Текст книги "Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»"

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)

Совершенно непростительно серьезному писателю проявлять полное невежество в отношении России и говорить о ней в духе сочинителя романсов. Г-н Роже де Тальде, – а на поверку сам г-н Дюма! – отделывается тремя-четырьмя пошлыми фразами, взятыми напрокат из бульварных романов. Для него Россия – это страна, где зимой очень холодно на улицах и жарко в домах. Скажите, какая новость! А если его вызывают на откровенность и спрашивают, какого он мнения о русских женщинах, то он со своим обычным апломбом отвечает, что они полны противоречий, подобно городам той же России, где зимой холодно на улице и жарко в гостиной, короче говоря, это помесь ведьмы с ангелом. Вот мы и узнали все, что нужно, о России! Г-н Дюма больше не соблаговолил ничего прибавить. В наше время, когда от писателя требуют точных деталей и правдивости изображения, когда пишут только с натуры, эта развязная манера судить о великом и самобытном народе поистине ошеломляет. Наши романисты натуралистического направления, которые царят в современной литературе, по сравнению с которыми г-н Дюма всего лишь школьник, не на шутку бы испугались, если бы им предстояло вывести на сцену хотя бы одного русского, и решились бы на это только после длительного изучения страны, где он родился и вырос. Но для г-на Дюма это сущие пустяки: его герои – жалкие марионетки, нужные ему для развития интриги или для доказательства какого-либо тезиса.

Какая же нужна самоуверенность, чтобы поставить этих злополучных «Данишевых» после огромного успеха, какой имел во Франции великий романист Иван Тургенев! Все произведения этого писателя переведены, их жадно читают. Благодаря ему мы узнаем подлинную Россию, знакомимся с общественной жизнью, нравами и даже постигаем душу страны. Слово «душа» здесь вполне уместно, ибо этот строгий реалист, подробно описывающий предметы внешнего мира, умеет передать дыхание и краски самой жизни, – в этом его обаяние. Лично я, читая произведения Тургенева, всякий раз чувствую неповторимый аромат русской культуры и национальной самобытности, словно крепкий пленительный запах цветка, растущего только в этой стране; ты видишь цветок в первый раз, но впечатление от него не изглаживается. Так ткани, привезенные с Востока, навеки сохраняют чуть слышный аромат розового масла. В произведениях Тургенева отражена вся русская жизнь, перед нами русское общество, степи России, деревни и города, крестьяне, купцы и помещики. Повторяю, прочитав «Записки охотника», «Рудина», «Дворянское гнездо», можно только пожать плечами, до того нелепо изобразил г-н Дюма Россию для широкого круга парижан. Это не произведение художника и даже не добросовестная копия, а какая-то грубая мазня.

Увидав на сцене «Данишевых», я решил перечесть «Постоялый двор» Ивана Тургенева. Сюжеты этих произведений имеют нечто общее. В повести русского писателя тоже речь идет о семейной жизни крепостного; жена не любит Акима, вдобавок его постигает беда, и он ищет утешения в религиозном фанатизме. Но образ тургеневского Акима дан на диво убедительно и правдиво. Занимаясь извозом, он сколотил небольшую сумму, построил постоялый двор, который стал приносить доход; но, на беду, Акиму полюбилась Дуняша, горничная его госпожи Лизаветы Прохоровны. Жена изменила ему с Наумом, приказчиком проезжего купца, обокрала мужа и отдала деньги своему любовнику, а тот купил на них у помещицы Акимов двор. Акима кругом обобрали, Наум все отнял у него – жену, кубышку, дом. Но Аким не поднял руку на Дуняшу. Он решился было поджечь постоялый двор, но был пойман новым хозяином, дал ему зарок не мстить, и тот отпустил его. Аким становится странником и до самой смерти бродит по святым местам Руси. А теперь сравним Осипа с Акимом, марионетку, фразера и плаксу с живым человеком, каждый поступок, каждое слово которого дышат величавой правдой. Простая речь Акима исполнена силы, его устами говорит как бы сама жизнь. Его встреча с женой перед уходом из дому полна трагизма, хотя мы не слышим громких фраз. Он оцепенел от горя, он прощает несчастную, говорит, что все люди грешны, во всем обвиняет себя и считает разлуку естественной и необходимой. Он уже давно во власти религиозного фанатизма, его душа переродилась, и развязка не застает нас врасплох, она является следствием глубоких переживаний. Чувствуется, что этот крестьянин бессознательно устремляется к богу, чтобы воспарить душой над всеми напастями и обидами.

