Текст книги "Пройти по Краю Мира"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Мать сказала, что нам повезло, что эти люди захотели взять в свой дом хоть кого-нибудь из девочек нашей семьи. Вот только я не считаю, что мне повезло. Это тебе повезло, что ты не стала невесткой в этой семье. Каждый день, с каждым куском, который попадает ко мне в рот, мне напоминают о милости, которую нам оказывает семья Чан. Мы должны им за древесину, и этот долг растет с каждым днем. Клану Лю не отработать его и за сотню лет. Тушь теперь плохо продается, да и стоит она уже гораздо дешевле. Честно говоря, она стала худшего качества, потому что ингредиенты ее уже не те и нет Драгоценной Тетушки, чтобы покрыть палочки гравировкой. В качестве напоминания о долге нашей семьи меня полностью лишили карманных денег. Для того чтобы наклеить марку на это письмо, Мне пришлось выменять ее на мою заколку для волос.

Хочу еще сказать, что семья Чан оказалась вовсе не так состоятельна, как мы думали раньше, когда были детьми. Большая часть их состояния утекла из семьи из-за опиума. Одна из их невесток рассказала, что все началось с того времени, когда Фу Нань был ребенком и выбил плечо из сустава. Тогда его мать начала давать ему опиум. Позже мать умерла, избитая до смерти, хотя Чан заявил, что она случайно упала с крыши. После этого Чан взял вторую жену, которая раньше была подругой одного из боевиков, торговавшего опиумом и на вырученные деньги покупавшего гробы. У второй жены было пристрастие к опиуму. Только боевик предупредил Чана, что если тот хоть пальцем тронет свою жену, он собственноручно превратит его в евнуха. Чан понимает, что это вполне может случиться, потому что он встречал мужчин, лишившихся частей тела за то, что не выплатили опиумные долги.

В их доме невозможно находиться: там все время кричат и скандалят и постоянно ищут деньги на покупку новой порции опиума. Если бы Фу Нань мог продавать меня по частям, чтобы оплатить свое зелье, он бы уже давно это сделал. Он убежден, что я знаю, где можно найти драконьи кости, и, надеясь разбогатеть, требует, чтобы я ему об этом сказала. Но если бы я об этом действительно знала, то сама бы их продала, чтобы уйти от этой семьи. Я бы себя продала, вот только куда мне идти?

Сестра, прости меня за горечь или беспокойство, которое может причинить тебе это письмо. Я пишу его только для того, чтобы ты знала, почему я не приехала повидаться с тобой и что тебе повезло оказаться там, где ты живешь сейчас. Пожалуйста, не пиши мне ответ, потому что это только навлечет на меня беду. Теперь, когда я знаю, где ты, я постараюсь писать чаще. А пока надеюсь, что ты здорова и счастлива.

Твоя сестра Гао Лин».

Закончив читать, я заметила, что письмо дрожит в моих руках. Когда-то я завидовала Гао Лин, теперь же ее участь была хуже моей. Сестра Юй говорила, что мы должны ценить свою жизнь и находить в ней счастье, думая о тех, чья жизнь сложилась хуже нашей. Но я не была счастлива.

Со временем я просто стала менее несчастной. Я приняла свою жизнь. Возможно, моя несовершенная память позволила боли утихнуть или я стала немного сильнее. Я только знала, что стала другим человеком по сравнению с той, что в свое время подошла к воротам приюта.

К тому времени даже боги монастыря изменились. Постепенно мисс Таулер снимала покрывала со статуй – ткань была нужна на пошив одежды и одеял.

