Текст книги "Одиночка"

Автор книги: Эндрю Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 59

Альфред разыскал капо Зинченко, который обычно занимался формированием ночных рабочих команд. Пока заключенные ужинали, Зинченко расхаживал по двору с неизменной дубинкой в руках.

– На два слова, капо… – негромко произнес Альфред, подойдя поближе.

– Только быстро, – у Зинченко был переменчивый нрав. Альфред сам видел, как он забил дубинкой десятки людей без какой-либо видимой причины, просто потому что ему так захотелось. Ему совсем не улыбалось идти к Зинченко, так как невозможно было предсказать, как он отреагирует на то, что ты ему скажешь, тем более когда торг пойдет о твоей собственной жизни.

– Я надеялся, что вы сможете устроить меня в ночную смену на железную дорогу, – проговорил Альфред, наклонившись к капо поближе.

– Тебя? – Зинченко это показалось даже забавным.

– А почему нет? И еще моего приятеля. Вы его знаете. Это Лео. Он чемпион лагеря по шахматам.

– Да кто-нибудь из вас двоих хоть раз в жизни держал в руках лопату? – ядовито поинтересовался капо.

– За лишнюю пайку мы готовы потрудиться, если вы нам пособите.

Людей в ночную смену обычно собирали капо, переходя из барака в барак и поднимая бедолаг, которые только пришли с двенадцатичасовой смены. Чтобы те не упали замертво до утра, после полуночи им давали вторую миску баланды и позволяли спать после завтрака на следующий день. Но и это не делало ночную смену особо привлекательной. Охранники, дежурившие по ночам, как правило, были раздражительными и весьма вспыльчивыми, так что некоторых заключенных, уходивших на работу своими ногами, по утрам привозили на тачках в виде скрюченных трупов.

– Я готов заплатить, если вы поможете. В британских фунтах… – Альфред попал в цель. Глаза капо загорелись жадным блеском.

– За кого ты меня держишь? – зарычал на него Зинченко. – Я сделаю дырку в твоей набитой мозгами башке только за то, что ты сейчас сказал.

– Простите. Я ничего такого не имел в виду, – забормотал Альфред. – Я только думал о еде.

– О еде, – капо сплюнул. Потом огляделся вокруг. – Фунты, говоришь? – Это было как сунуть вечернюю помойку под нос кухонной мыши. – Команды собирают в семь тридцать у часовой башни. – Зинченко сплюнул.

– Спасибо, мы придем.

– Да смотри, не наблюй потом на меня, профессор. Это не талон на питание. Подписался, работай наравне со всеми. Или пеняй на себя.

– Я понимаю. – Альфред согласно закивал. – И еще, послушайте… – Он шагнул вслед за капо, который двинулся прочь. – Я знаю еще кое-кого, они тоже хотели бы воспользоваться этой привилегией.

– Не испытывай свою удачу, старик. А то тебя привезут на тачке, и к черту твою пайку.

– Я просто подумал, что фунты на дороге не валяются… По той же цене, разумеется.

Капо двинулся было дальше, но на его лице отчетливо отразилась внутренняя борьба.

– Стерлинги, говоришь?

– Хрустящими банкнотами. От одного новенького. Мне-то они ни к чему, – вздохнул Альфред. – Все мои страсти уже позади.

– По десятке за человека, – капо потер нос.

– По десятке? Это же вдвое против обычного.

– Такова цена. Или иди копайся в отходах пищеблока, если хочешь пожрать.

– В Вильнюсе за эти деньги я бы купил себе самый изысканный обед, – Альфред торговался для отвода глаз и умышленно упомянул родной город Зинченко.

– Вот и вали в Вильнюс, прямо сейчас, – капо пошел прочь.

– Хорошо, хорошо. Какой у меня выбор? Мы придем.

– Ждите в конце очереди, – на губах капо играла алчная улыбка. Хватит на водку на целый месяц. – И приноси денежки. Я сам тебя найду.

Глава 60

Отец Мартина Франке, рабочий-металлист с эссенского завода Круппа, всегда вел себя так, словно у него был только один сын.

А их было трое.

Папаша был угрюмым раздражительным пьяницей. Каждый вечер после смены он напивался на кухне, пока их мать шила в спальне лоскутные одеяла, и тащился спать, редко обращая внимание на своих детей. Такое суровое отношение не способствовало желанию мальчиков улучшить свой социальный статус благодаря образованию или упорному труду. Единственной целью отца было унизить их и напомнить о темной огнедышащей печи – сам он становился к ней каждый день, такая же участь была уготована им, – а также о скудной полунищенской жизни, из которой он не смог вырваться и которая в свой черед ожидала их.