Но как доказать г-ну Дюма превосходство этой короткой повести над его громоздкими драматургическими хитросплетениями? У него отсутствует чувство правды, чувство жизни. Он считает, что писатель должен втискивать живую действительность в установленные им тесные рамки, не опасаясь ее искалечить. Когда герой слишком велик, он переламывает ему кости, но все-таки водворяет на место. Потому-то у него и получаются чудовища. При такой установке он не отличает французов от русских, парижскую гостиную изображает так же, как петербургскую. Необъятный мир для него лишь коробка с марионетками, откуда он вынимает по ходу действия то европейца, то негра, то краснокожего. Он искренне верит, что в России крепостной может жениться на девушке против ее воли и вернуть ее потом нетронутой своему господину. Россия – это лишь обстановка, в которой не без успеха разыгрывается его грубо сляпанная пьеса. Но ему нет дела до души этой страны, она для него не существует.

Меня сочтут, быть может, чересчур строгим критиком, но ведь можно сделать весьма простой опыт: поставить «Данишевых» в Санкт-Петербурге. Я убежден, и не без оснований, что эта пьеса немыслима в России, она вызовет там гомерический хохот. Не случайно г-н Корвин-Круковский, русский соавтор г-на Дюма, не пытается стяжать лавры у своих соотечественников. Что его удерживает? Или он понимает, что там его ждет провал, что Россия, изображенная в его пьесе, годится только для заграницы? Если пьесу поставят в Санкт-Петербурге и она будет иметь там успех, – я готов отказаться от своих резких высказываний.

III

Я снова встречаюсь с г-ном Дюма, на этот раз как с автором «Иностранки». Теперь я имею дело с ним одним, и мне хорошо знакома изображенная им общественная среда. У меня, так сказать, развязаны руки.

Господин Дюма занимает в нашей драматургии особое место, но он этим обязан не только своему выдающемуся дарованию. Он имеет громкий успех, и его самым незначительным словам придают огромную важность. Если он отважится на рискованное сравнение, как, например, в «Полусвете», – уподобить гулящих женщин дешевым персикам, то этот образ получает широкое распространение, хотя он надуман и банален. Г-н Дюма, как видно, родился под счастливой звездой. Широкий резонанс его произведений отчасти объясняется их драматической формой, – ведь у нас всегда поднимают шум вокруг театра. Но этого объяснения недостаточно, ибо другие драматурги, ничуть не менее сильные, не вызывают такой бури восторгов. Итак, причину успеха следует искать в характере дарования г-на Дюма. Прежде всего он не художник, язык у него посредственный, и это по вкусу публике. Далее, его называют дерзким, потому что порой он проявляет цинизм, – ничто так не прельщает наших буржуа, как мнимые дерзания, да еще сдобренные нравоучениями. Вот в чем секрет успеха г-на Дюма: он умеет приятно пощекотать зрителя, он всегда с ним на равной ноге. Заметьте, мы, французы, имеем склонность к парадоксам. Когда он защищает какой-нибудь тезис, даже несогласные с ним зрители смакуют его защитительную речь. Не будучи философом, ограничиваясь проблемой взаимоотношений между полами, увлекаясь нелепыми теориями, никогда не добираясь до правды, обладая бесцветным стилем, стяжав репутацию театрального деятеля, то есть опытного драматурга, знающего толк в своем ремесле, г-н Дюма неизбежно должен был стать идолом нашей парижской публики, которая обрела в его лице крупного писателя со вполне доступными ей взглядами.