Так, одна за другой, изображающие богов статуи снова явили себя, и, как выразилась мисс Таулер, своим видом – красными лицами, третьим глазом и обнаженными животами – они словно насмехались над ней. Статуй, буддистских и даосских, действительно было очень много, потому что в разное время монастырь занимали монахи разных вероисповеданий. Все зависело от того, кто захватывал этот участок земли. Однажды перед Рождеством, когда было слишком холодно и не хотелось никуда выходить, мисс Грутофф объявила, что нам следует «обратить» китайских богов в христианство. Их было решено покрасить. Девочки, выросшие в приюте с раннего детства, восприняли эту идею как повод для веселья. Но некоторые из учеников, появившиеся здесь не так давно, не захотели лишать богов лица, тем самым накликая на себя их гнев. Они так этого боялись, что, когда их подводили к статуям, падали на пол и, словно одержимые, кричали до тех пор, пока изо рта не начинала идти пена. Я же не боялась. Мне казалось, что если я буду относиться с уважением как к христианским, так и к китайским богам, ни один из них не причинит мне вреда. Я рассуждала так: китайцы были вежливыми людьми и всегда придерживались практического отношения к жизни. Китайские боги понимали, что мы жили в доме, которым управляли американцы, и что там действовали западные правила. Если бы боги могли говорить, они настояли бы, чтобы христианские божества чувствовали себя как дома и получали привилегии гостя. Китайцы, в отличие от иностранцев, не пытались обратить других в свои верования. Они бы позволили иностранцам идти своим путем, каким бы странным тот ни был. Касаясь кистью с краской золотых и красных лиц, я говорила:

– Прости меня, Нефритовый Правитель, прости, Начальник Восьми Бессмертных. Я всего лишь вас маскирую, чтобы ни японцы, ни коммунисты не нашли вас, когда им понадобится древесина для костров.

Я была хорошей художницей. Некоторым богам я сделала из овечьей шерсти бороды, из лапши – длинные волосы, из перьев – крылья. Так Будда превратился в толстого Иисуса, богиня Милосердия – в Марию возле яслей, Триада Чистых, верховные даосские божества, – в волхвов, а восемнадцать Лоханов, учеников Будды, превратились в двенадцать апостолов и шестерых их сыновей. Фигурки демонов были превращены в ангелов. На следующий год мисс Грутофф решила раскрасить маленькие резные изображения Будды, разбросанные по всему монастырю: их тут было несколько сотен.

Еще через год мисс Грутофф нашла пропахшую плесенью кладовку, в которой я перечитывала записи Драгоценной Тетушки. Фигурки, которые хранились там, по словам Сестры Юй, предназначались для диорамы, показывавшей, что происходило с человеком, который попадал в иной мир. Их там было несколько дюжин, очень реалистичных и страшных. Одна изображала стоявшего на коленях мужчину, внутренности которого разрывали какие-то рогатые существа. Три фигурки болтались на пике, словно свиньи на вертеле. Четыре человека сидели в кипящем котле. А еще там были огромные демоны, краснолицые, с рогатыми головами, отправляющие мертвых на битву. Когда мы закончили их расписывать, у нас получился полный вертеп: Младенец Иисус, Мать Мария, Иосиф и все остальные, включая Санта-Клауса. Правда, у всех фигур были открыты рты в истошном крике, и, что бы ни говорила мисс Грутофф, большинству девочек не казалось, что они поют рождественские хоралы.

Спустя несколько лет в монастыре больше не осталось идолов, которых нужно было превращать в ангелов. К тому времени изменилась и я сама: от помощника учителя – к учителю, от одинокой девочки – к девушке, влюбленной в сына Учителя Паня.

И вот как это началось.

Каждый год в канун Малого Нового года студенты писали для храмовой ярмарки плакаты с добрыми пожеланиями. Однажды я вместе с Учителем Панем и другими учениками расписывала длинные полоски красной бумаги, разложенные на столах и на полу классной комнаты.

Кай Цзин, как обычно, приехал на велосипеде, чтобы забрать отца домой. Земля на холме Драконья Кость замерзла, поэтому большую часть времени юноша был занят тем, что рисовал схемы, писал доклады и отмечал места, где были обнаружены разные кости. В тот день Кай Цзин приехал раньше обычного, когда Учитель Пань еще не был готов уехать. Тогда он предложил свою помощь в росписи. Он встал рядом со мной за мой стол, а я обрадовалась еще одной паре рук.

