Текст книги "Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)

Трудно себе представить что-либо полнокровнее и в то же время проще этой драматической идиллии. Я не мог передать ни ее отдельные чарующие эпизоды, ни эпизоды жуткие. Так, от всей второй картины, которая разыгрывается на берегу пруда Ваккаре, в Камарге, веет античной эклогой; здесь происходит прелестная сцена между Фредери и Виветтой, девушкой, которая послушалась советов Розы и с милой неловкостью старается увлечь юношу. Третья картина, на кухне фермы, полна величия; посмотрите, в каком прекрасном порыве Роза говорит сыну, что готова согласиться на его брак с арлезнанкой – лишь бы он жил. Да и вообще героическая роль матери занимает в пьесе главное место. Роза – это воплощение материнства, доведенного до страсти, подобно тому как Фредери – воплощение любви, доведенной до неистовства и навязчивой идеи. Происходит борьба между любовью, которая несет с собою смерть, и нежностью, которая спасает. Этот величественный и глубоко человечный поединок проходит на поэтичном, трогательном и чарующем фоне. Все предвещало пьесе огромный успех.

И что же? «Арлезианка» провалилась. Поэзия пьесы, пленительные слова, трогательные эпизоды не дошли до зрителя. Парижской публике было скучно и многое непонятно. Все это оказалось слишком ново. Кроме того, в пьесе имелся огромный недостаток – свое собственное звучание, свой язык. Чтобы это стало понятнее, приведу такой факт: когда один из персонажей заговорил о песне ортолана, весь зал, все парижане расхохотались, потому что парижанин знает ортолана лишь как кушанье и не представляет себе, что эта жирная, аппетитно зажаренная птица может петь не хуже всякой другой.

Провал пьесы имел страшное последствие: Альфонсу Доде отказали в драматургическом даре на том основании, что он – романист. Наша критика считает, что тот, кто пишет романы, уже не может писать пьес. У романистов, мол, преобладает умение описывать; кроме того, они чересчур склонны к анализу, они чересчур поэты, словом, у них чересчур много достоинств. Я не шучу. Можно не сомневаться, что, будь «Арлезианка» броской драмой или ловко скроенной комедией, она принесла бы баснословный доход; просто-напросто следовало изъять из нее то, что превращает ее в литературную жемчужину. Но как бы то ни было, эта пьеса остается одним из самых удачных произведений автора, и я думаю, что со временем она вновь появится на подмостках и публика встретит ее восторженно. Конечно, Альфонс Доде не драматург, если мы подразумеваем под этим работника с мозолистыми руками, который сколачивает пьесу, как плотник сколачивает стол. Но он наделен чрезвычайно тонким и проникновенным пониманием театра.

VII

Выводы сделать нетрудно. Альфонс Доде покоряет критика так же, как покоряет и читателя. Это его характерная черта. Я сравнил бы ее с обаянием некоторых женщин, – красивыми их назвать нельзя, а нравятся они больше красивых. Если присмотреться к таким женщинам, окажется, пожалуй, что и глаза у них маленькие, и нос задорный, неправильной формы, и рот велик, и чересчур они смешливы; они не в меру живы, не в меру подвижны, не в меру впечатлительны. Зато лица у них одухотворенные, они пьянят каким-то живым обаянием, как бы исходящим от них пламенем. Если поставить рядом с ними безупречные мраморные статуи Юнон, высеченные строгими мастерами, то статуи покажутся холодными и скучными, а красота – чересчур возвышенной, чтобы будить непосредственное, повседневное человеческое чувство. И если найдется часок досуга, если захочется погулять или побыть вдвоем, то пригласим мы милую, несовершенную женщину, потому что такая женщина человечнее и доступнее для любви.

