Текст книги "Феномен двойников (сборник)"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

6. ДВОЕ

Не спеша возвращались они в Рансалу. Дормы устали, да и незачем было спешить. Пока я в пути я никому не должен. А когда я приеду…

– Тайд, – спросил он, – что же мне делать? Энрас знал, как задержать Белую Смерть. Я ничего не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я узнавать.

Тайд ответил не сразу. С угрюмой гордостью он поглядел на него – могучий юноша, отрок годами, но телом и разумом муж. Мой бедный мальчик, ведь это только вчера я посадил его на седло и впервые дал ему в руки меч. А сегодня судьба взялась за него, принуждая исполнить долг… Как быстро, горько подумал он, как мало лет дал ему бог!

– Долг – есть долг, господин, – ответил он твердо. – Долг важнее чем жизнь. Но куда бы я не пошел, я тебя не оставлю.

– Спасибо, Тайд, – сказал ему Торкас, – только я не знаю, куда мне идти…

Жизнь человека проста, хоть, может быть, нелегка. Смерть – удел человека, смерть в бою – удел мужчины. Он не боялся смерти, слишком молод он был, чтобы ее бояться. Даже судьбы он теперь уже не боялся. Мама права: выбора нет. Вынувший меч обязан драться. Воин живет затем, чтобы защищать свой дом. Энрас хотел это сделать, но не сумел: его убили и долг его теперь перешел ко мне.

Я не хочу, по-детски подумал он, я не хочу ни судьбы, ни долга. Я не могу, подумал он, это совсем не такая жизнь, я ничего в ней не знаю…

И он почувствовал вдруг, как он одинок, как он испуган и как бессилен. Если бы это было сном… если бы я мог просто проснуться…

Мама, подумал он, мама, отгони этот сон, как отгоняла те сны когда-то. И он вдруг вспомнил, что она говорила:

«Безымянный, усни, не тревожь мою детку.»

– Безымянный, – сказал он, – не засыпай! Кажется, я боюсь…

Рансала не изменилась, но стала другой. Красивый, удобный, богато украшенный склеп…

– Я завтра уеду, – сказал он Даггару, и Даггар усмехнулся.

– Дай хоть старику отдохнуть, раз сам двужильный. Не торопись, – сказал он, – побудь еще пару дней, чтобы знать, что черный огонь тебя миновал. Или ты не добрался до моря?

– Я дошел до огня, – сухо ответил Другой. Как-то сразу он вышел вперед и заслонил его. – Не твоя вина, что я вернулся живым. Ты сделал так, что я не мог не пойти.

– Да, – сказал Даггар, – я это сделал. А почему бы и нет? Если ты просто человек, то что значит твоя смерть, раз скоро умрут все? А если ты в самом деле то, что почудилось Майде…

– А мне почудилось, что ты – мой родич, брат моего отца и не должен желать мне смерти!

– Я не желаю тебе смерти, – сказал Даггар, – и был уверен что ты вернешься. Ты носишь обличье Ранасов, но ты не Ранас. Ты и не Васт – Васты весьма достойный, но варварский род. Ты же ведешь себя так, словно тебе известно даже то, что не ведомо мне. А я, мой друг, один из немногих в этом несчастном мире, кто знает довольно много, потому что Ранасы собирали не только золото, но и Знание.

– Ну и что ты знаешь? – с усмешкой спросил Другой. – Как осаждать воду на камнях? А, может, ты знаешь, откуда тучи и почему при таком испарении почти нет дождей? Или что такое этот самый огонь?

– Нет, – ответил Даггар, – не знаю. И очень может быть, не пойму, если ты попробуешь мне объяснить. Зато теперь я знаю, что Майда права, и ты не совсем человек.

– Ну и что? Это избавляет тебя от родства со мной?

– Нет, – ответил Даггар. – Это объясняет то, что ночью опять стало темно.

– Я не терплю ловушек, – сказал Другой, – и не люблю, когда со мной хитрят. Ты сделал глупость, когда пошел окольным путем. Счастье твое, что я – достаточно человек, и уже разделил с тобой хлеб.

