Текст книги "Пройти по Краю Мира"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Часть третья

Один

Мистер Тан был влюблен в Лу Лин, хоть ни разу с ней не встречался. Рут это чувствовала. Он говорил так, будто знал ее лучше кого бы то ни было, даже ее собственной дочери. Ему было восемьдесят, он пережил Вторую мировую, гражданскую войну в Китае, культурную революцию и три коронарных шунтирования. На родине он был известным писателем, но здесь его работы оставались непереведенными и неизвестными. Рут получила его имя и номер от коллеги Арта, тоже лингвиста.

– Эта женщина обладает очень сильным характером и честностью, – сказал он по телефону, приступив к переводу страниц, которые Рут отправила ему по почте. – Не могли бы вы прислать мне ее фотографию, на которой она изображена молодой? Если я ее увижу, мне будет легче сделать более точный перевод.

Рут нашла эту просьбу странной, но тем не менее выполнила ее, отправив ему отсканированную копию снимков Лу Лин и Гао Лин с матерью, когда они были еще девочками, и другую, сделанную, когда Лу Лин только прибыла в США. Потом мистер Тан попросил у Рут фотографию Драгоценной Тетушки.

– Она была очень нетипичной для того времени, – заметил он. – Самообразованной, прямой, настоящей бунтаркой.

Рут с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: правда ли, что Драгоценная Тетушка была матерью ее матери?

Она хотела прочитать перевод целиком, а не отдельные выдержки. Но мистер Тан сказал, что на работу ему потребуется около двух месяцев.

– Мне не нравится делать буквальные, дословные переводы, – заявил он. – Хочется сохранить естественность речи и подобрать именно те слова, которые могла бы использовать ваша мать, если бы хотела донести свои мысли до вас и ваших детей, а также до всех будущих поколений. Они должны соответствовать этой цели. Вы так не считаете?

Пока мистер Тан работал над переводом, Рут оставалась в доме Лу Лин. Она сообщила Арту о своем решении, когда тот вернулся из отпуска.

– Как-то неожиданно, – сказал он, наблюдая за тем, как она собирает чемодан. – Ты уверена, что не поторопилась? Может, стоит нанять кого-нибудь?

Неужели она недостаточно ясно описывала ему проблемы, возникшие за последние полгода? Или Арт просто ее не слушал? Она была обескуражена тем, как на самом деле мало они друг друга знали.

– По-моему, тебе проще нанять кого-нибудь для присмотра за тобой и девочками, – ответила она.

Арт вздохнул.

– Прости. Просто помощницы, которых я нанимаю дня матери, постоянно увольняются, а я не могу просить тетушку Гал или кого-нибудь другого ухаживать за ней постоянно. Только на пару дней, и то лишь время от времени. Тетушка Гал призналась, что неделя с матерью оказалась хуже, чем беготня за всеми ее внуками, когда те были маленькими. Но она наконец хотя бы поверила диагнозу и поняла, что не во всех случаях помогает чай с женьшенем.

– Ты уверена в том, что это единственная проблема? – спросил он, последовав за Рут в «каморку».

– В смысле?

– У нас с тобой все в порядке? У тебя и меня. Нам не надо поговорить о чем-нибудь, кроме разрушающегося разума твоей матери?

– Почему ты спрашиваешь?

– Ты стала какой-то… не знаю, отстраненной. Может, даже немного рассерженной.

– Я напряжена. На прошлой неделе я увидела, в каком она состоянии на самом деле, и это меня напугало. Ей гораздо хуже, чем я думала. И я не понимала, что болезнь началась уже давно, намного раньше, чем мне показалось вначале. Она уже страдает от нее лет шесть или семь. Не понимаю, почему я не заметила этого раньше…

– То есть твой переезд к матери к нам никакого отношения не имеет?

– Нет, – твердо ответила Рут. Но затем добавила, уже мягче: – Не знаю. – Потом, после долгого молчания заговорила снова: – Я помню, как ты когда-то спрашивал меня, что я буду делать со своей матерью.

И это застало меня врасплох. Да, что я буду делать?

Я почувствовала, что решение надо принимать мне.