Большой успех Альфонса Доде легко объясняется самим характером его таланта. Считают, что успехом своих романов Бальзак был обязан, главным образом, женщинам, которые были ему признательны за глубокий анализ и постоянное преклонение перед женской душой. С еще большим основанием можно сказать, что романы Альфонса Доде встретили у женщин необыкновенный восторг и поддержку. Женщины на его стороне – это многозначительные слова, над которыми следует задуматься, если хочешь понять всю их глубину. Теперь мужчины читают мало; нынешняя жизнь слишком напряженна, слишком полна всевозможными заботами. В Париже, например, светские мужчины если и покупают новые романы, так только для того, чтобы перелистать их и быть в состоянии вечером сказать о них несколько слов; это всего лишь вопрос хорошего тона; мода требует, чтобы человек прочел последнюю новинку, точно так же, как он непременно должен посмотреть пьесу, пользующуюся успехом. Только женщины располагают свободным временем. Если книга им нравится, они прочитывают ее от начала до конца. Так они заполняют дневной досуг, и милые изящные сказки ласкают их, удовлетворяют их потребность в идеальном, их затаенные мечты, подавленные мещанским существованием. Таким путем даже самые безупречные переживают предосудительные увлечения, приносящие им великие радости. Поэтому понятно, какими чудес-ними глашатаями становятся женщины, когда появляется писатель, которого можно похваливать в светском обществе. Прежде всего они знакомят с его книгами своих подруг; затем, в качестве повелительниц салонов, они внушают светским людям и собственные суждения и содействуют распространению успеха; наконец, у них есть мужья или любовники, которые проводят с ними несколько часов в день, и женщины соответствующим образом их просвещают, так что мужья и любовники вскоре сами заражаются их восторгами. Это как бы шепот, который идет из недр гостиных и будуаров и затем понемногу разрастается до всеобщих одобрительных возгласов.

Альфонс Доде привлекает женщин прежде всего тем обаянием, теми чарами, о которых я говорил, и горячим сочувствием людям, которое ощущается в каждой его странице. Он прямым путем направляется к их сердцу; сам склонный умиляться, он вызывает чувство умиления и у них. Женщинам, несомненно, нравится, что между строк они всегда чувствуют самого автора, то утирающего набежавшую слезу, то тихо подтрунивающего; он постоянно присутствует тут – то чтобы пожалеть своих героев, то чтобы посмеяться над ними. Женщины находят у него чуточку своей собственной чувствительности, чуточку своей души, своего сердца. Смелые страницы Доде их не пугают, потому что он никогда не бывает груб, а если он невзначай и возмутит их, достаточно им перевернуть страницу, чтобы найти прелестный уголок, где можно укрыться.

Конечно, если бы дать женщинам волю, они в конце концов сузили бы масштабы Альфонса Доде. Они восторгаются только его изяществом, недооценивая его силы. Но в великой битве натуралистической школы с читателями действительно большое счастье, что среди французских романистов есть писатель столь пленительный, как автор «Фромона-младшего и Рислера-старшего». Он идет в авангарде, идет, улыбаясь. Ему дано трогать сердца, отворять двери группе более суровых писателей, идущей вслед за ним. Он приучает публику к точному анализу, к изображению всех сторон жизни, к смелому обновлению стиля. Знакомясь с ним, буржуа не подозревает, что тем самым позволяет проникнуть в свой дом врагу: натурализму. Ибо вслед за Альфонсом Доде туда пройдут и остальные. А сам Альфонс Доде, ничуть не теряя обаяния, будет, несомненно, все больше набираться сил. Он из числа тех, которые постоянно идут вверх, стремясь к более полному охвату действительности. Ни перед одним из современных романистов не развертывается столь обширного и заманчивого горизонта, какой раскрывается перед ним.

VIII [37]37
  Страницы, посвященные «Набобу», были написаны по выходе романа из печати, много месяцев после общего очерка, помещенного выше. – Прим. автора.


[Закрыть]

Я подхожу к «Набобу» и в связи с этой книгой постараюсь четко обрисовать эволюцию, которая, как мне кажется, совершается в наше время в области романа. Мне не найти лучшего повода для доказательства того, какое огромное место начинает занимать история в художественных произведениях.

Прежде всего я должен подробно и ясно изложить содержание «Набоба». Меня правильно поймут, лишь имея перед глазами точный конспект романа.

