Текст книги "Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»"
Автор книги: Эмиль Золя
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
Наступает день, когда обнажается механизм этих публичных увеселений, и балаган трещит по всем Швам. Все видят уродливый каркас и зевают от скуки. Тут растерянный автор удваивает свою ловкость. Но одной ловкости мало, балаган рушится, и перед нами зияет пустота. Побывайте на спектакле какой-нибудь давнишней пьесы г-на Сарду, и вы испытаете это ощущение пустоты. При новизне сцены берут не красотою, а свежестью; но свежие краски быстро блекнут при свете рампы, и видишь лица, искаженные гримасой. Устарели не только прежние его пьесы. От последних пьес г-на Сарду исходит тот же запах ветоши. Это потому, что все они на одно лицо и охвачены тлением. И еще потому, что он вынужден утрировать свою манеру, чтобы удержать публику.
Только те произведения долговечны, в которых правдиво изображены человек и природа. Они живут в веках, независимо от того, пользовались ли успехом при своем появлении или нет. Они, естественно, возникают в эпоху, благоприятную для них. Они – порождение исторической среды и темперамента писателя. Романистов упрекают в том, что они не театральные писатели, уверяют, что им далеко до драматургов. Но послушайте высказывания передовых умов Англии и России; они удивляются, до чего посредственна наша драматургия, когда у нас на такой высоте роман. «Это два совершенно различных жанра, – говорят они. – Прямо не верится, что один и тот же народ в один и тот же исторический период может иметь две литературы, столь несхожие и столь неравноценные». И трудно им растолковать, почему наши романисты терпят фиаско всякий раз, как пытаются писать для театра.
Ну, что ж, пусть погибнет театр, если нам не дано разбить его условности! Начиная с XVIII века он постепенно деградировал, становился все вульгарнее. Величайшие писатели, обращаясь к театру, оказывались не на высоте. В наши дни он стал прибежищем изворотливых посредственностей, он приносит богатство и создает славу тем, кто даже не умеет грамотно построить фразу. Люди, которых не смог прокормить роман, достигают высокого положения, торгуя на подмостках языком, здравым смыслом, правдой жизни. И нам говорят: «Приветствуйте же их, они получили дар свыше, это театральные писатели, деятели театра!» Так нет же, мы не станем приветствовать, их дар сущее недоразумение, их произведения живут лишь несколько вечеров, им не создать ничего долговечного и художественно ценного. Да, в наш век, век романа, драматургия неизбежно выродится, если не обогатит свой репертуар, обратившись к натурализму.
Но, разумеется, г-н Сарду не какой-нибудь бульварный писака. Он применяет, как сообщают его биографы, приемы Бальзака и Флобера, он проявляет большой интерес к деталям, и у него куча заметок, но рассматривает он людей и вещи сквозь странные очки, которые искажают даже самые простые предметы. Он даже притязает на роль сатирика, высмеивающего пороки нашего времени. Но мы не ценим его как писателя.
Господин Сарду гонится за модой, но не может попасть в основное русло жизни. Порой в его пьесах встречаются прелестные сцены, очень искусно построенные. Он слывет великим мастером драматургии, он точно знает, сколько хлопков вызовет тот или иной финал акта. Развязки некоторых его пьес представляют собой премилые трюки и получили широкую известность. У всех на устах остроты его персонажей, ему создали прочную литературную репутацию, Но мы не ценим его как писателя.
Господин Сарду, человек еще молодой, уже насчитывает немало триумфов. «Семья Бенуатон» взволновала весь Париж, после «Рабага» он прослыл современным Аристофаном. На премьере «Интимных друзей» дамы были вне себя от восторга. «Родину» сопоставляли с «Сидом». Два-три раза в году его имя у всех на устах. Мелкие газеты дружески обращаются к нему на «ты». Карнавальным быкам давали имена его героев. Но мы не ценим его как писателя.