– Может и так, – ответил Даггар спокойно. – Может быть я в тебе ошибся. А, может, ты попросту стал другим. Ладно, – сказал он, – будем считать, что я понял. Я хочу кое-что узнать…

– Что?

– Сколько нам осталось, Торкас?

– Меньше года для Рансалы и лет пять для всего мира.

– Теперь?

– Да. Барьер должен был дойти до вас дней через сто, теперь доберется дней через триста.

– Спасибо, – сказал Даггар. – Обреченному каждый день подарок. А если сделать сейчас то, что рассчитывал сделать Энрас?

– Дамба? Ерунда! Если эта дрянь выползет из воды, она мигом разогреет себя до плазмы. Тогда ваш счет пойдет не на годы, а на часы!

– Не понимаю, – сказал Даггар, – но это не важно, если с Белой Смертью можно бороться… и победить?

– Нет, – сказал Другой, – победить я не смогу. Поверь на слово, потому что объяснять бесполезно. Может быть, если меня не заставят скоро уйти – оттяну ваш срок на год или два. На большее не надейся.

– Я привык обходиться без надежды, – сказал Даггар с усмешкой. – Но я умею быть благодарным. Я сам, и все чем я владею…

– Ты не владеешь ничем, что могло бы мне пригодиться.

– А, может, этим владеет кто-то другой? Намекни и он недолго будет этим владеть!

Что-то томило его и все гнало куда-то. Опять он бродил по дворцу: огромные залы, лестницы, маленькие каморки, фрески, богатая утварь, вещи, которые он не мог бы назвать, пыль, забвение, запах грядущей смерти…

– Безымянный, – попросил он, – ты не уйдешь? Ты будешь со мной?

– Пока ты жив, мне некуда деться. Может и зря, но не я виноват.

– Ты – мой отец? – спросил и ждал в смущении и тревоге, и ему стало легче, когда Безымянный ответил:

– Нет. Я разминулся с Энрасом, – сказал ему Другой. – Я думаю, Энрас умер от пыток, и я пришел в опустевшее тело. Не думай об этом, – велел Другой. – Похоже, что мы с тобой поладим.

– Знаешь, – сказал он, – мне снятся чудные сны. Иногда огонь, а иногда человек без лица… Всегда мы деремся, и он всегда меня побеждает, но я всегда дерусь до конца. Или это был ты, а не я?

– Может быть, – ответил Другой. – А что?

– Я узнал. Вот сейчас, когда ты сражался с Белой Смертью… Это было совсем как в этих снах.

– Ну и что?

– Даггар удивлялся, что они еще живы… лишних семь лет. Потому, что ты был во мне?

– Может быть, – равнодушно ответил Другой, и Торкас подумал: ему все равно. Но ему не может быть все равно – разве он за этим вернулся?

– Выбрось глупости из головы! – приказал Другой. – Я в эти игры не играю, и тебе не дам. Это смерть – и скорая смерть…

– Я не боюсь смерти!

– Дурачок! Это для меня смерть только немного боли, и немного тьмы перед новой болью, для тебя смерть – это смерть. Ты мне нравишься, Торкас, – сказал Другой. – Слишком долго я был один, и мне приятно, что рядом со мной есть еще кто-то. Я не прочь немного продлить эту жизнь.

«Мама! – подумал Торкас. – Мама, дай мне слова, чтобы его убедить! Я совсем этого не хочу, но я унаследовал долг…»

Мальчика тянет в драку, лениво подумал он. Непросто будет его удержать. Смешно: я хочу удержаться от драки! Но в этот раз я не хочу умирать. «Почему я даю себя убивать? – хмуро подумал он. – Что будет, если теперь я не дам им себя убить?»

7. ЗАСАДА

Вот и все. Простились с Даггаром и Майдой. Простились со слугами – невидимками, которые вдруг обрели естество: один глубокий старик, двое – в тех же годах, что Даггар. Простились с Рансалою; грохнули за спиной ворота, и снова пылит заброшенная дорога, и серое небо вдали сливается с серой землей.

