любовью всей ее жизни. Брат, а не я.

– Это неправда, она обожала тебя. И ты это знаешь.

– Ну, да, она говорила, что во мне тоже что-то есть… – Он взял белую шахматную фигуру и зажал ее в руке. – Знаешь, ни одного дня не проходит, чтобы я не думал о ней. Чтобы у меня не щемило сердце. Все эти воспоминания… Из-за них. Ты ведь понимаешь, о ком я?

Натали кивнула, готовая вот-вот разрыдаться.

– Да.

– Она сказала мне тогда: «Добро в конце концов побеждает, Лео… Даже здесь». Даже в том аду, в котором мы побывали. «Проживи жизнь до конца. Хотя бы ради меня», добавила она. И я жил. – Старик взглянул на дочь. – Скажи, малышка, я ведь был хорошим отцом?

– Конечно, папа. Лучшим.

– А мужем?

– Да. – Она взяла его за руку. – На протяжении шестидесяти лет.

– И я обо всех вас заботился? Мы создали хорошую семью: ты, Грег, мальчики.

– Прекрасную, папа. Это твоя заслуга.

– Это то, в чем я поклялся. Тогда, в самолете. И я старался соответствовать этой клятве каждый день. – Он посмотрел на фото хорошенькой блондинки в лодке – козырек фуражки поднят вверх, счастливая улыбка. – Если бы не она, нас бы здесь не было. Ты бы не родилась. Все хорошее, что случилось со мной в жизни, не произошло бы. Я бы погиб там. Так что, наверное, она была права в конце, когда говорила о хорошем.

– Да. – Натали взглянула на потертую фотографию. – Она была права.

– Держи. Теперь ты будешь хранительницей всего этого. – Он отдал ей фото и шахматную фигуру. – Может быть, когда-нибудь ты расскажешь об этом детям. Когда меня не станет. А сейчас я немного устал. Я полагаю, что заслужил немного сна. Пожалуй, позже я не ложился с тех самых пор, как мы с мамой поехали в круиз на Карибы и я выиграл в судовом казино две тысячи восемьсот долларов.

– Я никогда об этом не слышала, – засмеялась дочь.

– Мама ужасно рассердилась. Не позволила мне больше даже рядом с казино пройтись. – Он хитро улыбнулся. – Но я всегда хорошо считал карточные расклады.

Он попытался встать. Взяв его под руку, Натали помогла отцу потихоньку добраться до кровати. Там он лег на спину и довольно вздохнул.

– Опусти меня немного, котенок. Там наверху есть такая специальная штука. Знаешь, когда я наконец отсюда выберусь, – подмигнул он ей, – надо будет приобрести такую.

– Обязательно внесем в список, пап. – Она немного опустила кровать и помогла ему устроиться поудобнее.

– Вот и хорошо. – Он на секунду закрыл глаза. Когда он их снова открыл, он поймал на себе пристальный взгляд дочери. – Что?

– Ничего, папочка. Просто я люблю тебя сколько себя помню, но я никогда еще не была так тобой горда.

Старик кивнул, на лице у него появилась довольная улыбка.

– Приятно слышать это от тебя, но теперь мне пора принять мой омолаживающий сон, если ты не возражаешь.

– Конечно, не возражаю. – Она наклонилась и поцеловала его. – Я приду завтра.

Натали собрала реликвии и аккуратно сложила их в сигарную коробку, в последний раз на секунду задержавшись взглядом на фото женщины в лодке, чье имя было ей теперь известно.

– Спасибо, – тихонько шепнула она.

Убрав в коробку фотографию, она закрыла ее. Этим закончилась история, благодаря которой родилась их семья. Натали пошла к двери. Помедлила, собираясь погасить свет.

– Пап, все-таки я должна задать тебе еще один вопрос. Так это было правдой?

– Что, малышка? – спросил старик с закрытыми глазами.

– Ну, насчет твоей памяти? Мы всегда знали, что она у тебя хорошая. Я не сомневаюсь, что ты мог процитировать весь Гражданский кодекс штата Иллинойс наизусть.

– Правда ли это? Подожди, сейчас… Я помню, что ты родилась двадцать второго января 1955 года. – Он приставил палец ко лбу. – Думаю, это была суббота.

– Конечно, суббота. Я миллион раз слышала, как из-за этого тебе пришлось пропустить игру «Кабс». Билеты на лучшие места пропали.

– Точно, точно… Наверное, мой преклонный возраст все-таки сказывается.

– Да, и ты не рассказал мне, что стало с формулами Мендля, чем там все закончилось? Они действительно им так помогли?

Он пожал плечами.

