Текст книги "Пройти по Краю Мира"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

И на эту сомнительную похвалу Гао Лин отреагировала не как на оскорбление, а как на оказанную ей честь:

– Если бы только я была такой же смелой и терпеливой, как она!..

– Она должна была на него пожаловаться, – сказала Сестра Юй. – И ты тоже. Почему те, кто страдает, должны делать это молча? Почему мы обязаны принимать такую судьбу? Вот здесь я согласна с коммунистами! Мы должны бороться за себя. Нельзя жить прошлым и поклоняться мертвым.

Гао Лин прикрыла рот и рассмеялась:

– Следи за словами, а то за твоей головой начнут охоту и японцы, и националисты.

– Да пусть охотятся, – ответила Сестра Юй. – Я что хочу сказать: коммунисты на самом деле ближе к Богу, хоть в него и не верят. Правда, коммунисты – как христиане. Может, им стоит объединиться с верующими в Иисуса, а не с националистами?

Гао Лин прикрыла рукой губы Сестры Юй.

– Неужели все христиане такие же неразумные, как ты?

Они обменивались шпильками, как могут делать только хорошие подруги.

Спустя пару дней я застала их во дворе, сидящими перед ужином и предающимися воспоминаниям, подобно старым друзьям, прошедшим сквозь огонь, и воду, и медные трубы. Гао Лин помахала мне зажатым в руках конвертом с красной печатью и символом восходящего солнца. Оно было от Японской временной военной службы правопорядка.

– Прочти, – сказала Сестра Юй.

Письмо оказалось адресованным Чан Фу Наню и сообщало, что его жена была арестована японцами в Ваньпине как шпионка.

– Ты была арестована?! – воскликнула я.

– Ты дальше читай, дуреха, – шлепнула меня по руке сестра.

«Перед тем как сбежать из-под ареста, где она ожидала казни, Лю Гао Лин призналась, что ее отправил на незаконную миссию ее собственный муж, Чан Фу Нань. В связи с этим представители Японской службы правопорядка в Пекине желают поговорить с Чан Фу Нанем о его участии в шпионской деятельности. Ожидайте визита по адресу проживания».

– Это я напечатала, – похвасталась Сестра Юй.

– А я выгравировала печати, – сказала Гоа Лин.

– Очень реалистично, – похвалила я. – У меня чуть сердце из груди не выскочило, пока я это читала.

– А Фу Наню покажется, что у него в груди взрываются петарды, – сказала Гао Лин, и они с Сестрой Юй захихикали, как девчонки.

– А как же отец и мать? Они же будут умирать от беспокойства, если узнают, что ты пропала!

– Я навешу их на следующей неделе, если на дорогах будет безопасно.

Гао Лин сделала так, как собиралась. Она отправилась в Бессмертное Сердце, где узнала, что Фу Нань никому и словом не обмолвился о письме. Спустя месяц она вернулась в приют помощницей Сестры Юй.

– Мать и отец знают только то, что им сказал старший Чан, – сообщила она. – «Я-то думал, – сказал мне отец, – что твой муж умеет только бахвалиться, что нет в нем стержня. А тут мы слышим, что он пошел в армию! Даже не стал дожидаться призыва!» А еще я сказала им, что встретилась с тобой, совершенно случайно, на железнодорожной станции у Рта Горы, – продолжила Гао Лин. – И похвасталась тем, что ты стала настоящей интеллектуалкой, что работаешь вместе с учеными и скоро выйдешь за одного из них замуж.

Я была очень рада, что она это сказала.

– Им было стыдно за то, как они со мной поступили?

– Ха! Да они этим гордятся! – воскликнула Гао Лин. – По словам матери, она всегда знала, что поступает с тобой правильно! И что теперь мы ввдим результаты!

Постепенно роса превратилась в изморозь. Той зимой у нас было две свадьбы: китайская и американская. На американскую свадьбу мисс Грутофф дала мне свое длинное белое платье, которое она сама сшила для своей свадьбы, но так и не надела. Ее жених погиб на войне, поэтому платье для нее оказалось несчастливым. Но у нее так блестели глаза от радостных слез, что я не смогла ей отказать. На китайское празднование я надела красную свадебную юбку и повязала на голову шарф, вышитый Гао Лин.

