Текст книги "Пройти по Краю Мира"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Вернувшись во двор, я увидела, что помощник монаха поставил кувшин для уксуса на середину двора.

– Проведи ею по своим волосам девять раз, – велел монах.

Я подчинилась.

– Положи ее в кувшин.

Я опустила расческу в кувшин, ощутив запах дешевого уксуса.

– А теперь стой там и не двигайся.

Ловец Привидений начал бить палкой по деревянному колокольчику на своей шали. Тук. Тук. Тук. Вместе с помощником он стал обходить двор по кругу в одном ритме, бормоча заклинания и с каждым витком приближаясь ко мне. Вдруг без предупреждения Ловец Привидений закричал и прыгнул на меня. Я решила, что сейчас он и меня затолкает в этот кувшин, поэтому зажмурилась и завизжала. Гао Лин сделала то же самое.

Открыв глаза, я увидела, как помощник монаха забивает в кувшин тугую деревянную пробку, потом заматывает его веревкой сверху вниз, пока он не стал похож на осиное гнездо. Когда дело было сделано, Ловец Привидений постучал по кувшину палкой и объявил:

– Все закончилось. Она поймана. Давайте попробуйте открыть! Не получится!

Все смотрели на него во все глаза, но ни один не двинулся с места.

– Она может оттуда выбраться? – спросил отец.

– Это невозможно! – отрезал монах. – Этот кувшин точно прослужит несколько жизней.

– А должен прослужить дольше, – пробурчала мать. – Вечное заточение в кувшине – малая цена за то, что она натворила. Сожгла нашу лавку! Почти убила нашу семью! Вогнала в долги!

Я плакала, не в силах заступиться за Драгоценную Тетушку. Я ее опять предала.

На следующий день у нас был пир с лучшими блюдами, которые нам уже будет не суждено попробовать в этой жизни. Вот только ни у кого, кроме совсем маленьких детей, не было аппетита. Мать наняла фотографа, чтобы мы могли навсегда запечатлеть дни, когда у нас всего было в достатке, и заказала один снимок, на котором была бы изображена только она и Гао Лин. Но сестра в последний момент настояла на том, чтобы я подошла и встала рядом с ними. Мать не обрадовалась ее решению, но спорить не стала. На следующий день отец и оба дядюшки отправились в Пекин, чтобы узнать размер ущерба, который нам предстояло возместить.

Когда они уехали, мы стали учиться довольствоваться жидкой рисовой кашей лишь с парой кусочков холодных закусок для вкуса. «Чем меньше хочешь, тем меньше разочаруешься», – так всегда говорила мать.

Спустя неделю вернулся отец и, войдя во двор, стал заливаться криком и слезами как безумный.

– Устрой еще один пир! – кричал он.

– Нашим бедам пришел конец! – присоединились к нему дядюшки. – Мы не должны ничего возмещать! Таково решение суда! Никакого возмещения ущерба!

Мы все бросились к ним: и семья, и жильцы, и даже собаки.

Как такое было возможно? Отец объяснял, а мы все слушали. Когда хозяева соседних лавок предъявили суду свой пострадавший товар, оказалось, что у одного были редкие книги, тридцать лет на – зад украденные из Ханьлиньской академии, а второй, утверждавший, что продает шедевры древних каллиграфов и художников, на самом деле торговал подделками. В суде просто решили, что пожар стал достойным наказанием для обоих мошенников и воров.

– Ловец Привидений был прав: призрака больше нет, – сказал в заключение отец.

В тот вечер все ели с большим аппетитом, все, кроме меня. Люди беззаботно смеялись и разговаривали, забыв о том, что наша тушь превратилась в пепел вместе со всей лавкой. Они говорили, что удача вновь вернулась к нам, потому что Драгоценная Тетушка отныне билась головой о стенки вонючего кувшина.

На следующее утро Гао Лин сказала мне, что со мной желает поговорить мать, и без промедления. Я заметила, что со дня смерти тетушки мать никогда больше не называла меня дочерью и не бранила. Казалось, она боялась, что и я тоже обращусь в привидение. По дороге в ее комнату я размышляла, любила ли меня эта женщина когда-нибудь. Оказавшись перед ней, я заметила, что ей неловко на меня смотреть.