Какое поднимается волнение, когда возвещают о новой пьесе этого божка! Любопытство возбуждено до крайности. Газеты начинают кампанию, пьеса еще не окончена, а они уже дают о ней кое-какие сведения. Например, об «Иностранке» было известно, что г-н Дюма писал ее прошлым летом в своем шале на берегу моря близ Дьеппа. Сообщалось, что он пишет акт за актом. А когда пьеса была окончена, рассказывали о том, как автор привез ее в Париж, как он отправился к г-ну Перрену, директору Французского театра, и с каким энтузиазмом все актеры ее приняли. Когда автор читал свою пьесу в литературном комитете театра, казалось, священнодействовал некий верховный жрец. Одна из газет, воспевая его триумф, сообщала, что объятые восторгом актеры и актрисы чуть ли не пали к ногам г-на Дюма. Репетиции сопровождались восхищенным и почтительным шепотом. Казалось, все ожидали, что в вечер первого представления сама матушка-Земля замрет на месте, захваченная спектаклем.

Вы, конечно, понимаете, какое действие произвела на публику столь длительная и искусно проведенная подготовка. У г-на Дюма в прессе немало преданных друзей, которые ревностно пекутся о его славе. И прежде чем распахнулись двери театра, в публике разожгли такое любопытство, вселили такую уверенность в успехе пьесы, что счастливцы, попавшие на премьеру, проглатывали акт за актом, как облатку из рук священника.

И все же я должен сказать, что об «Иностранке» ходили тревожные слухи. На ухо передавали, что восторженный отчет о читке пьесы был выдумкой журналиста, что члены литературного комитета проявили дурной вкус и холодно встретили пьесу. Из-за кулис проникали слухи о возникших там ссорах: актеры были недовольны ролями и предсказывали провал. Рано или поздно наступает час, когда кумиры начинают шататься ни пьедесталах. Идолопоклонники вдруг замечают, что у статуи глиняные ноги, и разбивают ее на куски, причем проявляют тем большую ярость, чем дольше верили, что идол целиком золотой. Можно поставить вопрос: не прочил ли и для г-на Дюма час падения, не становится ли ясно его поклонникам, что они долгое время переоценивали его дарование? С этой точки зрения весьма интересно рассмотреть «Иностранку» и установить, действительно ли ее автор начинает терять популярность. Правда, пьеса все еще имеет успех и дает огромную выручку. Но идол на мгновенье пошатнулся, и, быть может, достаточно щелчка, чтобы он опрокинулся и рассыпался в прах.

Господин Дюма шел на большой риск. Он ничего не написал со времени своего избрания в Академию, а ведь существует поверье, будто Академия приносит несчастье своим новым членам. К тому же это была первая премьера пьесы г-на Дюма на сцене Французского театра. «Полусвет», появившийся там в прошлом сезоне, первоначально был сыгран в Жимназ. Но прежде чем рассказать, каким путем автор добился успеха, я хочу тщательно разобрать пьесу и сделать кое-какие выводы.