Я пыталась сделать все наилучшим образом, и вот что у меня получилось. Может, мой переезд и связан как-то с нашими проблемами, но теперь, даже если они у нас и есть, они второстепенны по сравнению с тем, что происходит с матерью. Потому что я не смогу заниматься всем сразу.

Арт выглядел каким-то неуверенным.

– Ну, когда ты почувствуешь, что готова разговаривать… – И он ушел, как показалось Рут, несчастным.

Ей даже захотелось немедленно заверить его в том, что между ними все по-прежнему.

Лу Лин тоже с подозрением отнеслась к идее дочери жить вместе с ней.

– Меня попросили написать детскую книгу с иллюстрациями, на которых будут животные, – сказала Рут. Она уже привыкла лгать матери, не испытывая при этом стыда. – Я надеялась, что ты сделаешь к ней рисунки. А если ты будешь рисовать, то нам будет проще работать тут вместе. Так меньше суеты.

– А сколько надо животный? И какой? – Лу Лин пришла в восторг, как ребенок, собирающийся в зоопарк.

– Любые, какие мы захотим. Ты сама будешь решать, что рисовать в китайском стиле.

– Хорошо.

Мать выглядела довольной. Ее радовала мысль о том, что она внесет свой вклад в успех дочери. Рут вздохнула с облегчением и грустью. И почему ей раньше не приходила в голову идея попросить мать нарисовать иллюстрации? Ей надо было это сделать, пока ее рука была тверда, а разум крепок. У нее разрывалось сердце, пока она смотрела, как та старается сосредоточиться, как хочет приносить пользу. Как оказалось, она легко могла сделать мать счастливой. Лу Лин, как и любая мать, просто хотела участвовать в ее жизни.

Каждый день она шла к письменному столу и пятнадцать минут растирала сухую тушь на каменной чернильнице. К счастью, рисунки в основном оказались такими же, какие она часто рисовала на свитках: рыбы, лошадь, кошка, обезьяна, утка. Она делала их, опираясь на двигательную память. Результат получался размытым, но узнаваемым отголоском того, что раньше исполнялось с идеальной точностью. Однако стоило ей попробовать нарисовать то, чего она никогда не делала, как ее рука начинала метаться вслед за мыслями. Наблюдая за страданиями матери, Рут тоже расстраивалась, хоть и старалась этого не показывать. Всякий раз, когда Лу Лин заканчивала рисунок, Рут хвалила его, забирала и предлагала нарисовать новый.

– Бегемот? – Лу Лин озадаченно размышляла над словом. – А как это по-китайски?

– Ладно, не надо, – говорила Рут. – Как насчет слона? Нарисуй слона, ну такого, с длинным носом и большими ушами.

Но Лу Лин продолжала хмуриться.

– Почему ты сдаваться? Что-то сложное может стоить больше простого. Бегемот, какой выглядеть? Вот тут рог? – И она хлопала себя по макушке.

– Нет, это носорог. Тоже хорошо. Тогда нарисуй носорога.

– Не надо бегемот?

– Не переживай из-за бегемота.

– Я не переживай! Ты переживай! Я видеть. Твой лицо такой. Ты не спрятать от меня. Я знать. Я твоя мать! Хорошо, хорошо, ты не переживай больше о бегемот. Я переживать за тебя. Потом я вспомнить и сказать тебе. Ты счастливый. Хорошо? Все, не плакать больше.

Мать внимательно относилась к просьбе Рут не мешать, пока она работает.

– Учись хорошо, – шептала она.

Но если Рут смотрела телевизор, Лу Лин, как обычно, считала, что дочь ничем полезным не занята. Это значило, что она могла болтать о Гао Лин, вспоминать самые большие обиды, накопленные за долгие годы.

– Она хотеть, чтобы я ехать на корабль, круиз в Гавайи. Я спрашивать ее: где я взять столько деньги? Моя страховка только семьсот пятьдесят доллар! Она говорить: ты дешевый! Я говорить, я не дешевый! Я бедный!

Я не богатый вдова! Пф! Она забыть, что когда-то хотеть выйти замуж за мой муж! А потом сказать мне, когда он умереть: как повезло, я выходить за второй брат!