– Во времена семейных бедствий грустить из-за личных невзгод – эгоистично, – резко начала она. – Тем не менее я грущу оттого, что должна сказать тебе. Мы отправляем тебя в приют.

Я была потрясена, но не заплакала и не произнесла ни слова.

– Скажи спасибо, что не продаем в рабство, – добавила она.

Ничего не чувствуя, я отозвалась:

– Спасибо.

– Если ты останешься в доме, – продолжила она, – никто не сможет гарантировать, что призрак не вернется. Я знаю, что Ловец Привидений пообещал, что этого не произойдет, но это равносильно обещанию, что за засухой не последует другой засухи, а за паводком – другого паводка. Об этом все знают.

Я не протестовала, но она все равно на меня рассердилась.

– Что это у тебя за выражение на лице? Ты что, пытаешься меня пристыдить? Вспомни: все эти годы я обращалась с тобой как с дочерью. Как думаешь, какая-нибудь еще семья в городе стала бы это делать? Может, в этом приюте ты научишься больше нас ценить. А теперь иди, собирайся. Мистер Вэй уже ждет тебя в повозке.

Я снова поблагодарила ее и ушла. Когда я собирала свой узелок, в комнату вбежала Гао Лин. По ее щекам струились слезы.

– Я найду тебя и приеду за тобой, – пообещала она и подарила свою лучшую куртку.

– Если я ее возьму, мать тебя накажет, – сказала я.

– Мне все равно.

Она проводила меня до повозки мистера Вэя. Когда я последний раз выходила из этого дома и со двора, Гао Лин и жильцы были единственными, кто решились со мной попрощаться.

Не успела повозка выехать на улицу Свиных Голов, как мистер Вэй запел веселую песню про полнолуние, а я вспомнила, что Драгоценная Тетушка надиктовала слепой нищенке:

 
Воет собака, поднимается луна.
Звезды навечно пронзают тьму.
Поет петух, встает солнце.
Днем кажется, что звезд никогда не существовало.
 

Я подняла голову к небу. Оно было таким ясным, таким ярким! Но в душе я отчаянно выла.

Судьба

Приют располагался в заброшенном монастыре на холме Драконьей Кости. К нему от железнодорожной станции вела извилистая дорога с крутым подъемом. Мистер Вэй пожалел своего осла и последний километр велел мне добираться пешком. С того момента, как он попрощался со мной и уехал, началась моя новая жизнь.

Стояла осень, и большая часть деревьев выглядела как армия скелетов, охраняющая холм и дом на его вершине. Никто не приветствовал меня в воротах приюта. Передо мной стояло здание из высохшего дерева, покрытого потрескавшимся лаком. На голом открытом дворе я увидела девочек в белых рубашках и синих брюках, выстроившихся рядами, как солдаты. Они сгибались в пояснице вперед, в сторону, назад и в другую сторону, как будто их сдувало ветром. Странно было увидеть там же двоих мужчин. Один был иностранцем, другой – китайцем. Второй раз в жизни я видела иностранца так близко. Они шли по тому же двору, неся в руках карты, а следом за ними шла целая группа мужчин с длинными палками в руках. И тогда я испугалась, что случайно наткнулась на лагерь, готовящий армию для коммунистов.

Переступив через порог, я чуть не подпрыгнула от испуга. В большом зале вдоль стен и на самой середине стояли мертвые тела, замотанные в погребальные покрывала. Их было много, двадцать или тридцать, высоких и низких. Я сразу же подумала, что это ожившие мертвецы. Драгоценная Тетушка как-то рассказывала, что некоторые семьи нанимали священника, чтобы он прочел молитвы над покойным и тем самым заставил его подняться и вернуться в дом предков. Мертвых поднимали и вели только по ночам, чтобы они не сталкивались с живыми, в тела которых могли вселиться, а днем они должны были отдыхать в храмах. Тетушка говорила, что сама не верила в эту историю, пока не услышала в ночи бряканье деревянного колокольчика и, вместо того чтобы сбежать, как все остальные жители деревни, спряталась за стеной. Стук, стук. И она увидела их, шестерых. Они были как большие личинки мух, прыгали вверх и вперед на десять футов.