Раз уж сестра сообщила отцу и матери о моей свадьбе, я из одной только вежливости пригласила их, в надежде, что они откажутся под каким-нибудь благовидным предлогом. Однако они пришли, и не одни, а вместе со всеми дядюшками и тетушками и даже их детьми. Никто и словом не обмолвился о постыдных обстоятельствах наших отношений, хоть всем об этом было прекрасно известно. Ситуация оказалась очень неловкой. Я представила мать и отца как тетю и дядю, что было бы правдой, не случись мне быть незаконнорожденной и не имеющей право на родственные связи ни с одной из семей своих родителей. Почти все работники приюта вели себя с ними вежливо. И только Сестра Юй бросала на них суровые взгляды, а потом сказала Гао Лин так, чтобы ее услышала мать:

– Вышвырнули ее из дома, а теперь сидят и набивают рты за ее столом!

Весь тот день меня наполняли смешанные чувства. Я была счастлива в любви, зла на свою семью, но в то же время странным образом радовалась тому, что они были здесь. А еще я очень беспокоилась, что белое свадебное платье может оказаться знаком того, что мое счастье будет скоротечно.

Из ученых только двое пришли на наш праздник: Дун и Чао. Шла война, и работать на раскопках было небезопасно. Большинство ученых бежали в Пекин, оставив позади все, кроме реликвий прошлого. Двадцать шесть местных работников остались, вместе с ними Кай Цзин, Дун и Чао, которые тоже жили на территории монастыря. Кай Цзин объяснил свое решение тем, что кому-то надо было присматривать за местом раскопок. Что, если японцы решат взорвать холм? Что, если коммунисты используют зону раскопок для укрепления пулеметов?

– Даже если они устроят там общественный туалет, – сказала я ему, – как ты этому помешаешь?

Я не уговаривала его бежать в Пекин, потому что знала, что он никогда не бросит старого отца, а отец никогда не бросит старый приют и девочек. Я просто не хотела, чтобы мой муж отправлялся на раскопки героем, а вернулся оттуда мучеником. Вокруг все было слишком неопределенным и слишком быстро менялось. В то время многие чувствовали себя забытыми и обделенными. В результате наша свадьба получилась грустной.

После банкета друзья и ученики отнесли нас в наши покои новобрачных. Ими оказалась та же самая кладовая, где у меня с Кай Цзином прошла бесславная первая ночь. На этот раз комната была начисто отмыта, и там больше не было ни крыс, ни запаха мочи, ни соломы с клещами. За неделю до свадьбы ученицы выкрасили стены в желтый цвет, а балки на потолке – в красный. Все статуи были сдвинуты к одной стене, и, чтобы волхвы за нами не подглядывали, их отделили от основной части комнаты занавесом, сплетенным из веревок и ткани. В первую брачную ночь ученики много часов провели под нашей дверью, обмениваясь шутками, смеясь и зажигая шутихи. Наконец они устали и разошлись, и мы с Кай Цзином впервые остались наедине как муж и жена. В ту ночь для нас не существовало ничего запретного, и наша радость была полна Легкости.

На следующий день мы должны были навестить родственников, поэтому мы отправились в комнаты, где жил Учитель Пань. Я кланялась, подавала чай и называла его «Баба»[20]20
  Папа. – Примеч. ред.


[Закрыть], и мы все смеялись над этой формальностью. Потом мы с Кай Цзином пришли к небольшому алтарю, который я сделала с фотографией Драгоценной Тетушки, поставленной в рамку. Мы налили и ей чаю и зажгли благовония. Кай Цзин назвал ее «Мама» и пообещал, что будет заботиться обо всей моей семье, включая предков.

– Я теперь тоже часть вашей семьи, – сказал он.

Внезапно я ощутила холодное дуновение на шее. Почему? Мне вспомнился предок, который погиб в Обезьяньей Челюсти. Это было предчувствие? Я вспомнила кости, которые так и не были возвращены на место, вспомнила о проклятии. Что это значило? Почему ко мне вернулись эти воспоминания?

– Проклятий не существует, – сказал мне позже Кай Цзин. – Это все предрассудки, а предрассудки – не что иное, как ненужный страх. Проклятия – это просто беспокойство, от которого ты сам не можешь избавиться.

– Но мне об этом рассказывала Драгоценная Тетушка, а она была очень умной женщиной.

– Она была самоучкой, которая имела доступ только к древним традициям. У нее просто не было возможности познакомиться с наукой и учиться в университете, как я.

– Тогда почему умер мой отец? И почему она умерла?

– Твой отец умер в результате несчастного случая, а Драгоценная Тетушка убила себя. Ты же сама это говорила.

– Но почему небеса это допустили?