Иногда Рут прислушивалась к ней с интересом, пытаясь определить, какую часть истории мать изменила со времени прошлого рассказа. Но чаще Рут просто испытывала раздражение оттого, что ей приходилось это слушать, и раздражение приносило ей странное удовлетворение, как будто все было по-прежнему и ничего плохого не происходило.

– Та девушка, внизу, ест попкорн каждый вечер! Сжигать его, дымовая сигнализация работать. Она не знать, а я чувствовать запах! Мерзкий! Только и ест попкорн! Нечего уд ивляться, что тощий. А потом она мне говорить: это не работать, то не работать. А потом она мне угрожать: суд присяжных! Нарушение!

По ночам, лежа в своей старой кровати, Рут чувствовала, что вернулась в подростковый возраст. Внешне она оставалась тем же самым взрослым человеком, но в то же время была другой. Или, может, в ней сейчас жили два человека: Рут тысяча девятьсот шестьдесят девятого года и Рут тысяча девятьсот девяносто девятого: одна невинная, другая более чуткая, одна требующая внимания, а другая самодостаточная, но обе они сейчас были испуганы. Она чувствовала себя одновременно и дочерью своей матери, и матерью ребенка, которым стала ее мать. Это осознание открывало множество смыслов, как в китайских именах и символах: казалось бы, одинаковые элементы, но при разном сочетании они создавали великое многообразие значений.

Эта детская кровать помнила ее мечты и размышления, когда она пыталась представить, что будет с ее жизнью дальше. И точно так же, как в детстве, когда она, засыпая, слушала собственное дыхание, ее пугала мысль о том, что случится, когда ее мать перестанет дышать. Странно, но, когда она об этом думала, каждый вдох давался ей с трудом, а выдохи происходили сами по себе. Рут очень боялась потерь.

Лу Лин и Рут разговаривали с призраками по несколько раз в неделю. Рут доставала с холодильника поднос с песком и предлагала написать сообщение Драгоценной Тетушке. Мать всегда реагировала на это предложение с вежливостью, с которой люди обычно принимают коробку конфет:

– Ах… ну разве чуть-чуть!

Лу Лин хотела знать, принесет ли Рут известность эта детская книга, но Рут сделала так, чтобы Драгоценная Тетушка пообещала известность самой Лу Лин. А еще Лу Лин спрашивала о новостях на фондовой бирже.

– Доу Джонс идти вверх или вниз? – спросила она однажды.

Рут нарисовала стрелку вверх.

– «Интел» продать или «Интел» купить?

Рут знала, что мать наблюдала за фондовой биржей ради развлечения, потому что не находила писем от брокерских фирм.

«Купить на распродаже», решила она написать.

– А, надо подождать, пока дешевый, – кивнула Лу Лин. – Драгоценная Тетушка очень умный!

Однажды Рут держала в руке палочку, готовясь изобрести божественные ответы. Вдруг она услышала:

– Почему ты и Арти спорить?

– Мы не спорим.

– Тогда почему вы не жить вместе? Это из-за меня? Моя вина?

– Конечно нет, – сказала Рут чуть громче, чем следовало.

– Я думаю, да. – Она понимающе посмотрела на Рут. – Давным-давно, когда ты только его встретить, я тебе говорить: зачем сначала жить вместе? Если ты так делать, он никогда на тебе не жениться. Ты помнить? Ну да, теперь ты думать: мать права. Если вместе жить, то ты как объедок, легко выбросить. Не надо стыдиться. Ты быть честный.

Да, Рут с горечью припоминала, что мать действительно об этом говорила. Она принялась отряхивать серые песчинки с краев подноса. Ее удивило, что мать это помнила, и она была тронута ее заботой. Хотя то, что Лу Лин сказала об Арте, не совсем соответствовало действительности, тем не менее отражало саму суть проблемы. Дело в том, что Рут действительно ощущала себя объедком, последним, кому доставались жизненные блага и внимание.