– Не могу тебе точно сказать, что именно я видела, – говорила Драгоценная Тетушка. – Одно только знаю наверняка: после этого зрелища я еще долго была сама не своя.

Я уже собиралась развернуться и убежать, как вдруг увидела блеск золотых ступней. Присмотревшись внимательнее, я поняла, что передо мной статуи, а не трупы. Подойдя поближе к одной из них, я стянула с нее покрывало. Под ним оказался бог Литературы с рогатой головой, кистью в одной руке и чашей отличника в другой.

– Зачем ты это сделала? – услышала я позади себя голос.

Обернувшись, я увидела маленькую девочку.

– Почему он прикрыт?

– Учитель сказал, что он оказывает на нас не лучшее влияние. Нам нельзя верить в старых богов, только в христианских.

– А где твой учитель?

– А к кому ты приехала?

– К тому, кто согласился принять Лю Лу Лин как сироту.

Девочка убежала, и спустя пару мгновений передо мной стояли две женщины, обе иностранки.

Американские миссионеры меня не ожидали, а я не ожидала, что они окажутся американцами. Поскольку я никогда не разговаривала с иностранцами, я могла только молча смотреть на них. У обеих женщин были короткие волосы: у одной белые, у другой – рыжие и кудрявые. А еще на них были очки, из-за чего я решила, что они обе старые.

– Мне жаль это говорить, но с нами никто не договаривался, – сказала мне на китайском беловолосая.

– Жаль это говорить, – добавила вторая, – но большинство сирот гораздо младше вас.

Они спросили о моем имени, но я все еще не могла произнести ни звука, поэтому просто нарисовала иероглиф пальцем в воздухе. Потом женщины заговорили между собой по-английски.

– Ты ведь можешь читать? Можешь прочесть вот это? – спросила одна из них, указывая на объявление на китайском.

– «Ешьте досыта, но не прячьте впрок», – прочитала я.

Потом вторая женщина дала мне карандаш и бумагу.

– А ты можешь написать эти слова?

Я выполнила их просьбу, и они обе воскликнули:

– Она даже не посмотрела на объявление!

Они стали задавать еще больше вопросов. Умею ли я пользоваться кистью? Какие книги я читала? А потом снова заговорили на своем языке и, закончив, сказали, что я могу остаться.

Позже я узнала, что меня приняли не только в качестве ученицы, но и в качестве учителя. Там было всего четыре учителя, выпускников этой же школы, которые теперь жили в одной из тридцати шести комнат бывшего монастыря. Учитель Пань преподавал старшим девочкам, а я стала его помощницей. Когда пятьдесят лет назад он тут учился, эта школа была предназначена только для мальчиков. Учительница Ван преподавала у младших девочек, а ее овдовевшая сестра, которую мы называли Мамой Ван, заботилась о малышках. Старшие девочки, которых специально выбирали для таких заданий, ей в этом помогали. Еще была Сестра Юй, тоненькая женщина с костлявой скрюченной спиной, обладательница тяжелой руки и резкого голоса. Она отвечала за чистоту, аккуратность и хорошее поведение. Помимо составления расписания, по которому девочки принимали ванны, она раздавала задания на неделю и руководила поваром и его женой.

Как я потом узнала, женщины-миссионерки не были старыми, вернее, они были разного возраста. Мисс Грутофф, с вьющимися волосами, оказавшаяся вдвое моложе беловолосой, была медсестрой и директором школы. Мисс Таулер была директором приюта и выпрашивала для нас пожертвования у всех, кто был готов нас пожалеть. Она вела воскресные служения в часовне, руководила постановками по темам христианской истории и играла на пианино, обучая нас петь, «как ангелы». В то время я, конечно, не знала, кто такие ангелы, да и петь тоже не умела.