Расшумелись, подумал о спутниках Торкас, рады, что выбрались из Рансалы. А Тайд молчит и поглядывает с тревогой, и Другой затих, словно вовсе исчез, но он никуда не ушел, он где-то во мне, и от этого как-то увереннее и спокойнее. Все равно, как сильный отряд у тебя за спиной.

Через несколько я увижу маму, подумал он, и она сразу встала перед глазами. Девочка в черном со строгим и прекрасным лицом, и в глазах у нее тайна. А у Энраса не было Тайны, подумал он, почему же она его так любит? Я увижу маму, подумал он, и расскажу о Даггаре и Майде. А отец… что я должен сказать отцу? Я люблю отца и почитаю его, но мне не хочется говорить ему все…

Тишина стояла кругом – только топот дормов и звяканье сбруи. Давно уже скрылись из глаз башни Рансалы, и день наливался тяжестью и духотой. Тихий день, но внутри холодок тревоги. Острый тоненький холодок, как жало змеи.

Они ехали, день тянулся к закату, и тревога делалась все сильней.

– Что там? – спросил у Безымянного Торкас, но тот не ответил ему. И когда впереди показались люди, он тоже не дрогнул внутри. Он знает, что делает, подумал Торкас, а я не знаю, что делать мне.

Люди в серых плащах, но не горцы – другая повадка и иначе сидят в седлах. Их втрое больше, подумал Торкас, трое на одного, бывало хуже…

Миг – и вот мы готовы к бою. Тайд по левую руку, Кинкас – справа, остальные трое за нашими спинами. И когда они налетели на нас, мы привычно сомкнулись в круг мечей. Круг мечей, молчаливая доблесть Такемы; малое против большого – но мы стоим до конца, как стоят наши скалы.

Странный, безмолвный бой. Мы молчим, потому что наш клич – это лязг мечей о мечи, но молчат и они, только звон мечей о мечи, только хрип и стоны и редкие крики боли. Кто-то упал позади, но я не могу обернуться. Мы еще держим круг, нас мало, нас слишком мало, Я ошибся, подумал Торкас, надо было пробовать прорваться, вон, справа, подъезжает еще отряд.

Он свалил того, кто был перед ним, и достал того, кто напал на Тайда. Удар! Он еле успел прикрыться, отбил, ударил, снова ушел. Обманный выпад – и его меч яростно взвизгнул, сметая голову с плеч, но Кинкас охнул, упал – и круг мечей разомкнулся.

Он не успел почувствовать страх – Другой откинул его, как щенка; меч вдруг стал легким, словно тростинка, слишком легкий, подумал он, и больше он ничего не думал, он просто смотрел чужими глазами: не его это были уже глаза, не его это было теперь тело.

Так в сушь обходится с зарослями пожар.

Миг – и в руках у странника два меча, и то, что он делает с ними, непостижимо.

– Хей! – он врубается в самую гущу, а все остальные словно стоят, и вялые медленные удары ничем не могут ему повредить.

– Хей! – два меча вонзаются в плоть, рубят, крошат, сметают с дороги. Они бегут, но Другой быстрей, он встает на пути и рубит, крошит, сметает.

– Не надо! – взмолился Торкас. – Хватит! – но он засмеялся безрадостно:

– Нет, малыш! Никто не должен уйти, потерпи, – и никто не ушел, он один стоит среди трупов, залитый кровью.

Тайд, подумал Торкас. Где Тайд? И другой глянул на скопище трупов.

– Все погибли, когда ты покинул круг!

– Нет, малыш. Двое еще стояли, когда я погнал это стадо. Глянь-ка за ту скалу.

Они там и были, Тайд и Лонгар, израненные, но – слава Небу! – живые. Лонгар сумел подняться, но Тайд, лежал на земле, и Безымянный встал рядом с ним на колени, осмотрел кое-как перевязанный бок, покачал головой и сказал угрюмо:

– Крепко тебя достали!

– Господин! – сказал Тайд еле слышно. Очень бледен он был, и губы его запеклись, но в суровых его глазах не было страха. – Ты уже бог, господин? – спросил он. – До конца?