Насколько мне известно, г-н Сарду кавалер Почетного легиона. Академия, избрав Сарду, принимала его со слезами радости. Как драматург он на вершине славы. У него есть все: богатство, слава, публика, пресыщенная лакомыми блюдами, пресмыкающаяся перед ним критика. Все это так, но мы не ценим его как писателя.
IV
Я хочу остановиться на «Даниэле Рош а », новой пятиактной пьесе г-на Викторьена Сарду, недавно сыгранной во Французской Комедии.
Прежде всего я заявляю, что намерен оставить в стороне политику, философию и религию. Республиканцы, развязно болтающие о литературе, своей яростной полемикой оказывают огромную услугу автору. Подумать только, по поводу этой жалкой комедии видные сановники, трибуны и глубокомысленные государственные мужи, уже находящиеся в зените и только мечтающие о портфеле, кричат об оскорблении закона и угрозе Республике. Не значит ли это палить из пушек по воробьям? Г-н Сарду, вероятно, от души радуется бестолковой шумихе, которая безмерно повышает значение его пьесы. А теперь, когда Париж взбудоражен и так раззадорено всеобщее любопытство, меня не удивит, если «Даниэль Роша», провалившийся в первый же вечер и нагнавший тоску на зрителей, будет иметь успех.
Итак, я уклоняюсь от споров по религиозным, а в особенности по политическим вопросам. Мне решительно все равно, спиритуалист ли г-н Сарду или материалист, мне важно одно, – возвышенный у него образ мыслей или заурядный, написал он талантливое произведение или бездарное. В какое бешенство приходят представители политических партий и сколько высказывают глупостей! Слыша их суждения о литературе, невольно пожимаешь плечами. Что это за карлики и как ничтожны их страстишки перед лицом вечной правды и вечной справедливости!
Основная тема г-на Сарду – схватка мужа-атеиста с верующей женой. У г-на Сарду незаурядное театральное чутье, и он решил, что проблема гражданского и церковного брака прямо находка для драматурга. Основная ситуация в его пьесе такова: супруги уже зарегистрировались в мэрии и должны отправиться для венчания в церковь, но тут начинается борьба убеждений, борьба веры и любви, которая и должна заполнить собой всю пьесу. Тема весьма выигрышная, ситуация превосходна, но, чтобы развернуть должным образом конфликт, надлежало преодолеть огромные трудности. Заметьте, что супруги все делают от чистого сердца; они не подстраивают друг другу ловушек, честно идут к мэру, не подозревая, какая разыграется драма, когда он заявит, что ему достаточно гражданского брака, а она придет в негодование, откажется допустить его в свою спальню, пока священник не благословит их союз. Словом, необходимо, чтобы между ними возникло недоразумение. Но какое бы вы ни придумали недоразумение, оно неизбежно покажется ребяческим, и впечатление наивности будет тем сильнее, чем интеллигентнее и порядочнее избранная вами чета.
Господин Сарду не смог одолеть первого препятствия. Он избрал героем пьесы Даниэля Роша, главу партии, человека выдающегося, а героиня у него Лия Гендерсон, идеальная девушка с благородным сердцем, пылкая и искренняя. Автор поставил себе задачу столкнуть друг с другом этих двух высокоразвитых людей, по-разному понимающих честность, создать ужасающий конфликт, предотвратить который можно было бы одним-словом. Как! Даниэль и Лия вступают в брак, не выяснив вопрос о венчании? Я вижу, что автор старается как-то оправдать их безрассудство: любовь-де вспыхнула внезапно, и они решили спешно пожениться, во время путешествия. Но от этого конфликт отнюдь не становится правдоподобней. Далее, совершенно неприемлема ребяческая игра слов, на которой зиждется весь конфликт. Даниэль сгоряча попадает в очаг протестантской пропаганды, он ничего не видит, ни о чем не догадывается. Когда он восклицает: «Но имейте в виду: ни священника, ни церкви!» – то Лия и ее тетка отвечают: «Да, да, ни священника, ни церкви!» И как только совершается гражданский брак, эти дамы восклицают: «Вот пастор, пойдемте в храм». Да это просто комично, это настоящий водевиль.