Акт первый. Герцогиня де Сетмон дает в своем парке бал в пользу бедных. Допущенная за плату публика толпится в парке, а в гостиной герцогини собирается интимный кружок. Здесь-то и завязывается интрига. Г-н Морисо, бывший торговец модным товаром, наживший несметное состояние, беседует со своим другом, доктором Ремоненом, выдающимся ученым, членом Института, большим оригиналом. Г-н Морисо рассказывает Ремонену, которого давно не видел, о замужестве своей дочери. Катрин любила молодого инженера Жерара, сына своей гувернантки, но отец разлучил влюбленных, он мечтал о титулованном зяте и встретил подходящего человека в салоне иностранки, миссис Кларксон, эксцентричной особы, о которой ходили самые скандальные слухи. Овдовев, г-н Морисо начал вести легкомысленный образ жизни, окунулся с головой в удовольствия; этим и объясняется его странный выбор; его избранником оказался герцог де Сетмон, разорившийся аристократ, предполагаемый любовник миссис Кларксон, человек весьма сомнительной репутации. Иностранка получила полмиллиона франков за содействие этому браку. Мы видим, что перед нами насквозь прогнившее общество. Но вот герцогиня, несколько уставшая от праздника, входит в гостиную, ее сопровождают приятельницы, великосветские дамы со своими мужьями; одна из них – г-жа де Рюмьер, кузина герцога де Сетмона. Разговаривают о миссис Кларксон; эта своеобразная личность занимает весь Париж. Иностранка принимает у себя только мужчин, ей приписывают целую кучу любовников, рассказывают о ее необычайных похождениях: несколько человек будто бы застрелились из-за нее, она разорила высокопоставленных особ, дипломаты, выдавшие ей государственные тайны, навсегда покинули политическую арену. И заметьте, у этой особы, о которой говорят как о куртизанке, имеется законный супруг, и он посылает ей баснословные суммы из Америки, где у него золотые прииски. Они продолжают сплетничать, и вдруг – резкий, чисто театральный эффект: миссис Кларксон, гулявшая в саду среди публики, посылает герцогине записку и просит ее принять, обещая внести двадцать пять тысяч франков в пользу бедных, если ей предложат чашку чаю. Герцогиня читает вслух записку и говорит, что она готова принять миссис Кларксон, если кто-нибудь из мужчин согласится пойти за нею и ввести ее в гостиную. Все мужчины молчат, хотя они принадлежат к интимному кружку иностранки. Тогда герцог де Сетмон, ко всеобщему изумлению, отправляется за миссис Кларксон, заявив, что он исполняет долг гостеприимства. Миссис Кларксон входит под руку с ним, у нее надменный вид, на губах играет ироническая усмешка. Она чувствует себя как дома, пьет предложенную ей Катрин чашку чаю, платит за нее и каждому из присутствующих говорит несколько слов. Но перед уходом она просит герцогиню, чтобы та соблаговолила отдать ей визит, и добавляет шепотом, что хочет поговорить с ней о Жераре; этот молодой человек дорог ее сердцу, но он все еще любит Катрин. Иностранка уходит, а Катрин, охваченная гневом и страстью, швыряет на пол чашку, из которой та пила, и кричит лакеям: «Распахните двери! Теперь, когда она тут побывала, любой может сюда войти».

Акт второй. Доктор Ремонен и г-жа де Рюмьер встречаются в гостиной герцогини; в ожидании других гостей они ведут бесконечный разговор, и доктор, а по существу, сам г-н Дюма, развивает теорию вибриона. Вибрион – это микроскопический паразит, некоторые ученые полагают, что это не растение, а низший животный организм, он развивается на гниющих телах. Доктор прозрачно намекает, что герцог де Сетмон своего рода вибрион, зловредный паразит, от которого все хотели бы избавиться. В этом разговоре раскрывается социальная идея, вложенная в пьесу. Герцог де Сетмон – вредный общественный элемент, гниющий член, который заражает остальные, существо бесполезное и даже опасное, и его следует раздавить, безжалостно уничтожить. Но вот входит герцогиня. Друзья уговаривают ее отдать визит миссис Кларксон. Но никому не удается ее убедить – ни отцу, ни г-же де Рюмьер, ни доктору Ремонену, ни Ги де Альту, молодому человеку, страстно в нее влюбленному, к которому ее ревнует герцог. Внезапно появляется Жерар, друг ее детства, первая ее любовь; он возвратился, кажется, из Египта. И герцогиня, которая не забыла Жерара и все еще обожает его, бросается ему в объятья. После первых бессвязных излияний они заводят речь об иностранке. Жерар рассказывает, что она спасла ему в Риме жизнь, но он не любит ее; он тоже советует Катрин посетить иностранку. Катрин тотчас же соглашается; ведь она не хотела видеть иностранку лишь потому, что считала ее своей соперницей. Герцогиня и молодой инженер клянутся, что будут до гроба любить друг друга чистой, честной и возвышенной любовью. В конце акта Катрин с отцом отправляются в отель миссис Кларксон.