– Нет, – ответил Другой. – Только на время. Потерпите, – сказал он. – Я скоро вернусь.

И мы бредем среди изувеченных тел, отыскивая того, в ком теплится жизнь.

И смятое смертной мукой лицо и глаза, исходящее смертным страхом.

– Кто вас послал? – спросил Другой. – Глупец! – сказал он, – я – бог! Я достану тебя и там! – кровавый меч указал на кровавое небо, и бледные губы шепнули: – Ваннор.

– А! – сказал Безымянный. – Знакомец! – и страшный меч оборвал последнюю боль.

– Тайд! – сказал Другой. – Ты можешь ехать верхом?

– Не знаю, господин.

– Сможешь! – сказал он и встал рядом с ним на колени. – Сможешь! – сказал он и положил ему руки на грудь. И Торкас почувствовал облако темной силы – тяжелое, властное, такое же, как тогда. Тайд шевельнулся, лицо его порозовело.

– Да, господин, – сказал он. – Похоже, смогу.

– Вы с Лонгаром вернетесь в Рансалу. Молчи! – сказал он, – сейчас вы будете мне обузой. Но если ты хочешь, чтобы Торкас вернулся… Мне нужен Даггар, – сказал он Тайду. – Скажи, что я жду его в Ланнеране. Пусть подлечат тебя, и сразу же выезжают.

– А если он не захочет?

Но тот лишь усмехнулся в ответ.

– Лучше бы нам вернуться в Такему.

– Чтобы навлечь на нее войну?

Он кликнул Лонгара, и они пошли на поиски дормов. Те убежали недалеко. Сбились в кучу – чужие и наши – и понуро ждут, кто за ними придет.

Надо было поить скотину, и мы стали снимать седельные мехи с водой. У чужих было мало воды – они долго ждали в засаде. И когда мы выбрали пятерых, остальные дормы пошли за нами.

– Доведи их в Рансалу, – сказал он Лонгару. – Сам видел: Даггару не на чем ехать.

Будто пушинку поднял он Тайда в седло, махнул напоследок Лонгару, и мы остались одни. Только мы и мертвые, и полная смерти ночь…

Другой связал гуськом трех отобранных дормов и мы полетели в ночь.

– Ночные, – подумал Торкас, но он засмеялся:

– Пускай они боятся меня!

– Враги…

– У вас не придумали луков, а в ближнем бою вы мне не страшны.

– Я не хочу в Ланнеран!

– Твоя мать – Аэна? – спросил Безымянный.

– Да!

– Мне нужен в Ланнеране один человек. Он пытал твоего отца, хотел убить твою мать, а сейчас охотится на тебя. Ну?

Он не сжал кулаки и не скрипнул зубами, потому что тело было теперь не его. Он только страстно подумал: да!

8. БЕЗЫМЯННЫЙ БОГ

Ночь сомкнула небо с землей непроглядным мраком, и мы несемся сквозь мрак, летим, как сквозь ясный день, и наши дормы не спотыкаются и не боятся.

И темная, беспощадная ярость захлестывает меня. Она не моя, я знаю, но это я, я – Энрас, я – Торкас, я – невидимый бог, я – часть Первородной Тьмы – гряду на бессильную землю. И возбуждающий зов кружащейся рядом смерти. И меч – часть меня – неотвратимей судьбы и яростней мести; мои глаза не видят его во мраке, но зрением Другого я различаю и то ужасное, что он разрубил с нечеловеческой силой, и черная липкая кровь на плаще и на шерсти дорма, и хохот – не мой! – оглушительный яростный хохот, пугающий землю и сотрясающий тьму.

Мы мчимся сквозь мрак, летим, как ночные птицы, и смерть бессильно кружится вокруг, и горькая, тягостная, хмельная свобода – я есть, я жив, без боя не уйду!

Мы мчались, пока непроглядная ночь не выцвела в призрачный сумрак – предвестник рассвета.

– Эй, парень! Проснись! – сказал мне Другой. – Займись скотинкой, а я ненадолго уйду.