Спустя какое-то время я заметила, что он делал: какой бы иероглиф я ни писала, какой бы символ ни рисовала, он делал то же самое. Если я писала «удачи», Кай Цзин повторял слово «удачи» на своем плакате. Если я писала «достатка», он делал то же самое. Если я выводила «всего, что пожелаете», он повторял каждое мое движение. Он двигался почти в одном ритме со мной, и казалось, что мы вдвоем исполняем какой-то танец. Так началась наша любовь: с совпадения в каждой точке, каждом изгибе, каждом подъеме кисти.

Пару дней спустя мы с учениками понесли плакаты на ярмарку. Кай Цзин составил мне компанию. Он шел рядом со мной, и мы тихо разговаривали. Он держал в руках маленький сборник рисунков кистью на тутовой бумаге. На заглавной странице красовалась надпись: «Четыре проявления красоты».

– Ты хотела бы знать, что внутри этой книги? – спросил он.

Я кивнула. Если нас кто-то слышал, то мог подумать, что мы говорим об уроках. Но на самом деле мы говорили о любви.

Он перевернул страницу:

– Любой вид красоты сопровождает четыре уровня способностей. Это касается рисунка, каллиграфии, литературы, музыки и танца. Первый уровень – это Мастерство.

Мы смотрели на страницу с двумя абсолютно одинаковыми изображениями бамбуковой рощи. Это был типичный пейзаж, очень хорошо выполненный, реалистичный, интересный деталями двойных линий, передающий ощущение силы и долголетия.

– Мастерство, – продолжал он, – это способность рисовать одно и то же снова и снова теми же самыми линиями, с той же силой нажима, в том же ритме и с той же точностью передачи. Правда, такой уровень красоты обычен.

– Второй уровень – Волшебство. – И мы стали рассматривать изображение нескольких стеблей бамбука. – Это выше навыка и умения. Данная красота уникальна, и в то же время она проще, уделяет меньше внимания стеблю, перенося акцент на листья. Художник передает и силу, и уединенность. Менее одаренный мастер сможет передать одно это качество, но упустит другое. – Кай Цзин перевернул страницу. Там был нарисован только один побег бамбука.

– Третий уровень – Божественность, – продолжил он. – Листья здесь нематериальны, они лишь тень, влекомая невидимым ветром, а стебель – едва заметный намек на то, что мы не видим. И тем не менее в тенях больше жизни, чем в самих листьях, преградивших путь свету. Человек, смотрящий на это, не сможет объяснить, как получился такой эффект. И даже сам художник, как бы ни пытался, не сможет воспроизвести созданное своей картиной чувство, а лишь передаст его тень. Тень от тени.

– Разве существует красота выше Божественного? – тихо произнесла я, зная, что скоро получу ответ.

– Четвертый уровень красоты стоит выше всех предыдущих, – сказал Кай Цзин. – И в каждом смертном существе заложено стремление к нему. Мы можем почувствовать его, только когда не стараемся его ощутить. Этот уровень приходит сам, без наших усилий или мотивации, он чист. Он – сокровище, которым обладают невинные дети. Это то, что обретают старые мастера, потеряв рассудок и снова став детьми.

Кай Цзин перевернул страницу, и я увидела изображение овала.

– Эта картина называется «Внутри стебля бамбука». Овал – это то, что ты увидела бы, окажись внутри бамбукового стебля, не важно, куда бы ты смотрела, вверх или вниз. Это простота пребывания внутри картины, без всяких объяснений того, как ты туда попал. Это естественное чудо сосуществования и взаимосвязи выполненного тушью овала и белой страницы, человека и бамбукового стебля, зрителя и картины.

Кай Цзин надолго замолчал.

Этот четвертый уровень называется Легкостью, – наконец сказал он, потом положил книгу обратно в карман куртки и внимательно на меня посмотрел. – Последнее время я стал ощущать красоту Легкости во всем. А ты?

– И я, – ответила я и заплакала.

Потому что мы оба понимали, что говорили о легкости, с которой человек влюбляется, не имея к этому никаких намерений. Как два стебля бамбука прижимаются друг другу под порывом ветра. И тогда мы потянулись друг к другу и поцеловались, и каждый растворился в другом.