– Небеса ничего не допускали. Не во всем есть смысл или закономерность.

Я очень любила мужа, поэтому старалась принять эти новые идеи: проклятий не существует, как и неудач, и удач тоже. Когда над нами стали сгущаться тучи, я говорила себе, что они ничего не предвещают. Когда ветер и вода менялись местами, я старалась себя убедить в том, что это чистая случайность. И некоторое время я жила счастливой жизнью, почти ни о чем не беспокоясь.

Каждый вечер после ужина мы с Кай Цзином навещали его отца. Мне очень нравилось сидеть в его комнатах, зная, что это и мой семейный дом. Обстановка там была очень скромной и простой, все стояло на своем месте, и у всего было предназначение. Вдоль стены Учитель Пань поставил лавку с подушками, которая служила ему кроватью, а над ней висели три каллиграфических свитка, по сто иероглифов на каждом. Они были выполнены словно на одном дыхании, в одном порыве вдохновения. На южном окне у него стоял горшок с яркими сезонными цветами, которые радовали глаз и отвлекали от грустных мыслей. Возле восточной стены располагались простой стол со стулом из темного полированного дерева – надежное место для раздумий. На столе, словно образуя натюрморт, стояли драгоценные письменные принадлежности: шкатулка из лакированной кожи, стакан для кистей из слоновой кости и чернильный камень дуань — самое ценное из имущества Учителя Паня. Его в свое время подарил ему миссионер, бывший его учителем.

Однажды Учитель Пань отдал этот чернильный камень мне. Я уже собиралась запротестовать, но потом поняла, что теперь этот человек стал мне отцом и я могла принять его дар с чистым сердцем. Я держала в руках круглый камень, проводила кончиками пальцев по его шелковистой поверхности. Я восхищалась им с первых дней работы в школе в качестве его помощницы, с того самого дня, как он принес его на урок, чтобы показать ученикам.

– Когда вы растираете твердую тушь о камень, вы изменяете ее характер: из неподатливого в мягкий, из твердого в многообразие форм. Но как только вы нанесете тушь на бумагу, она снова станет неизменяющейся и не прощающей ошибок. Вы не сможете изменить написанного, и если вы что-то сделали не так, вам останется лишь выбросить весь лист и переписать все заново.

Когда-то о чем-то подобном говорила и Драгоценная Тетушка:

– Ты должна думать о своем характере. Понимать, когда в тебе происходят перемены, какими они будут. И что из этого никогда не станет прежним.

Она говорила это, когда я только начала учиться растирать тушь. И еще раз повторила в последние дни, когда мы были вместе и когда она на меня сердилась. И теперь, услышав то же самое из уст Учителя Паня, я пообещала себе, что изменюсь и стану хорошей дочерью.

Во мне действительно произошли большие перемены, и я жалела лишь о том, что Драгоценная Тетушка не видит, какой стала моя жизнь. Теперь я превратилась в учительницу и замужнюю женщину. У меня были и муж, и отец, и они были хорошими людьми, в отличие от семейства Чан. Моя новая семья состояла из честных и искренних людей, которые обращались с людьми так, как относились к ним на самом деле. Тетушка в свое время считала это очень важным. Она говорила, что хорошие манеры и обходительность никогда не заменят доброго сердца.

Столько лет ее не было рядом, но ее слова оставались со мной и в горестях, и в радостях. Я вспоминала о них в самые важные для меня моменты.

После того как японцы напали на Рот Горы, мы с Гао Лин стали подниматься на холм всякий раз, как слышали выстрелы, чтобы посмотреть, с какой стороны и как близко стелется дым. Мы наблюдали за тем, в какую сторону двигаются машины, грузовики и повозки на дорогах. Гао Лин шутила, что мы приносим новости быстрее, чем любительское радио, возле которого по полдня просиживали Кай Цзин и мисс Грутофф в надежде услышать хоть слово от ученых, уехавших в Пекин. Я не понимала, почему они ждали радиосообщения. Оно приносило только дурные вести: о том, какие города были захвачены и как большая часть их жителей была убита в назидание остальным и чтобы показать, что нельзя противиться японским войскам.

Японцам здесь не победить, – говорила по вечерам Гао Лин. – Они могут быть хороши на море, но здесь, в горах, они как рыба, выброшенная на берег. А наши мужчины тут – как горные козлы.

Она повторяла это каждый вечер, чтобы убедить саму себя в том, что это правда. И какое-то время это и было правдой: японским солдатам не удавалось подняться в горы.

