Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Эндрю Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Глава 34

Он находился в лагере.

Блюма распределили в бригаду, которая строила дополнительные бараки в основном лагере. Он увидел заключенных. Худые, с запавшими глазами, в мешковатых полосатых робах, кожа у многих покрыта язвами. Они сновали, словно мыши, стараясь оказаться на шаг впереди своих охранников, которые орали и подгоняли их дубинками. Многие выглядели настолько больными и избитыми, что вряд ли у них были шансы дожить до вечера. Никто не смотрел в сторону наемных работников. На помосте посреди главного двора на всеобщее обозрение был выставлен повешенный – с вывернутой шеей он болтался на виселице. Очевидно, что это было сделано в назидание всем остальным. Забивая гвозди и шкуря кровельные балки, Блюм ни на минуту не переставал ощущать приторный запах, доносившийся от соседнего лагеря. Тонкое серое облако, которое собралось, когда они прибыли на место, так и висело в небе. Их убивают в газовых камерах сотнями. Тысячами, – говорил ему Стросс. И вдруг, посреди запредельной жестокости и беспросветных мучений, которым подвергались эти несчастные, Блюм услышал, как где-то играет оркестр.

Каждый просто выполнял приказ и не высовывался.

В полдень бригаду покормили жидкой безвкусной похлебкой: это была вода, в которой плавали картошка и капуста: к ней выдали по куску черствого хлеба. Несколько проходивших мимо заключенных бросали жадные взгляды на это пойло, видимо им оно казалось пиром. Блюм с удовольствием отдал бы свою баланду кому-нибудь из несчастных, но им строго-настрого запрещалось входить в контакт с лагерными. Блюму меньше всего было нужно, чтобы его выгнали. Он прибыл сюда на задание, напоминал он себе, и как бы ему ни было больно все это видеть, он должен стараться делать свою работу как можно лучше и оставаться в тени. Натан натянул кепку пониже на глаза. Охранники не обращали на них никакого внимания. Блюм дожидался удобного момента – в конце дня, когда бригады будут сходиться в одном месте. Это стоило ему драгоценного времени, но уйди он раньше – его отсутствие будет замечено. Немцы непрестанно считали их и пересчитывали, строили всех в шеренги. Когда все вольнонаемные соберутся вместе, если нестыковка и обнаружится, они никогда не узнают, по чьей вине она произошла. Как только он переоденется, найти его в таком огромном лагере будет невозможно.

Забивая стыки, Блюм вглядывался в лицо каждого проходившего мимо обладателя полосатой робы. Он заранее отрепетировал, что будет говорить Мендлю, когда увидит его. Натан предвидел шок и недоверие, которые, без сомнения, испытает тот, услышав: Я пришел за вами, профессор. Но никто из окружающих не подходил под описание. Не говоря уже о возрасте: Блюм понимал, что любой человек пятидесяти семи лет будет выглядеть здесь глубоким стариком. Мы даже не знаем, жив ли он еще, – признался ему Стросс. Вот это будет полный абсурд, подумал Блюм, помогая укладывать и прибивать балки под плоскую крышу, – пройти весь этот путь, рисковать жизнью и, возможно, навсегда остаться в лагере, и все ради покойника. Мертвеца. Человека, который уже никому не сможет помочь. Глядя на обритых, худых как смерть копошащихся существ, больше похожих на тени, чем на людей, Блюм начал подозревать, что такой исход был весьма вероятным.

Солнце клонилось к западу. Он прикинул, что скоро пять и работать им оставалось совсем недолго. Пора выбрать правильный момент для следующего шага.

Через несколько минут весь лагерь пришел в движение. Количество заключенных увеличилось в разы: теперь их были тысячи. Возвращаясь на территорию лагеря через главные ворота, они тащились, еле передвигая ноги, согбенные и изможденные. С интервалом в десять метров шли охранники. Некоторые из них тоже были одеты в полосатые костюмы, но держали в руках дубинки, у некоторых на груди были нашиты зеленые или синие треугольники. Они подгоняли толпу криками и ругательствами – так направляют скот в стойло. Всех возвращавшихся узников выстраивали в шеренги на главном дворе. В тележках везли умерших – скрюченные тела, торчавшие в стороны конечности, разинутые в немом крике рты. Те, кто не дожил до вечера.