Испугавшие меня иностранные мужчины оказались вовсе не коммунистами, а учеными, работавшими в каменоломнях, где были найдены кости «Пекинского человека». Два иностранных и десять китайских ученых жили в северном крыле монастыря. Они ужинали в монастырской столовой вместе с нами. Каменоломня была в двадцати минутах ходьбы по петлявшей между холмами извилистой дорожке.

В общей сложности в монастыре жило около семидесяти детей: тридцать больших девочек, тридцать маленьких и около десяти совсем малюток. Общее количество все время менялось, потому что не все дети выживали. Большинство девочек, как и я, были плодами любви, закончившейся самоубийством, другие являлись детьми юных проституток или просто незамужних женщин. Некоторые были такими, каких мы с Гао Лин видели на улице Нищих: без ног или без рук, одноглазые или карлицы. Были и полукровки: дети от смешанных союзов с иностранцами. Одна девочка оказалась дочерью англичанина, отец второй был немцем, третьей – американцем. Мне они казались экзотически красивыми, а Сестра Юй все время над ними издевалась. Она говорила, что эти девочки унаследовали западную спесь и что ее необходимо вычищать смирением.

– Можно гордиться тем, что ты делаешь каждый день, – говорила Сестра Юй. – Но не заносчивостью из-за рождения.

Она часто напоминала нам, что мы не должны жалеть самих себя, потому что это потакание своим слабостям.

Когда кто-то издевочек грустил, Сестра Юй говорила:

– Посмотрите на Маленькую Дин! У нее нет ног, но она улыбается день напролет!

Пухлые розовые щечки Маленькой Дин приподнимались еще больше и едва не прикрывали ей глаза – так она была рада тому, что у нее вместо рук и ног одни культи. Сестра Юй считала, что мы можем немедленно утешиться, если подумаем о другом, чья жизненная ситуация хуже нашей.

Я стала старшей сестрой этой Маленькой Дин, а сама Дин была старшей сестрой девочке по имени Маленькая Цзюн, у которой была только одна рука. У каждой из нас были подобные отношения, нас учили отвечать друг за друга, как в семье. Большие и маленькие девочки жили вместе в трех комнатах, в каждой из которых стояло по двадцать кроватей в три уровня. На нижнем уровне были кровати самых маленьких девочек, на среднем – тех, кто чуть постарше, а на третьем уровне – уже совсем взрослых. Таким образом, получалось, что кровать Маленькой Дин была под моей, а Маленькой Цзюн – под кроватью Маленькой Дин. Место каждой девочки зависело от ее ответственности и уважения, которым она пользовалась.

Для миссионеров мы были Девочками Новой Судьбы. В каждом классе висел красный плакат, на котором золотой краской были написаны именно эти слова.

И каждый день во время упражнений мы пели о своей судьбе в песне, которую написала мисс Таулер, на английском и китайском языках:

 
Мы можем учиться, мы можем познавать.
За кого нам замуж идти – нам самим выбирать.
Мы можем работать и зарабатывать себе на жизнь,
А плохой наша судьба будет,
только если нас этого лишить.
 

Каждый раз, когда в школу приезжали высокие гости, мисс Грутофф готовила с девочками представление, а мисс Таулер играла на пианино что-то драматичное, как в немом кино. Одна группа девочек держала в руках плакаты с надписями, имевшими отношение к Прошлой Жизни: опиум, рабство, амулеты. Они ходили по сцене на спеленутых ногах, а потом беспомощно падали. Потом появлялись Девушки Новой Судьбы в виде докторов. Они исцеляли курильщиков опиума, распутывали спеленутые ноги страдалиц Прошлой Жизни и метлами выметали бесполезные амулеты. В конце представления они благодарили Бога и кланялись высоким гостям, иностранцам, приехавшим в Китай, и благодарили их за помощь девушкам в освобождении от Прошлой Жизни и продвижении к Новой Судьбе. Благодаря этому представлению мы зарабатывали много денег, особенно если нам удавалось растрогать гостей до слез.