Знаменитый Набоб, герой книги – некий Жансуле, наживший в Тунисе громадное состояние, несколько сот миллионов. Жансуле родился в провансальском городке Сент-Андеоль; поначалу он испробовал множество ремесел; долгое время ему, выходцу из бедной скромной семьи, пришлось бороться с нищетой, идти на самую тяжелую работу и опускаться до самых предосудительных сделок. В Тунис он попал благодаря счастливой случайности; и здесь, в этой стране преуспевающих дельцов, он занялся всевозможной спекуляцией, стал любимцем бея и в конце концов с баснословной легкостью нажил миллионы. Конечно, источники этого богатства несколько неясны и предпочтительнее в них не вникать. Впрочем, каковы бы ни были неблаговидные дела, в которых он принимал участие, теперь он чудовищно богат. Как только он разбогател, ему захотелось вернуться во Францию, пользоваться своим богатством в Париже, добиться при помощи денег почета и уважения. Он даже мечтает о покорении Парижа. Но случается то, чего он никак не мог предвидеть: Париж при всей его испорченности и при полном отсутствии щепетильности с презрением отталкивает от себя богача, предварительно обобрав и одурачив его. Париж пожирает его вместо того, чтобы дать себя сожрать. Я не знаю сюжета более обширного и оригинального: тут и схватка человека с городом, тут перед нами делец, разбогатевший на одной цивилизации и разоренный другою, человек, который на собственном опыте убеждается, что не все можно купить за деньги, – даже в такой среде, где, казалось бы, все продажно.

Итак, Жансуле прибывает в Париж, обосновывается в роскошной квартире на Вандомской площади. Автор сделал этого дельца, этого финансового авантюриста, существом добрым и простодушным, широколицым, с толстыми губами и приплюснутым носом, с головой, похожей на красивую собачью голову, которую приятно ласкать. Это делает Жансуле привлекательным, невзирая на его не вполне честно нажитые миллионы. Дома у него комод, набитый деньгами, и он черпает оттуда без счета, чтобы удовлетворять аппетиты всех окружающих. Достаточно побывать на одном из пресловутых завтраков на Вандомской площади. Здесь мы находим голодный Париж, который набрасывается на снисходительных богачей: тут Дженкинс, врач-шарлатан, создавший себе аристократическую клиентуру благодаря придуманным им пилюлям, знаменитым пилюлям, которые восстанавливают иссякшие силы; тут красавец Моессар, самый продажный среди продажных парижских журналистов, каждая статья которого – вексель, предъявляемый какому-нибудь тщеславному деятелю; Монпавон, господин из дворян, в прошлом замешанный в весьма грязной истории, но которого уберегли от исправительной полиции его изысканные манеры и дружба герцога де Мор а ; маркиз де Буа-Ландри, такой же негодяй и также продолжающий красоваться в парижском свете; Паганетти, директор Земельного банка, корсиканский разбойник, приехавший в Париж учиться финансовому делу и наделенный чисто итальянской изворотливостью и выдумкой; Швальбах, еврей, избравший своей специальностью торговлю поддельными картинами знаменитых мастеров, которые он поставляет миллионерам, желающим прослыть любителями живописи; и еще немало других, перечисление которых заняло бы чересчур много места. Все эти люди льстят Жансуле, объедаются за его столом, затем уводят хозяина в уголок, чтобы выманить у него денег; все они безнаказанно обирают богача, играя на его тщеславии. Монпавон и Дженкинс обещают представить его герцогу де Мора, Моессар пишет о нем статьи в «Мессаже», Паганетти уговаривает его поместить капитал в «Земельный банк»; наименее нахальные уносят с собою несколько луидоров на правах друзей дома. Описание этой богемы, расположившейся в Париже и растаскивающей деньги из сундука, который был наполнен в стране султанов, представляет собою любопытнейшие страницы.