Легкость

Впервые мы с Кай Цзином предались запретной радости летней ночью, когда стояла яркая луна. Чтобы оказаться подальше от чужих глаз и ушей, мы проскользнули в темную кладовую в дальнем конце коридора. Я не ощущала ни стыда, ни вины. То, что между нами происходило, казалось чем-то безудержным и новым, как если бы я вдруг смогла плыть по небу или качаться на волнах. И если это было началом конца, я была к нему готова. Я была дочерью Драгоценной Тетушки, женщины, которая тоже не смогла сдержать свои желания, а потом родила меня. И как это могло быть плохим, если кожа на спине Кай Цзина была такой гладкой, такой теплой и ароматной? Как это могло убивать, если его губы так приятно касались шеи? Когда он расстегнул пуговицы на спине моей блузы и она упала на пол, я почувствовала, что моей репутации пришел конец, но была этому рада. Вся оставшаяся на мне одежда тоже полетела на пол, и с каждой упавшей вещью я чувствовала себя и легче, и тяжелей. Мы с ним превратились в две тени, черные и легкие, свивающиеся и изгибающиеся, нежные и неистовые, невесомые и не обращающие внимания на мир вокруг.

Это продолжалось до тех пор, пока я не открыла глаза и не увидела дюжину лиц, взирающих на нас.

Кай Цзин рассмеялся.

– Нет-нет, они не настоящие. – Он постучал по одной из фигур. Это были перекрашенные статуи адского театра, теперь обращенные в персонажей рождественского вертепа.

– Они похожи на публику в плохой опере, – сказала я. – Кажется, им не нравится.

Там была Богоматерь с разинутым в крике ртом, пастухи с рогами и Младенец Иисус с выпученными, как у лягушки, глазами. Кай Цзин повесил мою блузу на голову Марии, юбку – на Иосифа, а Иисусу достались трусики. Потом он разложил свою одежду на волхвах и развернул пастухов лицами к стене. Затем он увлек меня на устланный соломой пол, и мы снова превратились в тени.

Но то, что произошло дальше, не походило на поэму или на картину на четвертом уровне красоты. Мы не были похожи на стихии и не сливались в прекрасной гармонии, как небо сливается с густой листвой деревьев. Хотя чего-то вроде этого мы и ожидали. Только от соломенного пола мы стали чесаться, и от него сильно пахло мочой. Где-то недалеко заскреблась крыса, и Кай Цзин скатился с меня, нечаянно выкинув малютку Иисуса из яслей. Монстр с выпученными глазами свалился на пол рядом с нами и лежал там, словно плод нашей любви. Потом Кай Цзин встал и зажег спичку, пытаясь отыскать крысу. Взглянув на достоинства Кай Цзина при свете, я поняла, что он уже остыл, и заметила клещей, впившихся ему в бедро. Спустя мгновение он нашел троих на нижней части моей спины. Я вскочила и принялась приплясывать, стараясь их стряхнуть.

А потом у меня ушло много сил на то, чтобы не смеяться и не вскрикивать, когда он развернул меня и стал прижигать моих клещей кончиком спички.

Когда я сняла блузу с головы Марии, мне показалось, что она обрадовалась моему неизвестно откуда появившемуся чувству стыда: мы ведь так и не смогли утолить свои желания.

Мы быстро оделись, слишком смущаясь, чтобы разговаривать. Провожая меня до моей комнаты, он не сказал мне ни слова, но у самых дверей произнес:

– Прости меня. Я должен был управлять своими чувствами.

У меня разрывалось сердце. Мне не нужны были его извинения или сожаления. Но потом я услышала, как он добавил:

– Надо было дождаться свадьбы.

Я тихо вскрикнула и расплакалась, а он обнял меня и стал шептать обещания, что мы будем любить друг друга десять тысяч жизней, я тоже поклялась ему, но тут на нас громко шикнули. Даже после того, как мы замолчали, Сестра Юй, чья комната была рядом с моей, не переставала бурчать:

– Совсем ни о ком не думают. Хуже петухов…

На следующее утро я чувствовала себя другим человеком, счастливым и взволнованным. Сестра Юй как-то сказала, что, встречая на улице девушек, можно легко определить, кто из них работает проститутками, потому что у них глаза как у куриц. Вот только что она имела в виду, я не знаю. Может, у них глаза становятся красными? Или маленькими? Смогут ли другие по моим глазам понять, что я прикоснулась к новому, сокровенному знанию?