Господин Сарду невероятный ловкач. Если бы он вздумал открыто преподнести нам неправдоподобную ситуацию, то с этим еще могли бы примириться. Но разве допустимо так играть словами! Он изображает влиятельного политического деятеля Даниэля и честную девушку Лию, которые по своей неосмотрительности попадают в ужасную историю и становятся жертвами нелепого недоразумения, – но ведь это жалкая выдумка, дешевый трюк, недостойный серьезного автора! Правда, г-ну Сарду уже прощали немало трюков, и я уверен, что на сей раз он озадачен поведением публики, взывающей к здравому смыслу и к правде. Разве в театре не царят условности? Разве в своих комедиях он сотни раз, под аплодисменты толпы, не вытворял фокусов почище этого? Так оно и было, но в этом произведении автор затрагивает важные вопросы, притязает на многозначительность, и если в основе пьесы лежит грубый фарс, то все здание рушится. Мы начинаем сомневаться в уме Даниэля и в честности Лии, герой и героиня падают в наших глазах. Мы видим, что характеры вовсе не продуманы, образы совершенно не убедительны, и пьеса оказывается неприемлемой.
Но все же примем ее и присмотримся к ней поближе. Конфликт обозначился ясно: Лия и Даниэль заключили брак в мэрии, но вот вспыхивает борьба – она стремится в храм, а он не желает туда идти. Прибавьте к этому, что они горячо любят друг друга. На этом построена драма.
Мы видим подлинный драматизм. Несомненно, г-н Сарду напряг все и силы. На этот раз он бросил и излюбленные фокусы, здесь нет писем, к которым он обычно прибегает, оправдывая ситуацию, не заметно тщательно прилаженных пружин, нет и эффектных положений, зависящих от всем известного магического слова, которое, однако, никто не произносит. Теперь мы находимся в области чистой психологии; в первых двух актах, где дана экспозиция, автор прибег к досадному трюку, о котором я уже говорил, но в трех последних актах события развертываются свободно и естественно, с убедительной простотой и силой. Я даже нахожу, что в этих актах действие прекрасно развивается. Многие возмущались минутной слабостью Даниэля, который, потеряв голову от любви, согласился было пойти тайком в храм; однако это психологически оправдано и хорошо подмечено. Превосходна и развязка. Ведь после длительной борьбы, когда оба потеряли столько крови, между Даниэлем и Лией не может быть ничего общего. Их разделяет бездна. Каждый идет своим путем, это вполне логично и вразумительно. Развязка проста и нова, она меня поразила.
Но в таком случае почему же пьеса так плоха? Почему порой кажется, что ее наспех написал какой-то школьник. Ответ напрашивается сам собой: г-н Сарду не справился со своей темой, вот и все. Он взвалил себе на плечи огромную ношу, которая раздавила его. Каждую минуту ждешь какого-то необычайного поворота событий, но автору изменяет его дарование, ибо он слишком много взял на себя.
И все же, пьеса недурно построена. Там есть замечательные места. Но, боже мой, какая пустота! Нам хотелось бы видеть живых людей, и поневоле сердишься, видя каких-то марионеток. Лия еще сделана по недурному образцу; это упрямое существо, и ее нетрудно было изобразить; она говорит заученные фразы, цитирует модных поэтов и проявляет трафаретное благочестие. Но какая жалкая фигура Даниэль! Этот образ совсем не удался г-ну Сарду, который хотел изобразить весьма сложную натуру. Перед нами порядочный человек, который не изменяет своим политическим убеждениям, влюбленный, который покоряется голосу разума; он обнаруживает то мужество, то трусость, но под конец проявляет удивительную твердость духа. Только драматург, обладающий огромной творческой силой, справился бы с таким образом. Но г-ну Сарду недостает творческой мощи, поэтому созданный им персонаж вызывает возмущение своей безжизненностью и надуманностью.