Между ней и Артом что-то было ужасно неправильно. Сейчас, в процессе их «временного расставания», она ощущала это острее. Она ясно видела, что в их отношениях больше привычки, чем чувств, и то, как она старалась приспособиться к нему там, где это ему было не нужно. Когда-то она думала, что приспособление – это этап, через который проходят все пары, женатые и нет. Неважно, как это происходит, осознанно или по необходимости, но это обязательное условие отношений. А вот приспосабливался ли к ней Арт? Если да, то Рут не могла понять, как именно. И сейчас, когда они не были вместе, она чувствовала себя не стоящей внимания и какой-то заброшенной. Ей казалось, что так она будет чувствовать себя, когда потеряет мать, поэтому теперь она держалась за нее, словно от этого человека зависела вся ее жизнь.

– Меня больше всего беспокоит то, что без Арта я не чувствую себя более одинокой, – призналась она Вэнди по телефону. – Я просто в большей мере ощущаю себя собой.

– А по девочкам скучаешь?

– Не особо. Точно не скучаю по шуму и бьющей через край энергии. Думаешь, у меня умерли чувства, да?

– Я думаю, что ты вымогалась.

Дважды в неделю Рут и Лу Дин ходили на ужин на Валеджо-стрит. В эти дни ей приходилось пораньше заканчивать работу и ехать в магазин за продуктами. Поскольку она не решалась оставлять мать без присмотра, Лу Лин ездила в магазин вместе с ней. В торговом зале мать высказывалась по поводу стоимости каждого продукта, спрашивая Рут, не стоит ли ей подождать, пока цена не снизится. Приехав домой (да, она все время напоминала себе о том, что квартира на Валеджо все еще была ее домом), Рут усаживала мать перед телевизором и начинала просматривать их общую с Артом почту. Она не могла не заметить, как мало стало таких писем и что большая часть счетов за ремонт приходили на ее имя. К концу вечера она чувствовала себя огорченной и измученной и с облегчением возвращалась в дом матери, на свою маленькую кровать.

Однажды, когда она резала овощи на кухне, к ней стал подкатывать Арт, поглаживая ее по мягкой части спины.

– Почему бы тебе не попросить Гао Лин посидеть с матерью? Тогда мы смогли бы провести супружескую ночь.

Она вспыхнула. Ей хотелось прижаться к нему, обнять, но почему-то это ее пугало так, словно она собиралась броситься с утеса.

– Или, может, ты сделаешь перерыв сейчас, и мы ненадолго запремся в ванной?

Она нервно рассмеялась:

– Все будут знать, чем мы там занимаемся.

– Нет, не будут. – Арт выдохнул ей в ухо.

– Моя мать все видит, все знает.

Больше Арт настаивать не стал, и Рут почувствовала разочарование.

На второй месяц раздельного проживания Рут сказала Арту:

– Если ты правда хочешь поужинать вместе, может, вы приедете к матери для разнообразия? Чтобы я не разрывалась между двумя домами. Это очень выматывает.

Так Арт с девочками дважды в неделю стал приезжать к Лу Лин.

– Рут, – заныла однажды Дори, глядя, как та нарезает салат. – Когда ты уже вернешься домой? Папа ужасно скучный, и Фи все время ноет: «Пап, нам нечем заняться, и нет ничего вкусного».

Рут было очень приятно, что по ней скучают.

– Я не знаю, милая. Я нужна Вайпо.

– Но ты и нам нужна.

У Рут сжалось сердце.

– Я знаю, но Вайпо больна. И мне надо о ней заботиться.

– Можно тогда я приеду и поживу тут с вами?

Рут рассмеялась:

– Я была бы очень этому рада! Но тебе надо спросить разрешения у папы.

Через два выходных Дори и Фи приехали к ней с надувным матрасом. Все расположились в комнате Рут.

– Только девочки! – настояла Дори, и Арту пришлось отправиться домой.

Вечером Рут и девочки смотрели телевизор, и рисовали хной узоры мехенди на руках друг у друга. На следующие выходные Арт спросил, не настала ли очередь мальчиков оставаться на ночь.

– Думаю, это можно устроить, – игриво ответила Рут.

Арт привез зубную щетку, смену одежды и переносной проигрыватель с диском Гершвина в исполнении Майкла Файнстайна. Ночью он забрался в кровать Рут, но из-за того, что спальня Лу Лин была за стенкой, у нее не появилось амурного настроения. Во всяком случае, именно так она объяснила это Арту.