Во время службы в часовне мисс Таул ер всегда говорила, что у нас есть выбор: становиться христианами или нет, что никто никогда не заставит нас уверовать в Иисуса. Мы должны прийти к вере сами, искренне и по доброй воле. Но Сестра Юй, которая попала в приют, когда ей было семь лет, часто напоминала нам о своей прежней судьбе. Ее заставляли просить милостыню, и, если она не набирала достаточно монет, вместо порции еды ее ждали ругань и проклятия. Однажды, когда она попробовала запротестовать, муж ее сестры просто выбросил ее на улицу, как ненужный мусор. А в этой школе мы могли есть столько, сколько хотели, говорила она. И не нужно было бояться, что кто-то выбросит нас на улицу. Мы сами могли выбрать, во что нам верить, хотя каждый, кто отказывался верить в Иисуса, был личинкой, поедающей труп, и после смерти должен был отправиться прямиком в ад, чтобы там его пронзали копьем, жарили, как утку, на медленном огне и подвергали всяческим мучениям, хуже того, что происходило в Маньчжурии.

Иногда я задумывалась о судьбе тех, у кого не было выбора в вере. Куда они попадут после смерти? Я помню маленькую девочку, которой, даже по мнению миссионеров, было не суждено обрести Новую Судьбу. Отцом малышки стал ее собственный дедушка. Я видела ее в яслях, где работала каждое утро. Ей не дали имени, и Матушка Ван велела мне не брать ее на руки, даже когда она плакала, потому что у нее было что-то не в порядке с шеей и головой. Малышка не издавала ни слова. У нее было плоское и круглое, как тарелка, личико, огромные глаза и крохотный нос. Ее кожа казалась белой, как рисовая мука, а тельце, слишком маленькое для такой головы, было неподвижным, как восковой цветок. У нее двигались только глаза: туда, сюда, словно она наблюдала за комаром, летавшим где-то под потолком. А потом однажды ее колыбель опустела. Мисс Грутофф сказала, что она теперь с Богом, и я поняла, что девочка умерла.

За годы, которые я прожила в приюте, мне пришлось видеть еще шестерых таких детей, которые выглядели совершенно одинаково. Их отцами всегда были их собственные дедушки, и рождались они с одинаковыми лицами, как говорила Матушка Ван, «идеально круглыми, словно гайка». Мне иногда казалось, что это был один и тот же ребенок, который по чьей-то страшной ошибке продолжал рождаться у разных людей. Каждый раз я приветствовала этого ребенка, словно старого знакомого после разлуки. И каждый раз плакала, когда он снова уходил.

Благодаря тому что я происходила из семьи изготовителей туши, я оказалась лучшей ученицей по каллиграфии, которая когда-либо появлялась в этой школе за все годы ее существования. Так говорил Учитель Пань. Он часто рассказывал о временах империи Цин и о том, как все стало разрушаться, даже экзаменационная система. В его рассказах иногда проскальзывала нотка грусти по прежним дням. Он как-то сказал мне:

– Лу Лин, если бы ты в те времена родилась мальчиком, могла бы стать ученым.

Так и сказал, именно такими словами. Он еще говорил, что моя каллиграфия лучше, чем у его собственного сына, Кай Цзина, которого он учил собственноручно.

Кай Цзин был геологом и на самом деле очень хорошо владел каллиграфией, особенно для человека, у которого была почти парализована вся правая сторона тела из-за перенесенного в детстве полиомиелита. К счастью, когда он заболел, у его семьи было достаточно денег, чтобы нанять лучших китайских и западных докторов. В итоге Кай Цзин поправился, и в память о болезни у него осталась лишь легкая хромота и полуопущенное правое плечо. Позже миссионеры помогли ему получить стипендию в знаменитом Пекинском университете, где он и выучился на геолога. После смерти матери он вернулся домой, чтобы заботиться об отце и работать с учеными на раскопках.