И он ушел, а я остался в степи в печальный предутренний час, безопасный и бестревожный. Я спрыгнул на землю, расседлал своего скакуна, обтер с него пену и пот и занялся остальным. Я думал, что Безымянный совсем загнал наших дормов, но они вроде бы и не устали. И когда мой Азар ткнул меня мордой, требуя корма, я подумал: а здорово быть богом! И еще подумал, что быть у бога конюхом и слугой не стыдно даже правителю Ланнерана.

Я подумал о глупостях, чтобы не думать о том, кого мы должны найти. О том, кто пытал моего отца, хотел убить мою мать и чуть не прикончил Тайда. Позволит ли Другой мне рассчитаться с ним самому?

– Не выйдет, – ответил он. Он вернулся. – Поспи, – сказал он, – мы выедем на рассвете и будем ехать до полного зноя.

Три дня этой скачки – и дормы уже устали. Все чаще он перекладывает седло, но мы все летим то сквозь день, то сквозь ночь, и я все так же отрезан от тела.

Порою ярость туманит мой ум: мне хочется драться с ним и разорвать оковы, но я смиряю себя, потому что знаю: он не желает мне зла. Мы связаны с ним, как веревкою, тягостным долгом, он так же, как я, бессилен перед судьбой и делает то, что ему не хочется делать.

Мы мало с ним говорим в огне этой скачки но я не скучаю: его мысли выплескиваются ко мне; я редко их понимаю, но я стараюсь понять, впитать, удержать – он – часть меня, он больше меня, он больше моей судьбы.

Мы мчимся по умершей пересохшей земле, но вокруг летят другие миры – прекрасные, страшные, полные красок и боли. Мы мчимся сквозь боль и сквозь смерть, сквозь войны, пожары, потопы и казни; он ищет что-то в этих далеких мирах, пересыпает лица, словно песок в ладонях, встряхивает и рассыпает груды событий; вера, предательство, ложь, благородство; из ничего возникают империи и рушатся в никуда; зло – но оно созидает и приносит благие плоды, и добро – но оно все разрушает. Это больше, чем я узнаю за целую жизнь, я вбираю это в себя, я учусь, пусть я скоро умру, но я хочу это знать, я не буду богом – но часть бога будет во мне!

Мир понемногу стал оживать. Здесь уже есть трава – сухая трава пустыни, но дормы могут пастись. И можно напиться, вырвав сочный корень иора. А вот и поля, невзрачные стебли гроса, но колосья полные, здесь будет что убирать. И даже вода непонятно откуда. Блестящая черная грязь на дне канав, а кое где и тонкая пыльная струйка.

Откуда вода, если нет ни рек ни ручьев?

– Потом! – ответил Другой нетерпеливо. – Смотри туда!

И я вижу – не глазами, а через него – кучку всадников и десяток повозок.

– Давай, малыш! Нам надо пристроиться к этим людям!

– Это коричневые плащи, – говорю я ему, – наемники Ланнерана. Они сменили цвет, когда отреклись от гор. Мы с ними враждуем, – говорю я ему.

– Вастас разбил болорцев, когда их прислали к нам за Дором-отступником, и только двоих отпустил живыми, но обнажил их лица.

– Дор-отступник? – спросил он. – Занятно. Потом ты мне об этом расскажешь. Ладно, Торкас, хитрость на войне – не позор. Серые плащи носят не только в Такеме. Тайд из Ниры – как тебе это имя?

– Это точное имя, но оно не мое!

– А какое твое имя, дитя трех отцов? Ранас? Вастас? Исчадие Тьмы? Тайд тебе дал не меньше, чем каждый из нас, вот и не опозорь его имя!

И я смолчал, подавив свой гнев, потому что слова его меня испугали.

Мы свернули с дороги и поехали напрямик, чтобы выехать к ним с востока. Он так рассчитал, что нам пришлось их еще поджидать, и он успел перебросить седло на другого дорма. Сорвал с плаща мой воинский знак, отцепил именные бляшки со сбруи, прыгнул в седло – и сразу исчез, и я остался один на дороге, поджидая тех, что подъедут ко мне.