Вода не могла течь вверх, а вот деньги были способны и не на такие чудеса. Постепенно торговцы из поселков у подножия холма с самыми разными товарами стали просачиваться сквозь заградительные сооружения. Жители взгорья должны были успеть потратить деньги до того, как их убьют и ограбят. Гао Лин, Кай Цзин и я прогуливались по горной дороге, покупая самые разные деликатесы. Иногда я наполняла жестяную банку острыми слоеными булочками, покрытыми кунжутом, которые так любил Учитель Пань. В другой раз я покупала жареный арахис, сушеные грибы или засахаренную дыню. В военное время было трудно с продуктами, поэтому любое лакомство, которое нам удавалось раздобыть, уже было поводом для небольшого праздника.

Мы праздновали в гостиной Учителя Пана. К нам всегда присоединялись Гао Лин и Сестра Юй вместе с учеными: Дуном, пожилым мужчиной с мягкой улыбкой, и Чао, высоким молодым человеком с длинными густыми волосами, ниспадавшими ему на лицо. Мы разливали чай, после чего Учитель Пань заводил граммофон, и мы лакомились угощениями, слушая «Восточный танец» Рахманинова. Я до сих пор вижу, как Учитель Пань размахивает рукой, словно дирижер, показывая невидимому пианисту, где нужно убавить звук, а где вступить с новой силой. В конце праздника он всегда ложился на скамью с подушками, закрывал глаза и вздыхал, благодаря за еду Рахманинова, своего сына, невестку и старых добрых друзей.

– Вот это и есть самое настоящее счастье, – говорил он нам.

А потом мы с Кай Цзином отправлялись на вечернюю прогулку, чтобы потом вернуться в свой дом и благодарить друг друга за радость, доступную только влюбленной паре.

Вот такими были наши маленькие традиции, которые мы любили и которыми утешались. Мы ждали этих событий, были за них благодарны и вспоминали о них после.

Даже во времена войны и нищеты у людей должны быть спектакли и оперы.

– С помощью слов в пьесе и с помощью музыки разговаривает душа, – как-то сказал мне Кай Цзин.

Каждое воскресенье ученики устраивали для нас представления. Они делали все с большим энтузиазмом. Хотя, если честно, их актерское мастерство и музыкальные таланты оставляли желать лучшего. Иногда на них было больно смотреть или слушать, и нам приходилось самим прилагать недюжинные актерские усилия, чтобы продемонстрировать ни с чем не сравнимую радость и удовольствие от этого зрелища. Учитель Пань сказал, что постановки были такими же плохими, как во времена, когда я сама в них участвовала девочкой. Как же давно это было! Теперь мисс Таулер состарилась и сгорбилась, став почти одного роста с Сестрой Юй. И сейчас, когда она играет на пианино, ее нос почти касается клавиш. У Учителя Паня катаракта на обоих глазах, и он боится, что скоро не сможет рисовать.

С наступлением зимы солдаты-коммунисты стали болеть и умирать, так и не успев сделать по врагам ни одного выстрела. У японцев было больше лекарств, теплее экипировка, и они брали еду и все необходимое в любой деревне, мимо которой проходили. С сокращением отрядов коммунистов, защищавших подступы к горам, японцы начали постепенно продвигаться вверх, вырубая все деревья на своем пути, чтобы за ними никто не смог спрятаться. Они были все ближе, а это значило, что ходить в деревни за провизией уже было небезопасно.

Кай Цзин с коллегами продолжал ходить на место раскопок, и это сводило меня с ума.

– Не ходи, – умоляла я его каждый раз. – Эти старые кости пролежали там миллион лет. Пусть переждут еще одну войну.

Раскопки были единственной причиной для наших споров, и порой, вспоминая об этом, я жалею, что не была настойчивее. Я должна была спорить до тех пор, пока он не прекратил бы туда ходить. Но иногда мне кажется, что я вообще не должна была ему перечить, и тогда мои последние слова, сказанные ему, не оказались бы сварливыми упреками.

Когда Кай Цзин не ходил на раскопки, он занимался с девочками геологией. Он рассказывал им о древней земле и древнем человеке, и я тоже слушала его истории. Он рисовал на доске схемы ледников и огненные извержения из-под земли, череп «Пекинского человека» и то, чем он отличался от обезьяны: высокий лоб, дававший больше места меняющемуся мозгу. Когда на его урок приходили мисс Таулер или мисс Грутофф, он не рисовал обезьян и не говорил о возрасте земли. Он понимал, что его представления об истории земли и человечества отличались от того, во что верили они.