Каждый день он ездил на велосипеде от приюта до каменоломни и обратно, прямо к дверям класса отца. Там Учитель Пань усаживался боком на багажник над задним колесом, и они ехали в комнату, которую делили на двоих в дальнем краю монастыря. И тогда мы, ученики и преподаватели, кричали им вслед:

– Осторожно! Не упадите!

Сестра Юй восхищалась Кай Цзином. Как-то она показала на него детям и сказала:

– Видите? Вы тоже можете поставить перед собой цель помогать другим людям, вместо того чтобы превращаться в бесполезное бремя!

В другой раз я услышала, как она говорила:

– Какая трагедия, что такой красивый юноша стал калекой.

Наверное, она считала, что эти слова должны утешить учеников, но, по-моему, она имела в вицу, что Кай Цзина постигла худшая, чем у других, участь просто потому, что он родился симпатичнее многих. Только как такая мысль могла прийти в голову Сестре Юй? Разве богач, потерявший дом, горюет больше бедняка, потерявшего свою халупу?

Когда я задала этот вопрос старшей девочке, та ответила:

– Какая глупость! Конечно же, красивые и богатые теряют больше, чем простые люди.

Но мне все равно это казалось неправильным. Я думала о Драгоценной Тетушке. Подобно Кай Цзиню, она родилась красивой, но потом миловидность ее лица была безвозвратно утеряна. Тогда я часто слышала, как люди говорили:

– Какой ужас, что у нее теперь такое лицо! Лучше бы она умерла!

Неужели я бы думала так же, если бы не любила ее?

Я вспомнила о слепой нищенке, писавшей на белой пыли. Кто будет по ней скучать, когда ее не станет?

Внезапно мне захотелось разыскать эту нищенку. Она могла бы поговорить с Драгоценной Тетушкой и сказать мне, где та сейчас находится. Скитается ли она по Краю Мира или мается взаперти в кувшине? Что произошло с проклятием? Скоро ли оно меня найдет? А если я сейчас умру, то кто будет скучать обо мне в этом мире? И кто станет приветствовать меня в мире ином?

Когда устоялась хорошая погода, Учитель Пань взял нас с собой на раскопки на холме Драконьей Кости. Он очень этим гордился, потому что его сын был одним из геологов. Раскопки начались в пещере, похожей на ту, что некогда принадлежала семье Драгоценной Тетушки, но, когда я ее увидела, она уже превратилась в огромную яму глубиной в сто пятьдесят футов. Дно и стены этой ямы были покрыты белыми линиями, напоминавшими огромную рыбацкую сетку.

– Если участник раскопок находит останки животного или человека или орудие труда, он обязательно записывает, из какого квадрата была изъята его находка, – объяснил нам Кай Цзин. – И тогда мы можем подсчитать возраст этой находки, потому что нижний, восьмой, уровень относится к самому давнему времени. А потом ученые могут вернуться в этот квадрат и продолжить раскопки.

Мы всегда приносили с собой термосы и печенье для ученых, и, завидя нас, они быстро выбирались на поверхность, чтобы освежиться и повторять с благодарными вздохами:

– Спасибо! Спасибо! Я так хотел пить, что чуть сам не превратился в кучку таких же высохших костей!

Время от времени вверх по крутой дорожке поднимался рикша, из кабинки которого выходил иностранец в толстых очках и с дымящейся трубкой и спрашивал, нет ли новостей. Обычно ученые показывали ему разные находки, иностранец в ответ кивал, но все равно выглядел разочарованным. Однако в некоторых случаях он приходил в сильное возбуждение и начинал быстро говорить, все чаще и чаще попыхивая трубкой.

Потом он возвращался в кабину рикши, спускался к подножию холма, где его уже ожидала блестящая черная машина, чтобы отвезти обратно в Пекин. Если мы выбегали на место, где был хороший обзор до дальнего края котловины, то могли увидеть, как по дороге, поднимая клубы пыли, несется черная машина.