Старший сын Ганс в юности был звездой местной футбольной команды. Отец вечно твердил об успехах Ганса Мартину, не имевшему физических данных старшего брата. За семейным столом с Гансом обращались как со знаменитостью международного масштаба, членом сборной Германии, хотя он так никогда и не выбрался с провинциальных футбольных полей.

– Ну почему ты такой заморыш? – отец не скрывал, что стыдится Мартина. – Посмотри на брата. У него впереди большое будущее. Что сможешь ты предложить заводу? Германия нуждается в крепких деревьях, а не в прутиках-доходягах.

Среднего брата Эрнста природа не наградила умом, зато в уличной драке он держался до последнего. Глядя на Эрнста, отец, как в зеркале, видел самого себя – молодого крутого парня с крепкими кулаками и мечтой. Он был таким же, пока Первая мировая не загнала его на завод. Сколько раз Эрнст подставлял Мартина, и тому приходилось расплачиваться за его проступки в школе и украденное из домашнего холодильника пиво. Эрнст шел по жизни горделивой походкой человека, считавшего, что он никому ничем не обязан. С ним все хотели дружить. Весь мир принадлежал ему. До сих пор, вспоминая его, Мартин видел приплюснутый нос брата и толстые губы, сложенные в вечной высокомерной ухмылке.

С самого детства Мартин был молчаливым и замкнутым ребенком. Обделенный силой и ловкостью братьев, он рос наблюдателем и отличался методичностью. Однако его отличные отметки в школе не вызывали блеска гордости в налитых пивом глазах отца. Никому не удавалось уехать из городка, который засасывал каждого, подобно гигантской печи, пожиравшей юные жизни как сухие поленья. Окончив школу, Ганс, чьи футбольные достижения удостоились всего лишь пары упоминаний в местной многотиражке, поступил литейщиком на завод и вкалывал бок о бок с отцом. В 1942-м в возрасте сорока шести лет он попал под всеобщую мобилизацию – форму тогда надевали на каждого, кто был в состоянии ее носить. Они узнали, что он насмерть замерз под Сталинградом, еще до того, как пришла телеграмма. Заводила Эрнст вступил в нацистскую партию в 1935-м и, пока Гитлер укреплялся во власти, крушил синагоги и молотил евреев, его кулаки пользовались большим спросом. В 1938 году его нашли мертвым в Дортмунде, со звездой Давида и с ножом в груди к ней в придачу.

Мартин же поступил в полицейскую академию. Благодаря своей наблюдательности он стал одним из ведущих следователей. Через десять лет в Эссене не было офицера, имевшего наград больше, чем Мартин. В 1937-м в чине капитана его взяли на службу в Абвер. К 1940-му он получил повышение во Францию, а затем, в 1942-м, вместе с должностью в Лиссабонском посольстве, и свое нынешнее полковничье звание.

К тому времени папаша уже давно погиб при аварии на заводе, так и не увидев ни одной медали своего сына.

Вот о чем думал Мартин Франке, сидя в кабинете лагеркомманданта Акерманна в ожидании своей жертвы. Ну и удивился бы отец, если бы протрезвел настолько, что смог бы увидеть своего заморыша, разоблачающего столь масштабный заговор!..

После такого берлинские тяжеловесы больше не смогут его не замечать.

– Так, ну и где эта музыкантша? – спросил Акерманн у вошедшего лейтенанта Фромма. – Прошло три часа.

– Мы нашли двух женщин, но, исходя из показаний нашего свидетеля, обе не подходят, – доложил молодой лейтенант. – Третья, кларнетистка, ее фамилия Блюм, после дневного перерыва на представление не явилась.

– Возьмите ее. В чем проблема? Приведите ее ко мне, – потребовал Акерманн.

– В этом и проблема, герр лагеркоммандант. В тринадцатом блоке женского лагеря ее нет. Более того, ее никто с тех пор не видел.

– Что, с утра?

– С того момента, как днем в ее блоке побывала ремонтная бригада. Старшая по блоку видела, как она разговаривала с одним из слесарей. В тот момент посчитали, что это был брачный визит.

– Брачный визит? Это еще что такое?

– Прибыла команда с водяным насосом, хотя официально запроса никто не делал.

– Теперь все стало ясно! – оживился Акерманн, повернувшись к сидевшему за столом Франке. – Мы узнали, за кем приехал охотник за трюфелями.

Франке медленно поднялся и скептически покачал головой.

– Чтобы разыскать сестру? Не думаю, майор. Не за этим он прилетел на самолете и привлек партизан. Нет, я уверен, что нас ожидает приз покрупнее. Мы это скоро увидим.