Придя в столовую на завтрак, я увидела, что почти все работники приюта уже были там и стояли кружком, о чем-то взволнованно переговариваясь. Пока я шла к ним, мне казалось, что учителя провожают меня потрясенными и грустными взглядами. Потом и Кай Цзин покачал головой.

– Плохие новости, – сказал он, и у меня вся кровь отхлынула от ног. Даже если бы я захотела убежать, мне не хватило бы на это сил. Меня теперь выгонят? Отец Кай Цзина отказался благословлять наш брак? Но откуда они обо всем узнали? Кто им сказал? Кто видел? Кто слышал?

Тем временем Кай Цзин указал на коротковолновый радиоприемник, который принадлежал ученым, и все тут же повернулись к нему и прислушались. А я была потрясена еще сильнее. Теперь о том, что мы сделали, говорят по радио? На английском?

Когда Кай Цзин все-таки объяснил мне, в чем дело, я даже не смогла вздохнуть с облегчением оттого, что эта новость не касалась меня.

– Вчера ночью на нас напали японцы, – сказал он. – Где-то возле Пекина, и теперь все говорят, что это начало войны.

Из динамика до меня доносилось странное слово: «маку поло», «маку поло».

– А что это за «маку»? О чем они говорят?

– Это мост так называется, Марко Поло» – сказала Сестра Юй. – Его захватили эти карлики-островитяне.

Меня удивило, что она назвала японцев карликами.

В школе именно она следила за тем, чтобы девочки не пользовались бранными словами, даже по отношению к тем, кого мы ненавидим.

– Они стреляли в воздух, просто для тренировки, как они говорят. Ну вот наша армия и выстрелила в них, чтобы неповадно было. А теперь одного из этих карликов не могут найти. Да сбежал он, скорее всего, струсил, а японцы говорят, что один пропавший – уже достаточный повод, чтобы начать войну.

Сестра Юй переводила с английского на китайский так, что невозможно было отделить новости от ее домыслов.

– А где этот мост Марко Поло? – спросила я.

– К северу отсюда, в Ваньпине, – ответила мисс Грутофф. – Возле железнодорожной станции.

– Но это же мост через Камышовый Ров, – сказала я. – В сорока шести километрах от нашей деревни. Когда мост стали так называть?

– Более шестисот лет назад, – ответила мисс Грутофф. – Когда Марко Поло впервые им восхитился.

И пока все остальные продолжали обсуждать тему войны, я недоумевала, как так могло получиться, что никто в нашей деревне не знал о том, что у моста уже давно было другое имя.

– Ав какую сторону продвигаются японцы? – спросила я. – На север, к Пекину, или на юг, к нам?

Вдруг все замолчали. В дверях стояла женщина. Солнце светило ей в спину, и она казалась тенью, поэтому я никак не могла ее рассмотреть. Заметила только, что она была в платье.

– Лю Лу Лин все еще живет здесь? – донесся до меня ее голос.

Я сощурилась. Кто обо мне спрашивал? У меня и так в голове был кавардак из-за всех этих событий, теперь еще это! Пока я шла к ней, мое смятение переросло в догадку, а догадка – в уверенность. Драгоценная Тетушка! Мне так часто снилось, как она призраком возвращается ко мне. И в этих снах она могла разговаривать и лицо ее было невредимым и красивым. Как и в своих снах, я бросилась ей навстречу, и она на этот раз не оттолкнула меня.

– Так ты все еще помнишь свою сестру?

Это была Гао Лин. Мы закружились, затанцевали, захлопали друг друга по рукам, по очереди восклицая:

– Только посмотри на себя!

Я не получала от нее весточек с того самого письма, которое получила четыре или пять лет назад. Прошло несколько минут, и мы снова почувствовали себя сестрами.