Однажды Кай Цзин рассказывал девочкам о том, как развивался человек, постепенно теряя сходство с обезьянами:

– Древний «Пекинский человек» мог ходить на двух ногах. Мы видим это по тому, как был сформирован его скелет, и по следам, которые он оставил на земле. Он пользовался орудиями труда, мы можем определить это по костям и камням, которые он раскалывал и точил, чтобы ими резать и колоть. И его мозг был уже готов к появлению речи.

– А какие слова он говорил? – спросила одна девочка. – Китайские?

– Этого мы наверняка не знаем, – сказал Кай Цзин. – Потому что произнесенные слова не оставляют следов. Письменности в то время еще не существовало. Это было всего несколько тысяч лет назад. Если язык и был, скорее всего, он тоже был древним, который существовал только в то время. И мы можем лишь догадываться о том, как и что говорил «Пекинский человек». О чем вообще говорит человек? И с какими людьми он общается с помощью речи? Как думаете, какой звук мог стать первым словом, приобрести первый СМЫСЛ?

– Я думаю, человек должен всегда молиться, – сказала другая девочка. – И благодарить тех, кто был к нему добр.

В ту ночь, после того как Кай Цзин уснул, я долго думала о его вопросах. Я представляла себе двух людей, которые не знали слов и не могли разговаривать друг с другом. Вот одному из них нужно передать другому, что определенный цвет неба означает «дождь», а этот запах дыма означает «беги». Или звук, издаваемый тигром, готовящимся к прыжку. Кто будет думать о том, чтобы передать эти знания другому?

А потом я поняла, что первым словом, скорее всего, было «ма» – так ребенок чмокает губами в поисках материнской груди. И довольно долго это было единственное слово, в котором нуждался ребенок: «ма-ма». А потом мать решает, что так звучит ее имя, и тоже начинает его произносить. Она учит ребенка, показывая, чего ему стоит остерегаться: дождя, огня и тигра. Мать всегда стоит в начале всего. Именно с нее начинается путь.

Однажды весной ученики ставили пьесу. Я хорошо ее помню, это была выдержка из «Венецианского купца», которого мисс Таулер перевела на китайский.

– Встань на колени и молись! – пели дети.

И в этот самый момент рухнула моя жизнь. Учитель Пань ворвался в зал, задыхаясь и крича:

– Они их схватили!

Между судорожными вздохами он рассказал, что Кай Цзин с коллегами отправились на обычный осмотр места раскопок. Учитель Пань пошел с ними, чтобы прогуляться и поговорить. Но на раскопках их поджидали солдаты. Они оказались коммунистами, и наши мужчины, увидев, что перед ними не японцы, не почувствовали опасности.

Старший из солдат подошел к ним и спросил Кай Цзина:

– Слушай, а почему вы к нам не присоединились?

– Мы ученые, а не солдаты, – ответил Кай Цзин. Он начал рассказывать им о работе над «Пекинским человеком», но один из солдат его перебил:

– Здесь никто не работает уже несколько месяцев.

– Если ты работал над тем, чтобы сохранить прошлое, – снова заговорил старший, стараясь быть вежливее, – то точно можешь потрудиться, чтобы построить будущее. К тому же что останется от прошлого, если японцы разрушат Китай?

– Присоединиться к нам – это твой долг, – пробурчал кто-то из солдат. – Мы тут проливаем свою кровь, чтобы защитить твою чертову деревню.

Старший отмахнулся от него, велев помолчать, и повернулся к Кай Цзину.

– Мы просим всех мужчин из деревень, которые защищаем, помочь нам. Тебе не обязательно сражаться, ты можешь готовить еду, стирать или заниматься починкой.

Когда ему никто не ответил, он добавил уже менее дружелюбным тоном:

– Я не прошу, а приказываю. Ваша деревня обязана нам своей безопасностью, поэтому мы тебе приказываем. Если вы не хотите быть патриотами, то мы будем считать вас трусами.

Все произошло очень быстро. Учитель Пань сказал, что солдаты хотели взять и его, но потом решили, что полуслепой старик будет больше обузой, чем помощником. Когда солдаты уводили ученых, Учитель спросил:

– Как долго их не будет?

– Это ты нам скажи, товарищ, – ответили ему. – Сколько времени понадобится, чтобы выгнать японцев?