Болорцы увидали меня и выдвинулись вперед, прикрывая людей и повозки. Они не прикоснулись к мечам, потому что я был один, но не сказали мне слов, что полагалось при встрече.

– Пусть не иссякнет ваша вода, – сказал им я, – я – Тайд из Ниры и не ищу ссоры.

Я сам удивился тому, как легко соврал, но, может быть, Безымянный прав – и это не ложь? Тайд по первому слову отдаст за меня жизнь, разве он не даст мне на время имя?

– И ты не ведай жажды, Тайд из Ниры, – сказал, наконец, их старший, высокий воин со знаком черной змеи. – Не страшно в пути одному?

– Нас было двое, – ответил я неохотно, – но путь далек, а ночи опасны.

Он взглядом проверил моих худых, заморенных дормов, ввалившиеся бока седельных мехов, мой, плащ, заляпанный черной кровью и поднял руку, съезжая с дороги. Повозки проехали мимо нас. Не дормы, а клячи, и возницы смотрят без любопытства; худые, усталые, тусклые лица, как будто их путь был длиннее моего. Когда мы остались одни на дороге, болорец сказал:

– Я Ронф, сын Тарда. Если тебе в Ланнеран, ты можешь ехать вместе с нами.

И мы поехали рядом.

Мы ехали рядом до полного зноя и стали передохнуть у живого ручья. Хватило воды и для людей и для дормов – с тех пор, как мы оставили горы, я не видел столько текущей воды.

Я не стал с ними есть, а сел в стороне. Когда едят, открывают лицо, но я оскорблю их, если останусь в повязке.

Раньше я никогда не видел болорцев, только знал, что они – враги. А у них были лица, как у горцев Такемы – высокие скулы, коричневые глаза, не знавшая света белая кожа.

Четверо молодых – чуть постарше для меня, а Ронф немолод, в тех же годах, что Тайд. Они глянули на меня, отвернулись, заговорили о чем-то, о чем говорят воины на привале, а Ронф все посматривал на меня, хмурился, отвечал им отрывисто и односложно. Вдруг он встал, подошел ко мне, протянул мне кусок лепешки.

– Прими мой хлеб, Тайд из Ниры.

Я медлил, но безымянный рявкнул: «Бери!», и я неохотно взял. Я принял хлеб – это значит, что мы с ним теперь не враги. Я не должен с ним драться, а он не может драться со мной. И теперь я обязан предложить ему сесть и разделить воду.

Он сел и сказал задумчиво:

– Ланнеран – плохое место для настоящих людей.

– Зачем же ты ему служишь?

– Потому, что в Болоре нет воды, – ответил он просто. – Если я не стану служить, голод войдет в мой дом. Вы можете нас презирать, – сказал он, – потому, что поля ваши зеленеют и скот ваш тучен. А наша земля не родит, и у нас почти не осталось скота.

– Так чего вы не уйдете?

– Если суждено погибнуть, умрем и мы – но умрем на родной земле. Я узнал тебя, – сказал он, – хоть ты моложе, чем был, и у тебя лицо человека.

– Почему же ты дал мне хлеб?

– Чтобы ты знал: мы тебе не враги. Когда ты ушел, Болора была богата, а теперь она умирает. И эта земля, по которой мы едем – лучше их не было, а какие они теперь? Ты вернулся спасти или покарать?

– И то, и другое, – сказал Безымянный. Опять он меня оттеснил, и мне стало легче: я не знаю, что говорить.

– Наказать Ланнеран? Я не люблю этот город, но я продал ему свой меч.

– Ланнеран? – он усмехнулся этой странной чужой улыбкой, от которой немеют губы. – А что мне до Ланнерана? Бедные дураки, они сами себя наказали. Тот, кто мне нужен, не человек, – сказал он угрюмо. Если я достану его – вот тогда надейтесь. Ты мне будешь помогать? – спросил он Ронфа.

– Да, господин, – ответил Ронф.

– Это правда? – спросил я, когда мы двинулись в путь.

– Может быть да, а может быть нет. Наверно да, Торкас.