Я не стану разбирать по косточкам эту драму, скажу только, что ее следовало бы переделать какому-нибудь высокоодаренному писателю. На примере г-на Сарду мы видим, что для драматурга недостаточно обладать ловкостью, – при подходе к известным сюжетам необходима творческая мощь. Быть может, некоторые найдут, что в этой пьесе г-н Сарду не на высоте как драматург, но они будут, безусловно, неправы. Познакомившись поближе с драмой, они убедятся, что первый акт прекрасен, что автор очень искусно уравновешивает эпизоды, развертывает сцены и с поразительной осторожностью обходит подводные камни. Но именно в этом его слабость. Представьте себе писателя с другим темпераментом, который пошел бы напролом, и вы будете вправе ожидать захватывающей драмы; возможно, она произведет тяжелое впечатление, зато откроется новая страница в нашей драматургии. Повторяю, еще никогда г-н Сарду так упорно не стремился создать шедевр, еще никогда его дарование не обнаруживалось с такой полнотой, еще никогда он так широко не расправлял крылья, и еще никогда так тяжело не падал на землю. В этом есть нечто роковое. И если он сделает новую попытку, то опять сорвется. Пусть же он вновь принимается за своих марионеток!
Всяк сверчок знай свой шесток. Г-н Сарду великий мастер забавлять, и только. Он пишет с воодушевлением, его пьесы весьма динамичны, у него замечательное сценическое чутье, он прекрасно ловит момент и, подобно мелкому журналисту, отмечает нелепости современной жизни. Но он не способен самостоятельно мыслить, он плохо пишет и не в силах создать значительное, долговечное произведение. Он из кожи лезет вон, пытаясь в «Даниэле Роша» разрешить серьезные жизненные проблемы. Его атеист – это кукла, которая лепечет газетным языком; у г-на Сарду идут гуськом шуточки, заимствованные из реакционных листков, и он воображает, что ему удалось воплотить образ современного скептика, опирающегося на всю совокупность научных истин. Но до чего это мелко! Прием, который был еще терпим в «Каракулях», оскорбителен в «Даниэле Роша»! Когда г-н Сарду ставил своего «Рабага», он был полон задорного и, пожалуй, бестолкового воодушевления, он забавлял; а теперь он наводит нестерпимую скуку, испытываешь раздражение, глядя, как он вертится, словно белка в колесе, вокруг проблемы, которую до невозможности сузил.
Пустота, скука – вот какое впечатление оставляет новая комедия. Это пошлая пьеса, претендующая на значительность. Потуги автора так и бьют в глаза, хотя некоторые акты не лишены известного размаха. Но не слышно живого человеческого голоса, мучительный вопрос, обсуждаемый в пьесе, ничуть нас не захватывает. Все разговоры да разговоры. Постоянно видишь трех персонажей, которые без конца толкуют об атеизме и деизме. Всякий раз вопрос ставится по-новому, но рассуждения все одни и те же. На протяжении трех сцен Даниэль и Лия топчутся на месте, ни на шаг не подвигаясь вперед! Борьба принимает комический характер: «Пойдем в храм!» – «Нет, не пойду!» – и этот злополучный храм вызывает смех. Прибавьте к этому отвратительный стиль, небрежность языка и вместе с тем напыщенность, полное неумение писать. Словом, «Даниэль Роша» ярко доказывает творческую несостоятельность автора.