– Что стряслось с твоими волосами? – шутила я, хватая ее за растрепанные пряди. – Это была случайность или ты сделала это намеренно?

– Нравится?

– Неплохо. Ты выглядишь модно, больше не деревенская девочка.

– Да и вокруг твоей головы тоже мухи не роятся.

До меня дошли слухи, что ты теперь настоящая интеллектуалка.

– Всего лишь учительница. А ты?

– Жена Чан Фу Наня. Уже шесть лет, поверить не могу!

– Но что с тобой случилось? Ты ужасно выглядишь!

– Я не ела со вчерашнего дня.

Я вскочила, отправилась на кухню и вернулась с миской пшенной каши, маринованными овощами, распаренным арахисом и холодными закусками. Мы присели в самом углу общей гостиной, подальше от новостей о войне. Она ела шумно и быстро.

– Мы с Фу Нанем жили в Пекине, детей у нас не было, – говорила она, не переставая есть. – Наши комнаты располагались позади новой лавки. Все было отстроено заново. Я рассказывала тебе об этом в письме?

– Немного.

– Тогда ты знаешь, что теперь весь бизнес с тушью принадлежит семейству Чан, нам остались только долги. Отец и дядюшки вернулись в Бессмертное Сердце и занимаются тушью до кровавого пота. Теперь, когда они все время сидят дома, у них испортился характер, и они постоянно ругаются из-за того, кто виноват во всех их несчастьях.

– А как Первый и Второй Братья? – спросила я. – Тоже дома?

– Националисты призвали Первого Брата в армию еще пять лет назад. Все мальчики его возраста должны были отслужить. А Второй Брат два года назад сбежал, чтобы присоединиться к коммунистам. За ним последовали сыновья Старшего Дяди, и тогда он проклял их, сказав, чтобы они не возвращались домой. Мать не разговаривала с ним до тех пор, пока не сформировался Единый фронт и дядя не извинился, сказав, что теперь не имеет значения, кто на какой стороне.

– А как мать, как ее здоровье?

– Помнишь, какими черными раньше были у нее волосы? Теперь они больше похожи на бороду старика, белые и спутанные. Она больше их не красит.

– Что? Я думала, они сами по себе чернеют от работы с тушью!

– Не глупи. Они все красили волосы: и прабабушка, и тетушки. Но сейчас матери нет дела до того, как она выглядит. Она говорит, что не спала уже два года, потому что жильцы обворовывают нас, а по ночам двигают мебель. А еще она верит, что призрак прабабушки вернулся в туалет. Ей не удается сходить в туалет по-большому вот уже несколько месяцев. Кал стал каменным, поэтому ее и раздуло, как летнюю тыкву.

– Какой ужас!

Хоть это и была та самая женщина, которая выгнала меня из дома, я не радовалась ее бедам. Наверное, где-то глубоко в душе я все еще считала этих людей своими родителями.

– А что призрак Драгоценной Тетушки? Не возвращался?

– Ни единого признака! Что странно, потому что Ловец Привидений оказался мошенником, а не монахом. У него была жена и трое отпрысков, один из которых изображал его помощника. Они использовали один и тот же кувшин для уксуса во всех ритуалах. Открывали и закупоривали снова и ловили на него множество глупых клиентов. Когда отец об этом услышал, он захотел запихать самого мерзавца в этот кувшин и запечатать конским дерьмом. Я сказала ему: «Если призрак Драгоценной Тетушки ушел и не возвращался, то какая разница, кто он такой?» Но с тех пор он только и делает, что бормочет что-то о двух слитках, которые потерял, подсчитывает их стоимость, и если ему верить, на них можно было купить сказочные богатства.

В моей голове все смешалось. Если монах оказался мошенником, то значило ли это, что Драгоценная Тетушка спаслась? Или они и не думали запирать ее в кувшине? И тут у меня появилась еще одна мысль.

– Может, привидения никогда не было, потому что тетушка жива? – сказала я.

– Ой, она точно умерла. Я видела, как Старый Повар сбрасывал ее тело в Край Мира.

– Ну, тогда не совсем умерла и потом выбралась обратно. Я же ее не нашла там! Я столько часов ее искала, всю расщелину облазила.