Тем временем завязывается конфликт. У Жансуле, раздираемого неистовым желанием добиться всеобщего уважения и почестей, две вожделенные цели: ему внушили надежду, что он получит ленточку Почетного легиона, и пообещали кресло в палате депутатов, как только откроется официальная вакансия. Доктор Дженкинс у себя дома представил его герцогу де Мора – историческому персонажу, любезному светскому человеку, который играл заметную роль при Второй империи и которого читателям нетрудно было узнать. Этот политический авантюрист, утонченный и элегантный, изнуренный кутежами, почувствовал искреннюю симпатию к Жансуле, широкоплечему, добродушному крепышу. Он берется за устройство его благополучия. Тем временем Набоба впервые в жизни постигает разочарование: по совету Дженкинса он финансировал некое якобы благотворительное общество, именующееся Вифлеемским; это дели, где кормят бедных младенцев по новому методу – козьим молоком, от чего они, впрочем, умирают как мухи. Когда же Жансуле открывает «Монитёр», в полной уверенности, что найдет там свое имя в списке награжденных орденом, оказывается, что награжден не он, а Дженкинс. По признанию самого Жансуле, он роздал более двухсот тысяч франков, чтобы Дженкинс получил орден. Но все это – лишь слегка задевает самолюбие. Гораздо острее переживает он страшный удар, который наносит ему его старый приятель Эмерлинг, тоже разбогатевший в Тунисе; Эмерлинг стал банкиром и теперь делает все возможное, чтобы разорить Жансуле. Жансуле купил великолепный замок Сен-Роман на берегу Роны; он собирается принять там бея, находящегося проездом во Франции, и рассчитывает, что королевские празднества, которые он устроит в честь бея, окончательно укрепят его положение. Один из его приближенных, которого я еще не называл, Кардайяк, владелец театра, уже два или три раза потерпевший крах, берется устроить бею блистательную встречу. Все готово, вся округа поставлена на ноги; Жансуле ждет бея на станции железной дороги. Но… поезд появляется и проходит мимо: Эмерлингу, который сопровождает бея, удалось настроить властелина против Жансуле. Для Жансуле это пощечина, от которой ему трудно было бы оправиться, если бы не помощь герцога де Мора: герцог выхлопатывает ему мандат депутата от Корсики. Странный депутат, избранный путем покупки голосов, когда в ход пущены все средства, какими располагает богатый человек! Как бы то ни было, Жансуле – депутат, и это вершина его благополучия, это момент, когда у него все основания считать, что Париж у его ног и что теперь он может его укротить.