Повторяю, меня не слишком интересуют религиозные и политические взгляды г-на Сарду. Я даже нахожу, что он чересчур робок и щадит своего Даниэля, опасаясь задеть республиканцев. Пьеса стала бы если не лучше, то гораздо убедительнее, если бы он пожертвовал Даниэлем и тот уступил бы Лии. Все это лишний раз доказывает, что ловкость не всегда обеспечивает успех. Но я с удовлетворением должен отметить, что г-н Сарду не пожелал угодить всем и каждому, не захотел, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, – ему, ко-вечно, было бы досадно, если б он пошел на компромисс. Мне нравится, что в пьесе нет решающих выводов, там просто показан полный и окончательный разрыв между мужчиной и женщиной из-за идеи бога. Мне думается, г-н Сарду недооценивает трагизма этой ситуации, и я не стану допытываться, кто прав, Даниэль или Лия. Сохраняя объективность, поставив проблему и не решая ее, можно было бы написать превосходную пьесу. Почему же, черт возьми, г-н Сарду испортил такой великолепный сюжет своими фиоритурами? Автору не удалось показать борьбу любви и веры. Тут нужна была другая хватка. Многие говорили, что ни Лия, ни Даниэль ни разу не проявили подлинной страсти. Убедившись, что они не любят друг друга, зрители охладели к их судьбе. Необходимо было показать, что, несмотря на борьбу идей, они пламенно любят друг друга. Но как раз это и не удалось автору.
После «Буржуа из Понт-Арси», где так неудачно изображена провинциальная жизнь, я осмелился сказать, что не ценю г-на Сарду как писателя, и это очень рассердило его. Он умеет нас забавлять, он один из самых ловких и энергичных драматургов нашего времени, но его не назовешь мыслителем и он плохой стилист. Его слава разлетится как дым. Повторяю: и после «Даниэля Роша» я не ценю г-на Сарду как писателя, да и никогда не буду ценить.
V
Удивительна судьба некоторых пьес. Были все основания думать, что драма «Изгнанники» пойдет с огромным успехом. Это инсценировка романа «Татьяна», написанного русским князем Любомирским и битком набитого приключениями; публика проглатывала его кусок за куском в фельетонах. Отцом этой драмы был г-н Эжен Ню, а крестным отцом – знаменитость, сам г-н Викторьен Сарду. Дирекция театра Порт-Сен-Мартен не жалела расходов на декорации, на костюмы, даже покупала живых зверей. Но, несмотря на пышность постановки, несмотря на дарование авторов и материальные издержки, «Изгнанники» чуть было не провалились на премьере.
Какой урок для профессионалов-драматургов и директоров, которых почему-то считают непогрешимыми! После неудачи, постигшей «Изгнанников», надо смириться и признать, что, когда речь идет о театре, даже самые искусные мастера не могут быть уверены, в успехе. Один даровитый драматург, за которым числится добрая сотня поставленных пьес, однажды мне сказал: «Успех в театре – это та же лотерея». Глубокая и верная мысль! Только после премьеры можно выяснить, чем обусловлен успех или провал пьесы.
Почему «Изгнанники» почти не имели успеха? Тут целый ряд причин, которые я постараюсь выяснить. У каждой драмы своя история, но это, конечно, весьма сложный случай.
Вот в нескольких словах содержание пьесы. Некий Шельм, начальник полиции, сын отпущенного на волю крепостного, любит Надежду, сестру молодого офицера, графа Владимира Канина. Но Надежда – невеста французского дворянина Макса де Люсьера. Знатные господа выставили Шельма за дверь, он раздавлен их презрением, у него вспыхивает дикая ненависть, и он клянется им отомстить. Сначала он впутывает Владимира и Макса в заговор, потом, сослав их без суда в Сибирь, отправляется туда в качестве «ревизора» и там продолжает их преследовать. Интрига запутывается. Бесчестным путем Шельм вырывает у Надежды согласие выйти за него замуж. Он и женится на ней, но вот происходит восстание, Владимир и Макс с кучкой товарищей отбивают у него девушку. И тут же сами попадаются ему в руки; он хочет их расстрелять, но некий князь Петр освобождает их. Шельм принимает яд, все кончается благополучно.
Прежде всего, мне думается, автор сделал ошибку, избрав героем негодяя. Обычно в драме, написанной по всем правилам, предатель остается на заднем плане. Он необходим, ибо в финале должна восторжествовать добродетель, но он никак не должен заслонять собой других персонажей. Шельм явно занимает слишком много места. Симпатичный француз Макс де Люсьер и нежная голубка Надежда еле заметны в его тени.