С приходом зимы ученые стали торопиться, чтобы успеть как можно больше, пока земля не стала твердой, как камень, тем самым положив конец сезону раскопок. Они позволяли некоторым девочкам из приюта спускаться в яму и помогать с перекладыванием выкопанной земли в коробки, с восстановлением белых линий и просеиванием того, что было уже просеяно раз десять. Нас не пускали в места, огороженные веревками, потому что там нашли человеческие кости. Для несведущего взгляда эти останки было легко перепутать с камнями или осколками керамики, но я понимала эти различия благодаря нашим с тетушкой походам в семейную пещеру. К этому времени я уже знала, что «Пекинский человек» не подразумевал останки только одного человека. Так называли скелеты мужчин, женщин и детей давнего времени. Осколки костей были очень маленькими, и их было недостаточно, чтобы собрать хотя бы один полный скелет.

Другим девочкам я об этом не рассказывала, потому что не хотела хвастаться. Поэтому я помогала только там, где разрешали ученые и где в основном находили кости животных.

Помню день, когда сын Учителя Паня меня похвалил. Он сказал:

– Ты очень аккуратный работник.

После этого тщательный разбор земли стал моей любимой работой. Но вскоре наступили морозы, и мы перестали чувствовать пальцы и щеки. Так пришел конец моему участию в раскопках и похвалам.

Следующей моей любимой работой стало обучение других детей. Иногда я преподавала рисование. Я показывала младшим детям, как двигать кистью, чтобы получались кошачьи уши, усы и хвосты. Я рисовала лошадей и воронов, обезьян и даже бегемотов. И еще я помогала ученикам учиться каллиграфии и красоте мыслей. На этих занятиях я вспоминала, чему меня учила Драгоценная Тетушка, как надо думать, чтобы написать иероглиф, каковы при этом должны быть намерения и как при каждом мазке энергия ци должна течь из руки в кисть. У любого касания кистью бумаги было свое значение, и поскольку каждое слово состояло из многих касаний, оно обладало и разными значениями.

Меньше всего мне нравилось делать то, что назначала мне Сестра Юй на неделю: подметать полы, мыть раковины, расставлять скамьи для богослужения в часовне, а потом придвигать их обратно к столам для обеда. Но и эти дела были бы не так плохи, если бы Сестра Юй не цеплялась к каждой моей ошибке.

Однажды для разнообразия она дала мне задание бороться с ползающими насекомыми. Сестра Юй все время жаловалась на то, что монахи никогда их не истребляли, считая, что раньше они могли быть людьми или святыми.

– Это жучье когда-то точно было землевладельцами, – бурчала она. – Топчите их, убивайте, делайте все, что угодно, только чтобы они не возвращались.

Двери, ведущие в большинство комнат, кроме тех, в которых жили иностранцы, почти никогда не закрывались, разве только на время холодов, поэтому муравьи и тараканы спокойно переползали через пороги. Они лезли и через трещины в полах и стенах, через резные деревянные панели, сквозь которые внутрь зданий попадали свет и воздух. Но я знала, что с этим делать. Меня научила этому Драгоценная Тетушка. Я приклеила бумагу ко всему резному дереву, а потом взяла мел из класса и начертила линии за порогами и вокруг трещин. Муравьи, почуяв запах мела, путались, потом разворачивались и уходили. Тараканы же были настойчивее. Они шли прямо по мелу, и его пыль попадала на их лапы и суставы, они задыхались и на следующий день валялись на полу вверх животами.

В ту неделю Сестра Юй не нашла ни одного повода, чтобы ко мне придраться. Напротив, я получила награду за Превосходные Успехи в Чистоте: два часа свободного времени, в которые я могла делать все, что хотела, если это не было плохим или вредным занятием. В нашем жилом корпусе пребывало так много людей, что остаться наедине с собой было просто невозможно, поэтому именно это я и выбрала в качестве своей награды. Мне давно не удавалось перечитать страницы, написанные для меня Драгоценной Тетушкой перед смертью. Правда, я и сама старалась к ним не прикасаться, потому что знала, что буду плакать, увидев их снова. А если бы Сестра Юй заметила меня с мокрыми глазами, то непременно отругала бы за жалость к себе перед Маленькой Дин и другими маленькими девочками. Поэтому в воскресенье после полудня я нашла заброшенную, пахнувшую плесенью кладовку, заполненную невысокими статуями, и села на пол возле окна. Развернув синюю тряпицу, в которую были завернуты тетушкины листы, я впервые увидела, что она пришила к ней маленький потайной карман.