Я пропускаю второстепенные события и персонажи второго плана, чтобы не задерживаться на содержании романа. Именно когда Жансуле становится депутатом, на него со всех сторон набрасываются разъяренные враги. Те, что особенно бесстыдно грабили его, те, что занимали у него деньги, и все прочие паразиты, завсегдатаи Вандомской площади, стали негодовать, что теперь он держит свои сундуки на запоре. Он имел неосторожность отказать в деньгах Моессару, и тот пишет о нем подлую статью, в которой обвиняет своего бывшего благодетеля в самых предосудительных делах. Всюду Жансуле пожинает одну только черную неблагодарность; разгром Вифлеемского благотворительного общества и Земельного банка, расходы по его избранию депутатом и расхищение состояния друзьями доводят его почти до полного разорения. На его счет распускаются отвратительные слухи, и дело доходит до того, что в палате депутатов поговаривают об аннулировании его мандата в назидание остальным. Лишение депутатского мандата было бы еще не так страшно, – это просто удар по самолюбию, но оно влечет за собою окончательное разорение. Все, что у него остается, около ста миллионов (сумма, конечно, почтенная), заключается в тунисских поместьях и акциях, и все это находится в полной зависимости от прихоти бея, с которым враг Жансуле – Эмерлинг теперь в самых дружеских отношениях. Однако, пока Жансуле – депутат, бей ни в коем случае не решится наложить руку на его имущество; если же мандат Жансуле будет аннулирован, можно не сомневаться, что бей не постесняется обобрать человека, который разбогател благодаря щедротам его отца. Поэтому для Жансуле крайне важно сохранить свой депутатский мандат. На его стороне герцог де Мора, и благодаря его всесильному заступничеству Набоб уверен в победе, но герцог неожиданно умирает. Это крушение всей жизни. У Жансуле остается одна только надежда – помириться с Эмерлингом, руку которого он явно ощущает во всех своих бедах. Эмерлинг готов пойти на мировую, но нужно прежде всего умилостивить его жену. Госпожа Эмерлинг – бывшая рабыня из тунисского сераля; она приняла христианство и теперь разыгрывает набожную женщину. Она особенно зла на супругов Жансуле, потому что жена Набоба, вышедшая из богатой восточной семьи, отказывалась поддерживать с нею отношения. Пусть г-жа Жансуле нанесет ей визит – тогда она готова заключить с нею мир. Но беда в том, что г-жа Жансуле, заплывшая жиром и совершенно одуревшая от Парижа женщина, притом ребячески упрямая, ни за что не соглашается на этот шаг, считая его для себя унизительным. Жансуле до такой степени теряет самообладание, что заносит над нею руку; в этой сцене превосходно передано нелепое упрямство жены и бессильное бешенство мужа. С этого момента участь Набоба решена. Тщетно он предпринимает попытку повлиять на депутата, которому поручено доложить парламенту об обстоятельствах его избрания; докладчик, лицемерный адвокат, расставляет Набобу грубую ловушку, и он простодушно попадается в нее. Ставят на голосование предложение об аннулировании его депутатских полномочий. Набоб собирается защититься от подлых обвинений и сказать всю правду, разъяснив, что его путают с его старшим братом, который некогда вел в Париже предосудительный образ жизни, но в этот момент Набоб видит на трибунах для публики свою престарелую мать, провансальскую крестьянку, и это окончательно парализует его. Мысль, что он вызовет у матери краску стыда, заставляет его ограничиться историей накопления им громадного состояния, состояния, на которое он возлагал такие большие надежды и которое насмерть придавило его. Отныне Набобу конец. Правда, некий добросердечный юноша отправляется в Тунис, чтобы постараться спасти его последние сто миллионов. По Жансуле, публично получив пощечину, не в силах вынести всеобщего презрения; он умирает на глазах у всех, на складе бутафории, в тот самый момент, когда его посланец возвращается из Туниса с вестью, что ему удалось спасти оставшийся там капитал.

Такова драма Набоба. Как читатель, вероятно, уже заметил, главное достоинство романа в подробностях, в обширных картинах парижской жизни, служащих ему обрамлением. Обратимся к второстепенным персонажам. Я еще не упомянул о Фелиции Рюис, странной художнице, которая родилась в мастерской своего отца, талантливого скульптора, и получила бесшабашное, мальчишеское воспитание, от которого она всю жизнь страдает. Она тоже становится известным скульптором, произведения ее вызывают горячие споры. Но в жизни она всегда печальна, ее бессознательно тянет к буржуазной добродетельной жизни. Романист ставил перед собою задачу изобразить не столько выдающуюся художницу, сколько деклассированную женщину. Фелиция живет вместе с бывшей балериной Кренмиц и томится, раздираемая страстью к искусству и тоской от сознания своего одиночества. Ее роль в развитии интриги совсем незначительна. Доктор Дженкинс, этот лжеправедник, всегда ласковый и степенный, однажды попытался совершить над нею насилие, и у нее осталось от этого покушения неизгладимое чувство отвращения и ужаса. И все же она сознает свою нравственную неустойчивость, разврат влечет ее. Она мечтала выйти замуж за Жансуле, а узнав, что он женат, решает уступить домогательствам герцога де Мора. Роль ее в романе сводится к тому, что она – последнее увлечение герцога; с ее ложа герцогу уже не суждено подняться. В конце книги она падает еще ниже: соглашается разделить страсть все того же Дженкинса, хотя и отдает себе отчет в его подлости. Но с нею связаны блестящие эпизоды романа: великолепное описание открытия ежегодного Салона живописи и скульптуры во Дворце промышленности, прелестные страницы, где описываются ее мастерская и детство, проведенное ею возле отца, в окружении художественной богемы.