И какой это странный негодяй! Право, было бы очень занятно изучить тип негодяя в драматургии. Театральный злодей, согласно правилам драматургии, должен быть совершенно монолитным, без всяких оттенков. Негодяй – это негодяй, и только; он не должен иметь ничего человеческого. С той минуты, как он появляется на сцене, и до конца развязки, когда он получает по заслугам, в минуты торжества и в часы поражений у него все тот же злобный взгляд, он охвачен все той же страстью к преступлению. Это набитое соломой пугало, чудовище, жаждущее крови; при его имени ребятишки дрожат в своих кроватках.
Таков уж принятый шаблон, и публика готова вынести любые зверства, лишь бы злодей был марионеткой. Брат, замысливший убить брата; любовник, отравивший целую семью, чтобы завладеть любимой; сановник, который преследует девушку, домогаясь ее согласия на брак, – таковы традиционные театральные злодеи. Злодей – это своего рода аргумент в пользу добродетели, которую надо представить в выгодном свете. Палач необходим, ибо без него мы не услышим рыданий жертвы. Палач стал манекеном, на который чувствительная публика обрушивает проклятия.
Но если вы вздумаете показать живого злодея, получится другая картина! Покажите, что злодей все-таки человек, а не вырубленная топором фигура, изобразите его то добрым малым, то дьявольски жестоким, придайте его характеру сложность и гибкость, и тотчас же всем станет противно, вас спросят, в какой клоаке вы подобрали этого грязного проходимца, и к вашей пьесе отнесутся с крайней брезгливостью. Театральный злодей не реальная фигура, а отвлеченный образ, необходимый в механизме драмы. В феериях еще более упрощенно: там выводятся добрый гений и злой гений, воплощающие борьбу добра и зла в человеческой жизни.
Но Шельм пришелся не по вкусу зрителям вовсе не потому, что он правдиво изображен. Наоборот, авторы сработали его по трафарету отвлеченного злодея. Он нагромоздил целую кучу злодеяний. Ему ничего не стоит совершить любую подлость. Он не просто творит зло, он творит его бесстыдно, открыто. Он никогда не проявляет слабости. Это механизм подлости, действующий безотказно, от первой до девятой картины пьесы. Вот почему публика так дурно приняла Шельма. Эта фигура показалась ей уж чересчур черной. Она чуть было не освистала выдвинутый на передний план манекен, которому аплодировала бы, оставайся он на заднем плане.
Представьте себе такую сцену. Надежда и ее кузина Татьяна бежали, уговорившись встретиться в лесу с Максом и Владимиром. Но они заблудились и опоздали на место встречи; Татьяна замерзает, она засыпает на снегу, чтобы не проснуться. Но за ними гонится Шельм; внезапно он появляется с жандармами. Надежда умоляет его спасти Татьяну. Он соглашается, но лишь при условии, что Надежда станет его женой. Она в ужасе отказывается, он настаивает; они без конца торгуются, и эта омерзительная сцена разыгрывается возле умирающей! Наконец Надежда уступает. В следующей картине происходит примерно то же самое. Шельм только что обвенчался с молодой девушкой и старается заманить ее в брачный покой. Он тащит Надежду, она отбивается, и Шельм выпускает ее из рук, лишь когда она угрожает заколоться ножом. Обе сцены сопровождались ропотом публики.
Я убедительно показал, как неудачен образ злодея, ведь именно он чуть было не вызвал провал пьесы. Но в пьесе допущены и другие ошибки. Будучи инсценировкой романа приключений, драма представляет собой лишь ряд слабо связанных между собой картин. Первые картины – лучшие в пьесе. Публика ожидает увидеть драму с искусно построенным криминальным сюжетом. Но вскоре напряжение ослабевает, конспирация терпит неудачу, и действие внезапно переносится в недра Сибири. Пьеса чрезвычайно растянута, фабула крайне запутана. Быстро мелькают картины, и внимание зрителя рассеивается.