Акт третий. Мистер Кларксон приезжает из Америки и дает жене отчет в своих делах; можно подумать, что он только ее компаньон. В этой сцене дается характеристика нового персонажа. Мистер Кларксон – классический американец, ему ничего не стоит ухлопать врага из револьвера, он грубоват, бесцеремонен, но весьма энергичен и не глуп. При появлении де Сетмона Кларксон небрежно кланяется ему, но миссис Кларксон, видя, что герцог рассердился, насмешливо советует ему успокоиться, иначе ее муж убьет его, как «какого-нибудь кролика». Наконец является герцогиня под руку с отцом. Она остается наедине с иностранкой, которая изливает ей свою душу. До сих пор миссис Кларксон была личностью весьма загадочной. Но теперь мы узнаем, что она дочь рабыни, которую плантатор сделал своей наложницей. Позднее он продал и мать и ребенка. Тогда дочь поклялась, что всю жизнь будет ненавидеть мужчин. Отец ее умер, и она не могла отомстить ему, когда выросла и стала красавицей, но влюбила в себя обоих своих братьев; один убил другого, а сам угодил на виселицу. Затем, переселившись в Европу, она продолжала свою кровавую работу, оставляя на своем пути разорившихся и самоубийц. Но поразительнее всего, что она еще никогда не отдавалась мужчине, она девственница, несмотря на все скандальные слухи, какие ходят о ней. Это демоническая дева! Кларксон только называется ее мужем; сразу после бракосочетания она разлучилась с ним, решив сохранить свою свободу, и он всего лишь ее компаньон. Но вот эта страшная девственница почувствовала, что ее сердце дрогнуло. Она любит Жерара и требует, чтобы герцогиня отказалась от него. Но герцогиня не согласна на это и удаляется с возмущенным видом. Миссис Кларксон начинает враждебные действия; она советует герцогу вновь приблизиться к жене и даже сообщает ему, что Катрин любит Жерара.

Акт четвертый. Разумеется, все друзья герцогини, начиная с доктора Ремонена и кончая влюбленным Ги де Альтом, в заговоре против герцога де Сетмона. Проявляя довольно странное рвение, они устраивают свидание герцогини с Жераром. Молодая женщина написала инженеру очень пылкое письмо, но муж его перехватил. И в момент, когда влюбленные клянутся друг другу в верности, входит муж; он оскорбляет Жерара, а тот, ни слова не говоря, удаляется. И вот между герцогом и герцогиней разыгрывается центральная сцена драмы. Он признается, что перехватил письмо, но предлагает возвратить его, если она согласится все забыть, все простить и начать заново супружескую жизнь в надежде на счастье. Но, гордо вскинув голову, охваченная отвращением и гневом, она бросает ему в лицо оскорбительные слова, – перечисляет все его низкие поступки, упрекает его, что в брачную ночь он вошел к ней пьяный, как сапожник. Происходит окончательный разрыв. Неожиданно появляется Морисо и начинает обвинять зятя. Затем входит Жерар и требует у герцога удовлетворения; решено, что они будут биться не на жизнь, а на смерть.

Акт пятый. Действие снова происходит в гостиной герцогини. Морисо пожелал быть секундантом Жерара. Герцог берет в секунданты Кларксона, ему хочется покончить с этим делом быстро, по-американски. В первых сценах акта мы видим приготовления к дуэли. Г-жа де Рюмьер спрашивает доктора Ремонена, ждет ли он помощи свыше, надеется ли он, что вибрион будет уничтожен; доктор вопреки всему спокоен и полон надежд. А провидение, вернее, сам г-н Дюма, вмешивается в лице американца Кларксона. Герцог встречается с секундантом с глазу на глаз и, на случай своей смерти, сообщает ему последнюю волю. Он желает, чтобы после его смерти было оглашено письмо Катрин к Жерару, тогда любящие не смогут вступить в брак. Он признается, как на исповеди, что однажды взял у миссис Кларксон сто пятьдесят тысяч франков для уплаты карточного долга, а потом женился на Катрин, рассчитывая из средств жены рассчитаться с иностранкой. Он внушает отвращение Кларксону, и тот называет его негодяем. Американец не хочет смерти Жерара; молодой человек разрабатывает новые методы добычи золота, которые дадут двадцать пять процентов прибыли. Когда герцог вызывает Кларксона на дуэль, тот хочет драться немедленно. И вот Кларксон ударом шпаги спокойно уничтожает вибриона на пустыре, неподалеку от отеля. Идея проведена в жизнь. Все в восторге, кроме миссис Кларксон; она появляется на минуту, признает свое поражение и заявляет, что решила вернуться в Америку, так как в Европе ей слишком тесно. Когда является полиция, узнавшая о дуэли, комиссар просит доктора Ремонена констатировать факт смерти. «С удовольствием», – отвечает доктор. Этими словами заканчивается пьеса.