Двор заполнялся. Капо и охранники начинали пересчитывать обитателей каждого барака. Отовсюду слышалось монотонное: eins, zwei, drei. Пересчитывали даже мертвых на тележках – заключенные кидали покойников, как бревна. «Десять, одиннадцать, двенадцать…»

Натану стало не по себе.

Подрядчик велел бригаде Блюма сворачиваться к пяти. Еще десять минут.

– Собирайте инструменты и стройтесь, – предупредил он их. После проверки их погрузят обратно на грузовик.

Вот оно. Пора действовать. Блюму пришлось собрать все свое мужество, чтобы совершить самоубийственный поступок. Но он понимал: сейчас или никогда. Это был либо самый героический, либо самый идиотский поступок в его жизни. Но точно самый опасный.

– Proszę — он поднял руку, привлекая внимание подрядчика. Прошу вас.

– В чем дело? – спросил тот, приближаясь к Блюму.

– Надо в туалет, – показал Блюм. Около одного из бараков было отхожее место, которым рабочие могли пользоваться.

– Ну давай, только быстро, – разрешил подрядчик, показывая на часы.

– Я быстро. Спасибо.

Подрядчик вернулся к дальней части недостроенного барака, и Блюм отложил молоток. Некоторое время назад он снял свой пиджак и, скатав его, зашвырнул на дно одного из контейнеров для строительных материалов.

Блюм направился в сторону отхожего места. Охранников поблизости не наблюдалось. Все были заняты построением и пересчетом возвращавшихся в лагерь заключенных. Натан вошел в сортир. При мысли о том, что собирается сделать, он помедлил. Переступи он эту черту, и обратного хода не будет. Задыхаясь от вони, Блюм напомнил себе, зачем он здесь. Почему он оказался в лагере ради человека, которого даже не знал, и ради страны, которую, скорее всего, больше не увидит. Это алия, сказал он себе. Твой обет.

Твоя расплата.

Расплата за то, что он выжил.

Ты не можешь уйти сейчас, Натан.

Блюм содрал с себя куртку, вывернул рукава серо-синей полосатой мешковиной наружу. Он надел робу обратно через голову и наглухо застегнул, скрыв то, что оказалось под ней. Затем скинул деревянные башмаки, в которых был весь день и которые напоминали те, что были на заключенных, и вывернул наизнанку штаны.

Теперь Блюм был одет, как они. Он достал из внутреннего кармана шапочку, каких видел сегодня тысячи, и надел ее на голову.

Оставалось меньше шестидесяти часов на то, чтобы выполнить задание.

Это были последние секунды его свободы. Блюм открыл дверь сортира, выглянул наружу и вдохнул поглубже.

На другом краю двора подрядчик собирал его бригаду. Рядом прошагали двое охранников. Его сердце сжалось, и он закрыл дверь. Выдохнул. Если кто-то не тот увидит, как он выходит отсюда, его игре наступит конец. Пристрелят на месте. Блюм собрался, стер пот, струившийся по вискам, и приказал себе успокоиться. Внутренний голос шептал, что надо переодеться в рабочую форму и вернуться к бригаде. Он пересидит у Юзефа, через двое суток встретит самолет и скажет, что не нашел Мендля. Это ли не самое мудрое, что стоит сделать?

Нет… Он открыл дверь и снова выглянул наружу. На этот раз рядом никого не было. Он вышел, быстро закрыв дверь. Блюм посмотрел в сторону бригады, никому не было до него дела, все складывали инструменты и строились. Двигаясь по стеночке, Натан переместился к дальней стороне сортира, выходившей на колючую проволоку.