Надо отметить еще одну линию в романе. Поль де Жери, благородный юноша, приезжает в Париж с письмом от матери Жансуле и становится секретарем последнего. Он – олицетворение честности; именно он замечает, как расхищается состояние Набоба. Позже он отправляется в Тунис, чтобы спасти последние сто миллионов. Но как ни пытается он открыть глаза Жансуле на то, что творится вокруг него, – судьбе Набоба суждено свершиться. Поэтому роль Поля в романе невелика, однако он служит связующим звеном между другими персонажами и семейством Жуайез – почтенным, добрым семейством, состоящим из отца и четырех дочерей, причем старшая из них, Алина, заменяет всем им мать. Это отрадные страницы романа, страницы, отмеченные мещанскими добродетелями и простодушием. Г-н Жуайез – конторщик банка Эмерлинга; он неожиданно лишается места, но чтобы не огорчать дочерей, продолжает по утрам уходить из дома якобы в банк, а на самом делё целыми днями бродит по улицам. Это крайне своеобразный тип, он вечно витает в облаках и по малейшему поводу выдумывает мудреные истории. К счастью, Поль де Жери приходит ему на помощь и волею судеб влюбляется в Алину. Одно время Поль увлекается Фелицией Рюис, но целомудренная прелесть Алины помогает ему прозреть. Надо заметить, что во вторую дочь г-на Жуайеза, Элизу, влюблен молодой человек по имени Андре Маран, живущий в том же доме, в глухом предместье. Андре – сын женщины, именуемой г-жою Дженкинс, хотя она в действительности только любовница доктора, которую он представляет всему Парижу как свою жену. Андре ушел из-под крова доктора и стал фотографом в ожидании дня, когда большая драма, которую он сочиняет, принесет ему успех и богатство. Юношеское, чистое чувство Поля и Андре является противовесом тем неприглядным страстям, которыми полны страницы романа. Наконец, пьеса Андре «Бунт» приносит ему шумный успех; именно в тот вечер, когда публика приветствует начинающего драматурга, Набоба постигает апоплексический удар и он умирает на складе бутафории.

Остается только сказать, чем кончается история двух второстепенных действующих лиц – мнимой г-жи Дженкинс и графа де Монпавона. Доктор возмутительно грубо расстается со своей любовницей; он уезжает из дому, собирается распродать обстановку и решает, что вполне достаточно поручить поверенному, чтобы тот объявил бедной женщине о необходимости очистить квартиру; правда, доктор предлагает ей некоторую сумму. Она отказывается от денег и в отчаянии уходит; и вот она на улице, изгнанная из квартиры, где жила до сих пор; она без пристанища, она более одинока и бедна, даже чем те отверженные, что попадаются ей навстречу. У нее одна только мысль – броситься в Сену. Но она хочет еще раз обнять своего сына; Андре чувствует, что у матери какое-то горе, и удерживает ее. Она спасена. Конец Монпавона более трагичен. Покровитель его умер, ему предстоит явиться в исправительную полицию. Тут пробуждается его дворянская гордость, и он предпочитает расстаться с жизнью. Он с исключительной тщательностью в последний раз одевается, чтобы сохранить до конца безукоризненный вид. Потом выкуривает на бульваре последнюю сигару и, наконец, направляется в ванное заведение на глухой улице. Здесь он вскрывает себе вены и умирает до такой степени изменившийся, что его никто не узнает. И эти два отчаявшихся человека, две жертвы современной жизни, выброшенные на улицу, – Монпавон и г-жа Дженкинс, встретились на бульваре и обменялись поклоном, улыбаясь, в то время как у обоих мысли были заняты смертью, – за несколько минут до того, как женщина обрела спасение в объятиях сына, а мужчина корректно расстался с жизнью, наложив на себя руки.