– Ну давай тогда просто обнимемся, – предложил он.

Рут была рада, что он не потребовал других объяснений. Она устроилась у него на груди и до глубокой ночи прислушивалась к его шумному дыханию и береговой сирене. Впервые за очень долгое время она почувствовала себя в безопасности.

В конце второго месяца позвонил мистер Тан.

– Вы уверены, что больше нет страниц для перевода?

– Боюсь, что так. Я убирала в доме матери, перебирала содержимое столов и шкафов, ящик за ящиком. Даже нашла ее тайник в тысячу долларов под напольной доской. Если бы у нее где-нибудь хранились еще тексты, я бы обязательно их нашла.

– Тогда я закончил. – Мистер Тан казался грустным. – Там было несколько страниц с одними и теми же строками, повторявшимися несколько раз. Она беспокоилась, что стала слишком много забывать. И написано это было уже неверной рукой. Я думаю, это самые свежие записи. Возможно, это вас расстроит. Я просто предупреждаю вас, чтобы вы были готовы.

Рут его поблагодарила.

– Могу ли я подъехать к вам и привезти свою работу? – Это прозвучало почти официально. – Вы не будете возражать?

– Это вас не затруднит?

– Почту за честь. Честно сказать, я бы очень хотел познакомиться с вашей матерью. После того как я читал днем и ночью ее записи, мне кажется, что я знаю ее как очень хорошего друга, и уже соскучился по ней.

– Она уже не та женщина, что написала все это, – предупредила Рут.

– Возможно… Но мне почему-то думается, что она осталась прежней.

– Не хотите приехать к нам сегодня на ужин?

Рут шутливо сказала матери, что к ней приедет поклонник, чтобы познакомиться, и что ей надо нарядиться для этой встречи.

– Нет! Никто не приходить!

Рут улыбалась и кивала.

– Кто?

– Старый друг одного из твоих старых друзей из Китая, – загадочно ответила Рут.

Лу Лин принялась вспоминать.

– Ах да. Теперь помнить.

Рут помогла матери принять ванну и одеться, повязала на шею красивый шарфик, причесала и слегка подкрасила губы помадой.

– Ты у меня красивая, – сказала она ей, и это было чистой правдой.

Лу Лин посмотрела на отражение в зеркале.

– Красива, как Будда. А Гао Лин не такой красивый, как я.

Рут рассмеялась. Мать никогда не гордилась своей внешностью, но с приходом деменции строгий цензор скромности перестал работать одним из первых. В каком-то смысле эта болезнь действовала как сыворотка правды.

Мистер Тан прибыл ровно в семь часов. Он привез записи Лу Лин и свой перевод. Тан оказался стройным мужчиной с копной белых волос, глубокими морщинками от улыбок и очень добрым лицом. Он привез Лу Лин целый пакет апельсинов.

– Не надо быть такой вежливый, – привычно сказала она, уже ощупывая фрукты в поисках мягких мест. А потом принялась бранить Рут по-китайски: – Ну что ты! Возьми у него пальто. Скажи, чтобы садился. Предложи что-нибудь попить.

– Не стоит так беспокоиться, – сказал мистер Тан.

– О, вы говорите на пекинском диалекте, очень приятно, – сказала Лу Лин.

Она внезапно стала женственной и стеснительной, что позабавило Рут. Мистер Тан, в свою очередь, был самим очарованием: отодвигал ей стул, наливал Лу Лин первой чаю и подливал его, когда ее чашка наполовину пустела. Они продолжили разговаривать на китайском, и Рут показалось, что мать выражается яснее и меньше путается.

– Откуда вы родом? Из какого района Китая? – спросила Лу Лин.

– Из Тяньцзиня. Я учился в Яньцзинском университете.

– О, там учился мой первый муж, Пань Кай Цзин, очень умный юноша. Вы его не знали?

– Я о нем слышал, – донеслись до Рут слова мистера Тана. – Он изучал геологию, да?

– Именно! Он работал над многими важными проектами. Вы когда-нибудь слышали о «Пекинском человеке»?

– Разумеется, «Пекинский человек» известен всему миру.

Лицо Лу Лин стало грустным:

– Кай Цзин погиб, присматривая за этими старыми костями.