Во дворе была большая сутолока: заключенные строились перед своими бараками. Это самоубийство. Тысячи болезненных мужчин стояли в строю и вскидывали руки в перекличке. Тебе отсюда не выбраться. Охранники гавкали им в лицо, словно цепные псы. Все это напоминало тошнотворный адский кошмар, сошедший с картины Босха. Самоубийство. Не подведите нас, сказал Рузвельт.

Давай.

– Was machst du hier? – грубо рявкнули позади него. Что ты здесь делаешь?

Блюм застыл.

Он обернулся. Прямо в него вперился глазами грузный ефрейтор-эсэсовец. На боку у него зловеще болтался кусок веревки с несколькими большими узлами.

– Ты из какого блока? – спросил капрал.

– Zwansig, – прохрипел Блюм, отводя глаза. Согласно полученной информации, украинский капо, надзиравший за двадцатым блоком, считался гуманным – то есть не дубасил заключенных по башке, просто потому что ему так захотелось. Только если была причина. У Блюма заныло сердце. Он не сомневался, что охранник услышит, что происходит у него на душе.

– Тогда проваливай отсюда, жиденок! Если не хочешь, чтобы я наподдал тебе… – немец замахнулся плеткой.

– Нет, господин роттенфюрер, – заискивая, кивнул Блюм. – То есть, да. Спасибо.

– Убирай отсюда свою вонючую задницу!

– Слушаюсь.

Он побежал в сторону бараков, молясь, чтобы его не огрели со спины узловатой плеткой. Он знал, насколько условной здесь была черта, разделявшая жизнь и смерть. Не тот охранник, не в том месте, тот, кто убивал под горячую руку или от скуки, просто выпала не та сторона монетки… И с тобой покончено. Заключенные все прибывали на арену, а охранники все продолжали орать и избивать их, словно взбесившиеся псы.

– Стройся! Проверка. Быстрей. Давай-давай!

Незаметно влившись в огромный поток, Блюм смешался с толпой.

Он пробирался сквозь скопление людей в таких же полосатых робах, пока не оказался возле нужного барака.

– Dwudziesty? – спросил он у одного из стоявших в шеренге мужчин. Двадцатый?

Заключенный даже не посмотрел в его сторону, лишь кивнул:

– Ja, dwudziesty.

Он увидел, как поодаль его бригада, построившись, марширует в сторону ворот и покидает лагерь. Он наблюдал за ними, не представляя, придется ли ему самому снова очутиться за этими воротами…

– Стройся! Стройся! – орали охранники.

Он повторял слова молитвы, которую вспоминал раньше: «Эль мале рахамим, шохен ба-ромин…»

На этот раз за себя.

Так как теперь он оказался в самом центре ада.

Часть третья

Глава 35

Вашингтон, округ Колумбия

Спустившись по ступеням Белого дома, генерал Уильям Донован направился к ожидавшему его черному кадиллаку.

Он уже садился в машину, когда рядом припарковался другой черный седан, на радиаторе которого красовался синий флажок с одной звездой. С такими флажками ездили бригадные генералы. Младший офицер выскочил из седана, чтобы открыть заднюю дверцу.

– Генерал, – приветствовал Донован, узнав коллегу.

– Билл, – генерал вылез из машины и протянул Доновану руку.

Лесли Гровс был назначен военным руководителем сверхсекретного проекта, известного в узких кругах под названием «Манхэттенский». Все лучшие умы, не занятые расшифровкой вражеских шифров, трудились на этот проект. Донован ничего не смыслил в науке, но, судя по повышенному вниманию со стороны Рузвельта и его окружения, а также слухам об огромном бюджете и чрезвычайным мерам предосторожности, было понятно, что в случае успеха этот проект ни много ни мало обеспечит союзникам решающее преимущество в войне.

– Есть минутка, раз уж мы пересеклись? – спросил Гровс.

– Разумеется, – ответил Донован.