Все же пьеса не лишена интереса. Но отдельные захватывающие эпизоды как бы парализуют друг друга. Арест заговорщиков, револьверные выстрелы; сцена, где загорается деревянный дом, в котором восставшие оставили связанного по рукам и ногам Шельма; перестрелка Макса и его слуги с целым полком. Почему такие выигрышные и шумные сцепы не захватили публику? Я убежден, что и авторы пьесы, и дирекция театра ожидали громкого успеха и были до крайности удивлены. По всей вероятности, все объясняется тем, что эта махина дурно сконструирована. И повторяю, здесь есть нечто роковое: «Изгнанникам» выпала пустышка в лотерее успеха.
Я не буду касаться художественной ценности пьесы. Не стану говорить, насколько неправдоподобны некоторые сцены. Последние картины следуют друг за другом и разделены лишь несколькими часами, а между тем в одних декорации изображают зиму, а в других – яркий летний день; это уже было отмечено критикой. Удивительно также, что Шельм женится на Надежде на другой же день, без всяких формальностей. Несуразная выдумка – пытки, которым якобы подвергаются ссыльные. Русские, которых я расспрашивал об этом, утверждают, что ничего подобного у них не бывает. Уже в «Данишевых» Россию подавали под каким-то нелепым французским соусом. Но в «Изгнанниках» фантазия разыгралась вовсю.
В итоге, мне думается, г-н Сарду совершил ошибку, написав эту пьесу. Я полагаю, публика отнеслась бы к ней снисходительнее, если бы не подняли столько шума по поводу его соавторства с другим писателем. На премьере в кулуарах высказывали удивление, что столь опытный драматург, как г-н Сарду, мог соблазниться таким дурно построенным банальным сюжетом. Без сомнения, он рассчитывал на эффекты постановки. Друзья г-на Сарду, выгораживая его, утверждали, что пьеса имела бы успех, если бы в финале, как раньше предполагалось, по сцене промчались сани, запряженные оленями и собаками. Право же, невысоко ценят они дарование г-на Сарду, автора «Доры», если считают, что успех его пьесы зависел от появления на сцене животных.
VI
Недавно вновь поставленная «Фернанда» показалась мне устаревшей, а ведь ей не более семи лет. Как известно, сюжет заимствован из одной новеллы Дидро: великосветскую даму бросил возлюбленный, и из мести она заставляет его жениться на девице легкого поведения [24]24
Имеется в виду «История г-жи де Лапоммере и маркиза Дезарси» – вставная новелла в диалогизированной повести Дидро «Жак Фаталист» (1773), опубликована во французском оригинале в 1796 году. (прим. коммент.).
[Закрыть]. Интрига весьма увлекательна, но кое-какие детали устарели, и автору так и не удалось приспособить сюжет к сцене и сделать его трогательным.
Господин Сарду – мастер очаровывать. Когда смотришь его пьесу, удивляешься ловкости автора и знанию сцены. Но проходит время, и очарование рассеивается. Его пьесы принадлежат к числу тех, которые выдерживают по триста представлений подряд и полностью изживают себя после длительного успеха. Объясняется это тем, что в них нет ни правды, ни глубины. Автор жертвует многим ради эффекта. Под его пером самый трагический сюжет становится приятным. Он обходит затруднения, жонглирует событиями, избегает подводных камней и приводит вас к развязке самым спокойным путем. Но, к сожалению, искусно устраняя трудности, он поступается правдой, и в его пьесах не встретишь глубоких идей и чувств, характерных для великих произведений. Там слышишь только забавную болтовню, напыщенные фразы, которыми перебрасываются знатные персонажи. Словом, это пародия на оригинальную пьесу.