Гао Лин отвела взгляд.

– Какой это был страшный день для тебя… Ты ее не нашла, но она была там. Старый Повар не стерпел, что Драгоценная Тетушка не была похоронена по-человечески. Он ее пожалел. И, когда мать отвлеклась, он спустился и привалил тело тетушки камнями.

Я тут же представила себе, как Драгоценная Тетушка с трудом карабкается по отвесному склону, как на нее сверху катится камень, бьет ее, за ним катится другой, и она летит вниз.

– Почему ты не говорила мне об этом раньше?

– Я не знала, пока повар был жив. Он умер через два года после смерти тетушки. Мне рассказала его жена. Она сказала, что он делал добро, даже когда об этом никто не знал.

– Я должна вернуться и найти ее останки. Я хочу похоронить ее как подобает.

– Ты ее не найдешь. В прошлом году во время дождей прошел оползень, и от утеса откололась часть в пять человеческих ростов. Все рухнуло вниз и завалило камнями и грязью. Следующим вниз обвалится наш дом.

– Если бы ты сказала мне об этом раньше… – бессмысленно повторяла я.

– Очень жаль, я понимаю. Я не думала, что ты еще будешь здесь. Если бы не жена мистера Вэя, большая сплетница, я бы так и не узнала, что ты тут работаешь учительницей. Она сказала мне об этом, когда я приехала домой на Весенний Фестиваль.

– Что же ты тогда меня не навестила?

– Ты думаешь, муж разрешает мне отлучаться тогда, когда мне захочется? Пришлось ждать, пока небеса не предоставят мне эту возможность. И она у меня появилась, но в худшее время из возможных. Вчера Фу Нань велел мне идти в деревню и молить его отца дать ему еще денег. Я говорю: «Ты разве не слышал? Японцы идут парадным маршем вдоль железной дороги!» Ох! Ему не было до того никакого дела. Ему нужна новая доза, а что жену могут насадить на штык, его не волнует.

– Он все еще на опиуме?

– Жить без него не может. Если нет дозы, становится как бешеная собака. Вот я и отправилась в Вань-пин, и, конечно, поезда остановились и больше никуда не шли. Все пассажиры покинули вагоны и разбрелись по округе, как овцы и гуси. Нас подгоняли солдаты, чтобы мы не останавливались. Они согнали нас на поле, и я уже думала, что всех сейчас казнят. Но потом раздались выстрелы, и те солдаты, которые были с нами, сбежали, бросив нас. Целую минуту мы боялись двинуться с места. А потом я подумала: зачем мне ждать, пока они вернуться, чтобы меня убить? Если на то пошло, то пусть сначала меня догонят. Вот я и побежала. А следом за мной побежали все остальные, кто куда. Я шла, наверное, часов двенадцать.

Гао Лин сняла туфли. Каблуки были сломаны, по бокам пролегли трещины, а внутри виднелись следы от кровавых мозолей.

– У меня так болят ноги! Я думала, что умру от этой боли. – Она фыркнула. – Может, не разубеждать Фу Наня, пусть думает, что меня убили? Да, и пусть считает себя виновным в моей смерти. Хотя вряд ли он что-нибудь почувствует. Просто вернется в свое сумеречное существование. Для него все дни похожи один на другой, идет война или нет, жива жена или мертва. – Она рассмеялась, но я видела, что ее глаза полны слез. – Ну что, Старшая Сестра, что скажешь? Стоит мне к нему возвращаться?

Что я могла сделать, кроме того, чтобы четырежды попросить ее остаться со мной? И что могла сделать она, кроме того, чтобы трижды заверить меня в том, что не желает быть для меня обузой? Наконец я отвела ее в свою комнату, где она обтерла лицо и шею влажной тряпицей, легла на мою койку и уснула.

Сестра Юй была единственной, кто возражал против того, чтобы Гао Лин поселилась со мной в приюте.

– Мы не лагерь для беженцев, – заявила она. – У нас и так уже не хватает коек для детей.

– Она будет жить со мной и спать на моей кровати.