Я беспристрастно разобрал пьесу; не высказывая своего мнения, я попросту излагал факты. А теперь я первым долгом отмечу сцены, которые мне нравятся. Когда в конце первого акта иностранка появляется под руку с герцогом де Сетмоном, создается эффектная и довольно правдоподобная ситуация. То же можно сказать о сцене объяснения между герцогом и герцогиней в четвертом акте. Катрин прекрасна, когда, содрогаясь от омерзения, гневно обличает мужа, – она не верит его раскаянию. Некоторые находят, что она проявляет чрезмерную суровость, что ей следовало исполнить супружеский долг, пойти на примирение и попытаться наладить семейную жизнь. Может быть, это и так, но, вникая в человеческую природу, мы не должны забывать о страсти, а между тем мы наблюдаем у Катрин подлинный взрыв страсти, в сущности, вполне оправданный. Признаться ли? Мне нравится в «Иностранке» именно то, что осуждают критики, объявляя безнравственным и неприемлемым. Я имею в виду тот факт, что все совершенно откровенно, вызывая улыбку зрителя, желают смерти герцогу де Сетмону. Я утверждаю, что в основном это оригинально и правдиво. Посмотрите вокруг себя, поройтесь в своей памяти, и вы непременно обнаружите какое-нибудь несносное существо, вредное и тяжелое для окружающих, смерть которого была бы желательна и родным и друзьям. Но до сих пор еще никто не отважился дать на сцене такую психологически интересную ситуацию. Герцога уничтожили и похоронили с искренней радостью, с каким-то буржуазным простодушием. Вот она, жизнь человеческая! Невольно мороз пробегает по коже, как вспомнишь о черной пасти, которая рано или поздно поглотит всех нас, причем одних будут оплакивать, а других провожать в могилу раскатами смеха. Радостный смех перед лицом смерти – вот что меня пленяет в развязке «Иностранки». Меня нельзя упрекнуть в чрезмерной восторженности, хотя бы потому, что мне не по душе дарование г-на Дюма; я восхищаюсь в его пьесе ситуацией, которую он сам, вероятно, оценивает совсем по-другому! Он трактует это как осуждение герцога обществом, а для меня это прежде всего трагикомическое положение. Вдобавок я нахожу, что эта тема у него недостаточно глубоко и ясно разработана.

Но, отдав долг достоинствам «Иностранки», я все же вынужден сказать, что это плохо построенная и нелепая пьеса. Чувствуется, что она составлена из отдельных дурно слаженных кусков. Без сомнения, автор долго рылся в ящиках письменного стола, подбирая материалы. Оставляя один замысел, он хватался за другой и переделывал пьесу, но кое-что осталось от первого варианта, поэтому встречаются ненужные эпизоды, персонажи появляются и исчезают без всякой логической связи. Действие происходит неизвестно где, в каком-то условном большом свете, какого не сыскать на свете. Г-ну Дюма даже изменяет его обычная ловкость, созданные им фигуры еле стоят на ногах. Он приводит их в движение, дергая за веревочки, особенно это заметно в пятом акте. Что до языка, то он достаточно гладкий, но не отличается особыми литературными достоинствами. Наши драматурги мелких театров, которых так высмеивали, наверное, пишут не хуже его; к тому же они умеют превосходно строить сюжет. Чтобы доказать свою мысль, рассмотрю по очереди всех главных действующих лиц.