– Помогли ли они им? Мне сказали, что они изменили ход войны и, следовательно, истории. Поначалу они не очень понимали, что делать без Альфреда и Натана. Меня отвезли в это место в Нью-Мексико, и я принялся извергать на них формулы Альфреда. В итоге оказалось, что немцы не были так близки к созданию атомной бомбы, как все думали. Хотя, знаешь что, солнышко…

– Что, пап?

Отец повернулся к ней.

– Я никогда не понимал ни черта из того, что говорил старик. Я просто брал и складывал все сюда. – Он постучал себя пальцем по голове. – Газовая диффузия… Это всегда было для меня какой-то абракадаброй. Вот, налоговое законодательство – другое дело, в этом я разбираюсь. – Его слова звучали все тише и тише. – Трасты, завещания… Это вещи понятные. Понимаешь, что я говорю, солнышко?

– Да, пап. Думаю, понимаю. – И она погасила свет.

Эпилог

В Музее Наук Брэдбери в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико, прямо за спиной у памятников генералу Лесли Гровсу и Роберту Оппенгеймеру, установлена мемориальная стена с именами участников Манхэттенского проекта, помогавших создавать атомную бомбу и тем самым изменивших ход современной истории.

На стене 247 имен. Одни хорошо знакомы каждому, кто интересовался этой главой всемирной истории: Эйнштейн, Ферми, Бор, Теллер. Другие, такие как Кистяковский, Моррисон, Неддермайер, Улам, – физики-теоретики, химики и математики, принадлежат необычайно талантливым людям, чей вклад был не менее ценен, но чьи имена оказались не столь широко известны.

В этом списке есть имя, которое носил человек, фактически никогда не работавший в проекте «Манхэттен». Он погиб во время войны в Европе, в концлагере, далеко от Лос-Аламоса или Оук-Риджа, штат Теннесси, и обстоятельства его смерти покрыты тайной. Однако его вклад в изучение газовой диффузии, сохраненный людьми беспримерной храбрости, считается столь же существенным для успеха проекта, как вклад тех, кто ежедневно трудился в научных лабораториях.

Вы найдете его имя, если опуститесь на колени, внизу, в третьем ряду, между Маккиббеном и Моррисоном.

Альфред Мендль.

От автора

Мой тесть, Натан Зорман, вырос в Варшаве, но по велению судьбы, которое несомненно спасло ему жизнь, в 1939 году, за несколько месяцев до начала войны, покинул Польшу и приехал в США.

Никого из своей семьи он больше никогда не увидел.

В 1941 году, когда Америка вступила в войну, он поступил на службу в армию. Благодаря знанию языков оказался в разведке.

Сейчас ему девяносто шесть лет, но, как и многие другие пережившие войну люди, он никогда не делится воспоминаниями об этом времени или юношеских годах, проведенных в Польше. Сама память о родственниках, которые пропали без вести, для него слишком болезненна. За долгие годы он так и не попытался выяснить, что же с ними случилось. Мне всегда хотелось написать книгу о переживаниях – о горе и потерях, о чувстве вины за то, что ты выжил, которое, несмотря на все радости, происходившие в его жизни в течение семидесяти с лишним лет, мешали ему быть счастливым.

Большая часть событий, описанных в книге, основана на реальности. Альфред Вецлер и Рудольф Врба существовали, и их описания происходившего в Освенциме на самом деле циркулировали в высших эшелонах американского правительства и сделали достоянием гласности зверства, вершившиеся в лагере смерти. Совещания у президента Рузвельта, на которых обсуждалась эта тема, также имели место. На них рассматривалось несколько планов по прекращению геноцида, включая бомбардировку железнодорожных путей, но в конце концов все они были отвергнуты. Правдива и история о Виттельских евреях, обладателях фальшивых паспортов латиноамериканских государств, как и ее трагический конец: преданные евреем из Варшавского гетто, в январе 1944 года все 240 человек были отправлены в Освенцим. Больше о них ничего не известно.

Изучая прошлое своего тестя, я узнал о чистках, которые происходили во Львове, бывшем в то время польским городом, в июне-июле 1941 года, во время немецко-фашистской оккупации. Во Львове был процветающий университет, и там проживала одна из самых многочисленных еврейских диаспор в Польше. В ходе того, что было названо «актом самоочищения», нацисты и украинцы преследовали тысячи еврейских интеллектуалов – преподавателей, ученых и творческой интеллигенции. Их выявляли и либо расстреливали на месте, либо ссылали в лагеря смерти – Треблинку, Собибор и Освенцим. Тут я спросил себя: далеко ли отсюда до истории о том, что один из этих репрессированных ученых обладал неким важным знанием, способным повлиять на исход войны, и даже более того, на развитие человечества? Некое знание, которое надо было спасти, чтобы оно не сгинуло вместе с ним.