За следующие два месяца я сильно похудела. Гао Лин приходилось заставлять меня есть, и даже тогда я не чувствовала вкуса еды. Я не переставала думать о проклятии Обезьяньей Челюсти и рассказала о нем Гао Лин, и больше никому. Сестра Юй проводила молитвенные собрания, прося чуда, чтобы коммунисты как можно скорее выгнали японцев, чтобы Кай Цзин, Дун и Чао побыстрее вернулись к нам. Учитель Пань бродил по дворику, оглядывая окрестности влажными полуслепыми глазами. Несмотря на то что бои происходили на других склонах, мисс Грутофф и мисс Таулер больше не выпускали девочек за пределы монастыря. Они наслушались страшных историй о том, как японцы насиловали девушек и женщин, нашли огромный американский флаг и повесили его над монастырем, словно это был какой-то оберег, который должен был защитить их от зла.

Через два месяца после исчезновения мужчин молитвы Сестры Юй были услышаны, но лишь наполовину. Рано утром в ворота вошли трое мужчин, и мисс Грутофф стала бить в гонг, находящийся в ухе Будды. Вскоре все принялись кричать, что вернулись Кай Цзин, Дун и Чао. Я бросилась во двор так быстро, что споткнулась и упала, чуть не сломав лодыжку. Мы с Кай Цзином заключили друг друга в объятия и стали всхлипывать от счастья. Он осунулся, кожа стала темнее, он пропах дымом. И глаза стали другими. Я до сих пор помню, как тогда подумала, что в них что-то погасло, какая-то часть жизненной силы покинула его уже тогда.

– Японцы захватили холмы, – сказал он нам. – Они разогнали наш отряд.

Вот так Сестра Юй узнала, что чудо, о котором она молилась, произошло лишь наполовину.

– Они придут сюда, за нами.

Я нагрела воды и вымыла его, усадив в узкую деревянную бадью. Потом мы пошли в нашу спальню, и я завесила окно тряпицей, чтобы там было темно. Мы легли, и Кай Цзин стал укачивать меня и разговаривать со мной мягким баюкающим голосом. А я всеми своими чувствами впитывала его присутствие, его руки, его взгляд, который он не сводил с меня.

– Нет никакого проклятия, – говорил он.

Я вслушивалась, стараясь заставить себя поверить, что мой муж рядом и всегда будет так разговаривать со мной.

– Ты очень смелая и очень сильная, – продолжал он.

Я хотела запротестовать, сказать, что я не хочу быть сильной, но слезы не давали мне этого сделать.

– Ты не можешь этого изменить, – говорил он, – потому что это в твоем характере.

Кай Цзин целовал мои глаза, говоря:

– Вот это и есть красота: ты красива и любовь красива. Мы с тобой красивы. Мы – часть божественного, и нас не изменит время.

Он говорил до тех пор, пока я не сказала, что верю ему, пока не согласилась с тем, что этого достаточно.

Японцы пришли за Кай Цзином, Дуном и Чао тем же вечером. Мисс Грутофф была очень смелой и объявила, что она американка и они не имеют права заходить на территорию приюта. Только они не обратили на нее никакого внимания. Когда солдаты направились к комнатам, где под кроватями прятались девочки, Кай Цзин и другие мужчины вышли вперед и сказали, что их не нужно искать. Я попыталась пойти вслед за ними.

Через несколько дней в общем зале раздался вой. Когда Гао Лин пришла ко мне с красными глазами, я велела ей замолчать и не говорить то, о чем я и так знала. Целый месяц после этого я пыталась думать о Кай Цзине так, будто он был еще жив, и потом еще какое-то время я верила в то, что он сказал: «Никакого проклятия нет». Но затем я позволила Гао Лин произнести страшные слова.

Два японских офицера допрашивали их днем и ночью, пытаясь выбить из них информацию о том, куда ушли коммунисты. На третий день они вывели Кай Цзина, Дуна и Чао вместе с тридцатью жителями деревни и выстроили их в шеренгу. Рядом встал солдат с ружьем и штыком. Японский офицер сказал, что будет задавать им один и тот же вопрос, каждому по очереди. И каждый из них качал головой, после чего падал на землю. Так они падали один за другим. Кай Цзин виделся мне то в самом начале этой шеренги, то в середине, то в самом ее конце.

Меня не было там, когда это произошло, но я это видела, и, чтобы избавиться от страшного образа, мне пришлось погрузиться глубже в воспоминания, где было спокойно и безопасно, где мы были вместе и он целовал меня и говорил: «Мы – часть божественного, и нас не изменит время».