– Побег даже одного заключенного – достаточно крупный приз для меня, – возразил Акерманн. – Лейтенант, найдите бригадира ремонтников. Он должен стоять передо мной как можно скорей.

– Слушаюсь, герр лагеркоммандант, – адъютант прочистил горло, но остался стоять.

– Идите, Фромм. Что вы здесь торчите?

– Мне кажется, я уже знаю, где их искать, герр майор, – ответил Фромм.

– Тогда марш вперед. Или вы дожидаетесь, когда они вам пришлют открытку из Лондона?

– Сегодня утром на проверке… Это стало понятно только некоторое время назад, – лейтенант прокашлялся.

– Я жду…

– В двенадцатом блоке один из заключенных назвался Фишером. Но Павел Фишер со вчерашнего дня числится в списке умерших. Блокфюрер подтвердил, что это был единственный Фишер.

– А какой номер был у этого Фишера?

– У сегодняшнего? А22327, герр лагеркоммандант, – лейтенант сверился с записями и зачитал номер.

– Ну и?.. – Акерманн нетерпеливо подался вперед. – Я пытаюсь понять, совпал ли этот номер с номером умершего Фишера. Отвечайте, оберштурмфюрер Фромм.

– Нет, не совпал, – доложил адъютант. – Номер А22327 принадлежал совсем другому человеку.

– Кому? – Акерманн терял терпение. Он щелкнул пальцами. – Ну же, Фромм, у нас мало времени.

– Рудольфу Врбе, герр майор.

– Врбе, – Акерманн вскочил, побледнев как полотно. Это имя было ему хорошо известно. В лагере его знали и охранники, и заключенные. Он понимал, что если это станет известно и все участники событий не будут арестованы сегодня же, дело примет для него неприятный оборот. Когда вернется Хосс и речь зайдет о карьере майора, вся его статистика не поможет.

– Что такое? – встрял Франке.

– Вы правы, полковник. Это намного, намного больше, чем просто спасение сестры из лагеря. Вывести весь блок! – приказал Акерманн Фромму. – Каждого гребаного жида. Прошерстить весь блок, так чтобы каждая гребаная постельная вошь попала под проверку. Вы меня поняли, лейтенант?

– Так точно, герр майор. Понял, – адъютант отдал честь и поспешил к выходу.

– Подождите, лейтенант, – Франке махнул адъютанту, чтобы тот остался. – Майор, нам мало поймать этого человека и узнать про побег. Мы должны узнать, ради кого он сюда прибыл.

– И что вы предлагаете, полковник?

– Я предлагаю их не трогать.

– Не трогать? Но зачем же так рисковать? – засомневался Акерманн. – Мы знаем, где он. Мы их всех возьмем.

– Но это оправданный риск, разве вы не согласны? Скоро будут отправлять на работу ночные бригады, так? – Франке посмотрел на часы. В его голове промелькнул образ отца – с мутными глазами, сгорбившийся над бутылкой пива на кухне. Оба его старших сынка бесславно канули, зато недостойный заморыш вот-вот раскроет заговор союзников и, как знать, возможно, получит за это «Железный Крест». – Пусть все идет по плану. Через несколько минут мы точно будем знать, куда они направляются.

Глава 61

Время шло, Альфред сидел на койке посреди изнуренных и обессилевших людей и ел свой ужин. Он надеялся, что это его последний ужин в лагере. Из всего того, что происходило с ним и что он хотел бы поскорее забыть, эта вонючая баланда была первой.

Он вспомнил Марту и Люси.

Они строили планы, хотели поехать в Америку. Поселиться там в красивом, оживленном, славном своим университетом городе. Например, в Чикаго. Вместе с Ферми. Или в Беркли, в Калифорнии, с его старым другом Лоренсом. Или в Нью-Йорке. Он был там в 1936 году на симпозиуме, с содокладом по ядерной физике. Продолжить работу в безопасном месте, а не там, где твоя жизнь висит на волоске просто потому, что ты еврей, – об этом можно только мечтать.

Именно такими были их планы, когда, получив документы, они отправились через Польшу в Голландию, а оттуда во Францию.

Теперь он продолжит путь, но уже без них. Значит, такова его судьба. Он, а вернее, бледная тень его самого. Он настолько исхудал, что даже Марта не признала бы его сразу.

Он и этот мальчик.

Альфреду пришла на ум теорема Гейзенберга. Неопределенности – единственная определенность в этом мире. Только их можно точно измерить. Даже на уровне атома существуют изначально заложенные пределы точности измерения.