– Пройдемся, – предложил Гровс, уводя начальника УСС в сторонку от припаркованных машин и их водителей.

– Надеюсь, мы не собираемся обсуждать, как сыграл во вчерашнем матче Датч Леонард? – пошутил шеф разведки.

– Нет, пожалуй, – улыбнулся Гровс, покачав головой.

Будучи инженером по образованию, Лесли Гровс обладал блестящим умом и талантом руководителя. Он должен был осознать, оценить, определить приоритеты и бюджет поставленных перед ним задач, масштаб которых требовал научных знаний на уровне нобелевского лауреата и опыта серьезного финансиста. Это был крупный мужчина, высокий и широкоплечий, с массивной нижней челюстью.

– Я насчет ученого-физика, о котором мы говорили пару недель назад, Мендля. Слышал, вы пытаетесь определить его местонахождение? – начал генерал.

– Мы его уже обнаружили, – сообщил Донован. – На самом деле мы за ним кое-кого послали.

– На какой стадии находится операция, если, конечно, вы можете делиться со мной этой информацией?

Донован посмотрел в глаза генералу и понял, насколько важен человек, которого они ищут. Но все же операция имела статус сверхсекретной, и в нее были посвящены лишь немногие избранные.

– Я могу только сказать, что он там. На месте. Через двое суток ваш человек либо будет на пути в Вашингтон, либо, боюсь, вам придется обходиться без него.

Гровс озабоченно кивнул. Он отвел Донована еще дальше от посторонних ушей.

– У нас нет времени, Билл. Эта гонка – адская, так бы я ее назвал. Оппенгеймер уверяет меня, что участие этого Мендля сэкономит нам месяцев шесть. Вы понимаете, насколько критичны полгода в вопросе создания нового супероружия? И сколько людей можно спасти?

– Поверьте, мы прилагаем максимум усилий.

– Ну, тогда я услышал все, что надо, – Гровс глянул на часы. – Мне пора. Президент требует, чтобы мы, вояки, являлись вовремя. Это сенаторы и министры могут приходить, когда им удобно.

– Это всегда так. – Глава УСС и руководитель Манхэттенского проекта двинулись обратно. – Лесли, я полагаю, по этой теме идут параллельные исследования?

– По этой теме?..

Донован остановился.

– По теме, которой занимается Мендль.

– По газовой диффузии, – Гровс тоже остановился. – Это процесс разделения урана-238 и более легкого изотопа, урана-235.

– Я никогда не был силен в химии, – пожал плечами Донован.

– Знай я, что мне доведется этим заниматься, я бы сам побольше внимания уделил этому предмету, – ухмыльнулся в ответ Гровс. – Но, по поводу вашего вопроса, да, Билл, мы проводим исследования: в Беркли и в Университете Массачусетса. И делаем успехи. Но, как я уже сказал, это гонка. Немцы тоже не дремлют. – Они возобновили движение. – А что?

– Я бы не хотел давать ложных надежд, – разведчик остановился и посмотрел на своего собеседника, – по поводу перспектив этой операции. Повторюсь, мы заслали человека, его куратор, Стросс, считает, что мы выбрали правильную кандидатуру и у него хороший шанс на успех. Но, по правде говоря, мы никогда особо не надеялись увидеть, как они плывут по Потомаку под белыми парусами. Если вы меня понимаете.

– Понимаю, – угрюмо кивнул руководитель Манхэттенского проекта. – Я отлично вас понимаю.

– И мне очень жаль, – Донован открыл дверцу своей машины, – когда я с ним познакомился, он показался мне перспективным молодым человеком.

Глава 36

В бараке, куда внедрился Блюм, обитало человек триста – по двое-трое на каждую койку.

После переклички он зашел внутрь. Усталые лагерники, вернувшиеся после смены, громко вздыхали и стонали, пристраивая свои изможденные тела на тощих соломенных матрасах и пытаясь подлечить свои волдыри и язвы. Блюм предполагал, что пройдет какое-то время, прежде чем немцы сверят данные проверки со списками умерших накануне.