– Он был настоящим героем. Люди оценили его отвагу, но вы, должно быть, очень страдали.

Рут слушала с растущим восхищением. Казалось, что мистер Тан знал ее мать долгие годы. Он легко направлял ее воспоминания к тем фактам, которые еще не были искажены болезнью. Тут она услышала, как мать сказала:

– Моя дочь Лути тоже работала вместе с нами. Она была в том же самом приюте, где я жила после смерти Драгоценной Тетушки.

Рут обернулась сначала с испугом, но потом растрогалась оттого, что мать включила ее в свои воспоминания.

– Да, я был очень расстроен, узнав о вашей матери. Она была замечательной женщиной. Очень умной.

Лу Лин склонила голову, явно борясь с грустными воспоминаниями.

– Она была дочерью костоправа.

– Очень известного лекаря, – кивнул мистер Тан.

В завершение вечера мистер Тан изящно поблагодарил Лу Лин за часы, прекрасно проведенные в размышлениях о прошлом.

– Могу ли я просить о чести снова вас навестить в скором времени?

Лу Лин хихикнула. Она выгнула брови и посмотрела на Рут.

– Милости просим, приезжайте в любое время, – ответила дочь.

– Завтра! – выпалила Лу Лин. – Приезжайте завтра!

Рут не спала всю ночь, читая перевод мистера Тана.

«Истина» – так назывался первый рассказ. Она начала нумеровать по порядку те фрагменты «Истины», которые узнавала, но вскоре потеряла им счет, потому что чем больше она узнавала, тем больше вопросов у нее возникало. Получается, мать сказала доктору Хью правду о своем возрасте! И то, что они не родные сестры с Гао Лин, – тоже правда. Тем не менее мать и Гао Лин все же считали себя сестрами, и даже больше. У них было множество поводов (гораздо больше, чем у других людей), чтобы отречься от своих отношений, но они сохранили им неистовую верность. Теперь они неразрывно связаны друг с другом старыми обидами, долгом и любовью. Но почему Лу Лин не хотела признаваться Руг в том, что Драгоценная Тетушка была ее матерью? Неужели она боялась, что ее собственная дочь устыдится того, что Лу Лин была незаконнорожденным ребенком? Рут бы убедила ее, что в этом нет позора, а сейчас и вовсе рождение «ребенка любви» считается даже модным. Но потом Рут вспомнила, что в детстве очень боялась Драгоценной Тетушки. Она противилась ее присутствию в их жизни, винила ее в странностях матери, в ее чувстве обреченности. Поразительно, насколько не понимала Драгоценную Тетушку сначала ее собственная дочь, а потом и внучка. Но несмотря на это, временами Рут казалось, что бабушка наблюдает за ней и понимает, когда ей плохо.

Она размышляла обо всем этом, лежа в кровати. Теперь ей было ясно, почему мать все время хотела разыскать останки Драгоценной Тетушки и похоронить их достойным образом. Она хотела пройти по Краю Мира и загладить вину. Она хотела сказать матери: «Прости меня, и я прощаю тебя тоже».

На следующий день Рут позвонила Арту, чтобы рассказать о прочитанном.

– У меня такое ощущение, что я нашла волшебную нить, которая может починить порванное лоскутное одеяло. Это удивительно и в то же время грустно.

– Я бы тоже хотел это прочесть. Ты мне позволишь?

– Я хочу, чтобы ты это сделал, – вздохнула Рут. Она давно должна была рассказать мне обо всем этом. Это многое изменило бы…

– Я тоже давно должен был тебе кое-что сказать, – перебил ее Арт.

Рут замолчала, ожидая продолжения.

– Я думал о твоей матери и думал о нас.

У Рут лихорадочно забилось сердце.

– Помнишь, что ты сказала, когда мы только познакомились? О том, что не хочешь чего-то ждать от любви?

– Это не я сказала, а ты.

– Правда?

– Абсолютно. Я помню.

– Забавно. Я думал, это твои слова.

– Ты просто приписал их мне!