Они есть и в более масштабных вещах.

Вспомнил, как отреагировал великий Эйнштейн, когда ему сказали, что его закон, E = mc², открыл целый новый мир со всеми радиоактивными вытекающими:

– Ist das wirklich so? – Это действительно так?

Даже такому мощному мыслителю, как Эйнштейн, оказалось не под силу предвидеть, во что выльются случайные заметки на странице блокнота.

Альфред верил, что в неизвестном заключалась красота жизни. Равно как и ее величайшая трагедия.

Если вы определяете положение частицы, позволяя ей, скажем, перемещаться через сульфидно-цинковый экран, вы изменяете ее скорость и, следовательно, теряете информацию. Если вы бомбардируете частицу гамма-лучами, вы также влияете на ее траекторию, и тогда кто может точно измерить, где она находилась? Любое новое измерение неизменно влияет на предыдущее, делая его неопределенным. То же происходит со всеми последующими измерениями, так утверждал Гейзенберг.

Только завершенность ведет к пониманию.

А когда можно это увидеть? Когда нам удается рассмотреть всю картину?

Ты ведь видишь все, Марта? И ты, Люси? Я знаю, вы видите. А я продолжаю идти, пока Господь мне это позволяет.

Я и этот мальчик.

Момент истинного просветления наступает в самом конце.

Он поднялся с койки, сунул свои посиневшие отекшие ноги в жесткие башмаки. Потом аккуратно сложил тонкий протершийся во многих местах кусок материи, на протяжении нескольких месяцев служивший ему одеялом, и уложил его в ногах на матрасе.

– Куда-то уходите, профессор? – заметив передвижения Альфреда, поинтересовался его сосед Островский, местный снабженец.

– Просто хочу есть, – ответил Альфред. – Пойду добывать себе еду.

– А что именно? Корку хлеба? Или немного жирку, сваренного до идеальной кондиции? Или кусок сала? – подтрунивал над ним снабженец.

– Нет, – Альфред посмотрел на него. – Вообще-то я думал о пончиках.

– Пончиках? – бывший обувщик проводил уходившего профессора долгим взглядом.

Все эти формулы и теоремы настолько затуманили мозги профессора, подумал Островский, что он окончательно спятил.

– Я сегодня работаю на путях, в ночную смену, – доложил Альфред блокфюреру Паничу.

– Вы? – Панич удивленно поднял брови.

– А почему нет? Что странного в том, что я тоже решил поработать?

– Да нет, ничего. Просто… – Это чистое самоубийство, подумал про себя блокфюрер. Но время от времени люди шли на это. – До свиданья, профессор. Да поможет вам Бог.

– Спасибо, Панич. Его помощь мне понадобится.

Блокфюрер сделал у себя пометку, что койка 71 освободилась.

В дверях Альфред обернулся, понимая, что видит свой барак в последний раз. Согбенные тщедушные призраки, только кожа да кости. Прощайте. Только завершенность ведет к пониманию. Завтра они в этом убедятся. Нам известны только фрагменты, отдельные кусочки и части того, что позволяет нам увидеть вселенная. Остальное плавает вокруг. В неопределенности.

Ist das wirklich so? Он улыбнулся и шагнул в ночь.

Глава 62

Блюм сидел на краешке койки и наблюдал за спящей сестрой.

Он положил руку ей на плечо, ощущая ровное дыхание, мерную работу легких, и думал, насколько далеко отсюда она находилась сейчас, в своих снах. Где-то в безопасном месте, где не было этого вездесущего запаха смерти. Он погладил ее по щеке.

Ямочки.

Натан напомнил себе, ради чего он оказался здесь. Зачем он вернулся в страну, о которой у него оставались лишь самые жуткие воспоминания. Почему он натянул на себя эту полосатую робу, проник в зловонную яму и, может статься, примет мученическую смерть, если обнаружится, кто он и зачем сюда пробрался.

Теперь он знал: не ради того, чтобы помочь своей новой родине выиграть войну. И даже не ради того, чтобы отомстить немцам, лишившим его родителей.

Нет.

Для того, чтобы избыть давно мучивший его стыд перед теми, кого он оставил. Отдать долг тем, кого он покинул.

Он с любовью смотрел на лицо спящей сестры, понимая, что ему чудесным образом посчастливилось уплатить свой долг.

Он ощутил душевный подъем.