В этом кармане оказались две чудесные вещи. Первой была гадательная кость, которую она показывала мне, когда я была маленькой, и говорила, что я получу ее, если научусь помнить. Когда-то она держала ее в руках, а до нее она принадлежала ее отцу. Я прижала кость к сердцу. А второй вещью оказалась маленькая фотография, на которой была изображена молодая женщина в вышитом головном уборе и стеганой зимней куртке, воротник которой доходил ей до щек. Я поднесла фотографию к свету. Это… Я увидела, что на ней действительно была изображена Драгоценная Тетушка, до того как обожгла лицо. У нее были мечтательные глаза, бесстрашные, выгнутые вверх брови, пухлые губы и очень гладкая кожа. Она казалась очень красивой, но совершенно не походила на ту тетушку, которую я помнила. И я пожалела, что на этой фотографии не было знакомого обожженного лица. Но чем дольше я на нее смотрела, тем ближе мне она становилась. Лишь спустя некоторое время я поняла: это лицо, ее надежды, ее знания, ее грусть – все это теперь принадлежало мне. И тогда я заплакала, терзая сердце радостью и жалостью к себе.

Один раз в неделю мисс Грутофф вместе с женой повара ходила на железнодорожную станцию за посылками и почтой. Иногда они получали письма от их друзей из других миссионерских школ в Китае или от ученых из Пекинского медицинского колледжа, а иногда – денежные поручительства из Сан-Франциско в Калифорнии, Милуоки в Висконсине и Элирии в Огайо. Такие письма мисс Грутофф зачитывала вслух на воскресных богослужениях. Она показывала нам глобус и говорила: – Мы вот здесь, а они вот тут. И они шлют вам любовь и много денег.

А потом она раскручивала глобус, пока у нас не начинали кружиться головы от этой мысли. Только я все время думала: зачем незнакомым людям любить нас? Отец и мать стали мне почти чужими. Они меня не любили, для них меня больше не существовало. И как же обещания Гао Лин разыскать меня? Пыталась ли она это сделать? Я в это не верила.

Однажды, на третий год моей жизни в приюте, мисс Грутофф вручила мне письмо. Я тут же узнала этот почерк. Была середина дня, и в общей комнате все очень шумели, но я словно оглохла. Сидевшие рядом со мной девочки тут же начали галдеть, желая узнать, что было в письме и кто мне его прислал. Я сбежала от них, охраняя свое сокровище, как оголодавшая собака. Оно все еще у меня. Вот что в нем было написано:

«Моя милая сестра, прошу прощения, что не писала тебе раньше. Не проходило и дня, чтобы я не думала о тебе. Вот только писать я не могла. Мистер Вэй отказывался говорить, куда он тебя отвез, мать не говорила тоже. Наконец на прошлой неделе я услышала на рынке о том, что раскопки на холме Драконьей Кости снова оживают и что американские и китайские ученые, которые их ведут, живут в старом монастыре, вместе с детьми из приюта. В следующий раз, увидев жену Первого Брата, я спросила: “Интересно, могла Лу Лин встретиться с этими учеными, раз они так близко живут?” И та ответила: “Я тоже об этом думала”.

Так я поняла, где тебя искать.

С матерью все в порядке, только она жалуется, что все время работает и ее пальцы теперь стали черного цвета. Они все трудятся в поте лица, чтобы восстановить утраченные в пожаре запасы туши. Отцу и дядюшкам пришлось заново отстроить лавку в Пекине. Они взяли в долг деньги и древесину у гробовщика Чана, которому теперь принадлежит большая часть нашего бизнеса. Она перешла к ним, когда я вышла замуж за Чан Фу Наня, четвертого сына, того самого, за которого должна была выйти ты.