Он рассмеялся:

– Значит, твоя мать не единственная, у кого начались проблемы с памятью. Ну если я это сказал, то я был не прав. Я считаю, что иметь ожидания нужно, так как некоторые из них очень важны. Во-первых, важно знать, что человек, с которым ты сейчас находишься рядом, с тобой надолго и что он будет заботиться о тебе и обо всем, что идет с тобой в комплекте: о матери и прочем. И по какой бы причине я ни сказал тогда, что сказал (про отсутствие ожиданий, и ты с этим согласилась), наверное, тогда я считал, что Это правильно. Что это любовь без обязательств. Но я не знал, что потеряю, пока ты не уехала.

Арт замолчал. Рут понимала, что он ждет ее ответа. С одной стороны, ей хотелось закричать от благодарности – он сказал именно то, что она чувствовала, – но она не знала, как это выразить. С другой – она очень боялась, что эти слова прозвучали слишком поздно. Его признание не принесло ей никакой радости. Напротив, стало грустно.

– Я не знаю, что тебе сказать, – наконец призналась она.

– Тебе и не надо ничего говорить. Я просто хотел, чтобы ты знала… А еще, я правда беспокоюсь о том, как ты будешь дальше ухаживать за матерью. Я знаю, что ты хочешь это делать и что это важно и ей это нужно. Но ты же понимаешь, что ей будет все хуже. Ей понадобится все больше и больше внимания, сама она уже не сможет с этим справляться, и ты тоже. У тебя ведь есть работа, которую надо делать, и своя жизнь. Твоя мать будет последним человеком, который хотел бы, чтобы ты всем этим пожертвовала ради нее.

– Я не могу все время искать новых помощников.

– Я знаю… Я читал про болезнь Альцгеймера, о том, какие у нее стадии, какая существует медицинская помощь и группы поддержки. И у меня появилась идея, возможный выход из этой ситуации… Специализированный пансионат.

– Это не выход. – У Рут было такое же ощущение, как после того, как мать показала ей рекламный чек на десять миллионов долларов.

– Почему?

– Потому что моя мать никогда на это не согласится. И я никогда на это не соглашусь. Она решит, что я отправляю ее в собачий приют. И будет каждый день грозить самоубийством…

– Я не говорю о доме престарелых, где их привязывают к кроватям. Речь вдет о специализированных пансионатах. Они очень современные и созданы специально для решения проблем, с которыми могут столкнуться пожилые люди – дети послевоенного демографического взрыва. Это как сеть курортов, где все включено, только для определенного возраста: питание, уборка номеров, прачечная, транспорт, организованные выезды, физкультура, даже танцы. И там есть круглосуточный медицинский присмотр. Это заведение высокого уровня, совершенно не депрессивное. Я уже просмотрел несколько таких пансионатов и нашел один, замечательный, он недалеко от того места, где твоя мать живет сейчас…

– Забудь об этом. Какого бы уровня он ни был, она никогда не согласится в нем жить.

– Ей надо хотя бы попробовать.

– Я же говорю, забудь об этом. Она никогда не согласится.

– Стой, стой! Перед тем как откинуть эту идею, скажи мне, что конкретно тебе в ней не нравится. Давай попробуем это обсудить.

– Ничего не надо обсуждать. Но если тебе непременно нужны конкретные возражения, то, во-первых, она никогда не уедет из своего дома. Во-вторых, стоимость. Я так понимаю, что проживание в таких местах не бесплатно, что было бы непременным условием для того, чтобы она эту идею хотя бы обдумала. И даже если бы оно было бесплатным, она бы решила, что это благотворительность, и отказалась от этого места уже по одной этой причине.

– Так, хорошо. С этим можно работать. Что еще?

Рут глубоко вздохнула:

– Ей должно там очень понравиться. Она должна захотеть там жить по собственному выбору, а не по твоему или моему.

– Договорились. И она может приезжать к нам с тобой в гости в любое время, когда захочет.

Рут обратила внимание на то, как он сказал «к нам с тобой», и расслабилась. Арт старался все наладить.

Он говорил, что любит ее, лучшим из известных ему способов.

Через два дня Лу Лин показала Рут официальное на вид уведомление от Калифорнийского управления общественной безопасности. Оно было выполнено на печатном бланке, созданном с помощью компьютера Арта.

– Утечка радона! – воскликнула Лу Лин. – Что это значит, утечка радона?