Обдумывая эту идею, я наткнулся на фигуру выдающегося датского физика Нильса Бора. Он считается отцом-основателем атомной теории, в 1922 году получил Нобелевскую премию по физике и был одним из самых почитаемых ученых своего времени. В книге я описал его опасный побег из Дании буквально за день до ареста, после которого его, скорее всего, отправили бы в концлагерь, и не менее драматичный перелет в Лондон в бомбовом отсеке британского истребителя «Москито». Через год он стал британским участником Манхэттенского проекта в Лос-Аламосе. В 1945 году Роберт Оппенгеймер признавал его особые заслуги не только в качестве наставника многих ученых, работавших в проекте, но и его исключительную роль в создании пускового механизма атомной бомбы. Талант и обширные знания Бора никогда не были на службе у нацистов, но нетрудно было представить, что, если бы Бор оказался в фашистском концлагере и немцы заставили бы его на себя работать, ход войны мог бы быть совершенно иным или, по крайней мере, финал мог быть отсрочен.

К сожалению, Альфред Мендль – фигура вымышленная, так же как и его упоминание в мемориальном списке Лос-Аламоса. Но переданная им Лео теория газовой диффузии, в ходе которой высокообогащенный уран-235 отделяется от более распространенного, но не делящегося изотопа урана-238, использовалась в основе наиболее эффективного метода получения оружейного урана для первых атомных бомб. В 1943–1944 годах исследования этого процесса возглавляли не европейские ученые, а те, кто работал в университетах Миннесоты и Калифорнии в Беркли. Я многое почерпнул из разных книг, но особенно из убедительного и всеобъемлющего труда Ричарда Роудса The Making of the Atomic Bomb. Весьма полезными были наши беседы с Робертом Куппом, инженером-химиком, который был участником Манхэттенского проекта в Оук-Ридже.

Собирая материал для этой книги, я узнал историю Денниса Эйвери, солдата британской армии, захваченного в Северной Африке и отправленного в лагерь для военнопленных в Польше. Он пробрался на территорию Освенцима, провел там целую ночь и вернулся, чтобы поведать миру от первого лица о происходивших там ужасах. Его замечательная история изложена в книге The Мап Who Broke Into Auschwitz (Издательство De Саро Press, 2011 год). Так что представить, как Натан проникает в лагерь и покидает его, было не так уж и трудно.

Когда я писал эту книгу, я пытался, насколько это было возможно, придерживаться реальных исторических событий. Одним из первоисточников мне послужило свидетельство Филипа Мюллера Eyewitness to Auschwitz (Издательство Ivan Dee Publisher). Ни в коей мере я не старался написать исчерпывающий рассказ об Освенциме. Ужасы, которые там происходили, уже были описаны в более подробных и личных публикациях. Будучи евреем, для которого эта тема священна, я отношусь к историческим фактам с уважением. Но я позволил себе несколько вольностей (во всяком случае, я надеюсь, что они будут восприняты как таковые), отклонившись от фактов. Во-первых, после 1942 года женский лагерь размещался в соседнем с Освенцимом лагере Биркенау в полутора милях на северо-восток. И, при том что действие романа происходит в 1944 году, строительство железнодорожного полотна до ворот Биркенау к тому времени было завершено. В остальном я старался точно передать описание места и происходившее в лагере. В повествование включены личные воспоминания выживших лагерников, в частности, Морриса Пилберга и других. Мне невероятно повезло, что моя соседка, Джоанна Пауэлл, поделилась со мной семейными мемуарами о жизни еврейской общины в Польше до и во время войны. Их истории очень мне помогли. И последнее, руководство Абвера, которое всегда было бельмом на глазу у Гитлера из-за их беспартийности. Считалось, что офицеры Абвера были причастны к покушениям на фюрера и несанкционированным переговорам с русскими. В конце концов Гитлер покончил с ними в феврале 1944 года. Глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис был арестован. Все это происходило в то время, когда разворачиваются события в романе – от депортации Виттельских евреев в Освенцим до основных событий в лагере. Но ради сюжета я решил передвинуть даты на несколько месяцев и надеюсь, что вы меня за это простите.

Я уже упоминал, что, как только Соединенные Штаты вступили в войну, мой тесть пошел служить в армию и благодаря тому, что владел языками, был направлен в разведку. Он никогда не обсуждал ни свою жизнь в довоенной Польше, ни свою службу в разведке. То, что вы прочитали в этой книге, является моей историей, а не его. Но если бы только я смог пробиться сквозь болезненные и мучительные гримасы, когда умолял его рассказать о прошлом; сквозь его неспособность излить застарелую боль от вины и потерь; если бы он только смог поведать мне свою историю, всю целиком – о жизни в Польше и той роли, которую он сыграл во время войны, я всегда думал, что она чем-то напомнила бы эту историю.