В общем, можно сказать, что «Набоб» – это картина парижской развращенности, картина богемы эпохи Второй империи. Под вымыслом здесь проступает история.

IX

Я исследую этот роман не столько для того, чтобы дать ему оценку, сколько для того, чтобы установить, к чему пришли современные романисты. Цель моя станет вполне понятной, когда я объясню метод работы г-на Доде.

Исследуя этот метод, я показал, как, начав с рассказа, с картинок в несколько страниц, он постепенно расширял рамки своих работ и пришел к крупным произведениям. Когда он довольствовался короткими рассказами, метод его работы было очень легко уловить. Он брал какой-нибудь факт действительной жизни, какую-нибудь историю, происшедшую на его глазах, или какого-нибудь человека, которого ему пришлось наблюдать, и старался всего-навсего представить этого человека, рассказать эту историю как можно интереснее. Всем известно, с каким искусством он превращал любой пустяк в маленький шедевр. Каждое истинное происшествие он передавал с неподражаемым мастерством.

И что же? Став романистом, он не изменил своего метода. Это очевидно. Он только поставил себе целью объединить в одно целое все те наблюдения, которые он накопил, глядя вокруг. Сейчас я это поясню.

Я полагаю, что г-н Доде каждый день делает заметки о том, что ему пришлось увидеть за сутки. Запечатлены ли эти заметки на бумаге или нет – безразлично. Важно то, что он хранит – будь то в памяти или в ящиках своего стола – огромное количество документов. Все события, которые проходят перед его взором, все люди, с которыми он имеет дело, оставляют у него яркие впечатления, и эти впечатления он в силах оживить, когда ему вздумается. Правда, впечатления эти разрозненны, ничем между собою не связаны; это ожерелья без нитей. Я полагаю также, что если г-н Доде собирается приняться за роман, то он останавливается на каком-нибудь одном из этих впечатлений и оно полностью оживает в его памяти. Писатель чувствует, что в этом впечатлении содержится зародыш целой книги. Но сюжет представляется ему лишь в общих чертах, еще лишенным плоти и крови. И вот тут и начинается настоящая работа г-на Доде. Он начинает рыться в своих документах, он пересматривает все накопившиеся у него наблюдения, он отыскивает такие, которые могут идти рука об руку, не вредя друг другу. Здесь он возьмет материал для одной главы, там – возьмет какой-нибудь тип, дальше – какую-нибудь сцену; он использует все, что возможно, пока у него наконец не наберется материала на целый том. С первого взгляда все это очень просто, но будьте уверены – это сложнейшая работа. Дело не в том, чтобы грубо перенести исторические факты в вымысел романа; надо уметь выбрать элементы, предложенные действительностью, и затем приспособить их так, чтобы они не выпирали из вымысла.

Чтобы правильно представить себе новый метод, лучше всего вспомнить, каким был, скажем, роман Александра Дюма-отца. Возьмем «Трех мушкетеров» – книгу до сих пор весьма популярную. Очевидно, что автор заботился только об одном – позабавить читателя, все время держать его в напряжении, преподносить ему все новые и новые перипетии, чтобы беспрестанно подстрекать его любопытство. Он не хотел, чтобы герои были его современниками, потому что в таком случае ему больше пришлось бы считаться с действительностью. Отодвинув время действия на два-три столетия, в эпоху Людовика XIII или Людовика XIV, он получал возможность лгать, сколько ему вздумается; невежд, то есть большинство читателей, это ничуть не коробило. В общем, все делалось очень просто: немного сведений об исторической эпохе и тогдашних нравах, несколько ходовых анекдотов, традиционные легенды – и этого было достаточно, чтобы питать фантазию романиста на протяжении пятнадцати – двадцати томов. Он писал, писал с неподражаемым апломбом, нагромождая баснословные приключения, и в конце концов до такой степени искажал историю, что даже истинные события превращались у него в ложь. В сущности, ему до этого не было никакого дела! Он был всего-навсего рассказчиком, и чем больше он врал, тем более очаровывал публику.