– Но рот-то у нее свой, и его надо кормить. Сделаем одно исключение, и все остальные захотят сделать так же. В одной семье Ван целых десять человек. А бывшие наши ученицы с семьями? Может, и их тоже тут поселить?

– Но они же не просятся сюда.

– Что? У тебя что, мозг мхом порос? Если началась война, то скоро сюда будут проситься все. Подумай сама: эту школу держат американцы, а они – нейтральная сторона как по отношению к японцам, так и по отношению к коммунистам и националистам. Здесь никому нет дела до того, кто победит, можно просто сидеть и следить за новостями. Вот что значит нейтралитет.

Все эти годы я прикусывала язык, когда Сестре Юй приходило в голову верховодить. Я проявляла к ней уважение, которого абсолютно не испытывала.

И даже теперь, будучи уже учителем, я не знала, как ей возразить.

– Вы говорите о доброте, о том, что мы должны проявлять жалость и милосердие… – И не успела я сказать, что думаю о ней на самом деле, как у меня с языка сорвалось: – А теперь вы хотите, чтобы я отправила собственную сестру обратно к опиумному наркоману?

– Моей старшей сестре тоже пришлось с таким жить, – ответила она. – Когда у нее шла кровь из легких, муж отказался покупать ей лекарство. Он пошел и купил вместо него себе опиум. Поэтому она умерла, ее больше нет, нет единственного человека, которому я была небезразлична.

Все было бесполезно. Сестра Юй нашла беду страшнее моей. Я смотрела, как она выходит из комнаты.

Когда я нашла Кай Цзина, мы вышли из ворот и обошли приют со стороны глухой стены, чтобы урвать минутку нежности. Я рассказала ему о жестокосердии Сестры Юй.

– Ты можешь этого не замечать, но на самом деле у нее доброе сердце, – сказал он. – Я знал ее еще девочкой, мы вместе росли.

– Может, тебе стоит тогда на ней жениться?

– Нет, я предпочитаю женщин с клещами на мягком месте.

Я шлепнула его по рукам.

– Ты думаешь как верный человек, а она – как практичный, – продолжил он. – Не надо искать, в чем вы с ней различаетесь. Ищи то, в чем вы похожи. Или просто ничего сейчас не делай. Посмотришь, что будет дальше.

Могу сказать одно: я восхищалась Кай Цзином так же сильно, как любила. Он был добрым и чутким человеком. Если у него и имелся недостаток, то только в его безрассудстве, с которым он меня полюбил. От попыток понять, как могло случиться такое чудо, и от его ласк у меня кружилась голова, и я совсем забыла о войне и прочих испытаниях жизни.

Вернувшись в комнату, я с ужасом застала там Сестру Юй, кричащую на Гао Лин:

– Пустоголовый, как трухлявый пень!

– Характера – как в опарыше! – воскликнула Гао Лин и потрясла кулаком.

И Сестра Юй рассмеялась:

– Ненавижу этого человека всем своим существом.

– Я чувствую то же самое, – кивнула Гао Лин.

Спустя минуту я поняла, что они не ссорились, а устроили соревнование, кто страшнее всего обругает своих обидчиков. Следующие два часа они делились самими обидами.

– Стол, который был в семье моего отца девять поколений, – говорила Гао Лин, – оказался продан ради пары часов удовольствия.

– Без еды, угля и одежды на зиму. Нам приходилось прижиматься друг к другу так тесно, что мы были похожи на человеческую гусеницу.

Позже, тем же самым вечером, Гао Лин сказала мне:

– Сестра Юй – мудрая женщина и очень веселая.

Я ничего ей не ответила. Скоро она сама узнает, что эта женщина еще умеет жалить, как оса.

На следующий день я застала их сидящими за обеденным столом и занятыми тихой беседой. Сестра Юй что-то ей говорила, затем Гао Лин сказала:

– Это невозможно даже слушать. Твоя сестра была, наверное, не только добра, но еще и красива?

– Не то чтобы красива, но миловидна, – отозвалась Сестра Юй. – Вообще-то, ты мне ее напоминаешь. У нее было такое же широкое лицо и большой рот.