Сперва об иностранке. Эту чудовищную демоническую деву зрители должны были бы встретить взрывом хохота. Она выпрыгнула из какой-то кровавой мелодрамы, но хуже всего то, что автор вводит ее во вполне реальный мир. Пока она еще не разоблачила себя, ее воспринимаешь как живое существо. Но после бесконечного напыщенного монолога она становится похожей на огромную марионетку, которая вращает глазами и размахивает руками, пугая ребятишек. Во-первых, она такая же мулатка, как Осип из «Данишевых» русский крепостной. А затем она каким-то странным способом осуществляет свою месть. Она доводит до гибели своих братьев, поплатившихся за преступление отца, – это еще куда ни шло, хотя и очень натянуто. Но нас поражает, что она потом перебралась в Европу и стала там разыгрывать свою сатанинскую роль. Почему именно в Европу? Чем перед ней провинилась Европа? В Америке ее поза была бы куда естественнее, потому что там она могла бы расправляться с жестокими рабовладельцами. Г-н Дюма отвечает, что эта демоническая дева питает злобу ко всем мужчинам, безразлично, европейцам или американцам. К счастью, такие чудовища существуют лишь в воображении свихнувшихся драматургов, они глумятся над невинными жертвами, за что и несут наказание в пятом акте. Если бы еще г-н Дюма, заимствовав свою иностранку из бульварных романов, сделал ее центральной фигурой, – но нет, иностранка пребывает в бездействии, разоблачив себя, она тотчас же исчезает, а в последний раз появляется лишь для того, чтобы признать свое поражение. К тому же эта волевая особа совершает ошибки, которых не сделал бы десятилетний ребенок: она влюбляется в Жерара, как пансионерка, хотя до сих пор и в Европе и в Америке проявляла полную бесчувственность, словно у нее было каменное сердце. И чтобы завладеть Жераром, она придумывает замечательный план – сказать герцогу, что герцогиня любит молодого человека, чтобы де Сетмон вызвал соперника на дуэль и укокошил его. Глупее не придумаешь! По правде сказать, я не знаю, что могло прельстить г-на Дюма в этом гротескном образе; его иностранка не отличается ни твердостью характера, ни оригинальностью, это совершенно излишняя фигура в пьесе. А между тем это очень выигрышный образ; много обещает одно заглавие: «Иностранка»! Стоя перед афишей, я надеялся увидеть одну из женщин, какие царили в Париже хотя бы в период Второй империи: знатная испанка, австриячка, куртизанка с титулом графини, американка с миллионным состоянием, англичанка, разделявшая ложе с принцами крови. Я не знал, которую из них избрал г-н Дюма, но уже представлял себе, как к этой особе приходит огромное богатство, о котором перешептываются, передо мной развертывалась жизнь женщины, одной из тех особ, что опьяняют Париж пряным ароматом экзотических цветов, что были причиной необычайных событий в жизни нашего общества и представляют живой интерес для вдумчивого художника. Ничуть не бывало, я увидел рослую чертовку в длинном суконном платье огненного цвета, она торчит в пьесе, как нелепый манекен.

Я коснусь лишь вскользь остальных действующих лиц. Герцогиня де Сетмон – весьма заурядная особа; она заявляет мужу, что не любит его, – но что в этом особенного! В ней нет ни одной оригинальной черты, ее характер ничуть не выявлен. Герцог де Сетмон, пожалуй, самое интересное из действующих лиц, хотя автор явно постарался вызвать к нему антипатию публики, чтобы она желала ему смерти. Он четко обрисован, – это морально разложившийся тип, быть может, уж чересчур циничный, во всяком случае, он выдержан в определенном стиле и не изменяет себе на каждом шагу. Кларксон тоже с театральной точки зрения удачный и неплохо обрисованный персонаж. Именно он на премьере обеспечил успех пьесы, вмешавшись в ход событий в пятом акте и с веселой развязностью ухлопав герцога. Но, по существу говоря, Кларксон фантастическая фигура, стандартный американец, примелькавшийся в нашей литературе; он нужен нашему автору только для развязки. И если г-н Дюма показывает американца уже в третьем акте, то лишь потому, что хочет приучить нас к нему, так как он понадобится в пятом акте; хотя вполне можно было бы вывести его и в самом конце. Бросается в глаза, как легко драматург разделался с развязкой. Правда, он мог бы еще упростить свою задачу, сделав так, чтобы на голову герцога обрушилась печная труба, поскольку герцог так или иначе должен был стать жертвой какого-то несчастного случая. Вот превосходный рецепт для авторов, которые не знают, как закончить свое произведение.