– Дай-ка посмотреть, – сказала Рут и пробежала глазами письмо.

Арт все здорово придумал. Рут решила подыграть:

– Хм, это такой тяжелый газ. Тут сказано, что он радиоактивный, опасный для легких. Его обнаружила газовая компания во время плановых проверок по предупреждению землетрясений. Протечка не из трубы. Этот газ выходит из почвы и камней под домом. Они хотят, чтобы ты выехала на три месяца, а они за это время провели бы оценку состояния окружающей среды и обеззараживание почвы с помощью интенсивной вентиляции.

– Ай-ай! Сколько стоит?

– Тут сказано, что нисколько. Город берет расходы на себя. Смотри, они даже платят за место, где ты будешь жить, пока они станут вентилировать. Три месяца оплаченной аренды, включая питание. Тут написано, что поместье Мира Мар «находится вблизи с вашим нынешним местом жительства». О, «с удобствами, соответствующими пятизвездочному отелю»! Это самая высокая категория – пять звезд. Они просят тебя переехать туда как можно скорее.

– Пять звезд? На два человека?

Рут сделала вид, что читает приписку, напечатанную мелким шрифтом.

– Нет. Кажется, это только на одного человека. Я не могу поехать. – Она разочарованно вздохнула.

– Пф! Я не про тебя! – воскликнула мать. – А как же та девушка на первый этаж?

– Ах да… – Рут совсем забыла про квартирантку. Судя по всему, Арт тоже. Но ее мать, несмотря на болезнь мозга, о ней помнила.

– Она наверняка получила такое же уведомление. Они же не позволят никому оставаться в здании, если это приведет к болезням легких.

Лу Лин нахмурилась:

– Значит, она жить в мой отель?

– Ой… Нет, скорее всего, раз ты владелица дома, а она всего лишь арендатор, ее отель будет другим, не таким роскошным.

– Но деньги за аренда она платить мне?

Рут снова посмотрела на письмо.

– Разумеется. Таков закон.

Лу Лин удовлетворенно кивнула:

– Тогда хорошо.

Рут рассказала Арту по телефону о том, что его план, суда по всему, сработал. Она была рада, что он не стал задаваться.

– Вообще-то, даже страшно, как легко оказалось ее одурачить, – заметил он. – Вот так пожилые люди и лишаются домов и сбережений.

– Я чувствую себя шпионкой, – добавила Рут. – Как будто мы только что выполнили секретную миссию.

– Думаю, она, как и большинство людей, легко попадется на любую идею, которая будет обещать что-то даром.

– Да, кстати об этом, сколько стоит этот Мира Мар?

– Не беспокойся об этом.

– Брось. Сколько?

– Я беру это на себя. Если ей там понравится, мы потом разберемся. Если нет, эти три месяца будут за мой счет. Она вернется к себе, а мы придумаем что-нибудь еще.

Рут нравилось, что он снова сказал «мы придумаем».

– Ну давай тогда поделим стоимость этих трех месяцев пополам.

– Позволь мне сделать это самому, ладно?

– С чего бы?

– Потому что, как мне кажется, это самая важная вещь из всех, что я делал за последнее время. Считай это добрым поступком вдень бойскаута. Мицвой[23]23
  В иудаизме доброе дело, похвальный поступок. – ПримеЧ. ред.


[Закрыть] и тренингом праведности. Или временным помешательством. Мне просто это приятно, по-человечески. Это делает меня счастливым.

Счастливым… Если бы только еще и ее мать смогла быть счастливой, живя в таком месте, как Мира Мар! Рут задумалась о том, что делает людей счастливыми. Можно ли найти счастье в каком-нибудь месте? Или в человеке? И что такое личное счастье? Что нужно для того, чтобы его достичь? Просто понять, что тебе нужно, и потянуться за этим в волшебный туман?

Когда они парковались возле трехэтажного крытого гонтом здания, Рут с облегчением заметила, что оно не было похоже на приют для умалишенных. Лу Лин отправили к сестре на выходные, и Рут решила воспользоваться предложением Арта съездить в Мира Мар для ознакомления. Это им поможет подготовиться к возможным возражениям Лу Лин.