Он старался дышать пореже, чтобы спастись от зловонного запаха немытых тел и человеческих испражнений. Со всех сторон раздавались жалобы, кашель, люди чесались и пускали газы. Некоторые в оцепенении бормотали себе под нос что-то бессвязное. Еще в Англии его привили от тифа, дизентерии и всех возможных зараз, распространенных в лагере. Однако тут от одной только вони его буквально выворачивало наизнанку. А еще вши. Наконец Натану удалось отыскать койку с одним обитателем.

– Здесь свободно? – спросил он у человека, лежавшего на нарах.

– Новенький? – заключенный посмотрел на Блюма красными воспаленными глазами.

– Да, – ответил Блюм. – Сегодня прибыл.

– Новичкам к задней стене, – мужик с верхней полки указал вглубь барака. – У отхожего места.

Стараясь дышать через раз, Блюм двинулся дальше.

В самом конце барака на верхних нарах растянулись двое. Один из них, великан, обрабатывал гнойные раны на ногах. Другой – худощавый с мелким, как у хорька, лицом и бегающими настороженными глазками. Никто из них не пошелохнулся, чтобы освободить ему место.

– Берег специально для тебя, – сказал мужчина с нижней полки. На голове у него была твидовая кепка, и он был здесь вроде как за старшего. – Предыдущий жилец только вчера помер от тифа.

– Повезло мне, – отреагировал Блюм.

– Вон миска, – Кепка указал на висевшую на кроватной стойке жестянку, грязную и проржавевшую. – На твоем месте я бы привязал ее к себе. Без миски останешься голодным. Такой тут порядок.

– Понял. Спасибо. – Блюм ухватился за перекладину и подтянулся на верхнюю полку.

– Сюда ложись, – неприветливо буркнул великан, толкая его к тому краю, что был ближе к отхожему месту. Сортир представлял собой открытую дыру со стульчаком.

– Ты откуда? – спросил его кто-то.

– Из Гижицко, с озера Снярдвы, – ответил Блюм.

– Из Мазурии? Там красиво. Как тебе удалось так долго продержаться?

– Я прятался на ферме, – его просили не вдаваться в подробности по поводу его новой биографии, так как кто-то мог оказаться из тех же краев или знать местного, который мог бы разоблачить Блюма. – Чертов почтальон нас выдал.

– Почтальон? Даже почте нельзя нынче доверять. Ну, что ты нам расскажешь? Как там на воле?

– Да немного, – в планы Блюма не входило привлекать к себе излишнее внимание или становиться популярным. Но все же… – Знаю, что на востоке дела совсем плохи. Русские уже на Украине.

– На Украине! – радостно воскликнул кто-то.

– В Англии союзники готовятся к высадке.

– К высадке? А где?

– На французском побережье. В Кале или Нормандии. Никто точно не знает, но скоро. Так сказали по ВВС. Говорят, это будет самая большая армия в истории.

– Не поспеют, – вздохнул человек с соседней койки. – Будем смотреть правде в глаза, немцы уничтожат нас всех прежде, чем кто-нибудь сюда доберется. А не немцы, так русские. Поверьте мне, я видел, что такое погромы.

– Говорят, теперь идут составы с венграми, – заговорил другой. – Мы слышим, как тысячи людей прибывают днем и ночью. Но их больше не гонят в лагерь. Сразу в расход.

– Об этом я ничего не знаю, – пробормотал Блюм, пожав плечами. Хотя ему было хорошо известно от Стросса, что именно так все и происходило. – Послушайте, помогите мне кто-нибудь. Я пытаюсь кое-кого найти. Мне говорили, что здесь находится мой дядя. Его зовут Мендль. Альфред. Он профессор из Львова. Никто не слышал?

– Мендль? Не припомню, – отозвался Кепка. – Тут по именам никого не запоминают, только в лицо.