На одном из первых своих концертов Лиза исполняла отрывок из оперы Глюка «Орфей и Эвридика». В ней рассказывается об убитом горем отчаявшемся влюбленном, который осмелился спуститься в подземное царство, населенное призраками и мятущимися душами. Очаровав игрой на лютне Цербера, сторожевого пса с тремя оскаленными мордами, и растопив холодное сердце самого Аида, он получает разрешение вывести возлюбленную Эвридику в мир живых.

– Что бы ни произошло, ты не должен оглядываться, – таково было единственное условие Аида.

В каком-то смысле Блюм отождествлял себя с мифическим музыкантом. Он позволил заманить себя в мир мертвых, дважды обманул смерть, прошел через тюремные заслоны, пока прекрасная музыка не привела его к ней.

И на этот раз он ее не оставит.

Она, а не формулы какого-то там профессора, – вот в чем состоял промысел Божий.

– Лиза, – зашептал он, сжав ее плечо. – Просыпайся.

Вздрогнув, Лиза зашевелилась и улыбнулась, увидев рядом Натана.

– Мне приснился страшный сон, – сказала она. – Мы снова были в Кракове. Я пряталась на чердаке в папином ателье. Ты помнишь, как мы любили там играть между рядами шляп и манекенов?

– Помню.

– Только на этот раз меня заперли. Было темно, и я не могла ни до кого докричаться, мне стало страшно. И тогда я начала играть. Почему-то у меня оказался кларнет. Я играла все громче и громче. Мне казалось, что меня никто никогда не услышит, что я останусь там навсегда. А потом пришел ты. Ты как-то пробрался и спас меня, Натан.

– Знаю, я сам примерно о том же сейчас думал. Похоже на то, как это случилось сегодня, – улыбнулся он.

– Но у нас же все получится, Натан? – Лиза повернулась к нему.

– Да, обязательно.

– Нет, правда. Ты можешь сказать мне все как есть. Потому что я не пойду, если из-за меня тебе будет угрожать опасность. Я лучше умру. Натан, я…

– Тихо, – он сжал ее руку. – Никто не умрет. Ты помнишь клятву, которую я дал папе, когда он хотел тебя бросить в окно?

– Ты мне сам рассказывал, – улыбнулась Лиза. – Я была младенцем.

– Так знай, что моя решимость сдержать ее только окрепла. Да, у нас все получится. Обещаю. – Он глянул на спавшего рядом мужчину. – Возьми вот это. – Он надел на нее шапочку, надвинув ее поглубже, до бровей. Потом испачкал руки в пыли и слегка вымазал ее щеки. – Ты похожа на крутого паренька.

– Сомнительный комплимент, Натан.

– Может быть. Но сегодня это спасет тебе жизнь. Все, пора идти. – Он помог ей подняться. Сердце его учащенно забилось. – Пойдем.

Глава 63

Авиабаза «Ньюмаркет», Англия

Стросс инструктировал экипаж, готовый к взлету, когда прямо на летное поле вышел радист и вызвал его к телефону. Стросс поспешил к связистам.

Из Вашингтона звонил Донован.

– Ну что, Питер, наш час пробил? – начал глава УСС.

– Так точно, сэр.

– Я уверен, что ты сейчас как на иголках. Есть новости?

– Нет, только то, что я вам докладывал. Блюм в лагере. Экипаж готовит летный план. У нас будут отвлекающие рейды на Гамбург и Дрезден. Партизанская атака начнется как запланировано, через пять часов.

– Ты хорошо поработал. Тебе стоит гордиться собой, независимо от исхода дела. Я звоню, чтобы пожелать тебе удачи.

– Спасибо, генерал.

– Как это сказать на иврите, капитан?

– Бехатцлахах, сэр, ответил Стросс. – Буквально значит «в успех».

– В успех? Знаешь, лучше ни на что не надеяться. Слишком многое может пойти не по плану. А в нашем случае особенно. Мы оба знали с самого начала, что шансы на успех весьма призрачны.

– Понимаю, генерал. Но я все же верю, что мой человек нас всех удивит.

– Новость, более радостную для президента, мне сложно представить. Так что давай все же не будем оставлять надежду.

– Благодарю, сэр. Я это ценю.

– Бехатцлахах, капитан, – с трудом выговорил начальник УСС. – Черт, легче было бы сказать мазлтов.

Стросс засмеялся.

– Да. Посмотрим, чем все кончится. Осталось совсем немного.

– Я у себя. Буду ждать новостей.

– Да, сэр. Я доложу вам, как только что-нибудь станет известно.

Стросс положил трубку. Сердце гулко билось, и ему трудно было с этим справиться. Но у него было хорошее предчувствие. Черт с ними, с обстоятельствами, улыбнулся он. Что-то подсказывало ему, что сегодня ночью они им всем покажут!