Я напомнил тут о романистах, которые писали до Бальзака или работали вне его влияния. Это были просто рассказчики. В их распоряжении находилась широкая область вымысла, и они чувствовали себя в ней свободно, стараясь достигнуть успеха только при помощи своей богатой фантазии. Самой большой похвалой для такого романиста служило признание, что он наделен мощным воображением. Это означало, что такой писатель щедро выдумывал приключения, которых никогда не бывало в действительности, и создавал героев, которых никто никогда не видал. Его оценивали в меру лжи, содержавшейся в его произведениях, и восхищались им тем больше, чем сильнее он отклонялся от текущей, повседневной действительности. Как мало походили его герои на людей, которых читатель изо дня в день встречал на улицах! Как далеки были события, о которых повествовалось в книге, от той тусклой жизни, какою жил сам читатель! От романиста требовали небывалых переживаний, встряски, хотели, чтобы он ошеломлял. То, что тогда называлось романом нравов или, лучше сказать, романом, основанным на наблюдении, занимало еще совсем ничтожное место; модны были только романы приключений.

Говоря о Дюма-отце, я взял наиболее разительный пример; Дюма был фантазер, курильщик опиума и чувствовал себя в области невозможного совсем как дома. Но я мог бы привести примеры менее броские и вместе с тем не менее характерные. Романисты, лет двадцать пять – тридцать тому назад утверждавшие, что они придерживаются природы, относились к ней только как к вдохновительнице, изъяны которой следует подправлять, основываясь на хорошем вкусе [38]38
  Эта характеристика относится к так называемым «писателям-идеалистам», чьи произведения отличались неправдоподобностью образов и ситуаций, сентиментальной слащавостью и буржуазным морализаторством при реакционной политической тенденции. В их числе: Октав Фейе, Виктор Шербюлье, Андре Терье, критикуемые Золя в статье «Современные романисты», а также Э. Фейдо, отчасти Э. Абу. (прим. коммент.).


[Закрыть]. Они создавали преимущественно отвлеченные образы людей, работали по памяти, руководствуясь моделями, с которыми зачастую весьма мало считались. Им никогда не пришло бы в голову обратить взор на собственную тетю или тещу, чтобы изобразить ее в романе такою, какая она в жизни. Подобный прием они сочли бы чересчур грубым, они были твердо убеждены, что необходимо идеализировать персонажи и писать в мягких тонах, выхолащивая реальность и не договаривая всего до конца. Они не лгали столь беззастенчиво, как прежние рассказчики, зато напускали на себя благородный, скромный вид и изображали природу не иначе, как прикрывая ее, приукрашая в соответствии с общепринятыми представлениями. Впрочем, у них имелись сообщники в лице читателей; писатели всегда могли сослаться на то, что не могут же они озлоблять и возмущать публику изображением отталкивающих картин. Тогда, видимо, господствовало убеждение, что читатели требуют прежде всего чтения, которое выводило бы их за рамки обыденной жизни. Рассуждали так: «Вот купец, он целый день простоял за прилавком, торгуя сукном или свечами; неужели вы думаете, что заинтересуете его рассказом о таком же купце, как и он, о человеке, погруженном в такие же заботы? Вот женщина, находящаяся в самой пошлой связи, которая удручает ее и наводит скуку, ибо любовник кажется ей еще большим пошляком, чем муж; неужели вы думаете, что увлечете ее, если станете ей рассказывать во всех подробностях о таком глупом, отвратительном адюльтере?» Отсюда следовал вывод, что идеализация событий и персонажей – прием, неизбежный в романе. Читатели требовали, чтобы их уводили от действительности, чтобы им рассказывали о несметных богатствах, собранных за один день, о принцах, расхаживающих по улицам инкогнито с карманами, полными алмазов, о торжествующей любви, уносящей любовников в дивный мир грез, – словом, обо всем самом безрассудном или самом великолепном, что только можно себе представить, обо всех золотых мечтах поэтов. Казалось, только таким путем и можно добиться успеха. Лгите, иначе ваши книги никто не купит!