– Я знал одного Петра Мендля, – вспомнил другой заключенный. – Но он был из Праги. Торговец рыбой, не совсем профессор. Все равно он давным-давно вылетел в трубу.

– В трубу? – переспросил Блюм.

Послышались горестные смешки.

– Эта вонь снаружи. Ты же не думал, что тут у нас шоколадная фабрика?

– Или от кухни так пахнет, – добавил кто-то. – Хотя на вкус похоже, скоро сам увидишь.

– У меня снимок есть, – Блюм достал маленькую фотографию с загнутыми углами, на которой Мендль был снят по пояс. – Передайте другим. Может, кто признает его.

Снимок переходил от койки к койке. Несколько человек, покачав головой, отдавали его дальше. Другие равнодушно пожимали плечами.

– Что-то знакомое, но недавно точно не видел, – произнес один заключенный, передавая фото соседу.

– Извини, – последний протянул снимок Блюму с нижней койки. – Не так уж много здесь львовских. В любом случае я стараюсь лица не разглядывать.

– Да тут много тысяч людей, – печально покачал головой Кепка. – И состав меняется ежедневно.

– У меня для него важная новость, – объявил Блюм. – Если кто его знает.

– У нас тут у всех новости важные, – усмехнулся кто-то. – К сожалению, ни одну из них не удается доставить.

– Философ, – закатил глаза Кепка.

– На твоем месте – я бы забыл про дядю, – посоветовал ему другой заключенный. – В любом случае его наверняка уже нет в живых.

– У нас у всех есть родственники, – вторил ему сосед. – Ты здесь новенький, еще не осознал ситуацию.

– Заткнитесь вы, мать вашу, – прошипел голос с дальней койки. – Дайте спать.

– Извини, – фотография вернулась к Блюму.

Он положил ее обратно в карман куртки. Великан с его койки уже храпел вовсю. Блюм облокотился на перекладину. Глупо было даже думать, что все разрешится легко, как по мановению руки. Сюда согнали тысячи людей, сотни тысяч, и, как сказал Кепка, состав менялся каждый день. Иголка в стоге сена. Это с самого начала было понятно. В сотне стогов сена. В сотне стогов с брошенной в них горящей спичкой. А часы тикали, и времени оставалось все меньше и меньше. Первый день уже завершился. Оставалось еще два. Ну, конечно, вот так сразу все не разрешится, – увещевал он себя.

Блюм прикрыл глаза. На него навалилась усталость.

– Ты, должно быть, очень близок со своим дядей, – заметил второй сосед по койке, похожий на хорька. – Раз носишь с собой его снимок. – Во взгляде Хорька проскочил огонек подозрительности. Недоверчивая улыбочка.

– Ну да, – ответил Блюм. Та же улыбочка. Блюм осознал, что в спешке повел себя неосмотрительно. – Он мне вообще-то отца заменил.

– Отца… понимаю, – повторил Хорек, отводя взгляд в сторону. – Львов, говоришь, – добавил он после паузы, – а ты вроде сказал, что ты из Мазурии?

У Блюма по спине пробежали мурашки. Его предупреждали, что в лагере кругом стукачи. Как будто ему недостаточно немцев за нос водить, так еще и нужно беспокоиться о тех, кто совсем рядом.

Да, очень неосторожно.

Хорек положил голову на матрас и закрыл глаза.

Блюм расслышал, как вдалеке играет оркестр. Он сел.

– Я слышу музыку.

– Ох уж эти новенькие, – вздохнул кто-то, словно в музыке не было ничего необычного.

– Печи раскаляются, – еще один заключенный перевернулся с боку на бок. – Кто-нибудь, прочитайте молитву.

Молитву… Первый день окончен. Оставалось шестьдесят часов… И ни минутой больше. Помолиться. Блюм глянул на Хорька, который, казалось, уснул. Шестьдесят часов на сотворение чуда.

Если Мендль вообще жив. Блюм наконец закрыл глаза.