Господина Сарду не раз обвиняли, что он перенес действие пьесы из XVIII столетия, как было у Дидро, в девятнадцатое. И действительно, выражение чувств и страстей со временем изменяется. Вот почему так неправдоподобна ловко построенная сцена второго акта, где Клотильда притворно уверяет Андре, что не любит его, вызывает на откровенность и он признается в своей измене. Подобное легкомыслие в делах любви в наши дни кажется чудовищным, – мы стали серьезнее и трагичнее воспринимать жизнь. Таков драматический узел, и вот пьеса становится фальшивой и производит тягостное впечатление. Но это объясняется изменением во взглядах, и меня гораздо больше огорчает, что г-н Сарду так опошлил сюжет.
В первом акте много действия. Прежде он вызывал смех, а теперь нам кажется, что там больше шума, чем жизни. Г-н Сарду слишком изворотлив, чтобы обличать общественные язвы. И, спускаясь в парижские низы, он надевает розовые очки. В притоне старухи Сенешаль некий Помероль, человек, вернувшийся к честной жизни, то и дело восклицает: «Какая грязь! Какая мерзость!» И г-н Сарду воображает, что этого достаточно. Грязь и мерзость остаются за кулисами. Приходят особы сомнительного поведения, смеются, обедают, играют. Если бы нас не предупредили, мы приняли бы их за эмансипированных пансионерок. В этом акте передо мной вставала великая тень Бальзака и я видел пансион Воке, этот потрясающий офорт, так крепко начертанный рукою гения.
Я знаю, что мне могут возразить: «У театра более суженные рамки, чем у романа; некоторые сцены приходится смягчать, чтобы сделать их приемлемыми». Что ж, тем хуже для театра, который становится низшим видом искусства. Если некоторые картины в театре недопустимы, то лучше совсем отказаться от них, чем искажать истину. Помните мамашу Воке, эту неряшливую толстуху? Пойдите в театр Жимназ и посмотрите, как изображена там Сенешаль. Г-н Сарду ухитрился сделать старуху Сенешаль кающейся Магдалиной, которая оплакивает и грехи и мечтает о честной жизни. Это какой-то пошленький романс и увесистая пощечина житейской правде!
Коснусь одного приема г-на Сарду, о котором я уже упоминал. Г-н Сарду не отступает перед смелыми сюжетами; ему известно, что они подстегивают любопытство публики. Но ему хорошо известно, что достаточно одной вывески и, возвестив о своей смелости, лучше не проявлять ее в пьесе. И вот он начинает шахматную партию. Можно подумать, что готовится решающая схватка, ставятся самые жгучие проблемы, ситуации доводятся до предела, за которым начинается скабрезность. Но дамам нечего беспокоиться. Все устраивается наилучшим образом, г-н Сарду находит приличную развязку, то была только шутка. Он просто хотел позабавить зрителя.
В поведении легкомысленной девицы, которую Клотильда прочит в жены Андре, до смешного мало легкомыслия. К тому же сколько смягчающих обстоятельств! Она отдалась лишь одному мужчине, вернее, он прибег к насилию, зная, что ее мать в тюрьме и не может ее защитить. К тому же Фернанда обладает всеми добродетелями, – она мягкосердечна, нежна, благочестива и ее так мучает совесть, что она готова покончить с собой. Словом, честный человек, полюбив ее, без колебаний женился бы на ней. Я знаю, что Дидро хотел сделать свою падшую девушку симпатичной, но та была действительно падшей. Правда, она была воплощением молодости и любви. Когда маркиз великодушно прощал ее, он прощал во имя красоты и нежной любви, какую еще испытывал к ней.
Как видно, г-н Сарду задался целью поставить пьесу, рискованную по замыслу. Он не слишком заботился о психологии, не стремился создать произведение значительное и правдивое, презирал человеческую природу и смело лепил свои фигурки, приспособляя их к данному сюжету; он не раз отступал от первоначального замысла и успокоился, лишь убедившись, что наверняка выиграет партию. Отсюда его уловки и извороты, ангельский образ Фернанды, раскаяние ее матери и совершенно неправдоподобная интрига. В каждом акте было бы достаточно одного слова, чтобы пьеса развалилась. Разумеется, никто его не произносит. Пьеса благополучно доведена до конца благодаря мудрым предосторожностям автора.