Остается еще Жерар, фигура не лишенная комизма, типичный инженер и вместе с тем какой-то ангел чистоты, целомудренный, велеречивый любовник, каких ловко фабрикует г-н Дюма. Далее, Морисо, слабоумный папаша, совершенно безответственный субъект; под конец он становится секундантом возлюбленного дочери, неизвестно почему загоревшись желанием загладить свою вину. Наконец, доктор Ремонен, резонер, играющий роковую роль, персонификация г-на Дюма; в «Данишевых» автор говорил устами атташе посольства, Роже де Тальде, а теперь его рупор – ученый-химик, развивающий и парадоксальные теории перед герцогинями и куртизанками.

Но, разумеется, автор «Дамы с камелиями» не какой-нибудь заурядный писака. Своим громким успехом он обязан известной художественной выразительности. Вот в чем его сила: он превосходно знает сцену, искусно строит сюжет, он заранее предвидит возражения и извлекает пользу даже из недостатков пьесы. Так, для развязки, он задолго подготавливает вмешательство Кларксона, он уже помышляет о Кларксоне, когда доктор Ремонен взывает к провидению, надеясь, что оно окажет помощь в нужный момент. Я мог бы привести и другие примеры. У г-на Дюма немало находок, искусных повторов. Но если ему и удается склеить осколки пьесы, все же никогда не получится великого произведения. Появится на свет какой-то ублюдок, который кое-как будет держаться на ногах, и, возможно, удовлетворит широкую публику, весьма нетребовательную и неразборчивую. Но этот монстр вызывает отвращение у всякого вдумчивого человека, стремящегося к правде.

Я постарался объяснить громкий успех «Иностранки»; впрочем, не следует забывать о глухом недовольстве, которое начинает нарастать против г-на Дюма.

Вот что я ставлю ему в упрек. Каждый великий писатель создает живых существ. А г-н Дюма, с самого начала, выдумал некий полусвет, который и создал ему славу. Конечно, он мог бы развить свою тему, создать более глубокие образы, но все же это была находка, и нельзя не признать за ним известной заслуги. Он породил на свет Маргариту Готье и баронессу д’Анж [22]22
  Маргарита Готье– героиня романа А. Дюма-сына «Дама с камелиями» (1848), позже (в 1852 г.) переделанного автором в пьесу. Баронесса д’Анж– героиня пьесы А. Дюма-сына «Полусвет» (1855). (прим. коммент.).


[Закрыть]. Но, к сожалению, его не хватило на большее. Он не в силах вдохнуть жизнь в свои образы, и у этих двух его дочерей бледные, увядшие лица, как у столетних старух. Его произведения можно читать и смотреть на сцене; перед нами проходит целая вереница персонажей, бесцветных и безжизненных, как формулы; они улетучиваются из памяти, едва закроешь книгу или едва упадет занавес. Это и доказывает творческое бессилие г-на Дюма, его можно назвать второстепенным писателем и драматургом. Ремесло свое он знает превосходно, порой у него встречаются чуть ли не гениальные конфликты, но он решительно не в силах подняться над средним уровнем из-за отсутствия вдохновения, свойственного подлинным творцам. Своим прикосновением он все убивает, подменяя живые чувства сухими рассуждениями. Обычно он задается социальными вопросами, не затрагивая общечеловеческих проблем. Я вовсе не хочу уничтожить г-на Дюма, сравнивая его с Мольером, но не могу не вспомнить этого славного представителя французской драматургии, который создает яркие правдивые образы, выводит на сцену живых людей и предоставляет зрителю судить о морали, если таковая имеется в пьесе. Автор «Полусвета», наоборот, не желает ни живописать, ни углубляться в психологию, ему просто нужно доказать тот или иной тезис. Отсюда его художественная неполноценность; на этой почве и родилась «Иностранка», пьеса, где лишь одна яркая фигура, да и та явно вымышленная; это лишний раз доказывает, что автору недостает вдумчивости и чувства правды.